Жатва

Список старинных слов:

Баальник – колдун

Вежды – веки

Вехть – тряпка, мочало

Десница – правая рука

Дьяк – В древней Руси: должностное лицо, ведущее дела какого-н. учреждения (приказа).

Замет – поперечная перекладина для запирания дверей

Кадуцей – жезл, увенчанный двумя переплетёнными между собой змеями

Кукуи – иностранцы

Ложница – спальня

Мизинные люди – беднота

Объярь – шелковая ткань с золотыми или серебряными волнистыми узорами в виде струек

Опашень – широкий, долгополый кафтан с широкими короткими рукавами

Опрахтелый – гниющий

Подклеть или подклет – чулан или кладовая, в нижней части строения

Подьячий – В Московской Руси: помощник дьяка, канцелярист.

Поруб – тюрьма

Приказы –  органы центрального государственного управления в Русском государстве, заведовавшие особым родом государственных дел или отдельными областями государства

Прикащики – приказчики

Скарлатный – из французского алого сукна

Фряжский – французский

Целовальник – В Древней Руси: должностное лицо по сбору податей и по некоторым судебно-полицейским делам

Чедыги – высокие башмаки

Чуга – узкий кафтан с короткими рукавами

Шандал – подсвечник

Шуйца – левая рука

Ярыжка – Низший полицейский служитель

От автора. Важно!

Все события в рассказе являются плодом воображения автора. Не стоит рассматривать его как исторический документ.

Пятый год служит Устин Гордеич старшим подьячим при государеве дьяке Дементии Миниче Башмакове, голове приказа Тайных дел государя Алексея Михайловича. Много разного успел повидать за это время, но то, что узрел ныне, превзошло все предыдущее.

Черной тучей вернулся Устин Гордеич вечером домой. Настасья Федоровна, весь день ожидавшая любимого мужа, радостно выпорхнула из горницы в сени, да так и села на лавку, ахнув:

– Случилось что, Устинушка, сокол ясный? – спросила она, сложив белые руки на округлившееся чрево. О прошлом лете женился Устин Гордеич и уже скоро ждал первенца. Жалел молодую жену, берег ее. Посему лишь рукой махнул, присел рядом, да, обняв, погладил покрытую узорчатой кикой голову.

Не мог он ей рассказать, что в тайном подклете проклятого колдуна Фильки довелось ему зреть преданных страшной смерти малых деток, да женок, да старух со стариками. Черные, раздутые, покрытые опрахтелыми язвами.

Одним словом – ужас. И не токмо для молодой жены на сносях, но и для самого Устин Гордеича, казалось бы, привыкшему к мерзостям человеческим, но раз за разом убеждавшемуся – нет предела коварству сатанинскому, не устающему прельщать слабых духом людишек.

***

А началось все так.

Ныне днем в Тайный приказ прибежал целовальник Земского приказа. С помятой рожей и выбитыми зубами, гугнивым голосом поведал, что прислал его судья, с делом сугубо незамедлительным. Утирая со лба пот – «аж взопрел, пока добег», целовальник рассказал историю, что приключилась с ним утром.

Во время обхода Китай–города, подошел к нему некий Давыдка-мохряк, и стал слезно жаловаться на пропажу женки, кою он с дитем третьего дня усадил на паперть Донского монастыря, сам же отлучился до харчевой избы. Вернулся – женки на месте нет, а сидевшие вокруг нищие как один говорили, дескать ушла она с каким-то немцем-кукуем и, что, кукуя того уж видят здесь не впервой. Что и до этого он сюда приходил, да мизинных людишек с собой уводил, и, что, людишки те назад более не возвращались.

Кинулся Давыдка женку искать, туда-сюда, расспросил кой-кого. Три дня бегал, пока вызнал, что живет тот немец на Китае-городе и там же купеческую лавку держит.

Побежал Давыдка в Китай-город, сунулся было к купцу иноземному, да куды там – прикащики даже на порог лавки не пустили. Взашей вытолкали, да пригрозили, мол, еще раз придешь, три шкуры с тебя спустим. Вот тогда и подошел Давыдка к целовальнику за помощью.

Целовальник приказал Давыдке показать ту лавку, а когда подошли к ней, велел снаружи ожидать. Сам же внутрь зашел.

