Дорога домой

«Это какая-то хрень», – сказал Валерка, задумчиво разглядывая препода по философии, который расхаживает где-то далеко внизу вдоль черной доски, а мы сидим на самом последнем ряду, сюда удобно заходить. Аудитория амфитеатром, входить можно с первого и со второго этажа, человек на 100 не меньше, но никогда больше 10-15 не набиралось хотя поток наш – это три группы примерно по 20 человек. Философия шла первой парой в понедельник. Это же после выходных! Но Валерка ходил на все лекции. Иногда и я присоединялся.

Препод низенький, щупленький мужичок, в каком-то старом пиджачишке… лысый ото лба до затылка и вокруг всклоченные волосы. Посмеивались над его видом, особенно лысине доставалось, знал бы тогда, что сам такую же «шевелюру» приобрету, ну не совсем такую же, но лысина! Это какое-то унижение мужского достоинства! Однажды, совершенно неожиданно, вдруг узнаёшь, что она у тебя уже есть!

«Папа, папа, а у тебя здесь мало волосиков! – радостно кричит дочка, сидя на моих плечах, и шлёпает как раз по этой лысине, и взъерошивает волосы вокруг. – А здесь во сколько!». У меня день рождения, много гостей, некоторых только раз в году и вижу, родственники, и мне почему-то неловко… Пытаюсь пошутить, но как-то невесело получилось, и… «А где у нас конфеты и сладости?!

фальшиво-задорно говорю я. – А вон в той комнате!»

и стремительно ухожу туда.

Препод-философ лысый за все мои посещения его лекций, как помню, может только один раз или два посмотрел в сторону аудитории, так и ходил туда-сюда от кафедры возле окна до входной двери, останавливался внезапно и замолкал, народ первое время отвлекался от своих занятий и с недоумением следил за его поведением… Препод иногда замирал на мгновение, как пропадал куда-то… а потом вдруг выныривал, взмахивая руками и произносил что-нибудь такое: «Но мы разумные, думающие люди, должны понимать, что это всего лишь…»

Вот это «мы разумные, думающие», почему-то запомнилось, а вот что должны понимать как-то и не вспомнилось ни разу.

И вообще он мне казался каким-то «тухлым», как бы уже не свежим что ли.

Но однажды, как раз перед 9 мая, он в начале лекции снял свой пиджак и аккуратно повесил его на спинку стула, потом вытащил из портфеля другой пиджак, чёрный мятый, надел его, молча постоял, а потом начал лекцию, и мы увидели на пиджаке медальки и… звезду героя…

Какой войны?

«Какая разница, герой всегда найдёт свою войну», – сказал Валерка, глядя на препода, который стоял в три четверти оборота к аудитории.

«Смерть скрывает от нас вечность, маскируя (подменяя) её понятием времени…» Тихо, как самому себе сказал препод и посмотрел на немногочисленных слушателей.

И не отводя взгляда, добавил:

«Ужас смерти преследует нас от рождения и является источником энергии религии, философии и жизни».

Препод немного помолчал и продолжил…

«Никто не сможет отнять у меня мою смерть как ничто не сможет изменить наше бытие к смерти».

«Мы не победили её в этой войне», – сказал он после паузы.

Он смотрел в нашу сторону, но видел ли он нас? Все замерли в ожидании продолжения… пауза затянулась, но препод молча развернулся в сторону кафедры и стула с пиджаком, снял пиджак со звездой, запихал его в портфель, одел пиджак, в котором пришёл и покинул аудиторию, не сказав ни слова.

«Экзистенциализм как высшая стадия материализма, прокомментировал Валерка… – Ну что ж, философская пара неожиданно подарила нам свободное время, которое мы сможем с гораздо большей пользой использовать по своему усмотрению».

И мы отправились в кино. Дневной сеанс.

Нам достался «Одинокий голос человека». Режиссёр А. Сокуров.

Посмотрели.

Я тогда сказал, что кино Сокурова всё в каких-то намёках, недосказанностях, что и притягивает внимание, на Тарковского похоже, как бы одна стилистика…

– Ну, да, ну, да, но у Тарковского исповедь, а у Сокурова твоего проповедь.

– И что?

