Пирамида жива…

Прерываю рассказ Василия Андреевича «Современный манкурт» и привожу кусок из другого его сочинения, озаглавленного так: «МАТЕРИАЛЫ ДЛЯ ПОЛИТБЮРО ЦК КПСС от рабочего Мостового В.А. НЕГАТИВНЫЕ ЯВЛЕНИЯ, ТОРМОЗЯЩИЕ ПЕРЕСТРОЙКУ» Часть II: Враги перестройки, их лицо и маски».

«Разговор с Анной Павловной Кравцовой /зав. отд. Одесской психбольницы/.

– Вот Вы, Анна Павловна, сказали, что у вас в Одессе дела творятся хуже, чем у нас в Кировограде. А где же вы, коммунисты-ленинцы? Куда вы смотрите? А ведь мы, не давая себе отчета, удивляемся: вот, дескать красивую, добротную, высокого качества выпускают продукцию там, за границей, не вникнув в то, что мы сами и никто другой и не для кого-то, а именно для себя изготовляем то, что нам самим не нравится. Почему же так получается? Кто виноват? Да ведь мы сами в том виноваты: я, ты, он и никто другой.

И не надо удивляться, что вещь, привезенная из загранки, так хороша. Ведь ее делали люди такие же, как мы, только им мешают делать плохо… Они боятся потерять свое место, их бьет конкуренция, за забором на его место ждут в головокружительной очереди тысячи безработных.

Я не хочу сказать, что и у нас на рабочее место должна быть конкуренция, нет! У НАС ДОЛЖНА БЫТЬ СВОЯ РАБОЧАЯ ГОРДОСТЬ – ЭТО СДЕЛАЛ Я! И перестаньте удивляться. Вспомните историю с Блохой, и вам сразу станет ясно, что мы можем, мы обязаны делать лучше. Но… Вы никогда не были за границей?

– Нет, – отвечала Анна Павловна.

– А жаль. Я тоже не был. Но вот хочу рассказать, как однажды я был приглашен к своим знакомым сразу после их возвращения из-за границы. А вы никогда не были в гостях у побывавших за границей? – обратился я опять к Анне Павловне.

Она немного помолчала. По тени на лице во время ее молчания, я понял, что натолкнулся на какое-то воспоминание, заставившее ее глубины души коснуться… но, справившись с мимолетным чувством, она ответила:

– Нет, не была.

Хотя по ее лицу я видел, что она врет. И зачем меня природа одарила такой наблюдательностью? Сам не знаю. Полемика между тем продолжалась…

– Так вот, – сказал я, – сама соль в том, что когда начались обозрения всего привезенного… и эти восхваления, похвальные удивления: «Вот это вещь!»… то мне, поверьте, стало обидно, что эти люди так восхищаются заграничной вещью. Я принял эти восхваления как личное унижение себя, унижение нашего советского рабочего… И тут жена нашего героя, побывавшего за границей, принесла мужские сандалии. Скажу вам откровенно, что я был поражен изяществом, цветом и ароматом натуральной кожи, чуть не начал охать и ахать, подражая ихним излияниям душ. Но когда повернул сандаль, то четко увидел надпись: фабрика «Скороход», Ленинград. Как я обрадовался, я беспредельно был горд за изготовителя /вроде бы сам это сделал/. Поистине мастера своего дела!

Да, видите, могут делать и у нас! И чтобы мы не удивлялись хорошему, надо нам привыкнуть ВОЗМУЩАТЬСЯ. Возмущаться, когда плохо работает рядом товарищ! Возмущаться, когда плохо делаешь ты сам, он… Вот поэтому, Анна Павловна, я и буду возмущаться за это все! А вы же при том хотите приклеить мне ярлык невменяемости. Так возмущайтесь же над собой! Ведь я вскрывал неэффективность труда, приписки, авантюризм в руководстве, бюрократизм и другие изъяны…

– А разве это Вас касается? – спросила тут Анна Павловна.

– А как же, – ответил я.

– Молодой человек, перед Вами стена!

– Анна Павловна, а знаете, что на это ответил Владимир Ильич Ленин?

– Что? – задала она тут же мне вопрос.

– Стена… да гнилая, ткни и развалится, ответил Ленин. – Так сказал и я Анне Павловне.

– Так что же, Вы думаете, что наше государство гнилое? – хитро улыбаясь, спросила Анна Павловна.

