Душа возмездия

Ardiza Diaz

Душа возмездия

Глава 1

Я сидела на поляне под старым, могучим дубом, который, казалось, был единственным настоящим немым свидетелем всех моих бед в этой проклятой Академии. Сентябрь только начался, но воздух еще лениво держал остатки удушающего летнего тепла, которое ощущалось здесь как ловушка. Прошло всего два дня – гребаных сорок восемь часов, – а мне уже казалось, что я выжала из себя все соки, все, что можно было выжать, и теперь я просто пустая оболочка, которая еле двигается. Мне нужно было убежище, чтобы не начать кричать от этого вечного напряжения, от этой необходимости держать спину прямо и делать вид, что все отлично, когда внутри все горит и вот-вот взорвется от несправедливости.

Два дня, и я уже ищу, где бы мне затаиться.

– Если ты сейчас же не очнешься, ты просто не доживешь до зимней сессии, – прошептала я себе под нос, сжимая в ладони горсть сухой травы.

Моя главная задача сейчас – не думать о том, как я буду ползти до июня, потому что при одной мысли об этом месяце, который казался такой же недостижимой фантастикой, как единороги, мои внутренние резервы мгновенно объявляли забастовку и отказывались работать. Я закрыла глаза, пытаясь насладиться тишиной, пока до моего уединения не добрались отпрыски самых важных людей страны, эти 'золотые' детишки, для которых я всегда была просто фоновым шумом, или, что еще хуже, забавным, но абсолютно ненужным экспонатом в их идеальном, стерильном мире.

Каждый их косой взгляд – это игла.

Они даже не пытались скрыть, насколько им противно само мое существование здесь, среди их эксклюзивных сумок и дизайнерских кроссовок, которые стоили больше, чем моя мать зарабатывает за полгода. Они же, эти богатые и избалованные, привыкшие к абсолютному комфорту и полному отсутствию необходимости хотя бы попытаться понять, что такое настоящие проблемы, считали меня, наверное, каким-то запущенным сорняком, который каким-то чудом пролез через идеально ухоженный газон, которым для них была эта Академия. Каждый раз, когда их глаза, полные надменного равнодушия, скользили по моей немного поношенной одежде, купленной в прошлом сезоне, или по моему старому, но все еще рабочему планшету, я чувствовала, как меня начинает резать на части. Это было хуже прямой агрессии.

О, это постоянное, липкое презрение, которое следовало за мной как мой персональный призрак!

Они не знали моей истории, не знали, что я здесь оказалась благодаря очень специфической юридической сделке, когда отец, чтобы избежать раздела имущества с матерью во время развода, предложил 'компенсацию': оплату моего обучения в этом чертовом интернате, плюс небольшие алименты до выпуска, и все. Это был его щедрый жест, и мать согласилась, потому что боялась его юристов и понимала, что сама не потянет мое образование. Но эти дети… они видели только бедность, а для них это был самый страшный грех.

Мой единственный, непоколебимый план на этот последний год – провести его, стараясь быть максимально незаметной, раствориться в воздухе, чтобы никто не смог меня заметить, никто не смог ко мне прицепиться, никто не смог меня задеть. Я просто мечтала закончить учебу без новых происшествий, без скандалов, без необходимости объяснять, почему я не такая, как они, почему у меня нет последней модели 'телефончика' и почему я не летаю на каникулы на частном джете в Куршевель. Мне нужно было выполнить условия отца: диплом, и точка. Иначе ни я, ни мама не получим ни цента.

Я просто обязана получить эту бумажку, чтобы иметь возможность жить нормально, чтобы матери не пришлось тащить меня на себе. Я должна была стать человеком, способным заработать, а этот диплом был единственным билетом на свободу. Я часто повторяла себе, что тишина и анонимность – мои лучшие союзники в этом году, но тут же вспоминала события прошлого года, и эта мысль, как мыльный пузырь, тут же лопалась, оставляя противный мокрый след на лице.

Прошлый год.

