Дети Балтии

– Сейчас можете сообщить мне, что передал вам Карл.

– Граф сказал мне буквально следующее: вам следует почитать «Макбета». Сходить в кирху. И ещё про дьявола – мол, он вас искушает. И зря вы в него не верите, – отчитался Жанно.

– Кто сказал Карлу, что я не верю в дьявола? – краем рта усмехнулся Ливен. – Впрочем, от него я ничего другого не ожидал.

– Он мне всё рассказал, – продолжил Лёвенштерн, отставив от себя тарелку с супом, – Это… это поразительно. Я даже не знаю, что с этим делать.

– Просто жить. Ждать момента, – Кристоф по-деревенски собрал ломтиком хлеба остатки супа с тарелки.

– Извините, – улыбнулся он, заметив, что допустил вопиющее нарушение застольного этикета, – Привычка из полуголодного детства.

– У вас было голодное детство? – с удивлением спросил Жанно.

– Полуголодное. И в большой семье. А как там русская пословица – я не помню, скажу по-немецки: «In die grosse Familie клювом nicht клац-клац»? Не доешь всё сам до конца – доест кто-то другой. И еды у нас особо много не было. По крайней мере, явно недостаточно для четырёх прожорливых мальчишек. Это длилось три года, пока мать не отправили в Петербург, и мы за ней не поехали. Но я – да и все мы – хорошо это время помним.

– У меня было голодное студенчество. Тоже в течение трёх лет, – Жанно понимающе улыбнулся. – Да и учиться в казённых заведениях – не то, что дома.

– Это всё лирика, – оборвал сентиментальные воспоминания Кристоф, заметивший свою склонность к ним и приписавший это началу старения. – Перейдёмте к новостям. Для вас. Думаю, вас эта весть обрадует. Завтра будет приказ о повышении вас до штабс-ротмистра.

Лёвенштерн не смог скрыть довольную улыбку. Он пошутил:

– Ох, боюсь, мой кузен меня сгрызет, когда я сообщу ему об этом.

– А что, вы с ним на ножах?

– Не совсем. Но он не упустит случая подтрунить над тем, что мы с вами служим вместе. Похоже, он вас не любит, – осторожно добавил он.

– Это он, конечно, зря, – сказал Ливен, не возмутившись бестактностью собеседника. – Но здесь я ничего не могу поделать. Я бы тоже хотел его привлечь, правда. Он мне всё же родня.

– Почему вы не расскажете об этом жене? – перевел разговор Жанно.

– Что это даст? Я не хочу её тревожить лишний раз, – Кристоф тщательно вытер пальцы и губы салфеткой. – И с её нравом она не преминет поделиться со всеми, кого знает, что в скором будущем сделается королевой Ливонии.

– Вы думаете, что Доротея глупа, – горячо начал его переубеждать Лёвенштерн. – Но я уверен – о таком она болтать не будет.

– Не знаю. Мне сложно доверять другим то, в чём сам не уверен, – пожал плечами граф.

– Так вы думаете – ничего не получится? – Жанно оглядел его испытующе.

– Насчет моей коронации – вряд ли при моей жизни, – проговорил не спеша Кристоф. – Я думаю – может быть, королём станет Поль. Или Андрис – мой крестник, старший сын Карла. Может быть, мой младший брат на склоне лет. Но не я.

– Почему же?

– Потому что не доживу, – граф проговорил это спокойно.

– Послушайте, – конфиденциальным тоном обратился к нему Лёвенштерн. – Вы чем-то больны?

– Кроме бессонницы и периодически мигрени – ничем, – вздохнул Кристоф. – Но я умру не от естественных причин.

Лёвенштерн понял, о ком говорит его начальник. Но на всякий случай уточнил:

– Вам угрожали?

– Да. Карл наверняка говорил, кто именно, – Кристоф налил в бокал вина, чуть отпил.

– Что-то припоминаю… Поляки. Паписты.

Кристоф молча кивнул. А потом, ещё отпив вина, уже ополовинивая свой бокал, добавил:

– Они не остановятся ни перед чем.

Лёвенштерн вспомнил о Чарторыйском и спросил:

– Князь Адам знает то, что вам известно о его планах? И его измене?

– Думаю, да. И если даже он не знает, так догадывается, – граф помрачнел. – Свита государя – очень тесное общество. Враждовать, состоя в ней, легко. И крайне опасно.

