Гномики на мотороллерах и другие рассказы

Стас сказал, что «попал» и «нужно было разобраться». Ненавижу слова, которые ничего не доказывают. Весь июнь – долгий срок. Знал, что делал.

Если любят – прощают? Лена сказала: «можно и простить». Слышу ее голос, будто он записан и пущен по кругу для воспроизведения.

Дневник. «День Икс» минус шесть.

Сон странный, вязкий. Будто иду по школьному коридору – он пустой и прозрачный, как аквариум, и вода в нем холодная, ноги не слушаются, и я понимаю, что вот-вот раздастся звонок на урок.

Проверила сообщения. Опять: «Как ты? Думаю о тебе». Месяц думал. О ком? Только обо мне?

Иногда ловлю себя на том, что проверяю 15:42 на часах. Глупости.

Дневник. «День Икс» минус пять.

Родители дома, как всегда: телевизор, разговоры, их новости смешиваются с моими. Лена знает всё, мама тоже.

Я снова перечитала переписку со Стасом за зиму. Местами – тепло. Местами – ровно. А потом – пусто. Не верю, что в отношениях можно играть. Любая игра – риск остаться ни с чем.

Дневник. «День Икс» минус четыре.

Пыталась рационально, но, встав на его место, понимаю – чепуха. Я бы не смогла встречаться с двумя.

По подоконнику бьёт каплями соседский кондиционер сверху. Будто отсчитывает время.

Ходили с Леной на пляж. Смотрю на реку и думаю: такая же, как я – одинокая, но свободная.

– Лен, у меня одно и то же: думаю, взвешиваю, снова думаю.

– Скажи: ты его любишь?

– Я… Не знаю, что это сейчас.

– Слушай себя.

Правда ли ей проще, когда никого нет?

Дневник. «День Икс» минус три.

День.

– Лен, вдруг потом буду жалеть?

– Твое решение будет правильным, я поддержу любое.

После Лены легче и тяжелее одновременно.

Вечер. Разговор с мамой.

– Никуша, ты меня спросила – отвечаю прямо: он тебя оставил на «прочитано» и исчез. Раз сделал – сделает снова. Не верь.

– Но он сказал, что…

– Слова – это упаковка. Следи за делами. Я за то, чтобы закрыть. Жёстко – да.

– Ты – суровая.

– Я – практичная и опытная, и ты должна повзрослеть.

Мама сказала «закрыть» так спокойно, словно закрывают дверь перед уходом на работу. И стало ясно: она уверена на все сто.

Дневник. «День Икс» минус два.

В телефоне поставила будильник на послезавтра в 15:40. Глупо – и правильно. Разве я могу забыть?

Дневник. «День Икс» минус один.

Сон усилился. В коридоре – вода, в воде – двери, у дверей – часы, которые всё время показывают 15:42. Проснулась в испарине.

Лена написала: «Как ты?» – и два сердечка.

Стас: «Ты обещала. Помнишь?»

Дневник. «День Икс». Утро.

Прокручиваю одну и ту же мысль: я одна такая впечатлительная? В зеркало смотрит человек, который не хочет быть слабым, но боится.

Любовь – это счастье? Да. Но его одного недостаточно – где-то я уже это слышала. Мы часто цитируем чужое, чтобы не произносить своё.

Дневник. «День Икс». 15:37.

Ладони влажные. Вытираю о джинсы – смешно, будто это экзамен. На экзамене хотя бы есть правильные ответы.

Звонок Лены – не беру. Я обещала себе решить сама. Иначе это будет ее ответ.

Дневник. «День Икс». 15:40.

Будильник разрезал тишину. Смотрела, как он сработает. Отключила.

Открываю диалог со Стасом. Пустой прямоугольник ввода, курсор мигает, как одинокий светофор на перекрестке. Капли кондиционера бьют, учащая пульс.

Дневник. «День Икс». 15:42.

Набрала: «НЕТ». Палец скользнул в правый угол. Замер над кнопкой. За окном рев мотоцикла. Стих.