Оказалось, то была лавка фрязского купца Филиппа де Маниака, что недавно прибыл на Москву. Начал целовальник пытать оного фрязина о пропавших людишках, но не тут-то было – налетели на него два дюжих молодца и давай крутить. Хорошо, сумел саблю выхватить да одного посечь, второй отступился и позвал подмогу. Пока суть да дело, целовальник из лавки шмыгнул, да к судье, мол так и так, вот какое у нас беззаконие творится. Судья головой покачал – мы немцами не занимаемся, то дело Иноземского, або Тайного приказов. Ступай-ка ты в Тайный, он ближе.

В Тайном целовальника сразу к государеву дьяку привели, к Дементию Миничу. Тот – муж на расправу скорый – выслушал, да помощника кликнул. Пришел Устин Гордеич, принял наказ – взять стрельцов пятьдесят душ, да пойти к лавке фрязского купца, и буде то, о чем говорил целовальник правда, купца вязать и в поруб доставить.

Отправляясь во главе такой силы, Устин Гордеич полагал, что легко справится с поручением, но кто же знал, как оно обернется?

Едва подступились стрельцы к купеческой лавке, как из окон грянул пищальный залп, да повалил с десяток передовых воинов. Те, что шли сзади схоронились по углам, да тем и спаслись. Шли-то с бердышами, как положено, а оно вон как… Пока дождались подмоги, да под прикрытием дружеского огня выломав двери, ворвались внутрь, обнаружили, что лавка пуста. Вошедший Устин Гордеич, лишь руками развел – ни души, одни только товары в беспорядке с полок свалены да потоптаны. Стали искать иной выход из лавки, да не сыскали. Благо один из стрельцов зорче других был, высмотрел неприметную дверцу в темном углу. Ломанули ту дверцу и через нее попали в подклет из которого вел узкий ход к еще одной двери. Стали ломать эту и, вдруг, снова залп. Прямо сквозь доски прошли пули свинцовые, повалили насмерть еще троих стрельцов. Тут Устин Гордеич решил поостеречься и приказал доставить крепкое бревно, коим и вышибли дверь. Постреляв малость для острастки, вошли в другой подклет, куда обширнее первого.

Спаси и сохрани, Царица небесная! Смрадище ударило в нос и едва не свалило с ног, стоило им войти в тот темный подклет. А когда внесли свет, то и узрели весь ужас сатанинский.

По всему земляному полу стояли сбитые из досок клетки, обернутые шелками. Развернул Устин Гордеич одну клетку, глядь – девка молодая, на руках дите держит, совсем малое. Оба мертвые, да черные, надутые как пузыри, повсюду язвы гнойные. Давыдка, который досель топтался сзади, узрел их и заревел в голос – то и была пропавшая его женка.

А Устин Гордеич другие клетки развернул – там тоже самое: мужи, женки, детки малые, лежали тут без разбору, по нескольку покойников в одной клети. Тут же меж клеток, валялись убитые стрельцами прикащики фряжского купца, с пистолями да пищалями иноземной работы. Но самого купца Фильки средь них не было.

Пройдя далее внутрь, отыскали другую комнату, чуть меньше первой. В ней на дубовых столах во множестве стояли склянки с жидкостями, да туески с порошками, да миски, да плошки, да ступки.

А в дальнем углу темном, прижавши к тулову простреленную шуйцу сидел, глядя волчьими зраками, плешивый старичок в иноземной чуге да сафьяновых сапогах. То и был фрязин Филипп де Маниак.

От всего увиденного помутились очи Устин Гордеича, выхватил он саблю острую и хотел посечь гада, но бывший сзади ярыжка Семен, ухватив его за руку, молвил:

– Не можно это, господин старший подьячий. Как перед Дементием Миничем отчет держать будем коль мертвым доставим эту гадину?

Охолонили Устин Гордеича его слова. Убрал саблю в ножны да велел вязать купца крепким вервием. Но едва лишь стрельцы подступились, как тут же рухнули замертво. А диавол сидит в закуте своем да щерится.

Призадумался Устин Гордеич, что за наваждение? Как подступиться к колдуну-баальнику, не потеряв новых людей? Снова выручил ярыжка Семен:

– Помнишь, господин старший подьячий, как везли в глухом коробе бабку Прокопею, что смерть изрыгала из недр своих? Короб тот до сих пор цел и стоит на конюшне. Ты только вели, я мигом…

Устин Гордеич кивнул, и ярыга тотчас помчался вон из подклета. А старший подьячий, велев направить на колдуна заряженные пищали, тоже вышел наружу, ибо невмоготу стало в том подвале смрадном, среди черных мертвецов стоять.