– Ужасно. Из того, что я знаю о поляках… – пробормотал Жанно. – Но стоит ли оно того? У вас семья…

– Довольно мне быть трусом! – почти что в сердцах воскликнул Кристоф. – Я приму этот бой. Либо он, либо я. Либо Польша, либо Ливония.

В его красивом лице Жанно разглядел нечто величественное, героическое, чего ранее не замечал. Неужели граф Ливен во всё это верит? Лёвенштерн на его месте сумел бы как-то договориться с противниками, обратить врагов в сторонников, а потом их обмануть – да, он всё-таки потомственный «купчишка», тогда как граф происходит из князей, племенных вождей и рыцарей. Это его «священная война», «джихад», как говорят магометяне. Это его Крестовый поход против тех, кого он считает «неверными». Здесь речь идёт не только о тщеславии и амбициях. Барон только мог восхититься этим качеством, которым сам не обладал. А Кристоф даже покраснел, почувствовав, что выражается неимоверно пафосно. И произнёс уже своим обычным тоном:

– Так вы со мной? Не страшно?

Жанно произнес:

– Конечно. Я ваш вассал. А вы мой сюзерен.

– Ненавижу пафос, но ценю ваше решение, – Ливен допил вино. – Что, всё ещё желаете быть флигель-адъютантом? – он прищурил свои и без того узковатые глаза, – Ваше дело, конечно, но не советую.

– Что-то не хочется. Лучше уж так.

Лёвенштерн понял, что мечтать о придворной карьере в таких обстоятельствах нельзя. Ибо тогда его повяжут по рукам и ногам, и выйти из воды сухим не удастся.

– А всё-таки я бы воспользовался помощью и советом вашей супруги, будь я на вашем месте, – задумчиво произнес он.

– Моим детям будет нужна мать, – покачал головой граф. – И я не хочу тянуть её в опасность. Они способны на всё. Как и мы, – он холодно улыбнулся, сделавшись на мгновение совсем похожим на своего старшего брата. «Собака, похожая на волка, или волк, похожий на собаку», – внезапно вспомнилось Жанно.

Потом они перевели беседу на тему политики, заговорив о положении Пруссии, оказавшемся не лучшим. Скорее всего, прусский король будет вынужден выступить против Бонапарта, захватывающего немецкие княжества одно за другим. И себе на горе – ибо силы будут явно неравными. Тогда опять придётся вмешаться России.

– Осенью всё станет ясно, – многозначительно проговорил Кристоф.

Его подчинённый подумал: «Ну, если начнётся война, я попрошусь в действующую армию. Ничего другого мне не останется. Да и поляки меня там не достанут». Если всё равно помирать – какая разница, когда и как: красиво пасть под пулями или некрасиво загнуться от яда или удара кинжалом в бок? Но вслух этими соображениями не поделился.

Через некоторое время Жанно попрощался с Кристофом, а тот прошёл в кабинет – обдумывать свою «систему» далее. Усевшись в кресло и вытянув ноги, Кристоф повторил шёпотом слова брата, переданные ему адъютантом. «Дьявол». С дьяволом всё ясно. В облике Чарторыйского и в самом деле присутствует нечто демоническое. Кристоф бы мало удивился, увидев, что у того вместо ног – копыта, и почувствовав, что от министра иностранных дел исходит отнюдь не изысканный восточный аромат духов, а отвратительный запах серы. Но граф и сам не ощущал себя ангелом. Так что считать своего врага воплощением зла на Земле – значит, вдаваться в высокопарный мистицизм. А пафос лучше оставить на долю борцов за независимость Польши.

Что ещё передавал Карл? «Кирха». Это пустое. Кристофу сейчас некогда слушать пасторские проповеди. Может быть, брат имел в виду конкретного пастора и конкретную кирху? Надо бы уточнить.