Мое лицо мгновенно вспыхнуло от унижения, когда я вспомнила Его. О, этот милый, обходительный парень, с которым я встречалась почти полгода, а потом, когда дело дошло до 'самого главного', он просто исчез, как утренний туман. А потом выяснилось: это был спор. Просто тупой, отвратительный, унизительный спор, и я была призом. Я помню, как он потом, пытаясь повысить свой социальный статус в глазах золотой молодежи, стал распускать обо мне такие грязные сплетни, что даже самые прожженные циники Академии тогда поморщились. Он рассказывал гадости о моей 'доступности' и 'отчаянной нужде во внимании', и это было просто невыносимо, это было публичное, показательное избиение. Это унижение было моим персональным доказательством того, что тихо и незаметно закончить этот год – миссия невыполнима, фантастика, утопия.

– Если ты пытаешься пробиться сюда, ты должна знать, что здесь ты – никто, – эти слова до сих пор отдавались эхом, хотя их сказал мне не он, а его дружок, в коридоре, после того, как все стало ясно.

Слушай, Кира, пора признать очевидное, да? Остаться незаметной в этом зоопарке невозможно. Я – неправильный элемент, я – системная ошибка в их матрице роскоши, и они будут устранять меня или по крайней мере будут мне постоянно об этом напоминать, тыкая носом в мою 'второсортность'. У меня не было новой одежды, я не летала на Мальдивы, и моя финансовая ситуация была известна всем, кто хоть немного интересовался сплетнями в Академии. Моя сумка не была последней модели, а мои ботинки не были обклеены логотипами. Этого было достаточно, чтобы Академия, этот огромный, жирный организм, отторгала меня на уровне иммунной системы, как чужеродное тело. Я была слишком простой, слишком обычной, слишком настоящей, что ли, для их пластиковой реальности. Они же жили в мире, где даже их равнодушие было тщательно отполировано и выставлено напоказ.

Я чужая в этом месте.

Я медленно, тяжело выдохнула, чувствуя, как этот выдох выносит из меня последние остатки злости и самобичевания, оставляя лишь холодную, пустую решимость. Мне нужно терпеть, потому что другого выхода нет, потому что диплом – это не только деньги отца, это моя гарантия будущего и, что самое важное, это безопасность моей матери, которая, наконец-то, сможет вздохнуть свободнее. Плевать на их взгляды, плевать на их сплетни, плевать на унижение, я выдержу. Всего лишь один год, сто восемьдесят учебных дней или что-то около того, и я уеду отсюда навсегда, забуду эту позолоченную клетку как страшный сон. Меня не сломали сплетни прошлого года, не сломают и косые взгляды нынешнего. Мой план прост: дышать, учиться, не вступать в конфликты и ждать финального звонка, который прозвенит только для меня, как сигнал к бегству. Я пообещала себе, пообещала маме, и я это сделаю.

– Я выстою, несмотря ни на что, – повторила я уже громче, поднимаясь на ноги. – Этот год станет моим личным подвигом. И я его совершу.

Я так и сидела, сжимая кулаки, после своего громкого, хотя и внутреннего, заявления о «подвиге». Я уже представляла себя героиней античной трагедии, готовой к битве с легионом этих холеных бездельников, которые привыкли, что мир вращается исключительно вокруг их капризов и банковских счетов. В ушах еще звучало эхо моей решимости: «Я выстою, несмотря ни на что». И тут, совершенно неожиданно, тишину, которая была моим единственным утешением, взорвал звук, который был громче выстрела из пушки и пронзительнее крика ужаса, нарушивший мой тщательно выстроенный ментальный барьер.

– Бу!

Это была Вики. Моя единственная, ненормальная, но любимая подруга, которую, видимо, кто-то специально тренировал на появление из ниоткуда. Она, как обычно, появилась из-за толстого ствола дуба, словно ниндзя, но с воплем, достойным оперной дивы, полностью игнорируя тот факт, что я находилась в состоянии глубокой, почти кататонической сосредоточенности на своем нелегком будущем.

Я чуть не подпрыгнула на метр, мгновенно уронив остатки своей героической позы и горсти сухой травы, которую я до этого сжимала, как талисман. Мой пульс немедленно ушел в галоп.

– Ты что, сумасшедшая? – прохрипела я, хватаясь за сердце, которое, казалось, решило совершить побег через горло, так сильно оно колотилось от внезапного испуга.

Она не обратила абсолютно никакого внимания на мой внезапно начавшийся сердечный приступ. Вики, сияющая и загорелая, только что вернулась с личного курорта на Бали, где она нежилась в лучах славы, сунула мне в руку запотевший стаканчик. Он был ледяным и влажным, а его запах был мгновенно узнаваем.

