Тьма, Огонь и Пепел

– Ты не пройдешь, – прошипел Страж, его голос напоминал свист ветра через трещину в черепе. – Пламя не для смертных.

Грак’зул выхватил нож, выкованный в Горне Скверны, и клинок вспыхнул багрянцем. Битва была короткой и жестокой: яд Стража разъедал доспехи, оставляя дымящиеся ямы на коже, но орк вонзил клинок в стык панциря, разорвав существо пополам. Черная нефть хлынула на землю, застывая в подобии рук, цепляющихся за его сапоги. За порогом открылась Камера Сердца. Стены здесь были выложены ребрами титанов, а в центре на троне из сплавленных криков висел Сердце Первого Пламени – кристалл, похожий на застывший взрыв. Его свет был не огненным, а холодным, сине-черным, высасывающим тепло из воздуха. Внутри кристалла пульсировала тень, напоминающая спираль – та самая, что горела на ладони Грак’зула. Орк протянул руку, и кристалл дрогнул. Внезапно из тени за троном вышла Ил’тара, но теперь ее облик был иным: кожа потрескалась, обнажив чешую, крылья из лжи обвивали тело, а глаза пылали серным огнем.

– Ты стал идеальным сосудом, – ее голос звучал как гул подземного толчка. – Теперь пламя пробудится…, и я погребу этот мир под пеплом твоих сомнений.

Грак’зул схватил кристалл. Боль пронзила его, как тысяча игл, но он сжал артефакт, чувствуя, как его кровь кипит, смешиваясь с силой Сердца. Ил’тара засмеялась, растворяясь в дыму, но ее слова повисли в воздухе:

– Ищи меня в Пепельных Снах… если осмелишься.

Камера рухнула, и Грак’зул бежал сквозь лавину камней, держа кристалл в окровавленной руке. Когда он выбрался на поверхность, Пустоши изменились: небо стало черным, усыпанным мертвыми звездами, а вдали, на горизонте, маячил силуэт Башни Изгнанных Богов – места, о котором даже демоны шептались страшась. Его руна пылала теперь ярче, чем когда-либо. И где-то в глубине, за слоями ярости и пепла, он чувствовал: это только начало. А Сердце Первого Пламени, холодное и живое, билось в его руке, напоминая, что настоящая битва – не с демонами, а с тем, что они пробудили в нем самом. Башня Изгнанных Богов возвышалась над Пустошами, как проклятие, высеченное в камне. Ее шпили, изломанные и покрытые наростами черного кварца, пронзали мертвое небо, а у основания клубился туман, сотканный из криков забытых божеств. Воздух здесь был тяжелым, словно сама атмосфера пыталась подавить волю тех, кто осмеливался приблизиться. Грак’зул шел по равнине, усыпанной осколками алтарей – обломками мрамора с выцветшими рунами, костями жрецов, превратившимися в камень, и щитами, на которых все еще виднелись гербы племен, стертых временем. Сердце Первого Пламени в его руке пульсировало, но теперь его свет стал иным – не холодным, а глубоким багрянцем, напоминающим закат над полем битвы. Кристалл тянул его к Башне, как магнит, а руна на ладони горела так ярко, что отбрасывала тень даже в этой беспросветной тьме. У подножия Башни Грак’зула встретили Стражники Безликих Имен. Существа без ртов, с лицами, затянутыми кожей, как барабаны, и глазами, вставленными в прорези на лбу. Их доспехи были сращены с телами – пластины из кости и ржавого железа, а вместо оружия они держали Сферы Молчания – черные шары, поглощающие звук. Стоя в ряд, они преградили путь, и воздух сгустился, лишая голоса даже ветер.