– Исповедь от бога, а проповедь от ума!

– И что?

– И ничего! Нового ничего в проповеди нет… Бла-бла- бла, бла-бла-бла, бла-бла-бла! Перепевы перепевов…

– Типа: «Те же яйца, вид сбоку»?

– Вот именно! В проповеди нет харизмы!

– Какой?

– Да никакой!

– А должна быть?

– Нет!

– Ну, нет и нет, и что такого?

– Если от ума – это просто ремесло, иногда очень хорошее, а творчество это не от ума, это когда ты вглядываешься в абсолютную неизвестность! «Поэзия – вся езда в незнаемое»! Помнишь Владимира Владимировича? А «Езда в незнаемое» – только тогда когда у ездока есть харизма! Что в переводе с греческого – дар свыше, то есть от богов!

Вот ведь как задвинул!

Кстати про ум! Когда ум появляется? Как ты родился, так ум и появился?

Вот бы вспомнить какие у меня были мысли после «выхода на поверхность из тех ворот»? Ведь мысли – это когда ум уже есть?

Ага!

Мысли!

А это что?

Слышал-читал, что человек может вспомнить прохождение по перинатальным, то есть родовым путям.

Тесно!

Наверное, больно?

От того и кричал!

А кричал?

Мамы уже нет, не спросить.

Но вот то, что с ней спокойно, тепло, радостно… осталось!

Ведь это и есть любовь?

Любовь?

Бегство от одиночества!

Так препод на лекции сказал, а потом вдруг засмеялся и процитировал «старика нашего строгого Эммануила»…

«Брак – это контракт, позволяющий супругам пользоваться гениталиями друг друга».

И добавил: «Никогда не забывайте об этом»!

Блинн!

Почему я этого не вспомнил, когда заключал свой первый контракт в прекрасном дворце…который когда-то принадлежал кому-то из Великих князей… да и при последующих контрактах не вспомнил, и уж ох как пригодилось бы!

Почаще надо было лекции посещать …

Кто-то в коридор вышел. Тёмная фигура со спины.

Из коридора слышен голос: «Сантехник так и не пришел сегодня».

Темно, ничего не видно, поворачиваюсь к Валерке. Он смотрит в глубину коридора, молча кивает головой.

Кто сказал, кому Валерка кивнул? Мы о чём-то разговариваем?

Валерка говорит тихо, не смотрит на меня, помешивает чай, но не пьёт. Иногда вскинет голову, посмотрит на меня, но видит ли? А я что-то отвечаю, поддакиваю… то есть, поддерживаю его монолог, но не вникаю, просто слушаю, как голос звучит.

И странное дело совершенно чётко понимаю, о чём он говорит.

Магия общения не словами. Впервые ещё в институте. Готовимся к экзаменам.

Каждый читает своё.

Я всегда любил набрать разной не учебниковой литературы и пытаться там найти что-то такое, чего нет в учебниках, особенно рекомендованных при подготовке. А Валерка как раз ровно наоборот – спокойно штудирует именно учебники.

Но у обоих лютая нелюбовь к ведению конспектов. Соответственно и шпаргалки туда же, в «лютую нелюбовь», даже какое-то презрение.

Аристократы!

Ага…

Ну, ладно, Валерка. У него в роду дворяне и разные офицеры флотские, он языки иностранные знает, на французском иногда даже думает, так он говорил мне, а я?

Мама из деревни в Архангельской области, а папа, не то моряк, не то машинист, не то просто еврей.

Сидим напротив друг друга. Он вдруг встаёт и, не спрашивая, хочу ли я, идёт и чай заваривает. «Опять чай?» Он спокойно обернулся ко мне: «А разве не надо?» Надо, но как он понял, что я сейчас чаю захотел горячего, сладкого?

У Валеркиной тётки иногда устраивались «журфиксы», встречи-посиделки-разговорки. Валерка называл их осколками жизни до катастрофы, произнося это слово с иронией на французский манер.

Основное занятие на этих журфиксах почему-то была лепка пельменей. И почему-то только мужики лепили. Если с жёнами или с подругами, то жены или подруги только посуду потом мыли… к разговорам мужским во время лепки не допускались. Естественная ситуация, поскольку мужики в процессе кухонно-кулинарного творчества выпивали понемногу в основном во-о-дочку… Ну как даме можно предложить: «Тяпнуть по 6 капель чистейшего как детская слеза напитка»?