[Кофе. Холодный. Спасение.]

Это был ‘Флёр Нуар’, наш местный напиток для страдающих интеллектуалов и богатых бездельников, который здесь стоил как почка среднестатистического человека, но Вики всегда знала, где достать его бесплатно или хотя бы со скидкой, используя свое невероятное обаяние и связи. Аромат горького шоколада и крепкой арабики мгновенно прервал мой поток мрачных, самобичующих размышлений о невыполнимости миссии «быть серой мышью» и о том, как я ненавижу весь этот позолоченный цирк. Ее появление всегда было таким: резким, шокирующим и неизбежно несущим какую-то беду или, наоборот, спасение от самой себя, от моих вечных сомнений и страхов.

– Я знаю, ты медитируешь под этим древним древом скорби, Кира, пытаясь обрести дзен и слиться с окружающим пейзажем, но, дорогая, ты пропустишь все веселье! – заявила она, театрально всплеснув руками, и оглядываясь, чтобы убедиться, что никто из «золотых» нас не видит, или, что еще важнее, что они нас не услышали.

Она обняла меня так крепко, что я почувствовала себя плюшевым медведем, которого давно забыли на чердаке. Потом она плюхнулась рядом, не особо заботясь о белых шортах, которые наверняка стоили целое состояние, и сразу же вытянула ноги, выставив их на обозрение.

– Оцени! – потребовала она, демонстрируя свои конечности, покрытые идеальным бронзовым загаром, словно с обложки самого дорогого и недоступного журнала мод, предназначенного для жен миллиардеров.

Ноги были идеальны.

Вики, которая еще на первом курсе была «гадким утенком» с неуклюжими брекетами и совершенно безвкусными свитерами, теперь превратилась в совершенно потрясающую, длинноногую богиню, которая знала, как использовать каждую свою черту в качестве оружия массового поражения мужских сердец, и, надо признать, ей это чертовски нравилось. Она стала желанной везде, куда я не могла попасть по определению – из-за своего прошлого, из-за одежды. Она была лебедем, я – все той же мышью.

– А теперь к делу, – она подперла голову рукой, взглянув на меня с такой заговорщицкой улыбкой, что я почувствовала неладное, и мой внутренний сигнал тревоги заорал во всю мощь. – Сегодня же вечеринка у причала. Начало года, все дела, алкоголь, музыка, лодки. Ты готова?

– Готова к чему? – спросила я, делая осторожный глоток ‘Флёр Нуар’, чтобы успокоить нервы и попытаться выиграть немного времени для отступления. – Я готова лечь спать пораньше, если честно.

– Как к чему? Готова стать королевой! Ты выглядишь невероятно, Кира, я купила тебе шикарное платье, пора показать этим павлинам, кто здесь на самом деле бриллиант, а кто – просто кусок отполированного, но совершенно бездушного стекла!

Я почувствовала, как неприятный, липкий холод пробегает по моей спине, несмотря на ласковое сентябрьское тепло. Слово «королева» мгновенно вернуло меня на год назад, прямо в тот момент, когда мой бывший, этот милый, обходительный манипулятор, бросил меня, чтобы собрать дивиденды со своего дурацкого спора и распустить обо мне самые гнусные, унизительные сплетни, которые только можно было придумать. Я не хотела быть ни «королевой», ни «призом». Я хотела быть никем.

Я видела его лицо, полное превосходства, когда он рассказывал, как я «отчаянно искала внимания». Мое желание «слиться с пейзажем» было не прихотью, а единственной разумной защитной реакцией на публичное избиение, от которого я до сих пор не могла полностью оправиться.

– Нет, Вики, абсолютно нет. Я не готова, – отрезала я, сжимая стаканчик так, что могла бы раздавить его, если бы он не был таким прочным. – Мой план – быть невидимкой, как привидение.

– Невидимкой? Ты серьезно? Ты и в прошлом году хотела быть невидимкой, и чем это закончилось? – Вики подняла бровь, и в ее тоне проскользнула доля раздражения, которое она даже не пыталась скрыть.

