Последняя строка

Нина сидела на стуле, чуть сдвинувшись к стене. Она держала в руках кружку с чаем, но так и не сделала ни одного глотка. От горячей поверхности поднимался слабый пар, и было видно, как он растворяется в воздухе, не касаясь её лица.

– Дата, – сказала она наконец, словно проверяя слух. – В книге указана дата. Через четыре дня. Восемнадцатого. Девятнадцать сорок две.

Она произнесла цифры с педантичной точностью, как произносят номера дел или корреспонденции. Но во взгляде, который она подняла на Анну, было не служебное, а человеческое.

Анна кивнула. Она тоже успела запомнить. Цифры сразу вписались в память, как будто были давно известны. Восемнадцатое. Не так далеко, чтобы можно было о них не думать, и не так близко, чтобы можно было отмахнуться как от неминуемого.

– Никита прав, – тихо сказала Анна. – Мы не обязаны сидеть и ждать, совпадёт ли книга с действительностью. Люди всё-таки живут, а не только записываются.

Нина криво улыбнулась.

– Звучит почти ободряюще, – ответила она. – Хотя от книги это мало зависит.

Она поставила кружку на стол, чай плеснул по стенкам, оставив на фарфоре мокрый след. Пальцы её всё ещё были чуть холодными.

– До вечера мне нужно доделать описи, – сказала она, уже в интонации, которая возвращала её к привычному миру. – Если буду сидеть и смотреть на дверь, станет только хуже.

Анна понимала. Работа для таких людей, как они, была больше чем обязанностью. Она была способом держаться за устойчивое. Пока ты вписываешь чужие имена, своё перестаёт казаться таким беззащитным.

В дверь снова заглянул Никита. Он говорил по телефону в коридоре, сейчас уже завершил разговор и выглядел чуть уставшим.

– Я связался с лабораторией, – сказал он. – Сегодня они не успеют, но завтра пришлют специалиста. Нам нужно будет показать ему книгу здесь, не вынимая страниц. Со всем уважением к вашим правилам хранения.

Анна кивнула.

– Мы подготовим для него место, – сказала она. – И документы.

– А вы, Нина Павловна, – Никита повернулся к Нине, – сегодня домой одной не поедете. После работы я заеду и отвезу вас. И ближайшие дни тоже. Надеюсь, вы простите такую… опеку.

Слово прозвучало мягко, без патронажа. Нина вздохнула, но спорить не стала.

– Если в домовой книге на меня записан несчастный случай на лестнице, – сказала она, – я буду благодарна за любую опеку. Хотя, конечно, в книге не сказано, чем именно я должна… выбытие произвести. – Она произнесла это слово так, как произносят особенно нелепый термин.

– Мы не будем давать книге право голоса больше, чем у нас самих, – ответил Никита. – Просто исключим то, что можно исключить.

Он говорил уверенно. Анне эта уверенность нравилась, хотя он сам, казалось, не до конца в неё верил. Но уверенность, даже вежливо сыгранная, тоже была инструментом.

День в архиве пошёл своим привычным, на первый взгляд, чередом. В читальном зале сидели двое краеведов, листали подшивки старых газет. В справочный отдел пришла женщина в пуховике, спрашивала выписку из метрической книги за семьдесят третий год, чтобы оформить наследство. Звонил телефон, кто-то из районных администраций просил уточнить дату переименования улицы. Всё это было обычным шумом рабочего дня, который раньше Анна ловила с благодарностью. Но теперь этот шум казался ей тонкой тканью, поверх которой лёг ещё один невидимый пласт.

Каждый раз, когда в тишине пробивало глухое «дзынь» настенных часов, Анна невольно смотрела на стрелки. Оставшиеся до восемнадцатого числа дни казались ей не страницами, а узкими закладками, которые всё время норовят выпасть из книги.

После обеда Нина вернулась к себе в комнату со стопкой дел и закрыла дверь лишь наполовину. Анна несколько раз ловила себя на том, что прислушивается: слышно ли шелест её бумаг, шарканье стула, скрип ручки. Каждый звук был как подтверждение: Нина здесь, в той же реальности.

К вечеру небо за окнами потемнело раньше времени. Туман, который с утра висел низко, стал плотнее, и в этой плотности тонул свет фонарей. Вахтёр уже включил лампу у входа, и жёлтое пятно растекающегося света было видно даже с третьего этажа.

Никита приехал около шести. Он вошёл быстро, не задерживаясь на пороге, поздоровался с вахтёром, поднялся по лестнице. Анна ждала его в читальном зале, где сейчас никого не было. Она уже успела закрыть доступ к фонду, в котором стояла домовая книга, и вешала на стеллажи небольшие таблички «выдача приостановлена». Это была её личная, почти суеверная мера предосторожности.

– Я отвезу Нину, – сказал Никита без вступлений. – А потом хочу попросить вас об одолжении. Вернее, это служебная просьба, но я бы, честно, попросил её и как человек.

– Какое? – Анна подняла на него взгляд.

– Мне нужно, чтобы вы съездили со мной к наследнице усадьбы, Марьяне Грачевской, – ответил он. – Я могу поговорить с ней и один, но вы понимаете в бумагах и истории дома гораздо лучше. А мне сейчас важно не упустить детали.

Анна вспомнила утренний фасад усадьбы, сетку лесов, разбитые ступени. И имя – Марьяна – которое она уже слышала в разговорах городских активистов. Наследница дома, которая боролась против полного сноса, предлагала перевезти здание в музейный квартал. Девушка, которая внезапно оказалась на стороне бревен и кирпича против бетона и стекла.

– Конечно, – сказала Анна. – Тем более, что домовая книга – часть её наследства. Если с ней происходит то, что мы видим, она имеет право знать.

– Тем более, что она могла слышать городские легенды, – добавил Никита. – Про откуп дому, про какого-то незаписанного младенца, про соль под порогами. Мне нужно разобраться, где заканчиваются сказки и начинаются мотивы.