скачать книгу бесплатно
До вокзала оставалось ещё минут семь.
* * *
Он вышел на перрон и через несколько секунд зашёл в большой, с высоким сводом зал. Он не чувствовал веса саквояжа, после многих лет отсутствия ноги вспоминали неровности мраморных плит, он машинально обернулся и среди людей разглядел плетущегося за ним Тельнова.
«Господи, я и забыл про него!»
– Кузьма Ильич, наддайте, что вы, ей-богу, плетётесь!
Они вышли из-под козырька крыльца на привокзальную площадь и оказались под острыми лучами солнца. Тельнов прикрылся ладонью и стал опасливо озираться.
– Нуте-с! Вот вам и Харбин! – Александр Петрович сказал это просто так, на ходу.
Кузьма Ильич шёл и заглядывал по сторонам.
– Что такое, Кузьма Ильич? Что вы ищете?
Тельнов прошёл за ним ещё несколько шагов и встал как вкопанный.
– Что такое, Кузьма Ильич? Что вы в самом деле… – Адельберг начал раздражаться на тормозившего его старика, но тот не дал ему закончить:
– Мы где, Александр Петрович?! Разве это тоже Китай?
Адельберг остановился, и к ним тут же устремились несколько лихачей.
– Куда, барин, мигом домчим!
Он поставил саквояж на пыльную, сухую мостовую.
По площади с разной скоростью в разные стороны двигались запряжённые лоснящимися, сытыми лошадями рессорные коляски, медленно разъезжались ломовики с поклажей огромных, перевязанных шпагатами тюков; слева, рядом с главным входом в вокзал, стояли и ждали своей очереди за выходящими пассажирами с десяток лихачей, одетых в серые кафтаны и плоские кучерские цилиндры на головах.
«Господи, боже мой! Действительно, разве же это Китай?»
Каким было долгим ожидание возвращения! Вот оно состоялось, и в это не верилось. Его охватило волнение, но он взял себя в руки, отказал извозчикам и совсем перестал обращать внимание на Тельнова.
– Дойдём пешком, тут недалеко, – бросил он, не оглядываясь.
Кузьма Ильич семенил сзади, пытаясь поспеть, он потел в своей овчине и, не переставая, бормотал:
– Свят, свят! Господи, спаси и помилуй! Разве же это Китай? Это ж Россия-матушка! Калуга! Тверь! Понюхайте! Пахнет… пирогами с капустой! Или кто-то меня морочит!
Они пересекли большую привокзальную площадь и вышли на Вокзальный проспект, короткий, широкий и прямой; проспект поднимался от вокзала на Соборную площадь и там, где заканчивался, над горизонтальной линией мостовой, пряничной горкой возвышался деревянный, сложенный из брёвен собор со многими главками, высоким шатром и золотыми крестами.
Адельберг шёл, не оглядываясь, сзади за ним еле-еле поспевал Тельнов, но он уже не слышал, как старик поминутно озирался и тихо приговаривал:
– Матерь Божья, как будто у них тут ничегошеньки и не было: ни тебе революций, ни тебе Гражданской и никакой другой…
Они миновали Вокзальный проспект и, выйдя на круглую Соборную площадь, Адельберг краем глаза увидел, что Тельнов остановился, уронил на мостовую мешок и крестится на купола.
«Чёртов старик, – в сердцах помянул его Адельберг, – успеет ещё накреститься!»
До дома оставалось всего несколько сотен шагов, сейчас они перейдут через Большой проспект и повернут на Разъезжую…
– Поторапливайтесь, поторапливайтесь, Кузьма Ильич! Ещё успеете…
Глава 9
20 июня Анна встала рано, Сашик ещё спал, день предстоял суматошный: пока сын не проснулся, надо управиться с домом, потом отвести Сашика в «маячок» и самой бежать в танцкласс, где она зарабатывала уроками. Она закончила со стиркой, подошла к зеркалу, посмотрела на свои мокрые и красные от холодной воды руки, потом перевела взгляд на себя: «Анна, Анна, что с тобою стало?» Тыльной стороной ладони она провела по лбу, пытаясь поправить длинную непослушную прядь, свисавшую у левого виска, и посмотрела на руки ещё раз: «Хороша бы я была, если бы Александр сейчас появился. Матка Боска, не дай пропасть!» Она вытерла ладони о передник и перекрестилась. Ходики показывали половину восьмого утра, Анна легко подхватила широкий тяжёлый таз с волглым, только что отжатым бельём и толкнула плечом дверь в сад. «Может быть, просто письма не доходят? Почему он не пишет! Жив ли? Езус Марья!»