Отправить.

Галочки секундой позже – «доставлено». И тут же – «прочитано». Тишина. Давит и теплеет одновременно.

Звонок Лене (15:49).

– Лен… – голос дрожит, – я отправила. Порвала со Стасом.

– Слышу, – дышим вместе.

– Мне плохо и… правильно.

– «Дважды в одну реку войти нельзя», – спокойно, как будто это правило безопасности.

– Знаю. Просто страшно.

– Страх пройдёт, будет легче. Я рядом.

Дневник. «День Икс». Вечер.

Мгла, пахнет дымом – где-то горит тайга. Солнце словно пурпурная шайба.

Страха нет, есть спокойствие, будто мама укрыла пледом. И облегчение – я способна сказать: «Нет». Положила телефон на стол экраном вниз. Ужасно хочется перевернуть – не переворачиваю.

Лена сказала: «Я рядом». И – правда. Наверное, самое сложное в отношениях – перебороть себя, даже если тебя поддерживают.

Глава 5. Артурио

Город изнывал от жары, дождей не было, не было и темноты – белые ночи полагались, как выплата за зимние «полтинники». Артур шёл на своем черном «японце» ровно и тихо: днем курьерка, потом покатушки по набережной. Визор с затемнением, перчатки с костяшками, рюкзак. В чате его знали, как человека слова: сказал «буду» – будет, пообещал – сделает. Этому научил двор, где в детстве он возился с мопедом, собирая из того, что было: крутил, настраивал, смазывал. Отец как-то сказал: «Сам не попробуешь, не узнаешь». Артур пробовал, проверял, брался за любую работу, и в уличной иерархии был на голову выше сверстников. Знал и уважал улицу, и она отвечала взаимностью. Маршрут вел Артура по новому району. Обед, движение плотное. Он сбросил газ и стал притормаживать, когда увидел, что между домов дернулся грузовик-доставка. Вращая головой, водитель взглянул налево, направо, потом снова налево, но этого мгновения было достаточно, чтобы красный байк успел обойти вереницу машин и выскочить ему навстречу. Водитель ударил по тормозам, но было поздно: мотоцикл лег на бок, и, как в боевике, искря, прошел вдоль бордюра. Из кофра, стукнув замком, вылетели две бутылки шампанского и, описав смешную дугу, разбились одновременно, как салют: стекло разлетелось, по асфальту побежала сладкая пенящаяся лужа. Артур вышел на разделительную, одним движением погасил скорость, поднял руку – «стоп». Грузовик коротко, виновато посигналил – два жалобных «пи-пи», водитель, качая головой, развел руками – и, прильнув к потоку, юркнул дальше по своим делам. Артур не стал догонять, но спросил у поднимающегося:

– Разбираться будем?

Тот, держась за щиколотку, махнул рукой:

– Сам виноват… Нога ноет, и переднему колесу хана, – на штанине чирк от асфальта, на коже красный ожог, покрышка смята. Парень поднял байк и, словно вспомнив главное, заговорил быстро:

– Черт, у меня заказ. Постоянница, – он смотрел вопросительно и не моргая. – Две бутылки брют… мне никак…

Артур поднял «шторку»:

– Давай закрою.

– Сфотай этикетку, деньги переведу и адрес.

– Пиши номер, Артур. Я в чате.

– Магазин рядом с Набережным.

– Разберемся, не переживай. Нога нормально?

– Вроде ок.

– Вот и отлично! – щелк – передача, носком в подножку, стопу выше, как в балете. Белые кроссы на черном фоне – эффектно и видно издалека. Дав волю японским лошадям, Артур пустил мот и, обойдя машины, вырулил к светофору, став первым за стоп-линией. Нарушал? Бывало.

Магазин–маркет за углом, где шампанское выдают под вздох кассира. Артур зашёл, выбрал две бутылки. На кассе заметили перчатки, шлем в руке.

– Курьер?

– Ага.

– Постояннице?