Говорили-говорили… говорили обо всём. Новости, анекдоты, рассуждения…

О смысле жизни и всего сущего!

Но это если водки хватало и не надо куда-то бежать за добавкой.

Аристократии уже нет, но интеллигенция осталась…

«Философы и философия на кухне»… Журфиксанты. Это уже я их так определил. Присутствовал пару-тройку раз на правах друга племянника хозяйки.

– Ну, хорошо, вот ты, Яша, скажи нам – в чём твои проблемы как еврея и в чём проблемы вообще у евреев?

– Мои? Я не еврей! с чего это вы решили, что я еврей?

– А как же! Академик, лауреат. Нос большой!

– Нос для Шнобелевской, давно мечтаю! А собственно, вот когда вы говорите: «Евреи» – это что означает? Еврей – это всего лишь иудей, то есть это религия, а не национальность, да и вообще, еврей – это социальная роль.

– Да-а? Вот потому ты и еврей.

– Почему это я еврей?

– Потому что Яша.

– Бьют по морде, – засмеялся Яша, – а она у меня типично чухонская, по паспорту я Иаков, а мог быть Яако на финно-угорский лад.

Пельмени слеплены, сварены и съедены, водка почти вся выпита, журфиксанты шутят, смеются, такой не злобный, но подколистый трёп.

Я помню, насторожился. Про евреев почему-то интересно было.

А Яша, вдруг завёлся: «Вы это серьёзно? Вы это про что? Опять про особую роль евреев в катастрофе?

– Конечно, очень серьёзно, выскочили из-за черты осёдлости и оседлали великую державу!

– Да, вот так, жиды проклятые, и оседлали…

– А ещё они Господа нашего Иисуса Христа расхристали…

– Раскрестали.

– Да, раскрестили.

– Ну, что, ребята? По шесть капель за нашего раскрестанного?

– Да, за нашего Бога распятого!

– Вот взяли дураки и распяли, а могли бы не распинать, и спаслись бы от многовекового преследования, могли простого разбойника распнуть…

– Так он же сам еврей!

– Кто?

– Да бог наш!

– А вот интересная тема: «Имеет ли бог национальность, например эфиопскую»?

– Ну, да! Еврейскую он уже имеет!

– А вот евреи его и распнули, а не стали бы распинать то и жили бы припеваючи, и никакого холокоста и погромов.

– А что, могли и два?

– Что два?

– Пнуть…

– Да они могли! Они даже детей едят.

– Не едят, а пьют кровь христианских младенцев.

– Так и первые христиане кровью младенцев причащались! Так римляне говорили…

– Евреи не пьют, а собирают кровь в сосуды и используют в обрядах жертвоприношения.

– Ага, а Иоанн Васильевич Грозный, сжёг, четвертовал, задушил, обезглавил и утопил всех бояр и попов в Новгороде, Твери, Торжке и Пскове вместе с их жёнами и детьми.

– А жиды причём?

– Да не причём.

– Вот-вот! Бей жидов спасай Россию!

– Это просто такой клапан, вот если бы Иоанн Васильевич знал бы о нём, то тысячи русских лучших людей не погибли бы, и катастрофы не произошло бы, поскольку, когда что-то, где-то происходит, то надо просто открыть такой клапан и спустить напряжение от возмущения, – тем самым спасти себя и свою страну от саморазрушения.

– Да громили их, и перед самой катастрофой, а что толку?

– Поздно! Надо было ещё при Иване громить!

– Да тогда и евреев-то столько не было, чтобы погромы устраивать.

– Вот именно! Нашёл бы хоть одного и…

– Плохо искал.

– Евреи всегда, везде были, даже по Великому шелковому пути караваны они водили, а совсем даже не китайцы!

– А Иван Васильевич их вообще не искал.

– Евреев не искал, но была ересь жидовствующих, вот её царь Иван и искоренял, а про евреев и их роль и положение в истории человечества тогда ещё никто толком не знал и даже не подозревал!