– Нет! Анна Павловна, не гнилое. – тотчас ответил я. – Но я не хотел бы, чтобы на здоровом теле нашего общества образовалась плесень. А Вы как врач знаете, что любую болезнь лучше лечить в начальной форме, а не тогда, когда ее запустишь.

– Но Вы, Мостовой, еще и стишками увлекаетесь? – лукаво улыбаясь, проговорила еще Анна Павловна.

– Да, иногда имею такой «грешок», – ответил я. – Немножко подражаю Остапу Вишне. Конечно, не так талантливо, как это делал он, раскрывая в нашем обществе бюрократизм и изъяны другие, но я, хоть и со своею неграмотностью, все же подчеркиваю суть сказанного – искоренение приписок, выпуска некачественной продукции. А вот в Одессе, в 76-й камере, перед тем, как попасть к Вам, восьмого января 1981 года я написал стихотворение о приписках. Послушайте. Вот до чего могут довести в конечном итоге приписки.

И я прочитал наизусть свое стихотворение… Кода я закончил читать, Анна Павловна помолчала, потом вздохнула несколько раз и повторила: «Да, да… да». Я молчал, ожидая, что она скажет. Но она молча усердно рылась в бумагах на своем столе. Не выдержав ее молчания, я спросил:

– Так что, Анна Павловна, разве Вы не видите наяву эти приписки у Вас, в магазине, на прилавке? Это не бредовая фантазия, а реальность жизни. И вскрытие этих изъянов и привело меня к Вам, в Ваше отделение.

Она еще немного помолчала, а потом, улыбнувшись, проговорила:

– Ну, что ж, Мостовой, идите отдыхать. Я Вас понимаю, надеюсь, что Вы докажете свою правоту в суде».

Опять прерываю цитирование объемистых «Материалов» /свыше ста двадцати страниц на машинке в полтора интервала/ с тем, чтобы слегка их прокомментировать. В подлинности описания я ничуть не сомневаюсь – Василий Андреевич Мостовой не раз был у меня, и я лично убежден как в его порядочности, честности, так и в том, что он не только абсолютно вменяем, но и действительно обладает той наблюдательностью, о которой пишет. То есть я не сомневаюсь, что именно так все и происходило в отделении психиатрической больницы. Вопрос: кто из участников «полемики» нормален, то есть здоров психически, а кто находится, скажем так: в состоянии профессиональной невменяемости? Верно… Смотря что считать нормой. И еще важно знать, каков результат этой интеллигентной беседы. А результат таков /продолжаем читать «Материалы»/:

«Таким образом, если бы Юдина соблюдала советские законы и выполнила Клятву Советского врача, то мое дело рассматривал бы суд в моем присутствии… Но, увы! Ошельмовав меня, она проявила прежде всего ПОЛИТИЧЕСКУЮ НЕЗРЕЛОСТЬ, нарушив нормы коммунистической нравственности, что является недозволенным средством буржуазных идеологов по дискредитации неугодных.

И по этому сфабрикованному основанию, а следовательно основанию НЕЗАКОННОМУ, прокуроры Кировограда, покрывая нарушителей социалистической законности от администрации завода, сумели методом ярой фальсификации заточить и продержать меня, народного контролера, в психбольнице Кировограда 8 месяцев!»

Вот так, дорогие соотечественники. Как же хотелось бы в свете последних событий в нашей стране посчитать Анну Павловну нарушительницей «социалистической законности», а Василия Андреевича стойким борцом, несомненно здоровым психически, правым во всем… Увы. Анна Павловна от идеала, конечно, весьма далека – за что же порядочного человека и в психбольницу-то, а? Ну, а что касается Василия Андреевича… Ах, сколькие же из нас, как и он, верили… Верили и тогда в «солнце социализма», когда трупы расстрелянных сограждан скидывали тысячами во рвы. Верили и потом, когда стало это известно всем. Верят некоторые и сейчас, вновь и вновь повторяя, словно в трансе, несмотря на явную уже очевидность: «верны социалистическому выбору»… Кого же в психлечебницу надо? Поневоле запутаешься.

