Мягкая Сказка

Мягкая Сказка

Аполлон Воронцов

© Аполлон Воронцов, 2025

ISBN 978-5-0065-7347-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

Обладая абсолютным познанием мира, Ганеша не понимал только одного: что он здесь делает, среди этих зомби? Что он должен постигнуть? Найти какой-то ключ, разгадку. Решить эту головоломку и перейти на следующий этап.

Но на этом этапе необходимо было не дать этой планете подмять тебя под себя и сделать таким же зомби, в которого требовало от него превратиться его орущее, жрущее, пьющее тело зомби. А его внутренний раскол на мирского Банана (я-для-других), философа Аполлона (сверх-я) и ангелоидного Ганешу (я-для-себя) находило смешным и никчемным. И эти их нередкие споры немало его озадачивали.

Ганеша жалел зомби, они были так наивны.

Но Аполлон, после серии экспериментов не испытывавший к зомби ничего, кроме брезгливого отвращения, говорил ему, что они сами выбрали себе такой формат бытия. И даже если он снова попытается им помочь, всё одно попятятся «на круги своя».

И Банану не оставалось ничего, как только использовать зомби по мере своих потребностей.

Глава 1

Ганеша пришел из рейса и нашел Алекто весьма гадкой. Разочарование вырыло в нём такой глубокий ров, что он тут же их разделил.

Но на следующий день Ганеша отставил книгу в сторону и наконец-то понял, что его встреча с Алекто с самого начала была большой ошибкой.

«Поэтому не нужно этого бояться! – додумал он, закрывая книгу. – Ты должен выяснить генезис того монстра, что поселился внутри Алекто. И сделать анализ его ДНК, как только он из неё выскочит и с криком набросится на этот мир!»

Поэтому он не стал брать Алекто мозговым штурмом, а решил, не перепрыгивая через ров разочарования, устроить осаду.

Но вернувшись к Алекто, Ганеша так быстро устал от своей д'осады, что хотел уже снова отозвать войска домой.

Но тут к ней стала заезжать Мегера. И Ганеша заметил, как сильно беременность Алекто изменила культуру поведения её подруги.

Мегера окрасила волосы в снег и остригла их на манер каре. Её движения стали более грациозными, мягкими, плавными. Улыбка – более кроткой. Пропитанный надеждой взгляд стал более задумчивым и глубоким.

И даже – культуру речи. Словно бы это она, а не Алекто, готовилась стать матерью.

И ни то чтобы ранее он старался не замечать её. Или Мегера, под панцирем своей вульгарности, была для него незримой. Просто, ранее она была совсем не такой, какой он теперь мог – и хотел – её видеть. Не такой замечтательной!

Особенно, когда Мегера начала устраивать пикнички на открытом воздухе на лужайках близ моря. Под тем предлогом, что это очень полезно.

– Но вовсе не для вас, – загадочно улыбалась Мегера, – а для вашего будущего ребёночка.

Невольно заставляя с ней соглашаться и принимать в пикничках активнейшее участие. Где Ганеша то деликатно, ну сущий ангел, то пытаясь мимолётно ощутить на губах вкус её кожи, не менее невольно выказывал ей своё расположение на диване в зале вечного ожидания блаженства. Путаясь под ногами её страстей.

На что зоркость Алекто давала о себе знать в домашних истериках, где Ганеша неостроумно выступал в экипировки «Егорки, у которого на всё отговорки». То есть снова стал разыгрывать из себя Пьеро и зажил спустя рукава, всё глубже погружаясь в тёплый ил бессознательного. Рассматривая Алекто уже не иначе, как пиявку.

Когда вечерами они все вместе пили в ларьке Мегеры вино в квадратных целлофановых пакетиках, которое все тогда, с усмешкой, называли «капельницы». И принимали как лекарство от прозы жизни.

Он на Мегеру – гипервнимательный! Не понимая до конца, что же с ней такое произошло? Она на него – слой равнодушия.