Орк не стал тратить слова. Он бросился вперед, нож в руке оставляя кровавые дуги в пустоте. Стражи двинулись синхронно, сферы в их руках закружились, создавая волны давления, которые ломали кости на расстоянии. Первый удар сбил Грак’зула с ног, но он перекатился, избежав второго, и вонзил клинок в щель между пластинами ближайшего Стража. Из раны хлынула черная смола, пахнущая гнилыми грибами, а существо рухнуло, рассыпавшись в прах. Остальные замкнули круг, но Сердце в руке Грак’зула вспыхнуло. Волна энергии прокатилась по равнине, и Стражи застыли, их сферы треснули, выпуская звук – тысячеголосый вопль, от которого задрожала Башня. Орк воспользовался моментом, круша врагов, пока от них не остались лишь лужицы слизи, впитывающиеся в землю. Вход в Башню оказался Ртом Спящего Колосса – аркой, обрамленной каменными зубами, между которыми висели кишки из жидкого серебра. Грак’зул шагнул внутрь, и зубы сомкнулись за ним, отрезая путь назад. Лестница Сотни Глаз вилась вверх, ступени были вырезаны из позвонков, а на стенах мерцали фрески, изображающие богов в момент падения: одни, сгорали в пламени, других разрывали тени, третьи плавились, как воск. Воздух здесь пах святотатством – ладаном, смешанным с горелой плотью. Грак’зул поднимался, чувствуя, как Сердце в его руке тяжелеет, словно впитывая тяжесть веков. На пятом ярусе он наткнулся на Зал Отраженных Грехов. Зеркала здесь были не из стекла – из застывших слез, и в них отражалось не его тело, а поступки: деревня, охваченная пламенем; орки, падающие от его руки; тень, пожирающая ребенка. Грак’зул смотрел в них, не моргая, пока зеркала не начали трескаться, не выдержав его взгляда.

– Ты не раскаиваешься, – прозвучал голос из глубины зала.

Судья Пустоты сидел на троне из спинных хребтов. Его лицо было скрыто маской из пергамента, исписанного приговорами, а пальцы, длинные как стилеты, перебирали черепа, висящие на цепях.

– Зачем тогда пришел?

Грак’зул бросил в Судью нож, но клинок прошел сквозь него, как сквозь дым.

– Ты судишь себя сам, – продолжал Судья, поднимаясь. – И приговор уже вынесен.

Стены зала сомкнулись, образуя клетку из зеркал. Отражения ожили, выходя из стекла – копии Грак’зула с глазами, полными ненависти, и клинками из льда. Он дрался яростно, но с каждым ударом его силы таяли, а раны на теле множились. Сердце Первого Пламени внезапно взорвалось светом. Волна огня, черного как смоль, сожгла отражения, а зеркала расплавились, превратившись в лужицы металла. Судья исчез, оставив лишь шепот:

– Оно съест тебя раньше, чем ты дойдешь до вершины.

Грак’зул двинулся дальше, игнорируя кровь, сочащуюся из ран. Лестница вела в Святилище Разбитых Обетов – круглую комнату без потолка, где в воздухе висели обломки молитв, обернутые в пепел. В центре на алтаре из костей лежала Книга Последнего Шёпота, ее страницы шевелились, как крылья мотыльков. Он открыл книгу, и буквы поползли по его руке, впиваясь под кожу. Знания хлынули в сознание: имена богов, забытые ритуалы, координаты миров, которых больше нет. Но среди них было и его имя, вписанное в строку пророчества, которое обрывалось на полуслове… Башня содрогнулась. Где-то выше, за пределами святилища, зазвучал колокол – глухой, как удар по гробу. Грак’зул оставил книгу и вышел на последний пролет лестницы, ведущий к Вершине Вечного Проклятия. Там, под черным солнцем, чей свет выедал глаза, его ждало Око Бездны – существо без формы, лишь сгусток тьмы с тысячью щупалец, каждое из которых заканчивалось глазом. В центре массы зияла пасть, полная зубов, вращающихся как жернова.

– Ты принес его, – проревело Око, и Башня затрещала, камни падали в пропасть. – Отдай Сердце, и я сделаю тебя богом.

Грак’зул засмеялся. Его рука сжала кристалл так, что трещины поползли по поверхности.

– Богов я хоронил и до тебя.