Она поставила таз на траву и взяла сверху что-то первое, маленькое, туго скрученное и отжатое, это была пижамка сына, она расправила её и закинула на провисшую верёвку. Тени падали влево, она глянула и вдруг услышала, что за спиной негромко постучали в окно, обернулась и увидела Сашика.
– Доброе утро, сынок, сейчас я к тебе приду.
Сашик смотрел на неё сквозь мутноватое стекло и тёр кулачками глаза. Она подумала, что надо бы помыть окна, что всё приходится делать самой, но не хватало времени, а нанять работницу не хватало денег. Анна брала из таза бельё, встряхивала, расправляла и вешала на верёвку, она делала это механически, а мысль, которая не оставляла её уже много месяцев, была одна и та же – уже больше полутора лет она не получала от Александра писем.
«Убит? В плену?»
Четыре года, которые она провела с Александром в Харбине, пока он не уехал на германскую войну, пролетели быстро. Он и здесь часто уезжал по службе; иногда отсутствовал подолгу и возвращался с горящими глазами и уставшим лицом. После таких разлук они несколько дней могли не выходить из дома и даже не выглядывать за ограду своего молодого сада, потом вырывались на концерты в Железнодорожное собрание, в кинематограф, объезжали лучшие рестораны на Китайской, носились по городу на лихачах. Зимой на санях «толкай-толкай», а летом на лодках добирались через Сунгари до Солнечного острова… Потом он снова уезжал на линию: на Хинган – на север или в Пограничную – на юго-восток… Лучше не вспоминать, от этого делалось так больно…
Анна повесила последнее, подняла пустой таз и затылком вдруг почувствовала, что на неё сзади кто-то смотрит. Спокойно она поставила таз на траву, распрямилась, огладила влажные руки о длинную пёструю казачью юбку, которую недавно выменяла у беженки, и не знала, оборачиваться ей или нет. Солнце пробивалось сквозь ветки молодых яблонь и рисовало на траве нечёткий рисунок.
Адельберг повернул с Большого проспекта на Разъезжую. Улица шла под уклон, и вон он, его дом, выглядывает: сначала первый, потом второй, двухэтажный, большой с высоким стеклянным витражом веранды, и следующий – его. Двухэтажный закрывал его дом почти совсем, но был виден низкий штакетник под густой сиренью и красный кирпичный угол. Оставалось ещё шагов тридцать. Он подошёл к калитке, поставил на землю саквояж, обернулся к Тельнову и показал на саквояж пальцем. Тельнов сделал знак, что он его понял, и остановился.
Анна стояла в саду всего в нескольких шагах, спиной к нему, он открыл калитку, та даже не скрипнула.
«Если я сейчас её позову, она испугается, а если подойду, она тоже испугается, но уже в моих руках!»
Анна услышала шаги, подминавшие траву, начавшую подсыхать после утренней росы, и уже знала, что ошибки быть не может… Иначе…
Шаги приблизились, она почувствовала на своей талии руки, которые знала так давно, и обернулась.
Глава 10
Сашик возился с пижамкой, он пытался расстегнуть пуговицы в слишком тесных петлях и сопел, когда в его комнату вошла мама и за ней показались двое мужчин. Потревоженный, он посмотрел, хлопнул ресницами и закрыл глаза ладошкой.
Анна подошла и присела рядом:
– Одевайся, сынок, у нас гости.
В гостиной на краешках стульев сидели Александр Петрович и Тельнов, они только успели оставить на веранде пальто, и Тельнов на крыльце овчину. Анна попросила подождать, и через несколько секунд в гостиную влетел Сашик в расстёгнутой пижамке и с фотографической карточкой в руке. Следом вошла Анна. Сашик обернулся к матери и показал карточку, та согласно кивнула, и тогда он кинулся к Александру Петровичу и взобрался на колени. Тельнов глядел и, не стесняясь, плакал, и слёзы текли по его небритому лицу. Анна тоже плакала, в горле щипало и у Александра Петровича, но на коленях сидел его сын, и он сдерживался.