Так возникает любовь. Возникает так нудно и яростно, что практически невозможно её заткнуть. Тем более, когда ты пьян!

Не понимая наутро: «От вина ли только я был пьян вчера? Или – только от неё?»

Опохмеляясь воспоминаниями.

Понимая уже, что это именно её ларёк, этот коварный демон и обольститель обычных зомби, соблазнявший их покупать у Мегеры всякую-всячину, и заставлял теперь его воспринимать Мегеру ни кем иным, как той самой Татьяной Лариной! Что была просто обязана признаваться ему, как и Онегину, в любви! В каждом невольном взгляде, тут же отводимом ею в сторону. Таинственной улыбке. Через чур глубоком вздохе. Нечаянном касании, от которого Мегера сама же невольно содрогалась и одергивала свою «грешную руку» под строгим взглядом Господа, смотревшего на неё глазами Алекто. Как от прикосновения к святая святых! Обещая каждую минуту их общения принадлежать ему вся и без остатка. Целиком и полностью! Причем, помимо его воли. Ведь сам Ганеша в тех «тайных вечерях» в её ларьке ещё и не надеялся на продолжение банкета. Ни то что в спальне, даже – и в мечтах!

Глава 2

И наконец-то понял, что год назад обзывая его альфонсом, Мегера просто-напросто проецировала на него своё собственное мировоззрение, воспринимая его таким же хитрым и матёрым, как и она сама. То есть пыталась ему польстить! И перестал обижаться на её польщёчины.

Ведь всё это делало Мегеру теперь для него настолько привлекательной, что ему всё трудней и трудней было удерживать себя в руках. Так что временами он вырывался и переставал быть ручным.

Когда Алекто и Ганеша приходили к Мегере в ларёк и с двух сторон тянули время за уши своими шутками, заставляя время улыбаться. А затем под вечер отпускали их, щёлкая время ушами по щекам. Звонко подчеркивая этим, что пора идти домой. За столь торопливо ускользающим от них временем в сторону заката, хищно высвечивающего своими косыми ухмылками весь комизм данной (времени по щекам) ситуации.

Случилось так, что выпало Мегере вёдро ласк. Но, несмотря на то, что сублимация сделала Мегеру духовной культуристкой, одиночество наложило на неё синюю печать скорби. Её уголовное прошлое, чуть забродив в тишине, тут же ударяло испарениями мыслей ей в голову, указывая на её былые ошибки. Но вместо того чтобы сесть и разобраться в каждой всплывающей в памяти ситуации, она тут же начинала оправдываться, отравляя себя отрицательными эмоциями. И рвалась вовне – из душных катакомб подсознания. Лишь бы уйти от себя, от мясорубки своих мыслей, перемалывающих её негативное прошлое до мозга костей. Которое каждый тащит за собой в настоящее, как каторжник – своё ржавое ядро. Испытывая от этого лишь боль и тяжесть.

– Тебе что, плохо? – пр’оникся Ганеша слабым сиянием оникса её грусти.

Но Мегера тут же подняла голову, стряхнув его ладони мерцающей жалости.

– Мне никогда не бывает плохо! – улыбнулась она. И лицо её сверкнуло предчувствием куража. – Просто, мне иногда печалится. Ну, что, молодожены, пойдёмте сегодня ко мне в гости? А то мне так печалится по вечерам в пустой квартире. А я даже печалиться не люблю! Ну, что, вы идёте?

– Конечно, пошли! – быстро согласился Ганеша из сострадания. Понимая уже, как ей плохо.

Алекто промямлила что-то невнятное, чтобы не пойти. Но Мегера и Ганеша запели дуэтом, и Алекто растроганно согласилась. Соловьи были её слабостью.

Ганеша понимал уже, что когда ты остаёшься один, бесы тут же начинают тебя терзать. Поэтому камеры в тюрьмах должны быть исключительно одиночными! И современные однокомнатные квартиры отлично выполняют сейчас их функции. Где бесы указывают нам на ошибки. А это так противно (ведь мы наивно думаем, что невинны, аки агнцы божии), что нам хочется пригласить к себе кого угодно, хоть – проститутку, лишь бы одиночная камера снова стала твоей квартирой!