– Да.

– Она обычно три берет, – кассирша улыбнулась.

– Может приболела?

– Да ты что! Такая всех переживёт, – она зашлась в смехе.

В подъезде духота и пахнет рыбой. На пятом этаже дверь открыла дородная женщина лет сорока, с серебристым каре, глазами с поволокой и серьезным декольте. Платье праздничное, босые ноги, в квартире смех и тихая музыка.

– Здравствуйте, доставка, – Артур протянул пакет.

– Прекра-асно, – взяв пакет, женщина посмотрела на Артура сверху вниз, как бы оценивая.

– Празднуем… – она не договорила. – Вы прям как из кино… Не хотите присоединиться? У нас все культурно: шампанское, стол, дамы – все уважаемые люди. Кавалеров, правда, нет…

Артур улыбнулся:

– Не-не, спасибо. Я на работе.

– Работа не волк, подождет… – летело вниз, когда Артур спускался по лестнице. Он услышал, как закрылась дверь, потом снова открылась и отдалось эхом:

– Надумаешь, приезжай… Красавчик!

Усевшись, Артур снял байк с подножки, и, застегнув шлем, надел перчатки. Откуда-то сверху, из открытого окна, донеслась музыка. Он поймал табло на приборке: 15:42. «Красавчик».

Вечером у набережной собралась тусовка. Гул моторов, свет фар: «чопперы» рядом с «туристами», «китайцами» и «эндуриками». Ветер принёс реку, но лето не остывало – властвовали белые ночи, как компенсация за суровую зиму. Артур не пропускал ночных заездов. Это была его стихия: байк, трасса, скорость, звенящий ветер. Ощущение свободы, как мимолетного счастья. И его было достаточно. Не достаточно было родителям, которые тревожились из-за неважной учебы.

Глава 6. Встреча

От дома Вероники до Лениного – один переход через Хабарова. По пути – памятник с солдатами и провожающей женщиной. Танк на постаменте – финальный аккорд композиции. Впереди поликлиника, сразу за ней дом – обычная панелька. Детские площадки – смесь прошлого и современного на резиновой крошке. Между ними жмутся цветы в бетонных клумбах, бегут заросли полыни, кустов ивняка, скромничают хлипкие берёзы. Там и здесь нависают тепловые трубы, изламываясь, как конечности исполинских скелетов. Лена позвала на чай, на столе – разномастные чашки, в конфетнице – шоколад, негромко, фоном телевизор. На музыкальном канале мелькает клип: молодая певица, худые плечи, длинные серьги; камера все время тянется к лицу, к глазам, словно ищет выгодную перспективу.

– Это не клип, а рекламный ролик, – усмехается Лена, наливая чай.

– В смысле?

– Себя рекламирует, богатого мужа ищет. Видишь, какие крупные планы, серьги длиннющие. Губы выкатила.

– Да ну.

– Я тебе говорю, все они так делают. Я б тоже от такой презентации не отказалась. Зачем мне муж-нищеброд?!

– Она сама прилично зарабатывает, – Веронике нравится иногда подтрунивать над Леной.

– Зарабатывать-то зарабатывает, но оно ей надо? Мотаться по гостиницам, плясать на потных корпоративах – чего хорошего? Найдет богатого и в сторону. Спокойная и обеспеченная жизнь.

– Я бы так не смогла, наверное. Не знаю…

– Большие деньги рождают большие мечты. Поверь, смогла бы. Все ищут спонсора.

В клипе певица на секунду отворачивается от камеры и снова появляется – в кадре линия лица, серьги, потом глаза во весь экран. Постукивая подушечками пальцев о кружку, Вероника слушает не столько Лену, сколько кипение каналов в голове: музыка, открытое окно, дверца холодильника с магнитами, знаменитости и их мужья. Душно.

– Может, погулять выйдем? Погода – смотри, какая, – говорит она и сама удивляется, как легко и по-летнему это звучит.