Он бросил Сердце Первого Пламени в пасть Ока. Вселенная взорвалась тишиной. Когда свет погас, Грак’зул стоял на пустой равнине. Башни не было. Сердца – тоже. Лишь пепел кружил в воздухе, слагаясь в узор, похожий на спираль. А где-то в глубине, за гранью реальности, завыл рог. На этот раз звук исходил от него самого. Равнина Забытых Имён раскинулась под пепельным небом, где вместо звёзд мерцали трещины, словно разбитое зеркало богов. Грак’зул шёл, но его шаги замедлялись, будто сама земля тянула его вниз, обвивая лодыжки невидимыми щупальцами. Его доспехи, некогда блестящие от лавы и крови, теперь покрылись коркой чёрной пыли, а череп у пояса молчал, будто уснул навсегда. Он остановился у Озера Слепых Отражений. Вода здесь была густой, как ртуть, и не отражала ничего, кроме пятен тусклого света. Грак’зул сбросил плащ, обнажив тело, иссечённое шрамами, которые теперь казались ему чужими. Мускулы дрожали от усталости, а в груди пульсировала пустота – не голод, не жажда, а нечто глубже, словно кто-то выжег сердцевину его воли. Разведя костёр из сухих корешков, похожих на скрюченные пальцы, он сел, уставившись на пламя. Огонь трещал, выплёвывая искры, которые превращались в крошечные лики – смеющиеся, плачущие, зовущие. Грак’зул попытался вспомнить, зачем он здесь. В памяти всплывали обрывки: демон с крыльями из лжи, кристалл, выжигающий душу, имя… чьё-то имя, которое он больше не мог произнести.

– Кто… я.… – его голос прозвучал хрипло, будто ржавые петли.

Из сумки он достал Клык Первой Крови – трофей, взятый из черепа вождя клана Чёрного Ветра. Когда-то этот клык значил всё: славу, месть, клятву. Теперь он был просто куском кости, холодным и безмолвным. Грак’зул сжал его в кулаке, но боль не принесла ответа. Ночью к костру подкралось Существо Без Тени. Оно было похоже на человека, если человека растянуть, скрутить и вывернуть кожу наизнанку. Его рот, лишённый губ, шептал:

– Ты теряешь себя. Отдайся… и забвение станет милостью.

Грак’зул метнул в него горящее полено. Существо рассыпалось, превратившись в рой мух, которые слились с тьмой. Он лёг на спину, глядя в небо. Трещины мерцали, складываясь в узоры, которые он когда-то мог прочесть. Теперь они были просто линиями. Красивыми. Бессмысленными.

– Зачем? – спросил он звёздам, но те молчали.

Во сне он увидел Сад Мёртвых Цветов. Каждый бутон был лицом: его мать, братья, враги. Они пели без голоса, а корни цветов оплетали его тело, впиваясь в шрамы. В центре сада стоял трон из пепла, и на нём сидел… он сам, но с глазами, как угольные ямы.

«– Ты забыл, потому что боишься вспомнить», – сказал двойник, и пепел с трона пополз к Грак’зулу, затягивая его в воронку.

Он проснулся с криком. Костёр погас, а по коже ползли Черви Забвения – полупрозрачные твари, пожирающие воспоминания. Грак’зул сжёг их пламенем из руны на ладони, но часть их уже успела проникнуть внутрь.

Утром он не мог вспомнить имя клана, который поклялся уничтожить. Не помнил, чей череп носил на поясе. Даже боль от шрамов стала чужой, как отзвук давнего сна. Он пошёл дальше, потому что идти было единственным, что оставалось. Горы Молчащих Духов встречали его ветром, который выл, как плач ребёнка. Грак’зул поднял голову, пытаясь разглядеть вершину, но тучи пепла закрывали всё.

– Кто я? – повторил он, и эхо вернуло вопрос, размножив его на сотни шёпотов.

Ответа не было. Только тяжесть в ногах. Только пустота в груди. Только дорога, которая, казалось, протянулась в вечность. И где-то в глубине, под слоями усталости, теплилась искра. Маленькая. Холодная. Но живая.