Спустя час ярыжка вернулся. С ним возок на летних полозьях да стрельцов еще с два десятка. На возке серый короб, глухой, свинцовый. Одна лишь малая дыра в нем, для продуха.

Сметливый ярыжка прихватил и рогожи кусок. Вновь спустились в страшный подклет. Филька сидел в том же углу, но уже был бледнее прежнего, да и крови из шуйцы натекло под ним изрядно.

Два стрельца издали набросили на него рогожу да скрутили ее вервием. Потащили извивающийся куль к выходу. Колдун изнутри не кричал, лишь лягаться поначалу пробовал, но куда ему тщедушному против силы стрельцовой? Сунули его в короб головою вниз и тяжелой крышкой накрыли. Сверху замет наложили да пудовый замок навесили. Повезли гада в Кремль, в поруб при Стрелецком приказе.

***

Когда полгода назад ко мне в Дрездене заявился усатый шляхтич, я понял, что уйти на покой не удастся, что и в мои семь десятков лет, я снова кому-то понадобился. Вернее – понадобилось мое умение убивать людей.

– Имею честь представиться – хорунжий Романовский, ординарец Великого гетмана Литовского Януша Радзивилла. С тайным поручением от его светлости.

      Шляхтич протянул мне скрепленный печатью свиток. На печати был изображен хорошо известный мне герб великого рода – орел, державший в когтях щит с тремя охотничьими рогами. Когда-то я помог старому Родзивиллу, отцу гетмана Януша в войне против Московии. Интересно, что на этот раз случилось у литовцев?

      Сломав печать, я развернул письмо и быстро пробежал глазами по мелко написанным строкам и усмехнулся. Все как обычно. Ничего нового. Одним людям надо срочно убить других людей.

– Что прикажете передать Великому гетману? – спросил шляхтич, принимая от меня свиток, и тут же поднося его к пламени свечи.

– Мне нужно время подумать, – ответил я, глядя как огонь с готовностью схватил предложенную ему пищу.

Хорунжий согласился и сказал, что будет ждать ответа. Хотя, ответ у меня уже был готов, однако прежде я должен был кое с кем посоветоваться.

__________

Как благодарен я судьбе, что она дала мне возможность обрести друга, которого боятся все люди без исключения. Правда, некоторые утверждают, что не боятся, но я им не верю – смерть боятся все. И если кто-то в ожидании ее скорого прихода внешне остается спокоен, то уж внутри у него точно все трепещет и дрожит.

Для меня же Смерть – друг. Не подруга, а друг, старый, суровый и загадочный. Я давно понял, что смерть – существо не женского рода, а мужского. Вот ее противоположность Жизнь – женского рода. А смерть со своими карающими дланями, со своей неизмеримой силой, со своей всеобъемлющей властью может быть только мужчиной. И подчинены Ему все: и нищие, и цари, и сильные, и слабые, и герои, и трусы. Поэтому, когда я говорю о смерти, я говорю – Он.

Впервые я повстречался с Ним в совсем юном возрасте. Мне не было и десяти лет, когда я понял: если хочешь сохранить себе жизнь, подружись со смертью. И в тот же день, я убил тех, кто, пользуясь моей телесной слабостью, издевался надо мной.

Их было трое – здоровенные парни, воспитывавшиеся в том же приюте монастыря Святого Августина, что и я. У всех нас не было родителей, но у меня, кроме того, не было еще и такого здоровья как у них, с рождения мое тело было хилым и слабым. А постоянное недоедание и тяжелая работа, на которую монахи частенько посылали малолетних воспитанников, истощали и без того ограниченные мои силы.

Те трое привыкли безнаказанно издеваться над более слабыми воспитанниками, в числе которых был и я. Жаловаться на них было бессмысленно. Да и некому – монахам было выгодно избавление от лишних ртов. Поэтому мы молча сносили все издевательства, которым нас подвергали наши мучители.

Однажды один из моих товарищей по несчастью разбил себе голову о камни двора, куда он слетел с высокой лестницы, споткнувшись о подставленную ногу одного из громил. Когда я узнал об этом, то понял – необходимо что-то делать. Иначе следующим лежать на холодных камнях с размозжённым черепом, в луже крови и собственных мозгов буду уже я сам.