Кстати, о какой «Клятве советского врача» речь, Василий Андреевич? Разве не знаете Вы, что первый пункт всякой клятвы у нас – верность Коммунистической партии, а следовательно, ее курсу на сегодняшний день, а следовательно ее начальникам и вождям… О какой такой «политической незрелости» вы говорите? Анна Павловна как раз проявила ЗРЕЛОСТЬ…

«После восьмимесячного морального истязания 21 декабря 1981 года решением Кировоградского нарсуда г. Кировограда, – продолжает в «Материалах» Василий Андреевич, – меня выписали. До мая 1982 года меня никто не беспокоил…»

Признали все-таки невменяемым. Подлечили. И – выпустили. Гуманно поступили все же. Но…

«…Однако после написания мной жалобы на имя Республиканского прокурора и пересланной в Кировоград для «разбора» в руки тем, на кого мы жаловались, с мая 82 г. начались снова гонения и преследование не только меня, но свидетелей: Мостовой Н.Я./моя мать/ и Козаковой О.М./моя жена/.

В результате преступной травли, а именно: по указанию прокуроров Легуна и Потопальского днем и ночью врывались в белых халатах работники психбольницы, угрожая 75-летней моей матери, страдающей острой сердечной недостаточностью, что и ее заточат в психбольницу, если не скажет, где сын…

…Прокуратура добилась своего – 8 сентября 1982 года скончалась моя мать.

…Через месяц после трагической насильственной смерти матери, 6 октября 1982 года выжили с работы мою жену, Козакову О.М. как свидетеля многих очевидных и неоспоримых фактов грубого произвола»…

Что было дальше, рассказывать, наверное, не надо. Василий Андреевич и его жена – теперь оба ставшие как бы вне закона, а точнее оставшиеся верными извечным ценностям человеческим, правде, разуму, человечности и добру, – продолжают писать в инстанции, объявляют голодовки, отсиживают в тюрьме, но не уступают властям, которые в лице Потопальского и Легуна (фамилии-то какие символические, а?), а также многих других, пытаются их побольнее лягнуть и окончательно затоптать, и длится это годами, несмотря на объявленную «перестройку». Доходят они в своих письмах до самого верха, и в 1987 пишут уже и «инициатору перестройки» М.С.Горбачеву, ибо видят же: то, что он говорит и проповедует на своих выступлениях, одно к одному соответствует их помыслам и чаяниям.

«Последняя инстанция» – так называется одно из обращений. «Михаил Сергеевич, мы с женой прошли уже все инстанции, но ничего не добились…» А концовка такая: «Ведь началась моя трагедия не с того, что я требовал каких-то личных выгод или привилегий, а с того, что я стал на защиту государственных интересов. Хотя их я и защитил, зато сам потерял все, а защитить меня некому. Вот такие дела». Что же, дела понятные, добавлю я от себя.

Разумеется, Михаил Сергеевич на это послание не ответил – да его и можно понять, таких посланий, небось, ого-го! Все читать и хотя бы на некоторые отвечать – жизни не хватит, это я и по своему скромному опыту знаю. Но помогли Василию Андреевичу все же многие: и заместитель главного редактора журнала «Знамя» Гербачевский (напечатали даже в одном из номеров письмо «Как я добивался справедливости»), и другие журналисты, и даже заместитель Генерального Прокурора СССР Черменский, по представлению которого был внесен официальный Протест Генерального Прокурора СССР в Верховный Суд УССР.

Вот во что вылилась простая критика рабочего контролера – то есть элементарное выполнение естественного гражданского долга! Сотни, если не тысячи весьма занятых людей были втянуты в эту историю, несколько толстенных томов собственноручно написаны В.А.Мостовым – история его «хождения за правдой». Несколько центральных газет и журналов писали о нем.

Результат? По протесту Генерального Прокурора, 28 сентября 1988 г. В.А.Мостовой полностью реабилитирован. Восемь с лишним лет потребовалось для этого нашей юстиции, три с лишним уже и «перестроечных». И это при фантастической активности самого Мостового и его героической жены. Увы, ровно за две недели до реабилитации – 14-го сентября – Василия Андреевича хватил инсульт, в результате чего была парализована левая сторона тела, рука и нога… Реабилитация, ко всему прочему, оказалась чисто формальной, ибо компенсации за потерянные годы и здоровье Василий Андреевич так и не получил. Да и можно ли получить за это хоть какую-то достойную компенсацию?