То есть прекрасно понимал, в качестве кого Мегера его к себе звала. Нет-нет, не проститутки. А в качестве душевной отдушины.

Хотя и это тоже приходило ему в голову. И смешило.

Но Алекто своим удручённым видом тут же развеивала все его мечты:

– Чего ты опять ржёшь?

И когда, гремя ключами, пришло время закрывать ларёк, они выругали время за то, что этот ключник гулял так долго. Заставив время перед ними жутко краснеть – в испускавших лучи красных, от крови, глазах заходящера солнца. Что жадно подглядывал за ними в прорехи плотных свинцовых туч, выискивая себе жертву на ночь.

Ганеша взял за горло какого-то там вина, вина которого была в вине палача, виновато прятавшего во время казни под маской своё невыносимо-невинное лицо. Не столько от публики, сколько от своего начальника, который запрещал ему пить в рабочее время: «Такую гадость!» Настаивая, что после работы он сможет сходить в лавку к месье Антуану, что на другом конце Парижа, и за те же деньги купить у него превосходный напиток из лучших сортов отборного у крестьян винограда, который так ценили Вергилий и Цицерон в своих виршах. Чего палач, будучи и сам поэтом, жутко стеснялся.

Но перед каждой казнью у него так неистово начинали дрожать руки, что он хватался за любую гадость, лишь бы избавиться от похмелья.

Но к концу рабочего дня, где он, захмелев от восторга, играючи превращал зомби в безголовые мясные тушки, ему начинало казаться, что с утра его руки начинали дрожать от страха. И он, стремясь заглушить в себе малейшие признаки слабости, мчался через весь город к месье Антуану. И изрядно надравшись его волшебного зелья, угрюмо плёлся домой, по пути подрезая всех, кто попадался. Чтобы показать этим зомби, на что он ещё способен!

Лавка месье Антуана терялась за горизонтом печальных вздохов, ибо они были отнюдь не в Париже, а в Изумрудном городе. Волею судьбы, превращавшей его среди этих преступниц в палача. Чего Ганеша, будучи и сам поэтом, жутко стеснялся. А потому и хватал за горло всех подряд сортов вина. Что они потом и распивали, распевая под видеомузыкалку популярные тогда куплеты. И альбом с фотографиями, которыми Мегера шантажировала Алекто, требуя от неё воспоминаний:

– Смотри! – показывала она Ганеше, но как бы Алекто, свою рожицу, гротескно впившуюся зубами в шампур с шашлыками. – Помнишь, это мы ездили с Омиром в Трою? А это…

Пока не кончилось вино.

– Вино обладает удивительной способностью менять мнения, – меланхолично заметил Ганеша, разливая остатки вина по бокалам. – Особенно, когда рядом нет ужина, и никто не навязывает вам свой курс их обмена на ревальвирующие из револьвера новизны опасные выводы. Когда собеседник начинает буквально «лить пули». И нет чтобы поддержать его падающую в яму недопонимания инициативу, все пытаются поставить это ему в упрёк. Но не найдя в нём места, поставить это ему в шкаф со скелетами. Взвалить ему это Это на тонкие плечики. То, напротив, раздувая это никому уже не нужное ЭТО, как воздушный шар, и улетая на нём в небо своей завышенной самооценки. Лишь бы не признавать его мастерство лудильщика. Превосходящего своими литыми формами убогий формализм собеседника, доставшийся ему на курсах кройки и шитья костюмов своих оценок. С которыми тот и примеривается ко всем, с кем общается. Превращая общение в примерочную. Тогда как подлинная цель общения – гримёрная! Но разве кто-то виновен в том, что в вас нет краски? Что вы не умеете работать с тенями, оттенками смыслов? До сих пор, хотя уже никто не пользуется свинцовыми белилами, считаете, что грим ядовит?