– Точно. Пойдём спонсоров искать, – Лена делает серьёзное лицо, потом сама же смеётся. – Шутка. Ник, только извини, я переоденусь.

Исчезнув в комнате на минуту, возвращается, как на красную дорожку: платье чуть ярче дневного света, серьги звякают, как кубики льда. У Вероники футболка и джинсы, волосы собраны в пучок. Она смотрит на свои кеды, кивает самой себе:

– Ну и ладно. Кому не нравится – пусть не смотрит.

– Может к тебе зайдем?

– Нет. Это в другую сторону, а мне хочется на «Оржанку» и Проспект.

На площади Ленина тепло, солнечно и многолюдно. Снуют маршрутные автобусы – частные «Пазики», гулко звенят длинные красные муниципалы, хватая и выпуская пассажиров на остановке. Прогуливаясь, девушки идут обратно, пересекают площадь, и в это время чей-то взгляд выхватывает полузнакомый силуэт. Саша с Банкой возвращаются из компьютерной лавки. В руках пакеты с комплектующими.

– Смотри, это она?

– Кто?

– Вероника.

– Какая Вероника?

– Портрет, который ты подарил, помнишь?

– Давай ближе подойдём. Не могу разобрать.

Саша моргает чаще, чем нужно, проверяет себя: не игра ли памяти. Банка, поторапливаясь, недовольно сопит:

– Сань, не так быстро, успеем.

Напротив Русского театра Банка резюмирует:

– Да, это она. Точно она.

– Она, – повторяет Саша. – Догоняй.

Походкой спортивного ходока Саша делает быстрый рывок и в двух шагах от девушек притормаживает:

– Привет. Тебя, кажется, Вероника зовут? Мы пересекались возле школы… Кажется, – все происходит стремительно, и он не успевает придумать ничего лучше.

Девушки оборачиваются в его сторону.

– Кажется, да, – Вероника легко кивает.

– Я – Александр, – развернувшись, Саша коротко двигает бровями назад в сторону. – А это Антон, для нас – Банка.

– Привет. А я – Лена. Вы же в нашей школе учились?

– Ага, – подоспевший Банка не успевает отдышаться, его голос звучит прерывисто и тяжело, как гул перегруженного самолета.

– Мы помним кое-кого. Это вы младших не замечали, – парирует Вероника.

– Кого? – улыбнувшись, Саша, подмигивает Банке.

– А это секрет!

– Почему?

– Потому что мы девушки…

– …и мы секретничаем! – живо перехватывает Лена.

Разговор завязывается. Вероника отмечает про себя: «Глаза необычные… и брови. Конечно, я его помню – но тогда он был худой и с короткой стрижкой. Прикольно».

Кафе находится так удачно, словно выросло из тротуара. На входе меловая доска с неровными цифрами, внутри – кондиционер, прохладно. У окна столик на четверых. На экране над баром – тот же музыкальный канал, но другой клип: знакомая певица опять соблазнительно улыбается, меняя наряды согласно куплетам.

Разговор складывается сам собой, без фальшивых вопросов. Сначала – универсальная тема: школа, учителя, общие знакомые. Потом Банка рассказывает, как однажды писал портрет девочки, которая весь сеанс молчала, а потом сказала: «Это не я, я не могу быть такой красивой». Лена смеётся – «супер». Саша рассказывает анекдоты, которые все знают, но смеются, как в первый раз.

– А вы где учитесь?

– Я в Питере, на айтишника. Тут чиню, настраиваю. Сейчас бате комп хочу абгрейдить, – Саша показывает пакет.

– А я в Москве, на дизайнера. Рисую.

Плоская тарелка с миндальным печеньем, кофе, за окном клонится день.

Лена улавливает настроение и встаёт:

– Вы нас проводите? До моего дома прогуляемся, он ближе, а Вероника там такси возьмёт.

– Отличный ход!

Они выходят в тёплый воздух. Саша и Вероника идут рядом, шаг в шаг, и этот такт удобен для разговоров.