Впрочем, ему даже соответствующую пенсию не выплатили. И, разумеется, никого из виновных даже и не подумали наказать. Впрочем, если начать наказывать…

Да, в отличие от А.Соколаускаса, Василий Андреевич Мостовой не стрелял в своих обидчиков. Думаю, он и не смог бы пролить кровь, даже если была бы такая возможность. Но он жаждал справедливости. И он считал, что несправедливость должна быть наказана – через суд, по закону. Увы, он так и не смог победить в нашем государстве, где понятия справедливости как таковой сегодня, похоже, просто не существует. Среди людей понятие справедливости есть. В государстве, якобы все еще исповедующем единственно верное учение, его, видимо, нет. Человек, пытающийся исповедовать справедливость, неминуемо встречает на своем пути гигантскую безжалостную машину, олицетворенную в начальниках разного рода, которые есть части бесчеловечной этой машины, бездумно и слепо проповедующей единственно верное… Естественно, только лишь на словах, ибо нигде в «единственно верном» не сказано, что начальники должны гнобить своих подчиненных, вместо того, чтобы выполнять работу, которую обязаны выполнять. И разве учит «единственно верное», тому, что чем последовательнее исполняют свою работу начальники, тем более жестоки они к человеку? Не «единственно верное», а созданная ими же государственная машина делает их манкуртами. САМИ СЕБЯ делают они манкуртами! И став ими, пытаются сделать манкуртами всех остальных, вынужденных им подчиняться. И гнобят тех, кто манкуртом становиться не хочет. Это и есть остроконечная Пирамида. Только «единственно верное» здесь не при чем.

Мытарства Ритина, «Сына Арбата»

Несколько раз он звонил мне, наконец, мы договорились о встрече. Он вошел с тяжелым портфелем подмышкой – пожилой, близорукий, седой, измученный человек.

На этот раз история, рассказанная гостем, была не криминальная, хотя…

Мы проговорили часа три. Я просмотрел кучу документов. Что же выяснилось?

В течение более двух лет пожилой человек, пенсионер, ветеран Великой Отечественной, бывший инженер, автор десятка изобретений, часть из которых внедрена в производство, бьется теперь над весьма важной для всех нас проблемой. А именно: превратить частично реставрированный, «офонаревший» Старый Арбат в Москве из этакой потемкинской, весьма поверхностно и неполно исполняющей роль Монмартра улицы в истинный Центр культуры, досуга, общения и т.д.

Даже чтение сухих этих документов-разработок захватывало, ибо властно будило детско-юношеские мечты об общении, взаимопонимании людей – те самые, так и не сбывшиеся пока в нашей стране помыслы, которые владели еще Федором Михайловичем Достоевским в его «Сне смешного человека». И самое волнующее было то, что становилось ясно: замысел Ритина реален. Это не маниловские благие пожелания, а детально разработанный проект, основанный на конкретных возможностях, и осуществление его намечено не на какое-то отдаленное будущее, а прямо сейчас, немедленно, все условия для этого есть. Есть даже пустующие здания, вполне подходящие! Александр Миронович Ритин сумел разглядеть, что Москва прямо-таки подсовывает нам, ее жителям, возможность создать этот долгожданный прекрасный Центр. И даже нет необходимости строить гигантские здания типа Комплекса имени Жоржа Помпиду в Париже – чего родина сейчас, конечно же, не потянет, – не надо искать или мучительно освобождать территорию – как, например, для нового зоопарка. Все уже есть и все почти готово. Только руки приложить и «довести до ума».

Не я один воспринял так проект Ритина. Он пришел ко мне после того, как обошел уже десятки инстанций, высоких кабинетов, побывал у сотни известных, авторитетных людей. И практически все так же восторженно воспринимали эту идею. Под его разработками и обращениями поставили свои подписи несколько десятков наших авторитетнейших деятелей. В том числе академики, директора научно-методических центров, народные депутаты СССР и даже Заместитель министра культуры Республики. Проект создания Центра весьма заинтересовал соответствующие организации и в других крупных городах страны. Публикации о проектных предложениях А.М.Ритина были в нескольких газетах и журналах, вопрос даже поставлен на Центральном телевидении, в одной из популярных передач…

И всю эту гигантскую организационную работу проделал А.М.Ритин самостоятельно, он один…

Но что же движет этим немолодым и не блещущим здоровьем человеком?