Хотя, в целом, Ганеша нашел, что у Мегеры было очень даже мило. Обстановка, как говорится, располагала. Особенно, утопленная в стену кровать с красным, свисавшим прямо с потолка, полупрозрачным балдахином, на которой он меж двух «Танюшек Лариных» и уснул.

Не стоит забывать, что это ему понравилось!

Когда Ганеша проснулся и увидел Мегеру без одежд, он удивился совершенству строения её тела. Оно представляло собой восхитительную реконструкцию тела Венеры Милосской по поднятому со дна куску мрамора дивным реставратором, сумевшим вдохновить жизнь в зализанную волнами статую, обтянув её нежнейшим коричнево-розовым атласом кожи и проложив под ней магистрали капилляров. Дав, таким образом, этому античному произведению искусства вторую жизнь.

Которую само произведение наивно считало не только первой, но и единственной. И достойной не только простаиваний на постаментах в глазах влюбленных в неё героев и, в тяжёлые для её мраморной души дни, простых смертных, облегчавших её душу и свой кошелёк, но и – импровизации в поисках моментов Радости. Культу которой Мегера трепетно поклонялась каждый вечер. И для исполнения обряда коей Ганеша, вообще-то, и был включён тогда в чертог ея покоев.

И впервые обнял её тогда, как бы случайно прижавшись к ней «во сне». Не смея её поцеловать и разбудить, прервав эту самую волшебную в его жизни Сказку. Пользуясь тем, что девушки ещё спали.

И Мегера через пару минут проснулась. От непонятного ей самой, переполнявшего её желания. Открыла глаза и молча улыбнулась, понимая, что Ганеша уже давно не спит. С закрытыми глазами. Не смея пошевелиться. И тоже закрыла глаза, наслаждаясь его счастьем. Всем сердцем вдыхая аромат этого запретного для них обоих ещё тогда плода, не в силах его вкусить.

И отлучила его от источника наслаждения лишь после того, как Алекто минут через десять зашевелилась. Оторвав его руку от своей груди и положив её на грудь Алекто. Чтобы та окончательно проснулась – в своей Сказке!

Где проводимый над Алекто эксперимент был не более чем событийный предлог, присказка к его самой волшебной с Мегерой Сказке. Ведь ни одна сказка не обходится без сюжета, иначе сказочникам не о чем было бы нам рассказывать. Тем более – основанным на реальных событиях.

Глава 3

Была у Алекто и Мегеры ещё одна подружка, которую звали точно также: фурия. Но только она не шла. Ибо стойко и непоколебимо хранила верность своему парню, который постоянно звонил ей из тюрьмы:

– Потерпи, любовь моя! И я щедро воздам тебе за все твои муки ожидания! – уверял он её. – По заднице! Если хоть что-то узнаю о твоих похождениях «налево» от своих друзей.

И как только Гилей вышел на свободу и поехал к ней, её чуткая задница запылала в предвкушении. Ведь уже было – за что. Тисифона и хотела с ним встречи и… уже сжималась. Прекрасно понимая от своих уже сидевших в тюрьме подруг, что именно он имел ввиду. И непременно её накажет.

– И не один раз! – голосили они.

Но ради него, долгожданного, Тисифона готова была уже на любые жертвы. Не девушка, мечта!

По дороге Гилей решил кого-то ради неё ограбить, чтобы не ехать к своей мечте с пустыми руками. И ему было чем её реально вознаграждать. После разборок в спальне.

Ведь Тисифона знала уже, что расскажет ему всю-всю правду! Ну, а там, будь что будет… Закрывала она глаза ладонями от картин, нарисованных своими более опытными в таких делах подругами. Но она не умела лгать. Тем более – ему!

Пока Гилей привязывал к стулу свою жертву. А затем выпытывал:

– Где именно ты спрятал драгоценности своей жены?