Закончилось тем, что я получила диплом, почти, но ценой моего достоинства. И тем, что меня унизили на глазах у всей Академии, и эти сплетни все еще витают в воздухе, как ядовитый газ. Я не хочу повторения! Понимаешь? Мне нужно просто продержаться этот год. Тишина, анонимность – это мои лучшие союзники. Если я покажусь на этой вечеринке, они снова найдут способ меня раздавить или использовать. Я – неправильный элемент, я – сорняк, и они не дадут мне покоя, если я выйду из своей норы и заставлю их обратить на себя внимание. Я слишком хорошо знаю эту публику.

– Я хочу закончить год, получить диплом и свалить отсюда навсегда. Мне не нужны их косые взгляды, их липкое презрение или, что еще хуже, их фальшивое «внимание», – заключила я, глядя в свои колени, пытаясь избежать ее прямого, пронзительного взгляда.

Вики нахмурилась, и ее лицо, обычно такое легкое и беззаботное, стало жестким, как камень. Она скрестила руки на груди, и я поняла, что сейчас будет серьезный разговор, от которого мне не отвертеться, даже если я попытаюсь уползти под дуб, как под камень.

– Кира, мы с тобой давали друг другу клятву еще на первом курсе, когда над нами смеялись из-за брекетов, из-за дешевых ботинок и из-за того, помнишь? Мы обещали, что выстоим вместе, что мы не позволим им нас сломать, – начала она, ее голос был низким и властным, заставляя меня поднять глаза.

Она напомнила мне, как мы сидели в прачечной, где никто из «золотых» не осмеливался появляться, рыдая над разбитыми мечтами и унизительными комментариями, и как она тогда, еще гадкий утенок, сказала: «Однажды мы войдем туда и заставим их заткнуться или хотя бы обратить на нас внимание, но уже из уважения». Она выполнила свою часть сделки, превратившись в желанного «лебедя». Теперь, похоже, настала моя очередь соответствовать ее высоким стандартам.

– Сливаться с пейзажем – это предательство. Предательство нашего плана, Кира, и предательство себя, – сказала Вики, наклоняясь ко мне. – Они привыкли к тебе относиться с презрением, потому что ты им позволяешь это делать. Ты прячешься! Но ты не просто «юр. сделка» твоего отца! Ты умная, ты красивая, и ты, черт побери, лучше них всех, и пора это показать!

Ее глаза горели яростью, направленной на моих невидимых врагов.

– Ты думаешь, они успокоятся, если ты будешь тихой и незаметной? Нет! Они будут тыкать тебя носом в твою ‘второсортность’ еще сильнее, потому что ты будешь для них легкой мишенью. Ты должна выйти и показать силу. Силу человека, который не сломался, несмотря на их подлые игры и их грязные сплетни.

– Я не знаю, как, Вики. Я просто устала от этого постоянного давления и от необходимости вечно соответствовать их ожиданиям, – прошептала я, чувствуя, как на глаза наворачиваются непрошеные слезы, которые я тут же постаралась сдержать.

– Знаешь! Ты просто делаешь вид, что не знаешь, – Вики резко схватила меня за плечо, ее пальцы больно впились в ткань моей водолазки. – Мы пойдем. Сегодня мы показываем, что ты здесь не по милости отца, а потому что ты это заслужила. И плевать на их дизайнерские шмотки, плевать на их дорогие игрушки. Главное – это твой внутренний стержень.

Вики внезапно вскочила на ноги. Это было впечатляющее зрелище – резкое, грациозное движение, демонстрирующее ту самую уверенность, которую она приобрела за последние два года, и за которую она так цеплялась, как за спасательный круг. Теперь она была не просто Вики, она была эталоном «золотой молодежи», которую они так презирали, когда она была в брекетах и в дешевой одежде. Ее длинные, точеные ноги, идеальная осанка – она воплощала собой все, чего я старалась избегать в своем стремлении к анонимности.

– Вставай, Кира! Мы теряем драгоценное время! У нас всего пара часов, чтобы сделать из тебя богиню, которая заставит их всех обзавидоваться! – ее тон не терпел никаких, даже малейших возражений.

Она схватила меня за локоть – сильная, решительная хватка, которая не оставляла мне шансов на отступление. Она была как локомотив, который не остановишь, а я – маленькая тележка на буксире. Сопротивление было бессмысленным и, что греха таить, немного пугающим, потому что я знала, что она меня не отпустит.

Моя воля была окончательно сломлена.