Лабиринт Спящих Криков встретил Зарг’ру тишиной, густой, как смола. Стены здесь были сложены из теней, сплетенных в узлы, а пол усеян осколками зеркал, отражающих не лица, а страхи. Воздух вибрировал от невысказанных слов, застрявших в горле мира. Зарг’ра шла, чувствуя, как холодные щупальца безымянного ужаса цепляются за её дреды, но не смеют коснуться кожи. Ее раны ныли, напоминая о битвах, но боль была сладкой приправой к ярости. Демон ночи, Азра’эль Шепчущий Мрак, выбрал её не случайно. Он жаждал не просто плоти – он жаждал сломать ту, чья душа горела ярче его тьмы. Ловушка захлопнулась, когда она ступила на Площадь Сломанных Обещаний. Зеркала вокруг ожили, отражая не её, а версии самой Зарг’ры: ребёнка, плачущего в пепле; юной воительницы, впервые убившей врага; женщины, стоящей над трупом матери с окровавленным клинком.

– Ты – лишь набор ран и поражений, – прошипел голос, исходящий отовсюду. Тени на стенах сгустились в фигуру Азра’эля: высокий, с кожей как звёздная пыль, глаза – чёрные дыры, втягивающие свет. Его пальцы, слишком длинные и гибкие, указывали на неё, оставляя в воздухе шрамы.

Зарг’ра оскалилась, сжимая Жало Спящей Ехидны.

– Покажи своё настоящее лицо, трус. Или боишься, что я разорву его?

Демон рассмеялся, и зеркала взорвались, осыпая её осколками. Каждый кусок стекла впивался в кожу, принося не боль, а воспоминания: насмешки вождя клана, предательство любовника, крики тех, кого она не смогла спасти.

– Ты сильна лишь потому, что бежишь от себя, – Азра’эль материализовался перед ней, его рука пронзила её грудь, но не плоть – душу. – Я покажу тебе правду.

Мир рухнул. Зарг’ра очутилась в Долине Детских Костей, где ветер свистел сквозь рёбра погибших детей её клана. Над ней нависла тень отца, его топор сверкнул:

– Слабая! Ты недостойна моего имени!

Она уклонилась, но удар рассек её плечо. Кровь, настоящая на этот раз, брызнула на песок.

– Это не я, – прошипела она, понимая игру демона. – Он мёртв. И я убила его сама.

Зарг’ра бросилась в атаку, её клинок рассек иллюзию. Тень отца рассыпалась, а вместо неё возник Азра’эль, его звёздная кожа потрескалась, обнажив бездну внутри.

– Ты не сломаешь меня, – рыкнула орчиха, вонзая клинок в его грудь. – Мои шрамы – моя броня.

Демон взвыл, тьма из его ран поползла по её руке, пытаясь выжечь разум. Зарг’ра ощутила, как воспоминания становятся оружием: боль от потери матери превратилась в ярость, страх одиночества – в силу. Она вырвала клинок и ударила снова, на этот раз в Сердце Ночи – мерцающий кристалл, спрятанный за рёбрами Азра’эля. Существо завизжало, его тело начало рассыпаться на чёрные песчинки, уносимые ветром.

– Ты… не должна… – демон захрипел, исчезая.

– Я уже победила, – перебила его Зарг’ра, поднимая окровавленный клинок. – Когда перестала бояться тебя.

Лабиринт рухнул, вернув её в Пустоши, где луна, красная как свежая рана, висела над горизонтом. На земле лежал трофей – Осколок Вечной Ночи, чёрный кристалл, пульсирующий тусклым светом. Она подняла его, чувствуя, как холод артефакта смешивается с жаром её крови. Демон был побеждён, но её победа оставила горький привкус. Где-то в глубине она знала: это лишь начало игры, где ставки выше, чем жизнь. А вдали, за дюнами пепла, завыл ветер, повторяя имя, которое она ещё не была готова услышать. Долина Шепчущих Камней встретила Зарг’ру тишиной, нарушаемой лишь шелестом пепла, падающего с неба, будто сама Пустошь оплакивала свои раны. Она остановилась у подножия Столпов Предков – трёх исполинских менгиров, покрытых рунами, которые не смел читать ни один живой. Их вершины терялись в тумане, а у основания лежали кости, обёрнутые в высохшие шкуры – подношения забытым духам. Зарг’ра сбросила с плеч мешок с припасами, и доспехи, пропитанные потом и кровью, глухо звякнули о камни. Присев на обломок плиты, иссечённый узорами в форме змеиных глаз, она достала флягу с кровью огненного скорпиона. Жидкость обожгла горло, но тепло разлилось по жилам, на мгновение отогнав холод сомнений. Её взгляд скользнул по рунам на менгирах. Когда-то шаманы её клана читали их, как читают судьбу по трещинам на черепах врагов. Теперь же эти письмена были немы. Как и я, – подумала она, сжимая кулак. Силы её тела, выкованной в битвах, уже не хватало. Пустошь требовала большего – знания, что проникает сквозь пелену реальности, туда, где говорят духи и корчится сама плоть мира.