И был упомянут «MacBeth». Ливен закрыл глаза, восстанавливая в памяти сюжет недавно прочитанной им пьесы. Правитель Гламиса хочет стать королём Шотландии. Но для этого ему нужно убить действующего короля и возможных претендентов на престол. Сам Макбет – человек хоть и честолюбивый, но довольно мягкий. Однако его соблазняют дьявольские силы в виде ведьм-пророчиц. Да и жена у него сильная и решительная за двоих. Жена. Именно поэтому он не посвящает Доротею в это дело – знает ведь, что она может на него надавить, заставить быть решительнее и смелее, так, как понимает это она. Нет. Пусть рожает и воспитывает детей, а когда его, Ливена-второго, не станет на этом свете, удаляется в деревню и живёт там тихо и спокойно. Кристоф побогаче собственного отца, голодать и без обуви разгуливать никто не будет. И она довольно молода, легко найдёт второго мужа. Кристоф знал, чем заканчивается пьеса Шекспира. Смертью Макбета от рук «того, кто не женщиной рождён». Его пьеса жизни, скорее всего, закончится тем же самым. Но его смерть в случае неудачи будет политической – если интриги Чарторыйского и его племянницы удадутся, его отправят в отставку. А там немудрено заболеть настоящей чахоткой от скуки и ненужности. Но ничего этого не произойдёт. Сперва он воткнёт осиновый кол в грудь проклятого поляка и его родственницы-ведьмы…

Павловск, май 1806 г.

Праздник в честь совершеннолетия великой княжны Екатерины был устроен настолько пышный и многолюдный, что на него съехались все, кто хоть что-либо значил в светском обществе Санкт-Петербурга. Именинница красовалась в богатом голубом платье, отделанном золотой парчой, и все жемчуга дома Романовых сверкали в её ушах, на запястьях и на шее. Она танцевала лучше всех, открывая балы своим присутствием, веселилась больше всех присутствующих, но на пятый день праздника её уже начали заметно утомлять и музыка, и танцы, и то, что у неё не оставалось ни малейшего времени остаться хоть чуть-чуть наедине. Туалеты Като переменяла четырежды в день, вокруг неё круглосуточно толпились горничные и фрейлины, и на утро пятницы фрау Шарлотта застала её лежащей на кровати лицом вниз и горько плачущей, чего за девушкой с детства не замечала.

– Я не выдержу, – прошептала она бывшей гувернантке, – Хочу куда-нибудь сбежать.

– Вы уже не маленькая, привыкайте, – сказала графиня Ливен, превыше всего в этой жизни ставившая долг. – Можете мне поверить, далеко не всем такие мероприятия нравятся. Но все терпят и не жалуются.

– Так какой смысл вообще проводить подобное?! – закричала Като, в гневе вспрыгнув с кровати.

Шарлотта Карловна не знала, что ей отвечать. Она сама считала, что все деньги, потраченные на праздник, можно было отдать бедным и обойтись куда более скромной церемонией. Но, естественно, не в её положении следовало высказывать свои соображения.

– Престиж России, – сказала, наконец, старшая графиня фон Ливен. – Никуда не денешься.

– Точно, – улыбнулась Като сквозь слезы. – Но лучше бы брат устроил в честь меня…

– Парад?

– Нет, не парад, а манёвры. Или разгромил бы парочку французских армий на поле сражения где-нибудь в Баварии, – усмехнулась она. – Но боюсь, моя мечта – из разряда несбыточных.

– Сегодня как раз будет парад в честь вас, – продолжила невозмутимая фрау Шарлотта. – И вам представят тех наших военачальников, кто отличился во время прошедшей кампании.

Като так и прыснула.

– Разве ж там кто-то отличился, фрау Лотта? Особенно «военачальники»… Они как раз-то всё и провалили, за такое нужно под трибунал, а не представлять принцессам.

«Какая она жестокая», – подумала графиня.

– Думаю, про князя Багратиона, героя Шенграбена, вы такое не скажете, – возразила она вслух.

«Багратион», – повторила про себя Екатерина Павловна. Она так много слышала об этом скромном генерале, ученике Суворова, что давно желала увидеть его воочию и перемолвиться с ним парой слов. Этого воина называли «русским Леонидом», что само по себе не могло не интриговать. Като представляла его необычайным красавцем. Поэтому слова гувернантки её несколько приободрили. Она приказала подавать одеваться, и через час, в прекрасном тёмно-синем платье, с диадемой на голове, сошла вниз.

Князь Багратион с первого взгляда её несколько разочаровал. Он не напоминал Геркулеса – был невысокого роста, скорее, худощав, чем атлетически сложен, не очень красив на лицо – слишком явно выдавались в нём кавказские черты, но выражение больших чёрных глаз Екатерину покорило. Его руки – тонкие, длиннопалые – выдавали в нём породу. Като также понравилось то, что Багратион держался несколько скованно, застенчиво – он не привык ко Двору. И даже то, что он не очень хорошо говорил по-французски, её не смутило – девушка перешла с ним на русский, которым владела очень свободно. Её собеседник говорил на языке своей «приёмной родины» с неким гортанным акцентом, но тоже довольно неплохо. Перемолвившись парой фраз и получив поздравления, которые, как ей показалось, были сказаны не из приличий или из лести, а от чистого сердца, Екатерина поклонилась и отошла от него. Генерал ей понравился весьма. Больше как человек. Принцесса не разглядела в нём «Геракла нашего времени», но отчего-то поняла, что он сочетает в себе мужество с добротой и умом.