– Вики, а как же моя стратегия анонимности, которую я так тщательно выстраивала целых два дня, как карточный домик? – попыталась я слабо запротестовать, но уже поднималась с земли, подталкиваемая ее импульсом, чувствуя, как земля уходит из-под ног, а мой план растворяется в воздухе.

– Твоя стратегия анонимности – это просто трусость, дорогая. А трусость не ведет к диплому и свободе, она ведет к нервному срыву и сбеганию из Академии. Ты должна их переиграть, а не прятаться в тени. А чтобы переиграть, нужно выглядеть на миллион, чтобы у них отвисла челюсть. Пошли. Я знаю, что тебе нужно платье цвета полуночи, которое сведет их с ума, и каблуки, которые заставят тебя ходить, как будто тебе принадлежит этот мир, даже если тебе принадлежит только старый планшет и кофе «Флёр Нуар», – закончила она, ускоряя шаг.

Я почувствовала обреченность, но одновременно и странное, почти электрическое возбуждение, которое обычно предшествует катастрофе. Вики тащила меня через идеально подстриженный газон, не обращая внимания на возможное внимание прохожих или на то, что я почти волочилась за ней, пытаясь не расплескать свой кофе.

Противостоять ей было невозможно, она была слишком заряжена этой энергией «прекрасного лебедя».

Я смотрела на мелькающие мимо кусты, на величественные, немного зловещие стены общежития для девушек, и понимала, что только что подписала приговор своей тихой, незаметной жизни. Мой план умереть в безвестности и воскреснуть с дипломом провалился, едва начавшись. Спасибо, Вики, за то, что не дала мне покоя.

– Хорошо, – сдалась я, тяжело вздохнув, осознавая, что отступать уже поздно. – Но если меня снова попытаются использовать в каком-нибудь идиотском споре, я придушу тебя, обещаю.

– Это будет стоить того! Ты увидишь! Ты будешь сиять! – рассмеялась она, дергая меня быстрее, заставляя почти бежать. – Сегодня ты объявляешь им войну, Кира. И ты не можешь объявить войну, сидя под дубом, верно?

Да, она была права, как это часто бывало в самых неприятных для меня ситуациях. Чтобы начать свою академическую войну, о которой я только что думала в одиночестве, нужно было выйти из окопа и показаться врагу. И этот выход в свет, на эту чертову вечеринку у причала, где соберется весь цвет «золотой» молодежи, станет неизбежным и, возможно, ужасным началом моего противостояния. Я больше не буду прятаться. Я буду сражаться, пусть и на поле битвы, где единственное оружие – это платье, каблуки и гордо поднятая голова, которую они так мечтали увидеть склоненной. Я должна была это сделать ради себя, ради мамы, ради всего того унижения, которое я пережила в прошлом году. Я выдержу, потому что выбора у меня нет, а уходить в тень больше нельзя.

Битва начинается сейчас, и пусть они готовятся.

Вики закончила. Мое преображение длилось почти два часа, и результат, по ее мнению, превосходил все ожидания, а по моему – предвещал скорую и публичную казнь. Платье, которое она привезла с Бали, было цвета "полуночный туман" – струящийся шелк, невероятно сложного кроя, который, казалось, держался на честном слове и минимальном уважении к законам гравитации, максимально облегающий и совершенно не предусматривающий какого-либо нижнего белья, что само по себе уже было для меня стрессом. Я чувствовала себя так, словно меня обернули в мокрую сигаретную бумагу, и любое неосторожное движение грозило полным фиаско, а моя стратегия анонимности испарилась, как дым от сигареты. Туфли, одолженные у Вики (размер, к счастью, совпал, хотя это был единственный совпавший элемент наших жизней), были невероятными – тонкая, как стилет, шпилька, которая обещала убить мои ноги к полуночи, но зато делала их просто бесконечными и идеальными. Я все время поправляла невидимые бретельки, пытаясь натянуть ворот до ключиц, хотя там не было никакого воротника, а вырез был настолько смелым, что нарушал все мыслимые правила приличия, даже если учесть стандарты этой Академии.

Это было слишком открыто.

Вики, прищурившись, одобрительно кивнула своему отражению в зеркале, затем моему, сделав контрольный снимок на свой телефон, который, кажется, был умнее меня. Она казалась абсолютно довольной, словно только что завершила особенно сложный научный проект, и теперь ждала Нобелевскую премию, а я была ее экспонатом, выставленным на всеобщее обозрение.