Такси показывается на карте как маленькая машина, которая долго не сворачивает туда, куда нужно. «До подачи – 3 минуты» превращаются в «2», потом – в «5», потом снова «3». Саша спрашивает:

– Далеко?

– Тут рядом, на Хабарова.

– У меня есть номер. Твой? – он показывает экран.

– Да, – склонившись, Вероника поправляет вырвавшуюся прядь. – Откуда?

– От Артура.

– Понятно. Даша…

Машина подъезжает к бордюру, моргнув аварийкой. Саша отступает полшага, чтобы Вероника могла сесть. Хочется что-то добавить – «ещё увидимся» или «это была хорошая прогулка», – но он только кивает и делает мысленную фотографию: белая футболка, окно такси, в лобовом стекле отражаются окна.

– Пока, – улыбается Вероника, открывая дверь.

Лена машет рукой «отчитайся, как доедешь», достает ключи и произносит:

– Пока. Приятно было пообщаться.

Такси отъезжает мягко, Банка смотрит на Сашу и спрашивает:

– Ты рассказал про портрет?

– Нет, и ты не говори.

– Почему? Не понравился?

– Банка, ты че? Набросок крутой, и это секрет.

– Понял.

Глава 7. Бананы

Вечер после проспекта ещё тёплый, тянется солнцем. Телефон у Вероники вибрирует на подоконнике – Лена.

– Ну? – сразу в гущу. – И как он?

Вероника смотрит в тёмный экран, на котором едва видно её отражение – выдох, прядь на щеке. Она знает, что Банка для Лены… никак, и ей становится неудобно.

– Вроде ничего, – говорит она, будто процеживая.

– В смысле «вроде?» – симпатяга же.

– Как бы… – она тянет, – знаешь, Лен, если не притворяется, а такой, как есть… то нормальный.

– Нормальный – это бесплатный кофе, —фыркает Лена.

Пауза.

– А ты его помнишь по школе? – Вероника закрывает дверь в комнату.

– Помню, но так… поверхностно, как вспышки. Он тогда другой был.

– Да, другой. С короткой стрижкой и худой.

– Точно. Мне дрищи не нравятся, потому не помню. Телефон просил?

– Ага. Был уже – Артур постарался.

– Серьезно?

– Да.

– Прикольно… Ладно, – говорит Лена. – На связи.

Звонок обрывается, комнату снова заполняют домашние звуки: где-то над окном капает кондиционер, сверху соседи топают, будто одомашнили лошадей.

На следующий день телефон у Вероники живёт на коротком поводке. В ванной лежит на полотенце, на кухне – между чашкой и хлебницей, в комнате – рядом на кровати. «Глупость, – говорит себе, – чего я жду?» И всё равно проверяет, как только цепляет край экрана.

К полудню она придумывает ему оправдания («может, занят»), к трем – себе запреты («не думай»). В 15:42 машинально смотрит на часы и криво улыбается: мир снова сделал вид, что подмигнул. Телефон продолжает перекладываться вместе с ней по дому, как маленькая важная вещь, которую нельзя забыть ни в одной комнате.

Первый Ленин звонок – ближе к шести:

– Звонил?

– Нет.

– Ага. Не драматизируй.

Второй – к восьми с копейками:

– Ну?

– Пока нет.

– Ладно. Если наберёт – ты сначала не соглашайся на встречу. Пусть постарается.

«Пусть постарается» обкатывается языком, как выдохшаяся жвачка: вроде правильно, а муторно. Телефон – снова в ладонь. Музыка – тихо, чтобы не пропустить звонок. В окне белеет, как всегда летом, и это беление бесит: где тут «поздно», если ночью светло?

В 22: 18 экран загорается. Номер незнакомый. Сердце зашагивает вперёд.

– Алло, – она берёт трубку слишком быстро.

– Привет, это Саша. Не поздно?

– Нормально, – выравнивает голос.

– Я всё гадал, звонить сегодня или уже завтра, – он усмехается, гласные мягкие. – Замотался, и по дороге не хотелось.