Подойдя к матери, принцесса, указав взглядом на князя, прошептала: «Maman. Выхлопотайте ему назначение в Павловск». Мария Фёдоровна, вся перетянутая белым, как у юной девицы, платьем, поправила на полуобнаженных плечах шаль, оттороченную горностаевым мехом, и, вынув лорнет, оглядела генерала с ног до головы. «Сделайте это для меня», – вкрадчиво прошептала Като. – «Ну пожалуйста». Императрица усмехнулась. Странные предпочтения у её четвёртой дочери. Ладно бы какой-нибудь изящный флигель-адъютантик, коих так много здесь. А то генерал на двадцать лет её старше, неотёсанный, неловкий, диковатый. Вполне возможно, девочка просто хочет облагодетельствовать героя войны за его службу и храбрость, дав ему шанс сделать карьеру при Дворе. При Малом Дворе. Мария Фёдоровна уже несколько лет занималась тем, что соперничала с сыном и невесткой по части блеска и пышности церемоний в своём Павловске. Они часто затмевали мероприятия, устраиваемые в Зимнем. Этим вдовствующая императрица старалась снискать популярность среди придворных и впечатлить их. Правда, получалось это не очень успешно. «А что, иметь личную гвардию – неплохая идея…» – подумала Мария. Поэтому дала «добро» на просьбу дочери. «В случае чего он поведёт за собой армию», – довольно проговорила про себя императрица. После сокрушительного поражения она надеялась, что популярность её сына-«узурпатора» несколько поубавится, и она сможет сыграть более значимую роль при Дворе на фоне Александра. Но этого, судя по всему, не произошло. Что ж, раз так, то всегда нужно быть готовой взять трон силой. В случае чего. И да, Багратион ей лично тоже пришёлся весьма по вкусу. Мария Фёдоровна ещё не считала себя старухой и думала, что сможет заинтересовать своей внешностью и обаянием генерала. Заглядывая вперёд, упомянем, что это отчасти у неё получилось.

***

Вечером того же дня состоялся большой бал. Анж, не так давно приехавшая со своего поместья, присутствовала на нём со своим младшим братом. Высматривая знакомых, она не узнала Дотти, которая подошла к ней, как ни в чём не бывало. Доротея, к вящей досаде и вопреки планам княжны, только расцвела – пополнела, стала румянее, рыжие волосы блестели как солнце, а изысканное бриллиантовое колье привлекало внимание к округлившимся формам графини. Они поболтали немного, обменялись новостями – чувствовалось, что месяцы отсутствия их развели и возобновления тесной дружбы вряд ли получится.

– Я могу приехать к тебе, душка, – сказала княжна, сладко улыбаясь. – В любое время, когда скажешь.

– Право, не знаю… – засмущалась Дотти. – Я сейчас не живу на Дворцовой, мы снимаем дачу. Но иногда я езжу и сюда, в Павловск.

На самом деле, она не хотела, чтобы Анж как-то пересеклась с Алексом. Ещё год назад она заметила их взаимный интерес и подумала – если они сойдутся снова, то вспыхнет головокружительный роман. Быть третьей лишней Дотти не хотела. Да и вообще как-то ревновала Альхена к ней. Конечно, она знала, что у брата полно любовниц, но так как она не знала их лично, а часто и поимённо, этот факт её не волновал. Однако, видеть, как на глазах развивается роман между любимым братом и подругой, было выше сил Доротеи. «Называйте это причудой беременной, но в гости я её звать не буду», – решила она про себя, не зная, что своим решением рушит другие, куда более масштабные и опасные замыслы подруги.

– Так я приеду? – настойчиво и несколько недоумённо спросила Анжелика.

– Приезжай, только ты не застанешь меня, – графиня улыбнулась очаровательно, и, откланявшись, пошла искать других знакомых.

В толпе Анж заметила и её мужа. Доротея подошла к нему, слегка приобняла его за плечи, улыбнулась, и тот посмотрел на неё каким-то необычным для себя, тёплым и любящим взглядом, что не укрылось от внимательной княжны.