– Понимаете, – тихо отвечал он на мой вопрос, – идея-то возникла давно. Я ведь арбатский житель с 60-летним стажем, не так давно переехал на новое место. Но на Арбате бываю часто, эта улица для меня священна, можно сказать – это мой «семейный мемориал». Отец… В 1938 году он был репрессирован, я остался сыном «врага народа»… В 1956-м отца полностью реабилитировали. Посмертно, конечно. Я считаю, что просто обязан как-то увековечить память отца, он так любил наш Арбат… Когда началась перестройка, я подумал, что если создать такой Центр, то, может быть, это и будет лучшим памятником ему. «Ты мое Отечество, ты моя религия…» – эти слова Булата Шалвовича Окуджавы очень близки мне. У кого-то с детством связаны ручеек, поле, дуб возле дома… А у меня Арбат. Я, можно сказать, истинный «сын Арбата».

И получалось так, что среди людей противников у Ритина как будто бы нет. Одни союзники и сторонники. Но…

Но забил хвостом железный дракон, охраняющий Пирамиду. Как?! Свободный Центр?! Эстетика, красота, изобретательство, свободное время?! Хрр! А я?! А мои подчиненные-подданные, сидящие по кабинетам, сочиняющие бумажки, сохраняющие ПОРЯДОК, убивающие всякую ЖИЗНЬ?! Им-то куда же? Пусть всякие лихачевы-бисти подписывают сочинения всяких ритиных, пусть гуляет по кабинетам так называемый «сын Арбата» – чем бы ни тешились подданные, лишь бы не бунтовали. Лишь бы не ускользнули от власти полной и безраздельной. Тешьтесь на своих митингах, играйте в «демократию», орите сколько угодно – бастионы на Старой и Дзержинского площадях стоят нерушимо. И армия начеку. Не дам! Не уступлю ни за что. Все манкуртами будете! Сами ведь пели: «И как один умрем…» Вот и умрете. «Центр НСКД»! Еще чего! Сидеть! Лежать!! Всем лежать!!!

Ушел Александр Миронович. Он просил меня войти в Организационный Совет, и я согласился. Он просил написать статью для газеты, и я написал. Но ее не напечатали. А Совет, возглавляемый кстати, самим Д.С.Лихачевым, так и остался на пока бумаге, ибо Высшего Разрешения на создание Центра пока не последовало.

И опять бывал у меня А.М.Ритин, и опять уходил в ночь – пожилой, усталый, больной человек, живущий на нищенскую пенсию и выкраивающий из нее гроши на поездки, послания.

Уходит жизнь человека, гаснет он, гаснут сотни, тысячи инициативных, ярких умов на унылых пространствах нашей гигантской страны. И по-прежнему торжествует дракон. Вот уже и хлеб начал пропадать. И соль. И один за другим гибнут борцы.

Александр Миронович Ритин не только не проливал кровь, он даже наказывать никого не хотел. Ему нужно было только одно: чтобы осуществилась Мечта Его Жизни, чтобы в память репрессированного и реабилитированного отца возник центр культуры, человеческой радости, чтобы над пеплом прежних надежд засияли огоньки новых. Чтобы разрешили. Увы. Ни он, ни множество людей, вовлеченных им в борьбу за Мечту, не смогли зажечь огонь в безвоздушном, бездушном пространстве корысти, бездуховности, лени…

– Ты что, Ритин?! – со сперматозоидным напором наехал бы на этого российского донкихота какой-нибудь «новый русский», вознамерившийся в тех самых местах на Арбате открыть свои казино, рестораны, бары. – Ты, Ритин, охренел, что ли, в натуре?! Зачем твой «центр» дурацкий, если я могу вместо этого кучу «бабок» сделать на этом же самом твоем Арбате? И похрену мне твои подписи-резолюции. У нас теперь рынок, а не советская занудная богадельня!

И был бы он по-своему, по-новорусскому прав. Зачем ему Центр? Ему «бабки» нужны, много «бабок». Чтоб куда-нибудь в загранку скатать и там эти «бабки» миллионами тратить – на роскошную жизнь, на побрякушки, на девочек. А как же иначе ему свою пустоту и ничтожество внутреннее от других и от самого себя скрыть? Как еще «крутизну» изобразить маленькому, жалкому человечку? Как еще «оторваться»? Не в Центре же твоем, Ритин! Ни хрена ведь не поймет он все равно в твоем Центре!

АУ, МАНКУРТЫ!