– Стать шаманкой… – прошептала она, и ветер унёс слова в туман.

Это желание родилось не из слабости, а из ярости. Она помнила, как клан Кровавого Холма пал под ударами троллей Песчаной Ярости. Помнила шаманов, чьи ритуалы не спасли их, а лишь отсрочили гибель. Их крики, когда кости ломались, а духи отворачивались, всё ещё звенели в её ушах. Зарг’ра хотела не их слепой веры – хотела силы, которая не предаст. Силы, вырванной у самих основ мироздания. Она развела костёр из сухих корней Древовидных Скверн, чьи ветви извивались даже после смерти. Пламя, зелёное и холодное, осветило её лицо, подчеркнув шрамы, словно карту былых сражений. В огне мелькали тени: матери, учившей её драться; первого убитого врага, чей хрип стал её колыбельной; демона, что пообещал ей власть в обмен на предательство.

– Нет, – проворчала она, бросая в костёр горсть солёного песка. Пламя взвыло, выплеснув искры, сложившиеся в лик Великой Волчицы – тотема её рода.

– Ты зовёшь меня, но я не буду твоей рабой, – Зарг’ра пристально смотрела на образ. – Я возьму твою мощь, но останусь свободной.

Волчица оскалилась, но Зарг’ра не отвела взгляд. Духи требовали покорности, но она предлагала лишь договор. Её путь к шаманству не был молитвой – это был вызов. Утром она двинулась к Ущелью Голодных Духов, где, по слухам, последние древние шаманы провели обряд Слияния Кровей. Тропа вилась вдоль реки из чёрной воды, в которой плавали светящиеся личинки, похожие на недоразвитых эмбрионов. Воздух гудел от шёпота невидимых существ, но Зарг’ра шла, не оборачиваясь. На краю ущелья её ждал Мост из Сплетённых Жил – живое существо из плоти и сухожилий, дрожащее под ветром. Каждый шаг заставлял мост стонать, а из ран сочилась липкая слизь. Посредине моста она остановилась, глядя в бездну, где копошились Дети Бездны – твари с телами как расплавленный воск и ртами на местах ладоней.

– Пропустите, или я устрою вам новую пасть, – проворчала она, ударив клинком по перилам.

Мост содрогнулся, и твари отползли, шипя. Зарг’ра усмехнулась. Даже духи страшились её упрямства. За ущельем открылась Равнина Костяных Цветов – поле, усеянное скелетами существ, из рёбер которых проросли кристаллы, похожие на сталактиты. В центре возвышался Храм Молчащих Языков, его стены покрыты барельефами шаманов, приносящих в жертву самих себя. Зарг’ра вошла, ломая плетью из цепей дверь, заросшую грибницей. Внутри пахло ладаном и гниющими плодами. На алтаре из обсидиана лежала Книга Разорванных Обетов, её страницы из кожи, буквы – из запёкшейся крови.

– Ты пришла за силой, которая сожрёт тебя, – раздался голос из темноты.

Из тени вышел Дух Последнего Шамана – существо с телом, как дым, и лицом, закрытым маской из птичьих перьев. Его руки, длинные и костлявые, указывали на книгу.

– Ритуал требует жертвы. Ты готова отдать память? Или страх?

Зарг’ра взяла книгу, ощущая, как её пальцы прилипают к страницам.

– Я отдам только то, что сама выберу, – ответила она, разрывая тишину храма. – А ты… научишь, как стать сильнее тебя.