«Есть и другой путь», – улыбнулась девушка несколько обиженно, но всё ещё торжествующе.

– Анжей, – повернулась она к брату. – Ты завтра собираешься к Марьяне?

Она говорила про свою троюродную сестру, недавно вторично вышедшую замуж за «москаля» – на этот раз генерала Фёдора Уварова. В семье её презирали и называли – ничуть не стесняясь – «курвой». Однако женщина эта чем-то интересовала Анжелику, как всё порочное. Уваровы жили открытым домом; муж быстро наскучил веселой польке, и она привечала гвардейскую молодежь, из которой выбирала себе любовников. Анжей к своей кузине неоднократно ездил, и, похоже, она недавно научила его всем премудростям любви. По словам брата, к графине Уваровой ездил и Алекс Бенкендорф – Анжей неоднократно досадовал на то, что прекрасная Марьяна отдала предпочтение «этому чухонцу». С младшим братом Анж последнее время была близка и выведывала у него всё, о чём не могла узнать самостоятельно.

– Придётся, видимо, поехать, – с неохотой отвечал юный князь.

– Я поеду с тобой, – бросила как ни в чём не бывало его сестра.

– С ума сошла? – посмотрел на нее округлившимися глазами Анжей. – Тебя же дядя пристукнет за такие визиты!

– Он ничего не узнает, – прошептала княжна. – И я ненадолго. Хотя…

Она, прищурившись, посмотрела вдаль и увидела, что к чете Ливенов подходят «знакомые всё лица» – радостный Долгоруков, Волконские, Репнин, и вот, новоиспеченный муженёк Марьяны – граф Уваров. Вчера она видела их втроём – Долгорукова, Пьера Волконского и вот этого «Феденьку», как его называли в свете, – что-то горячо обсуждающими в кулуарах этого дворца. Они её даже не заметили – так увлеклись беседой. «Похоже, их полка прибыло. Что же, тем хуже для них», – усмехнулась Анжелика. Граф Уваров, как знали все, умом и сообразительностью вовсе не блистал – а также образованностью, ибо в свете говорил на том, что лишь отдаленно можно назвать французским языком и очень обижался, когда его мягко и тактично просили перейти на русский для лучшего понимания его слов. Основное достоинство – его внешность и сложение. Рост и мощь графа поражали воображение любой дамы, и, надо сказать, кузину свою Анжелика понимала – в постели такой Голиаф был весьма кстати. Но в роли мужа – не любовника – он, видно, быстро наскучил Марианне, и она предалась своему любимому занятию – привлекать к себе кавалеров.

– Я поеду, – повторила Анжелика.

– Сестра, это не тот дом, в который тебе следует ездить… – начал возмущённо Анжей.

– Я знаю. Именно поэтому я туда отправлюсь, – усмехнулась Анж. – А если ты страшишься за мою нравственность – что ж, уверена, что ты защитишь меня от приставаний всяких дерзких личностей.

Брат недовольно взглянул на неё.

– Ну же, глупый, – зашептала она. – Я уверяю, что твоя Марьяна забудет про Бенкендорфа и вернётся к тебе.

Анжей кривовато усмехнулся.

– Договорились. Завтра я еду туда в семь. Постарайся, чтобы тебя не заметили. Но… там вообще-то много народу бывает. Тебя увидят, слухи пойдут. И дядя тебя таки пристукнет, когда узнает. В монастырь запрёт.

– И? Все знают, что я вообще-то ей родня, – надменно проговорила Анжелика. – Что ты так беспокоишься?

– Потому что в случае чего меня могут продырявить из пистолета за твою честь, – сердито произнес Анжей. – А мне ещё пожить хочется.