Разговор по касательной: «как день», «что делала», «погода». Рассказывает снова о начальной школе, о Версанне, которая жить не может без кошек. Об этом знают все, но Веронике интересно, и становится светлее, будто белая ночь прибавила полтона. Где-то внутри этой беседы она не замечает, как сдвинулась с края кровати и сползла на пол. Сидит, скрестив ноги, телефон зажат плечом. На полу прохладней и стабильней – как на земле после долгого перелета.

В дверь комнаты тихо стучат; не дожидаясь ответа, мама приоткрывает. Останавливается на пороге: взрослая дочь сидит на полу, сосредоточена и светится.

– Понятно… – говорит она и аккуратно закрывает дверь.

– Это кто? – спрашивает Саша, когда голос ловится в микрофон.

– Мама.

Они продолжают, время замирает: за окном кто-то выкручивает газ, протяжно сигналит, но рядом с Вероникой ничего этого нет. Наконец, он спрашивает:

– Слушай, давай завтра встретимся?

– Во сколько?

– В шесть, возле танка.

– Хорошо, – быстро соглашаясь, Вероника вспоминает про «пусть постарается», которое успело унестись к Марсу и там запылиться и, улыбаясь, проговаривает про себя: «в сериалах в этом месте звучит фраза – «какая же я глупая», но то сериалы, а то я».

Когда линия тихо щёлкает, она ещё немного сидит на полу, ладонь тёплая от пластика, будто в телефоне осталось чужое дыхание. Потом поднимается, идёт на кухню, ощущая лёгкость и нежный вкус мяты.

Мама сидит за столом, очки на кончике носа, телефон подсвечивает лицо. Поднимает взгляд:

– Стас?

– Это не Стас, – спокойно.

– Молодец. Люблю тебя, – мама встаёт, обнимает и целует в макушку, задерживаясь на секунду, как в детстве, когда собирала в детский сад.

Они наливают свежий чай. За окном белеет ночь, улица наполняется ревом – но не злым, а праздничным: мимо проносятся байкеры, из-под шлемов летит смех. Вероника подходит к окну; по тротуару идёт компания в полотенцах – видно, с пляжа. Один, с мокрыми волосами, в сланцах и черных «боксерах», задирает подбородок и орёт в сторону:

– Эрке-ен, дай выпечку!

Следующий день пролетает словно ему подкрутили скорость.

Шагая по тротуару к танку, Вероника видит его издалека – густая шевелюра, улыбка, вместо цветов в руках бананы.

Подойдя вплотную, слышит:

– Привет. Угощайся.

– Привет, – отвечает она, улыбаясь.

Если сорокалетние берут руку, опасаясь потерять, тридцатилетние с любовью, то он взял ее ладонь, так, как это доступно только двадцатилетним – с восторгом и трепетом, и она почувствовала это. «Бананы тоже ничего, вкусные».

Глава 8. Дневник Вероники

(о свиданиях – чтобы не перепутать и помнить детали)

1. Про тротуар.

С первого же дня он переставляет меня внутрь тротуара, сам – к проезжей части. Переходим улицу – повторяет. Никаких слов про «безопасность», он делает это на автомате. Ставлю лайк.

2. Про «как с другими».

Дергая за рукав, молодая мама сквозь зубы ругает сына за то, что он не может идти быстрее. Вспоминаю фразу своей мамы: «Смотри, как человек общается с другими, а не с тобой. В любви все – хамелеоны». Замечаю в тот же день: дверь для коляски он придержал, на кассе поздоровался. Но когда старушка спускалась с пригорка, руки не подал. Спрашиваю – отвечает: «Там внизу ее дед ждал, не тот случай». Без лайка.

3. Про Лермонтова.

Впереди по тротуару – девушка на каблуках. Он выдает что-то про походку, вычурно и красиво. Я удивляюсь и готова закипеть. Он спокойно: «Это Лермонтов. Герой нашего времени», – и смеется. Не верю. Садимся на скамейку – гуглим. Точно – Лермонтов. Оканчивается «… ускользающее от определения, но понятное взору». Забавно. Надо перечитать.