Сашик показался ему маленьким, таким, каким он видел его в мыслях, только не в пижамке, а в матроске и в лаковых чёрных туфлях. «Разве ему шесть лет?»
Дом стал наполняться суматохой: греть воду, ставить ванну, готовить еду. Анна попросила у соседей прислать повара Чжао, а ещё хотелось говорить…
Через два часа Александр Петрович был в свежей сорочке с мягким отложным воротничком, в светлых летних брюках и мягких домашних туфлях. Чисто выбритый и с запахом одеколона, он сам себя не узнавал и от этого чувствовал себя непривычно. Анна успела отвести рыдавшего навзрыд Сашика в «маячок» под честное слово забрать домой до обеда.
Пока она была занята, Александр Петрович то выходил в сад и курил, то возвращался в гостиную.
Он осматривался.
Он всё помнил в деталях и видел, что ничего не изменилось: вот его кресло-качалка, на кожаном сиденье знакомая голубая китайская шёлковая салфетка с вышитым жёлто-чёрным тигром, пробирающимся через ярко-зелёную траву. Он смотрел на кресло и понимал, что в нём, пока его не было, никто не сидел, и салфетка с тигром, как ему казалось, об этом свидетельствовала. Вот круглый стол, тот же, который и был, накрытый голубой шёлковой скатертью в тон салфетке. Над столом на длинном шнуре висел тот же оранжевый весёлый абажур, который он часто задевал, когда поднимался из-за стола, и они с Анной всегда смеялись. Вокруг стола расставлены те же плетёные кресла, хрустевшие, когда в них садишься. Шифоньер при входе – слева от двери, – не уместившийся ни в спальне, ни в прихожей. Анна выбрала его за большое зеркало во всю высоту средней дверцы. Только в углу, где раньше стояли рояль и огромный фикус в китайском фарфоровом сине-белом вазоне, сейчас стоял только фикус.
Тельнов сидел в хрустящем кресле, с любопытством оглядывал гостиную, тёр ладони о колени, увидел салфетку с тигром, и у него сыграло:
– А не опасаетесь, уважаемый Александр Петрович, что укусит? Сидеть-то на ней!
Адельберг обернулся, посмотрел на Тельнова, но не ответил. Он молчал, он почти всё время молчал, с того момента, когда они вошли в дом.
«Старый дурак, с дурацкими шутками! – ругнул себя Кузьма Ильич. – Взволнован! Он так взволнован! – Он глядел на Адельберга с тревогой. – Таким я его ещё ни разу не видел! Даже перед переправой в Благовещенске! У него на душе смятение, неужели он думает, что она… – Тельнов посмотрел на Анну, её быстрые, уверенные передвижения в комнатах и робкая улыбка одними губами, её взгляд, напряжённый и сосредоточенный, а глаза, как показалось Кузьме Ильичу, спокойные. – Ну нет! Такие женщины не могут!.. Такие женщины!..»
Кузьма Ильич чувствовал себя очень уютно в этом кресле и совсем неловко в этом доме. «Им бы сейчас сесть, да поговорить, чтобы никто не мешал, сына приласкать, да самим приласкаться!..»
– Александр Петрович, а может, я пойду? Прогуляюсь по саду? Посмотрю окрестности? А вы тут…
– Сидите, – резко ответил Адельберг.
«Ладно, сижу! Но нехорошо у него на душе!»
Александр Петрович и вправду чувствовал себя неспокойно и не мог понять – почему? Он вернулся, чего же ещё? Сейчас надо подойти, обнять жену, поговорить с Сашиком, но что-то мешало. Тельнов? Да при чём тут Тельнов?
«Надо спросить, где рояль!»
Адельберг подошёл к окну в сад, это было его любимое место: кресло-качалка, книжный шкаф со стеклянными дверцами, бра на стене, курительный столик. Под бра висит офорт с изображением Мариинского театра со стороны Офицерского моста, заказанный ещё в Петербурге перед отъездом в Харбин. На курительном столике, на прежнем месте Шоу Син – китайский бог долголетия, тонко вырезанный из светлого серо-салатового мыльного камня, с высоким посохом в одной руке и тыквой-горлянкой в другой. У божка маленькое сморщенное в улыбке личико и неестественно большая лысая голова с выдающимся выпуклым лбом, его свободный халат мягкими складками закрывает ноги. Рядом с Шоу Сином пепельница из такого же мыльного камня – дерущиеся с растопыренными когтями и лапами, выпученными глазами и раскрытыми зубастыми пастями драконы, похожие на кошек, которых больно ухватили за загривок и оторвали от пола.