Я помню, как стоял над телом мертвого товарища и глядя на его голову, превратившуюся в месиво, с замешанными в него осколками костей и слипшимися волосами, придумал, чем я смогу помочь себе и своим друзьям.

В тот же вечер я украл в погребе пустую стеклянную бутыль, спрятался в кустах за стеной монастырского склада, и, взяв в руку большой, плоский камень, разбил эту бутыль на множество мелких осколков. После чего, каждый из осколков я старательно растер в порошок. Достав из кармана кусок овсяного хлеба, припасенного мною с обеда, я расковырял мякиш и принялся вмешивать в него получившийся порошок. Пальцы мои, усеянные крупинками стекла, зудели, но я не обращал на это внимания. Заткнув мякишем дыру, я, с бьющимся от волнения сердцем, вышел во двор. В руке у меня был зажат кусок хлеба, и я подносил его ко рту, делая вид, что откусываю. Все трое моих обидчиков сидели под навесом в дальнем конце двора и играли в кости. Заметив меня, они радостно закричали и, вскочив, кинулись в мою сторону. Я развернулся, сделав вид, что убегаю, но нарочно споткнулся и растянулся под веселый хохот преследователей. Парни окружили меня. Один из них увидел кусок хлеба в моей руке и, обрадовавшись добыче, выхватил его. Как я и предполагал, двое других накинулись на него (мы всегда жили впроголодь) и тому пришлось поделиться. Жуя мой хлеб, они несильно попинали меня, и снова пошли под свой навес, отплевываясь и костеря пекаря, пекущего хлеб из всякой дряни. Я же перевернулся на спину, удовлетворенно глядя им вслед.

Назавтра всех троих вынесли на тот же двор, где накануне лежал убитый ими мальчик. Всю ночь они блевали кровью, ходили под себя кровавым поносом, стонали от боли в животе и умоляли, чтобы им помогли. Затихли лишь под утро.

Настоятель монастыря, отец Фабиан, прочел речь о неблагодарных обжорах, которые воруя еду, занимаются тайным чревоугодием, за что непременно бывают наказаны всевидящим Господом. Остальные мальчики хмуро смотрели на измученные страданиями лица мертвецов, некоторые, особенно впечатлительные плакали. И лишь я один знал, ЧТО произошло в действительности. Что не Бог покарал этих троих, а я, своими собственными руками. И, что впредь никто и никогда больше не сможет безнаказанно меня обидеть.

И вот тогда, Он впервые пришел ко мне.

__________

После того как шляхтич Романовский ушел, я спустился в подвал. Там, в небольшой келье я закрыл за собой дверь и оказался в полнейшем мраке.

– Ты здесь? – шепотом вопросил я, вглядываясь во тьму. За прожитые мной годы я встречался с Ним довольно часто, но всякий раз на свидании меня охватывает благоговейный трепет.

– Да -, раздался тихий голос.

В тот же миг, темнота рассеялась, и я увидел хорошо знакомые мне очертания. Последний раз мы встречались пять или шесть лет назад, перед тем как я отправился в Альбион, чтобы помочь «железнобоким» в их победе над «кавалерами». Хорошее было время, я угостил Его изысканным блюдом в виде одного из Стюартов – старейшей королевской династии Европы. А на деньги благодарного мне Кромвеля, я построил этот превосходный дом в столице Саксонии.

– Давно ты меня не звал… я полагаю, тебе снова нужна помощь? – высокая фигура, с головы до ног скрытая под черной мантией слегка качнулась, и я вспомнил как закричал, впервые увидев Его во мраке монастырской кельи, куда меня посадили в наказание за то, что я отказался помогать донести моих обидчиков до их могил.

Он и сейчас на добрые два фута выше меня, тогда же Он показался мне и вовсе гигантом, шагнувшим из черной бездны огромным сгустком тьмы.

Почтительно, поклонившись, я поведал Ему о том, что прочел в свитке гетмана Радзивилла. Слушая, Он беззвучно приблизился ко мне и, подняв широкую длань, провел по моим волосам.

– А ты постарел… В последний раз, когда мы встречались, у тебя еще не было этой плеши.

– Что поделаешь. Время неумолимо, – ответил я, ощущая от Его прикосновения пробежавший по спине холодок: болезненно обжигающий и в то же время приятный.

– Как сказать… не для всех его ход одинаков.