4. Про «поколение и время».

Спорим на скамейке про «папика и девушку»: возможны ли там отношения и счастье? Я – за «если всем ок, и все взрослые». Он улыбается: «Погода по календарю – события по времени. Жить своим поколением и делать всё вовремя», – у деда услышал. Не договорились, но фраза прилипла.

5. Про спокойствие.

Сидим в парке. На соседней лавочке пьяная компания, один машет здоровенными руками, вертится. Напряглась. Спрашиваю: «Ты сможешь…». Он смеется: «Не волнуйся». Пересадил меня, посмотрел в сторону выхода. Пока не утащила его, так и сидел спокойно. Спустя пару шагов выдохнула и спросила. Отвечает: «Вытанцовывал прикольно».

6. Про «ни для чего не нужен».

Пьем кофе. Он бросает: «Человек ни для чего не нужен. Мы просто потребляем то, что нам досталось». Я вздрагиваю: «А твои мечты – это что?»

– Мечты, как потребление, – держит кофе во рту, надувая щеки, будто сам себе возражает.

Через паузу добавляет уже мягче:

– Ладно. Пусть человек не нужен, но нуждается – в другом человеке.

Так меня устраивает.

7. Про работу и «чёрта».

Говорим о будущем. Он хочет в консалтинг: «Кто пошёл в консалтинг – настоящий чёрт (в хорошем смысле)». И ещё: «Думаю, стоит ли совать голову туда, куда не пройдёт остальное». Слышу не браваду – любопытство и нежелание быть «как все». Шучу, что чертёнку к лицу футболка с потрепанным принтом «Hacked». Он смеётся.

8. Про «учиться у человека».

Вечером, уже на ходу, мы видим, как промышленные альпинисты, спустившись на тросах, моют окна. Он цитирует однокурсника: «Плох тот человек, у которого нечему поучиться». И продолжает, рисуя пальцем в воздухе ступеньки: «В отношениях выбирай того, с кем будешь развиваться. Это здоровый эгоизм – брать лучшее и отдавать свои навыки». Я усмехаюсь: «У вас технический вуз или философский?» Мы смеёмся, а мысль садится глубоко. Дома думаю: что я могу дать? И чему у меня можно научиться? Надо у мамы спросить. Тревожный лайк.

9. У нас появилась своя игра: «Веришь». Он берет два кофе – себе без сахара и мне сладкий. Поднимает стакан: «Сладкий. Веришь мне?». Нужно ответить: «Как я тебе» значит «да», если «нет» – закрыть глаза. Ничья, но я сбилась со счета.

10. Мы стоим на Чернышевского, смотрим на воду, на брызги фонтана. Я скрестила руки. Он обнял сзади, тепло и нежно. Я ощущаю, как ускоряется мое сердце. Он молчит. Мне неловко, но в его молчании – улыбка, я чувствую ее спиной.

11. Про «я погружаюсь».

После всех наших прогулок, цитат и планов с чертёнком пишу честно, без кружева: в моем дыхании тишина и нежный вкус мяты.

Глава 9. Соль и сахар

На кухне пахнет чаем и тостами. Тостер щёлкает «готово», масло тает на хрустящей корке, оставляя блестящую дорожку. Я сажусь на стул и спрашиваю:

– Мам, что во мне особенного? И чему я могу научить другого человека?

Мама откладывает нож, глядит внимательно – не строго, а так, будто на картине ищет подпись автора.

– Совесть, – говорит. – Принципы. И чувство юмора. Этого уже очень много.

Мы слушаем, как в чайнике шипит пар. Она пододвигает ко мне кружку.

– Вообще, это к чему? Кто интересуется?

– Я. И… один человек. У него теория: «плох тот, у кого нечему поучиться; выбирать нужно того, с кем развиваешься».