– Всё, Кира. Двадцать ноль-ноль. Ты готова, – заявила она, хлопая в ладоши, как дрессировщик, довольный своим львом. – Ты просто потрясающая!

– Я готова? Я готова прикрыть хотя бы половину бедра, – пробормотала я, дергая подол, который мгновенно возвращался на свое место. – Я чувствую себя так, словно потеряла половину платья в такси. Мне неудобно, Вики.

– А кому сейчас удобно, дорогая? – театрально вздохнула она, вытаскивая из ящика небольшой клатч. – Мы не здесь, чтобы чувствовать себя удобно. Мы здесь, чтобы произвести впечатление. Удобство – это для тех, кто сидит дома в растянутых спортивках и смотрит сериалы, а не для будущих королев.

Мои попытки защитить свое достоинство и спрятать декольте были тщетны, как попытки остановить цунами при помощи чайной ложки, но я продолжала хвататься за ткань, словно это могло меня спасти от всеобщего осуждения. Когда я увидела свое отражение полностью, то поняла, что моя внутренняя тревога нашла идеальное внешнее выражение в этом неприлично дорогом и откровенном наряде, который кричал о том, что я отчаянно ищу внимания, хотя на самом деле я отчаянно пыталась его избежать. Именно в этот момент я сформулировала свое главное опасение, которое немедленно вылилось в саркастичное замечание, адресованное своей единственной спасительнице и, по совместительству, палачу.

– Вики, послушай, – сказала я, хмурясь и сжимая край платья. – Я выгляжу как манекен из секс-шопа. Меня сейчас перепутают с рекламой чего-нибудь очень сомнительного и запрещенного, и я не переживу этого позора.

Вики громко рассмеялась. Этот звук был чистым, заливистым и, казалось, отскакивал от стен, игнорируя мои страхи, будто это были пустые слова. Она явно не видела в моем сравнении ничего оскорбительного или настораживающего. Наоборот, ей, похоже, понравилось это определение, и она восприняла его как комплимент, который нужно было немедленно усилить, а не опровергнуть.

– Ну, наконец-то ты оценила силу образа! – воскликнула она, поправляя мне локон. – Да, дорогая, ты выглядишь как дорогая, эксклюзивная игрушка, которую все хотят заполучить. Это именно тот эффект, который нам нужен. И, к твоему сведению, Кира, мы живем не в девятнадцатом веке, где ценится скромность и невинность.

– Я предпочитаю, чтобы меня ценили за интеллект, – пробормотала я, хотя знала, что в этом месте интеллект ценился меньше, чем марка часов на запястье.

– Интеллект – это прекрасно, его мы покажем на экзаменах, – отрезала Вики, схватив меня за руку и поворачивая к двери. – Но в первый день года ты должна создать о себе миф, а миф о «серой мышке» не продается. Если ты будешь скромной, они будут тебя игнорировать или, что еще хуже, снова начнут тобой пользоваться. Помни, что здесь ценится только демонстрация силы и статуса. И статус – это умение выглядеть так, будто тебе плевать на их мнение. А это платье говорит: "Мне плевать".

Ее логика, как всегда, была убийственно проста и, к сожалению, абсолютно верна в условиях этой Академии, где скромность воспринималась как слабость, а слабость – как приглашение к травле. Мы вышли из общежития, и прохладный сентябрьский воздух, наполненный ароматом влажной травы и приближающейся вечеринки, слегка освежил мое горячее от напряжения лицо. Впереди, в отдалении, уже была видна пристань, где сквозь деревья пробивались яркие, пульсирующие лучи цветного света, а низко над водой висел гул басов и смех, обещавший безудержное веселье, к которому я не принадлежала, но куда меня безжалостно тащили.

Я почувствовала, как сердце сжалось в груди, словно ледяной рукой. Это было не просто нервное возбуждение, а глубокое, неприятное предчувствие, которое эхом отзывалось в моей памяти о прошлом годе, о той предательской улыбке и об унизительном споре, сделавшем меня объектом насмешек. Каждый шаг по этой идеально уложенной дорожке давался мне с трудом, словно я шла по минному полю, которое в любой момент могло взорваться волной ядовитых сплетен.