Мне стало неуютно. Я снова ощутил пропасть, разделяющую меня и Его.

– Так, что мне делать? – спросил я, поежившись.

Он быстро отдернул руку и вихрем пронесся вокруг меня, обдав ледяным ветром.

– Ты лучший из моих учеников, – произнес Он. – Самый безжалостный и самый беспринципный. Я научу тебя как наилучшим образом выполнить просьбу гетмана. Если ты все сделаешь правильно, то услуга, которую ты окажешь мне будет оценена, когда придет твое время встретиться со мной… по иному поводу.

Он засмеялся, а я задрожал. Все-таки и я тоже боялся Его.

– Успокойся, – сказал Он. – В моих планах пока нет забирать тебя. И поэтому, слушай…

***

Не спится Устин Гордеичу. Вроде и перина мягка, и подушка взбита, а не идет сон. Настасья Федоровна рядом лежит, вежды сомкнуты, шелковые волосы по подушке разметаны, длинные ресницы – что пушинки одуванчика – любушка ненаглядная. В изножье кот Васька устроился, тяжелый, почуял, что хозяин шевельнулся, на всю ложницу замуркал. Хорошо, уютно. Но не спится и все тут. Не идут из головы виденные днем мертвяки.

Осторожно, откинул Устин Гордеич стеганное одеяло, спустил ноги с высокой кровати, встал, потянул члены затекшие. Тихонько, стараясь не шумнуть, вышел в переход-коридор. Скрипнул соседней дверцей, вошел в горницу. Тут у стены стояла кадка с ключевой водой. Снял Устин Гордеич ковш со стены, зачерпнул из кадки и почал пить. Вода по усам-бороде течет, сорочку замочила. Выпил до дна, не напился. Снова закинул ковш в кадку, но услышал вдруг как ударился тот обо что-то твердое. Заглянул – да в темноте не разобрать. Взял в переходе свечу. Снова в кадку глянул. В воде вроде кукла детячья плавает. Опустил Устин Гордеич руку, куклу ухватил, потащил вон, а за куклой из кадки вервие длинное тянется, мокрое, скользкое. Да и сама кукла ладонь леденит, слизь с нее на пол капает. Поднес ее Устин Гордеич к лицу – Господи Иисусе! Младенец мертвый, новорожденный. Утопила его в кадке какая-то паскуда. Как щенка безродного утопила!

Страшно закричал Устин Гордеич, утопца отбросил, да прочь из горницы ринулся. В спальне тихонько к кровати подошел, да с опаскою смотрит на Настасью Федоровну – не проснулась ли. А та и правда очи открыла, посмотрела на мужа и молвила:

– Ты прости уж меня, Устин Гордеич. Родила я тайком сына нашего, да ко Господу сразу отправила, чтоб не жил, не мучился. Не кручинься, мой сокол ясный, ведь и нам с тобой недолго печалиться, скоро встретимся мы с нашей кровиночкой.

– Ах ты, курва! – Устин Гордеич сдернул одеяло и в ужасе уставился на растекшееся под женой темное пятно.

– Бей меня, бей, Устинушка! – улыбалась Настасья Федоровна. – А не убьешь так и ладно. Я и так совсем уже мертвая…

И прекрасный лик ее почернел вдруг да пошел пузырями кровавыми. Пузыри те, начали лопаться, из них гноище желтое потекло, да по спаленке пошел дух залежалой мертвечины.

– Иди ко мне, свет мой, Устинушка… Завсегда я тебя любила, и с тобою делила ложе, так не откажи и теперь, раздели ты со мной и могилу… – говорила Настасья Федоровна, а по алым устам ее бархатным уж ползли черви жирные, белые.

– Ну иди же ко мне, муж мой венчанный…

Попятился Устин Гордеич, да за лавку ногой зацепился, навзничь с криком опрокинулся и не на пол упал дубовый, но в дыру черную, хладную провалился и летел пока свет не пропал из очей, а на лик все земля сыра сыпалась…

__________

– Что с тобою, Устин? Аль привиделось?

Старший подьячий с открытым ртом сидел на перине, руки дрожат, все чело потом покрытое. Рядом, испуганно хлопая воронеными ресницами сидела жена, все такая же белая да пригожая. Длани пухлые чрево круглое прикрывают, будто от зла защищают.