Дух засмеялся, и стены задрожали, но в глазах Зарг’ры горело то, что не могло сломить даже древнее проклятие – непокорность. Она знала: её шаманство не будет молитвой у алтаря. Оно станет битвой, и первым падёт тот, кто посмеет встать у неё на пути. Пустошь Мертвых Снов встретила Грак’зула тишиной, нарушаемой лишь шелестом пепла, падающего с неба, словно слезы сожженных богов. Его ноги, израненные и тяжелые, волочились по земле, оставляя борозды, которые тут же заполнялись черной жижей. Череп на поясе молчал, руна на ладони едва теплилась. Он забыл, сколько дней прошло с тех пор, как покинул Башню Изгнанных Богов. Забыл, зачем вообще шел. Но оно ждало его. Демон вышел из тумана, как кошмар, материализовавшийся из страха. Его тело было соткано из тысяч скрюченных рук, сплетенных в подобие человеческого силуэта. Лицо – вереница масок, сменяющих друг друга: плачущий ребенок, старуха с пустыми глазницами, орк с перекошенным от ужаса ртом. Каждая маска шептала:

– Ты потерял себя… Ты потеряешь и ее…

Грак’зул замер. Слово «ее» ударило в грудь, как стрела. В памяти мелькнул образ: женщина-орк с глазами, горящими как расплавленное золото. Зарг’ра. Имя пришло само, будто вырвалось из клетки, в которой он его держал.

– Кто ты? – прорычал он, выхватывая нож, клинок которого потускнел от времени.

– Я – Эрель’гур, Пожиратель Надежд, – заговорили маски хором. Руки-щупальца потянулись к нему, их пальцы заострились в шипы. – Ты думаешь, твой путь – выбор? Ты всего лишь пешка в игре, где даже смерть не будет концом.

Демон атаковал. Шипы впились в плечо Грак’зула, высасывая воспоминания: первый поцелуй под кровавой луной, крик матери, падающей в огонь, смех Зарг’ры, который он никогда не слышал, но почему-то узнал.

– Она не твоя, – зашипел Эрель’гур, маски исказились в гримасах насмешки. – Даже если вы встретитесь – один из вас умрет от руки другого. Так предначертано.

Грак’зул взревел, вырвавшись из захвата. Руна на его ладони вспыхнула багрянцем, и клинок ожил, покрываясь паутиной трещин, из которых сочилась лава. Он рубил демона, разрывая сплетения рук, но те отрастали вновь, хватая его за ноги, за шею, за сердце.

– Ты веришь, что спасёшь её? – смеялись маски, пока Грак’зул пробивался к сердцевине чудовища. – Она сильнее тебя. Она не нуждается в спасении… Она нуждается в смерти.

Одним яростным ударом Грак’зул рассек центральную маску – лицо старухи. Раздался вопль, и тело Эрель’гура начало распадаться. Руки превращались в пепел, маски таяли, словно воск.

– Посмотри в её глаза, когда встретишь… – успел прошептать демон, рассыпаясь. – И ты увидишь свой конец.

Грак’зул стоял, дрожа от ярости и непонятной боли. Образ Зарг’ра не уходил, будто призрак, впущенный демоном в его разум. Кто она? Почему её имя жжёт, как угли? Он поднял с земли артефакт, выпавший из останков Эрель’гура – Зеркало Разбитых Возможностей. В его треснувшей поверхности мелькали отражения: он и Зарг’ра, сражающиеся спиной к спине; он, пронзающий её сердце; она, поднимающая его окровавленный череп.

– Ложь, – прошипел Грак’зул, швырнув зеркало в скалу. Оно разбилось, но шепот демона остался: "Правда всегда в конце пути…"

Он двинулся дальше, вглубь Пустошей, где небо смыкалось с землей в багровом тумане. Демон был прав – Грак’зул больше не контролировал свой путь. Но теперь у него появилась новая цель: найти её. Не чтобы спасти. Не чтобы убить. Чтобы понять, почему её имя, словно клинок, режет глубже, чем любая рана. Храм Костей возвышался на краю Пропасти Вечных Стенаний, где земля была усыпана осколками алтарей, а воздух звенел от невыплаканных слез богов. Стены храма, сплетенные из позвоночников титанов, дышали. Каждый позвонок шевелился, как язык змеи, а в щелях между костями пульсировала черная смола, словно кровь мертвой вселенной. Грак’зул вошел внутрь, и дверной проем сомкнулся за ним, оставив лишь багровый свет, сочащийся сквозь ребра купола. Он пришел сюда не по своей воле. Зов – глухой, как удар по гробу, – вел его сквозь Пустоши, обещая конец или начало. Теперь Грак’зул понимал: это была ловушка.