Которыми он уже сверкал в её глазах лучами счастья! И когда получил желаемое… Был тут же пойман «по горячим следам» на теле жертвы. Прямо в поезде.

Его снова закрыли и дали новый срок. Уверяя по телефону, что всё это он совершал:

– Исключительно ради тебя, любимая!

Так что Алекто и Мегера после этого в один голос уговаривали Тисифону перестать уже его бояться.

– То есть? – спрашивала та, внутренне сокращаясь. Не желая вновь собирать «секретные материалы», ухудшающие карму её кормы.

– То есть найди себе нормального парня! – голосили они. – Более непоседливого!

– Но – зачем? – не понимала Тисифона. Ведь она уже столько лет его ждала. И уже привыкла за три предыдущих года только ждать и надеяться на всё самое-самое лучшее. И светлое! И делать своему Господу постоянные подношения – «подгоны» на тюрьму. То сапоги купить на чужую ногу, то ещё кому чего. Ведь Гилей уверял свою любимую гопи по телефону, что он вовсе не чёрт, как смеялись над ней подруги, а они там и вправду меж собой обмениваются.

– Давай, я куплю всё-всё, что тебе нужно. Но – именно тебе.

– Но мне же нужно думать ещё и о других! Чтобы все меня тут за это уважали! – возражал Гилей.

И Тисифона шла ему на уступки. И – на почту, чувствуя огромную социальную ответственность перед этим недотёпой. Хотя и – невероятно крутым!

Ведь Гилей постоянно угрожал ей по телефону:

– Как только выйду, то зарежу и тебя и того, с кем ты мне изменишь! Мне уже терять будет совсем нечего. Ведь без твоих подгонов мне на тюрьме будет так тяжко… – давил Гилей на слезу. Трепетно и нежно культивируя в ней «Чувство Собственной Важности».

Но Тисифона не читала Кастанеду и ещё не знала о том, что это плохо.

– Для тебя же самой! – уверял её Ганеша, советуя его почитать. Как почитал он его и сам.

Хотя открывал редко. В этом хламе для себя что-то новое. В основном, для других.

Тем более что Тисифона и вправду могла помочь Гилею. Ведь она работала секретарём-референтом в серьезной организации. И её прямой начальник, глава асфальтового завода, как чуткий зомби, очень быстро проникся сочувствием к этой трогательной истории с её парнем, тронувшей его до глубины души. И тоже захотел Гилею хоть чем-то помочь. Проникшись историей, которой Тисифона просто не смогла с ним однажды не поделиться. Как только босс начал к ней откровенно приставать. Заявив Киферону, что у неё уже есть парень:

– И очень, очень крутой! Правда, Гилей пока что сидит в тюрьме, но вот-вот выйдет. И тогда зарежет за это нас обоих!

И Киферон, безусловно, проникся. Навёл о её Гилее кое-какие справки, как только тот опять сел. И тут же захотел оказать своей подопечной хоть какую-то посильную помощь.

«Но – какую? – ломал он голову. – Разве что только снова предложить ей свои услуги? – размышлял Киферон. – Ну, хотя бы ради того, чтобы у неё не возникло искушения найти себе другого парня. И спровоцировать конфликт! С летальным – в облаках – исходом. Или просто начнёт иногда изменять Гилею с первым встречным после куража в ночном клубе. Затем – со вторым, с третьим и так далее… То есть – пойдёт по рукам! Как потом парню в глаза смотреть?»

Тисифона, конечно же, постоянно отказывалась от его услуг, скромно улыбаясь.

Но босс её уже и не спрашивал. Просто заваливал секретаршу прямо на её же рабочий стол и делал своё благородное дело. Оказывая услугу и ей и её парню. Как мужик – мужику! И чувствуя невероятный наплыв солидарности, с чистой совестью предотвращал конфликт.