– Не беспокойся. Свою честь я всегда защищаю сама, – ответила его сестра, и, обмахнувшись красивым веером из белых страусовых перьев, пошла искать знакомых. Сегодня ей было скучно. Она даже выслушала от нечего делать хвастливую болтовню её давнего поклонника Казимежа Ожаровского, весьма обнадежив того по части матримониальных изысканий, которых он не оставлял. Впрочем, Анжелика Войцеховская только притворялась, что слушает его, а сама пошагово обдумывала первую комбинацию, которая могла привести ненавистную ей придворную партию к краху. «Никакой сестры нам не нужно, когда есть брат. А Дотти не дура и что-то пронюхала. Или ей муж рассказал», – пришло ей в голову. Потом она вновь посмотрела на князя Долгорукова. Адам говорил ей давеча, что его хамство накануне Аустерлица весьма разозлило Бонапарта, который из-за этого и решил не давать Александру спуска. Вспомнились ещё слухи, что «курва» Марьянка спала с этим идиотом. Или тот похвалялся этим фактом. Но то, что он дрался из-за неё на дуэли с кавалергардом Бороздиным, было истиной. Долгорукову прострелили правую ногу, пулю долго не могли вынуть, и даже поговаривали, что конечность князю таки отрежут. «Лучше бы отрезали», – кровожадно усмехнулась Анж, представив, как князь Пётр ковыляет на костылях. Её визави мигом счёл, что она нашла нечто смешное в анекдоте, который тот рассказывал, и, чтобы сделать ей приятное, сам зашёлся в истерическом смехе. Княжна Войцеховская под благовидным предлогом удалилась от него, а сама прошла дальше, искать других приятелей и приятельниц.

***

Князь Долгоруков и граф Ливен, тем временем, вышли в курительную комнату.

– Ты вообще дурак? – накинулся Кристоф на своего друга, как только они остались наедине.

– Эй, полегче, выбирай выражения, – обиделся Пьер. – Что я такого сделал?

– На кой черт нам этот Dummkopf Уваров? – граф аж разозлился, что с ним бывало нечасто.

– Кому-нибудь башку свернуть пригодится, – сказал Долгоруков, удивлённый столь гневным настроением своего приятеля.

– Только разве это, – Кристоф сплюнул. – Но так-то ты, наверное, забыл, кто у него жена?

– Помню. Сосёт превосходно. Такое не забывается, – цинично улыбнулся Долгоруков.

– А что тебе чуть ногу из-за неё не оттяпали – это так, ничего страшного? – цинизм друга ещё больше злил Ливена, у которого сегодня был довольно тяжелый день, к тому же, с раннего утра разболелись зубы, да ещё надо было тащиться на это празднование, и этот дурак Уваров приставал к нему со своими разговорами на тарабарщине, которую этот наивный командир кавалергардов принимал за французский – попробуй ещё пойми его.

– Я добрый и всепрощающий. А то, что она полька – так это к лучшему. Мама у неё Потоцкая.

– А папа Любомирский! – Кристоф уже почти кричал. – А ты знаешь, что они Адамхену родня?

– Она обрусевшая, – возразил Долгоруков. – И шлюха, как раз то, что нам нужно.

– Нам не нужны шлюхи, – лицо графа аж пятнами пошло от возмущения недальновидностью и наивностью друга. – Они продажны. К ней придёт Чарторыйский, они столкуются между собой по-польски, она побежит к мужу, а этот идиот откроет перед нею все карты.

– Она такая же, как Марыська. А в ней даже ты не сомневаешься, – защищал свою бывшую любовницу князь Петр.

– Сравнил Der Arsch с пальцем, – грубо проговорил Кристоф. Ругательные слова он всегда предпочитал произносить на родном языке. – Кто Нарышкина, а кто эта вот…?

– Да не злись ты так, – умоляюще сказал князь Петр, видя, что Ливен сейчас готов его прибить. – Федя вышибет мозги из Чарторыйского – раз и готово. И не такой уж он дурак. А с поляками нам всё равно надо столковаться, если мы хотим внедриться к ним.

Кристоф только вздохнул.

– Такие вещи надо обсуждать совместно, а не ставить меня с Волконским перед фактом, – сказал он тихо.

– Ты за моей спиной сговаривался с Винценгероде, что я должен был думать? – парировал Пьер.

С этим гессенцем Кристоф обсуждал кое-что другое, а вовсе не свержение Чарторыйского. Винценгероде тоже был уверен в шпионаже, имевшем быть место перед Аустерлицем, и искал того, кто мог передать диспозицию Вейротера во французский штаб. Кристоф, однако, думал, что проигрыш наступил именно из-за непродуманности самой диспозиции, а не потому, что Бонапарта кто-то ознакомил с нею заранее – к такому выводу он пришёл, проштудировав её внимательно. Победа с таким планом была бы чудом.

– Зачем мне «чёрный» немец, ты не подумал? – вырвалось у Кристофа, который только потом понял, что Долгоруков вряд ли знает, чем «чёрные» немцы отличаются от «серых», и почему эти две категории так не любят друг друга.