К’тарох Древний, бог, чье имя стирали из свитков, восседал на троне из сплавленных криков. Его тело было слеплено из обломков реальности: голова – череп дракона с рогами, обвитыми цепями; туловище – каменная плоть, покрытая трещинами, из которых сочился свет далеких сверхновых; ноги – корни, впивающиеся в пол, как щупальца. В каждой руке он держал по Сердцу Мира – кристаллам, пожирающим время.

– Ты пришел, червь, – голос К’тароха разорвал тишину, и стены храма исторгли стоны. – Чтобы стать прахом у моих ног.

Грак’зул не ответил. Его руна на ладони вспыхнула, и клинок, выкованный из кости забытого бога, загорелся синим пламенем. Он знал: этот бог не станет говорить о судьбах или пророчествах. Здесь будет только бой. К’тарох поднял руку, и пространство исказилось. Пол под ногами Грак’зула превратился в пасть, полную сталактитов-клыков. Орк прыгнул на стену, цепляясь за позвонки, а снизу взметнулись щупальца из тени, хватая за ноги. Он рубил их, но на месте каждой отсеченной тени вырастали две новые.

– Ты бьешься, как дикий зверь, – проворчал бог, сжимая кристаллы в руках. – Но даже зверь знает страх.

Из трещин в теле К’тароха хлынули Дети Распада – существа из жидкого мрака с глазами, как разрывы в ткани бытия. Они облепили Грак’зула, впиваясь в доспехи, выжигая плоть. Орк упал на колени, но вместо боли ощутил гнев. Тот самый, что когда-то спалил его родную деревню. Тот, что превратил его в Пожирателя Пепла. Он вонзил клинок в пол, и синее пламя взметнулось вверх, испепеляя Теней. Воспользовавшись моментом, Грак’зул бросился к трону. К’тарох ударил кристаллами, и время замедлилось. Каждый шаг давался как через смолу, каждый вздох рвал легкие. Но Грак’зул видел – трещины в теле бога. Слабость. Он прыгнул, обходя удар, и клинок вонзился в трещину на груди К’тароха. Камень треснул, и бог взревел, выпустив волну энергии, которая отшвырнула Грак’зула к стене. Позвонки сомкнулись вокруг него, ломая ребра, но орк вырвался, выкрикивая имя, которое сам не понимал:

– Зарг’ра!

Кристаллы в руках К’тароха дрогнули. Бог замер, и в этот миг Грак’зул вскочил ему на спину, вгоняя клинок в основание черепа. Кость дракона раскололась, и из пролома хлынул свет – ослепительный, всепожирающий.

– Ты… не орк… – захрипел К’тарох, его тело начало крошиться. – Ты дыра в мироздании…

Грак’зул не слушал. Он впивался руками в трещины, рвал каменную плоть, пока не добрался до Ядра – пульсирующей сферы, где танцевали искры сотворенных и уничтоженных миров. Без раздумий он схватил ее. Боль была неописуемой. Его кожа обуглилась, глаза выгорели, но вместо тьмы он увидел всё. Нити судеб, сплетенные в паутину, сердца богов, бьющиеся в ритме вселенной, бездны, где спали древние ужасы. И силу. Бесконечную, ядовитую, живую. Когда свет погас, Грак’зул стоял среди руин храма. Тело К’тароха рассыпалось в песок, а его собственная плоть дымилась, покрываясь новыми шрамами – рунами, которые светились изнутри. Он поднял руку, и пространство вокруг исказилось, подчиняясь жесту. Камень ожил, превратившись в змея, и обвил его запястье.