Тем более что он делал это вновь и вновь даже не специально, а просто не имея возможности устоять перед искушением – помочь бедняжке! Постоянно видя у себя перед носом её невероятно большую грудь. И милое личико простодушной доверчивой девушки. Но при этом очень умной, расторопной и весьма симпатичной секретарши в деловом костюме, лишь подчеркивавшим её формы. Именно его секретарши, на которую во всём можно положиться. Буквально. Как в делах, так и на рабочем столе. Особенно, когда ты уже смертельно по ней соскучился. Шантажируя Тисифону не просто выгнать с работы, но сделать так, что она в противном случае, став противной, ни в одну контору в Изумрудном городе уже не сможет устроиться секретаршей. И Тисифона не могла ему не верить.

– А куда деваться? – спрашивала она подруг. – Ведь Киферон обладает в нашем городе просто колоссальным влиянием! Так как делится откатами со всеми местными чиновниками. И имеет с ними ещё несколько совместных магазинов, строек и бригад, выполняющих муниципальные заказы. И я, как его секретарша, знаю все-все его деловые секреты!

В том числе и – от его жены.

Да и не хотела она терять работу из-за такого пустяка. Как Тисифона, с усмешкой, называла его член. Тем более что секс с таким невероятно могущественным в их городке мужчиной, безусловно, льстил её женскому самолюбию. Хотя её ум постоянно негодовал по поводу того, что всё это каждый раз происходит в сугубо рабочей обстановке. А не где-нибудь вне её.

– Но этого я тем более не могу себе позволить! – вздыхала Тисифона. – Ведь у меня есть парень!

И не могла позволить начальнику в конце рабочего дня после банкета в его кабинете с другими боссами после обсуждения сугубо деловых вопросов за бутылкой коньяка склонить себя напоить его остатками. А затем увезти её пьяное тело в сауну или ещё куда ни попадя. И постоянно выговаривала Киферону, угрожая статьёй, после того, как это снова происходило. Прямо в кабинете.

Да Киферону после секса с ней и самому было жутко стыдно за эту свою несдержанность. И, вообще, за столь легкомысленное по отношению к ней поведение. Он понимал, что Тисифона, безусловно, заслуживала гораздо большего. И не только члена. И он долго извинялся и уверял её в том, что ничего подобного больше не повторится. Совершенно искренне веря в этот момент в то, что он ей говорил. С серьезной миной. Видя, как доверчиво Тисифона сморит ему в глаза. И божился ей хранить верность «даме своего сердца».

Но разве он был виновен в том, что Тисифона давно уже заняла в его сердце Её почётное место? Как более молодая и более эффектная девушка с нереально выпуклыми формами. И осиной талией. Обхватив которую…

И каждый раз, когда Киферон находился в кругу семьи, и в его сердце что-то чуткое шевелилось, он каждый раз почему-то вспоминал именно о ней.

И приходя в понедельник на работу…

«Тем более что секретарша это такая вещь, которой просто надо пользоваться! Во всей полноте! – понимал он, пока пользовался. Упираясь её роскошной грудью в какие-то папки и канцелярские принадлежности. – Особенно, если она не просто прекрасна, а по-настоящему божественна!»

По крайней мере – её тело, которое иногда так и подмывало Киферона выписать ей небольшую премию от одного взгляда на её формы. Как самой ответственной работнице! Так сказать, передовице производства, работавшей сверхурочно.

Хотя, сверху – иногда, в основном – снизу, ощущая на себе нелёгкую долю пролетариата. Находясь под гнётом этого буржуина.

Глава 4

Тем более что после того, как Ганеша на собственной шкуре убедился в том, что Бог реально существует, ему стало неинтересно сидеть дома и читать фантастику. Почти все виды разумных существ, которых фантасты столь детально описывали, и в самом деле реально существовали. Но давным-давно уже приняли форму зомби. Так как тело зомби было избрана Старейшинами Вселенной как самое совершенное. По крайней мере, в этой галактике. Так что фантастика является порталом в иные миры лишь для тех, кто ещё не постиг подлинной реальности. Решая свои многочисленные проблемы или просто упражняя свой мозг. Да добрыми делами, помогая своим ближним. Но это уже – по желанию. Улучшить свою судьбу. И ты начинаешь, якобы, новую жизнь, воплощаясь в теле младенца. А по факту – продолжаешь старую. Только ничего о ней уже не помнишь. Пока не пройдёшь процедуру Глубокого Раскаяния. Перед тем, как шагнёшь на порог Вечной Жизни, снова став Совершенным. И – вспомнишь ВСЁ!