Он взял божка из тяжёлого камня, тёплого и скользкого, как кусок туалетного мыла.
Он посмотрел на книжный шкаф, увидел своё отражение, за стёклами, на полках в прежнем порядке: Толстой, Чехов, Достоевский, Григорович, Карамзин, две верхние полки занимают бесконечные Брокгауз и Ефрон, на нижней детские книжки…
Это было единственно новым в гостиной.
Ничего не изменилось, даже софа у противоположной стены, и подушки на ней, как и раньше, накрытые крашеным кружевным покрывалом, светло-голубым, в тон со скатертью и салфеткой – часть Анниного приданого.
«Глупости какие! Не нужно ничего спрашивать, где рояль!»
Вечером, уже в сумерках, пошёл дождь.
Сашика после ужина с трудом уложили спать. Кузьма Ильич, старавшийся весь день быть незаметным, с облегчением вздохнул, когда ему показали его комнату, поблагодарил хозяйку и ушёл спать.
Александр Петрович сидел в своём кресле и смотрел на фотографию, с которой Сашик утром уселся к нему на колени. Это была их с Анной фотография перед венчанием.
Глава 11
– Ты совсем не изменилась…
– Ты мне льстишь, прошло столько времени. Почему ты тогда уехал так рано? Всех отправили только в апреле.
Александр Петрович зашуршал спичками и откинул тонкое одеяло.
– Ты хочешь курить? Кури тут! Не уходи, останься сегодня здесь, со мной! У нас ведь нет прислуги, мы нарушим старые правила!
Александр Петрович на секунду замер, потом присел на кровать и положил спички.
– Спасибо, там, в пути, я об этом много думал, что не захочу уходить от тебя каждую ночь. – Он погладил её руку и поцеловал в плечо. – А почему ты думаешь, что я тебе льщу? Я тебе не льщу, ты действительно не изменилась. Ты такая же красивая!
– Я тебе не верю, – прошептала Анна, и от её шёпота пахло улыбкой, – ты видел меня сегодня, с этим отвратительным тазом…
– Да, досталось тебе…
– …И тебе…
– …Ничего, всё будет хорошо.
– Конечно! Ты же вернулся…
Шёпот в комнате был такой тихий, что было слышно, как в саду с яблонь на траву падают капли.
– Ты так чудесно смотрелась в этой юбке…
– Не вспоминай, мне неловко…
– Почему? Что тут неловкого, разве эта простая одежда может что-то изменить? – Александр Петрович погладил её светлые волосы.
Анна резко отпрянула, потом притянула его к себе и зашептала:
– Нет, Саша! Ты мне не ответил. Почему ты уехал в сентябре, когда ваши ушли только в апреле?
В спальне было темно. Анна смотрела на мужа и даже в темноте видела улыбку на его лице, как ей казалось, снисходительную. Александр Петрович молчал.
– Саша, ну почему?
– Разве я мог ослушаться приказа? Началась война…
– Но почему тебя?
– Я не могу этого знать, Анни. – Он чиркнул спичкой, и она увидела его профиль.
– Не отвечай, не надо, я всё понимаю! Извини, я знаю, что спросила глупость! – сказала она, придвинулась вплотную и обхватила его грудь.
– Извини, моя радость, я так могу тебя опалить, – сказал Александр Петрович, двинулся на подушке чуть выше и пригладил её волосы; он с удовольствием затянулся папиросой, сделанной из настоящего табака, и в комнате запахло ароматным дымом. – А что, от твоих с тех пор так ни одного письма и не пришло?
– Нет, пропали, я уже и плакать перестала. Не знаю, что думать! Жалко, если Сашик никогда не увидит бабушку и дедушку.
– Бабушек и дедушек, – поправил Александр Петрович.
– Да! Извини! Расскажи, как это было!
– Оо, Анни, – Александр Петрович растягивал слова, – на это нам ночи не хватит!