Вадим Лашкин, русский диссидент

«Здравствуйте, Юрий Сергеевич. Прочитал в № 22 «Литературной России» Вашу статью и решил напомнить о себе. Насчет Дела Клименкина. Я подключился к нему в 1971 году, когда познакомился с Каспаровым, работавшим тогда, как и я, на строительстве Марыйской ГРЭС /я работал механиком строительного участка № 1, а он в дирекции/. Как-то разговорились, и он ввел меня в курс дела. Я принимал в деле Клименкина участие вплоть до своего ареста 19-го июля 1974 г. Меня и арестовали возле главпочтамта, когда мы вышли оттуда вместе с Каспаровым после того, как подали длинную телеграмму на имя Генерального прокурора СССР по делу Клименкина. Только мы дали телеграмму, вышли на улицу, тут меня и сцапали два офицера МВД. Вот так вот. Освободился в 1979 году…»

/Из письма № 329, г. Мары/

Так – сначала заочно – я познакомился с удивительным человеком, история которого таинственным образом переплелась с «Делом Клименкина», а, следовательно, и с моей «Пирамидой». И история эта, судьба Вадима Ивановича Лашкина, есть типичная судьба современного русского интеллигента-диссидента. Типичная, да не совсем. Ибо на сегодняшний день – то есть на тот день, когда я пишу эти строки – Вадим Иванович Лашкин не просто русский диссидент, случайно уцелевший во времена «застоя» и без потерь продравшийся сквозь первые пять лет «перестройки». Это диссидент-борец, человек не слов, а дела! Это случайно (случайно ли?) уцелевший продолжатель линии тех редких российских людей, которыми всегда держалась Россия и благодаря которым она, может быть, только и устояла до сих пор. Именно их смертельно боялась тоталитарная власть и до, и после исторического переворота. Но именно они – согласно известному диалектическому парадоксу – самим своим существованием и не позволяли тоталитарной власти окончательно сгубить и страну, а, следовательно, и себя самое.

Есть нечто объединяющее его с Каспаровым… Но если Каспаров по национальности армянин, то Лашкин чисто русский, что, опять же свидетельствует о близости людей не столько по национальному, сколько по некоему духовному признаку. Интересно, что главное занятие Вадима Ивановича, дело его жизни, связано с тем, чем всегда отличалась русская душа – поисками высшего, планетарного, космического смысла и порядка жизни. Тут я имею в виду не диссидентство само по себе, не постоянную борьбу «против», естественно, что не есть смысл жизни, а лишь линия поведения. Я имею в виду его философские, физико-математические труды, отчасти даже опубликованные в журнале «Космические исследования», но в основном ожидающие своей участи пока, так сказать, в столе…

Увы, не в первый раз уже, сотворяя эту повесть о «повести о повести», «Пирамиду-2», жалею я, что нет у меня одновременно нескольких жизней, что поставив себе задачу закончить-таки задуманное, донести этот «крест», обнародовать таким путем не одно, не два, не десяток, но как можно больше самых впечатляющих писем, полученных на «Пирамиду», и не просто опубликовать, а, «пропустив через себя», поделиться и собственными соображениями о времени, в котором живем, не могу я позволить себе остановиться на какой-то одной истории и уж ее-то расписать во всех ипостасях, со всех сторон.

Не могу. Время не позволяет. Не только мое личное время. А время, в котором живем. Как-то кажется, что важно представить именно такой вот «плюралистический» срез, показать, насколько возможно, разные судьбы, разные примеры – и хоть так, может быть, помочь соотечественникам понять, наконец, что не в едино-, а в разнообразии суть, что каждый из них имеет право на существование – при том, конечно, условии, что его право не лишает прав других.

И именно этим – самостоятельностью, уверенностью в праве каждого на мысль, на жизнь, без посягательств на чужое такое же право – интересна и ценна для меня история диссидента-Лашкина.

Ведь что же это за понятие – «диссидент»? А вот как трактуется оно в «Кратком словаре иностранных слов», изданном у нас издательством «Советская энциклопедия» в 1966 г. «ДИССИДЕНТ (лат. dissidens /dissidentis/ несогласный, противоречащий) – не придерживающийся /не исповедующий/ господствующей /государственной/ религии, инакомыслящий». Прекрасно! И как же, должно быть, ненавистно любым вождям, олигархам, как раз и не терпящим именно вот этого самого… Прекрасно. И так нужно нам особенно сейчас, чтобы покончить-таки с гидрой тоталитарности, душным единомыслием, сбросить с себя вериги, не позволять сапогом в лицо… Хотя…