– Привиделось, Настюшка. Да тако, что лучше бы и не видеть… – молвил Устин Гордеич и откинулся на подушку. Жена тоже легла, прижавшись к нему жарким телом. Тихо-тихо завела она песнь колыбельную, перебирая тонкими пальцами мужнины кудри.

Не заметил Устин Гордеич как снова уснул и уже спал без снов до самого пробуждения.

***

В свитке, который передал мне гетманский посланец, тонким, витиеватым почерком было писано следующее:

«Здрав будь, господин лекарь. Обращаюсь к тебе, памятуя об услуге, которую ты оказал родителю моему Великому Гетману Кшиштофу во время прошлой войны моего народа с Московией. Находясь на смертном одре, Великий Гетман поведал мне о тебе, и завещал обратиться снова, буде придет день, когда нам снова понадобится твоя помощь. Сегодня такой день пришел.

Не знаю, осведомлен ты или нет, но ныне московский царь, самолично предводительствуя огромное войско, вторгся в литовские земли, вопреки договоренностям, которые подписали наши с ним отцы.

Мои распри с польскими панами не позволяют собрать силу, способную дать отпор восточной угрозе, и потеря большей части наших земель представляется мне весьма вероятной. Посему я вынужден просить тебя снова прибегнуть к великому твоему умению и заставить московского царя обратить свое войско назад в Московию.

Если ты, господин лекарь, согласишься помочь нам, то будь уверен, что я не поскуплюсь на ответную благодарность и выдам тебе все, что ты запросишь, и, что будет в моей власти

Я.Р.»

………………..

Сразу после разговора с Ним, я отдал распоряжения своему управляющему, зашел в городскую ратушу, заплатил пошлину за охрану моего дома на три года вперед, после приобрел на рынке, доброго ганноверского жеребца и, вечером того же дня, покинул город.

В нормандский Руан я прибыл спустя трое суток. Не зная сколь долго здесь пробуду, я решил снять комнату, но такую, чтобы не привлекать излишнего внимания.

Выбрав постоялый двор победнее, записался французским мещанином Филиппом де Маниаком. Жеребца сдал на конюшню, а сам, не теряя времени принялся за работу.

Атриум Сен-Маклу находился всего в трех кварталах от постоялого двора, поэтому первым делом, я нанес визит на это небольшое, почти заброшенное кладбище. Я уже знал, где именно нужно искать, но, встретив у ворот старика-сторожа, не поленился познакомиться с ним, и, пообщавшись, выудил из него все, что он знал о старых захоронениях. А знал он много.

Его отец и отец его отца также в свое время охраняли это кладбище, поэтому, к тому месту, где следует копать, старик меня подвел сам и, указывая на ровную площадку, поросшую густым бурьяном, сказал:

– Вот здесь большинство их и зарыто. Неглубоко, потому как торопились, хотя велено было копать глубже, но дело в том, что и копать-то уже было некому – смерть в те дни людей косила, что косарь траву. Потому просто бросали, да землей сверху присыпали фута на два.

Поблагодарив старика, я отправился на рыночную площадь, немного потолкался по торговым рядам, присматриваясь к местным. После этого, зашел в таверну с примечательным названием «Черная вдовушка». Из таверны я вышел спустя пару часов, в сопровождении троих молодцев, нанять которых мне посоветовала хозяйка заведения.

Представившись им лекарем, я объяснил в чем будет состоять их работа, а предупреждая ненужные расспросы, дал каждому по пол ливра серебром и обещал еще по три после того как дело будет сделано. Обрадовавшиеся быстрому заработку, молодцы выказали согласие делать все, о чем я попрошу. Большего мне и не было нужно.

Поздней ночью, я и мои вооруженные заступами и лопатами помощники подошли к воротам Сен-Маклу. Приказав ожидать меня снаружи, я прошел к дому сторожа и постучал в дверь. Конечно, я мог бы и не убивать старика, но оставлять свидетелей своей работы в живых не входило в мои привычки.

Расправившись со сторожем, я вышел к воротам и кликнул своих помощников. Те быстро проскочили в раскрытую створку на кладбищенский двор.

Указав им место, где копать, я присел на каменное надгробие и под тихий стук острого заступа сам не заметил, как задремал.

Очнулся я внезапно. Мне вдруг стало нечем дышать. Я захрипел и, открыв глаза, увидел, что двое из моих помощников стоят рядом и испуганно на меня смотрят, в то время как руки третьего сжимают мне шею.