И неожиданно для себя вспомнил, как Сиринга на «День защитника отечества» пригласила его на кухню. Села напротив, подперла кулаком подбородок и стала любоваться тем, как он должен был жадно наброситься на запечённую для него в духовке утку с яблоками.

– А где гарнир? – растерялся Ганеша и осмотрелся по сторонам.

– Зачем тебе гарнир? – не поняла Сиринга. – Ешь мясо. Ты же мужчина. Ты должен есть мясо!

– Мужчина? – оторопел он. – Так это что, приговор?

Отщипнул от утки кусочек, пожевал эту высохшую в духовке биомассу во рту, и, видя, что Сиринга не сводит с него глаз, не решился его рефлекторно сплюнуть. И с отвращением проглотил. Наблюдая, как тот застрял у него в горле и ни в какую не желал самостоятельно продвигаться вниз.

– Знаешь, я не люблю мясо, – признался Ганеша, выковыривая из утки яблоки и с удовольствием их поглощая. Чтобы протолкнуть мясо. – Меня ещё в детстве воспитатели насильно заставляли есть этот непригодный для употребления в пищу продукт. Который повара тушили вместе с квашенной в бочках капустой, называя всё это кислое месиво «солянкой». Не обращая внимания на мои истерики. И воспитатель буквально руками запихивала его мне в рот. Я до сих пор помню у себя во рту её пальцы. В первый раз я так поразился её наглости, что буквально с минуту сидел молча, открыв рот. Пока она заставляла меня, сквозь слезы, его жевать. Двигая рукой мою нижнюю челюсть, как у куклы. Крича что-то там о пользе белков для растущего организма. Но как только она отворачивалась, я тут же сплёвывал его обратно в тарелку. А когда она стала это замечать и снова запихивать мне эти объедки в рот – под стол. Так что я, наверное, никогда уже не полюблю мясо. Прости, это слишком личное.

– Это ты меня прости, – смутилась Сиринга. – Твоя мать ничего об этом не говорила.

– Ещё бы! Она сама работала в том же самом саду детей в старшей группе. И точно так же заставляла детей есть то, что они не любят. Ещё и недоумевая, почему она спокойно съедает свою порцию, а ребенок съедает только её совсем небольшую часть и уверяет, что уже наелся? Не обращая внимания на разницу в весе. И её многолетнюю привычку набивать живот, «заедая» неврозы. Где у неё уже около пятнадцати килограмм одних только патогенных бактерий в кишечнике, специально расплодившихся для того, чтобы вместо неё переваривать предлагаемую им пищу. А у ребенка их ещё нет. А если и есть, то только те, для которых мясо животных – смертельный яд! Это и есть тот самый «мировой заговор», о котором все вокруг только и говорят. Но, пожирая трупы, и сами не желают даже себе сознаться – в чём именно он заключается. Заключая себя в тюрьму тела. «Сома – сёма», как говорили римляне. А они понимали в этом побольше нашего! И ели один только белый хлеб, – взял Ганеша с плоского блюда ломтик хлеба. – И какую империю они отгрохали! Которая пала только после того, как они стали нанимать варваров, которых они так и не сумели отучить от мяса! Ведь заповедь «не убий» сильно сократили. Изначально из уст Моисея она звучала: «Не убий и не съешь». Ведь тело зомби, как и любое искусственное творение социального инжиниринга на базе примата самими его Создателями устроено именно таким образом, что любой проглоченный кусок мяса тут же обрывает твою эволюцию.