– Белого!

– Что значит: «Белого»?

– Пойду-ка я белого покормлю?

–.Куда-куда?

–.В туалет.

–.Евреи везде были и есть, даже в чёрной Африке.

–.Вот же удивил!

–.А что про Ивана Васильевича?

–.Боже мой! Что за чушь вы здесь произносите…

–.Чушь, не чушь, но пером написано и топором не вырубишь!

–.Надо было евреев найти и распять…

–.Сколько-сколько?

–.Раз пять!

–.Правильно! Может и катастрофы бы не произошло.

–.Бы-бы-бы, кабы-бы-бы-бы…

–.Так это же, сколько веков обратно!

–.Три с половиной! Россия уже тогда болела…

–.Болела-болела и померла.

–.Россия жива, но болезнь хроническая.

–.Аминь!

–.А потому предлагаю просто всем немедленно выпить по 6 капель…

–.За выздоровление?

–.Нет. Пустить слезу.

–.Давай! Пусть катится слеза… А за что?

–.Как «За что?» За вечную память и упокой невинно загубленных…

–.Евреев?

–.И за их души тоже.

–.Ну, вы и придурки, весельчаки…

–.Хорошо, что не висельчаки… Наливай!

Так вот и трепались-веселились… журфиксанты, академики придурковатые…

Говорят, что иногда на пороге смерти вся жизнь может пройти перед внутренним взором как кино. Вроде мгновение – это просто мгновение, которое даже никакой длительности временной не имеет, но в это мгновение абсолютно всё до самых мельчайших деталей события жизни являются тебе в максимальной полноте и ясности и никакого времени как некой последовательности, просто всё сразу без слов и букв…

Ни звука, ни титров.

Но всё абсолютно ясно и понятно!

Валеркин голос возвращает меня на кухню из потока воспоминаний и размышлений.

Это просто твоё разделяющее внимание остановилось.

«А о чём говорили?» – пытаюсь вспомнить.

–.Ум! Ум застыл, перестал разделять всё на формы…

–.Как это раз-де-лять, что?

Что разделить невозможно, но мы делим, причём причудливо… в соответствии с собственными при-чудами.

«Жить при чуде! Мама, папа, облака, кошка мяукает, трётся о мою руку и мурлычет песню… Но облака тают, затихает песня, морщины режут лицо, и внуки в дверь стучат…»

Жизнь – нечто

Смерть – ничто

Одна буква разницы

Одно мгновение

Всего лишь знак

В чьей-то памяти....

… как след от стакана

На белой скатерти

Вижу Валерку, но не слышу о чём он говорит… или молчит.

Куда-то опять исчезаю из кухни и…

«Даже одно чьё-то касание плечом оставляет след и тем самым влияет на то, кто ты есть…»

Да уж!

У Валерки друган в Москве. И Валерка говорит: «Надо в Москву, на главное кладбище страны ехать! Вальпургиева ночь скоро!»

Вот зачем?

«Да как зачем?! Трещина между мирами откроется! В эту трещину нырнуть можно и смерть встретить не умирая. Но кладбище особое должно быть! Ведь встреча особая»!

И вдруг ярко вспыхнуло…

Могила, яма с ровными краями, глина, на дне вода тёмная, листья жёлтые плавают, наверное, с осины… вот она совсем рядом.

Огромная, ветвистая, совсем не такая как обычно – тоненький ствол и веточки аккуратные во все стороны – ветер подул, листья шелестят… полетели-полетели-полетели!

Дует! С той стороны, из могилы! Холод из другого мира, из другого страшного пространства… Два мужика опершись ногами на края ямы, ловко опускают гроб с телом… Гоши, моего друга с детских лет.

Ещё недавно мы сидели на открытой террасе, закутавшись в одеяла, он, который сейчас в гробу, читал Вальпургиеву ночь Майринга… сцена преображения Зрцадло…

«…Имя Константин странно подействовало на незнакомца. Сильная дрожь стала пробегать по телу с головы до пят, одновременно выражение его лица менялось с молниеносной быстротой – словно каким-то непостижимым образом, абсолютно владея всеми своими лицевыми мускулами, он гримасничал перед невидимым зеркалом; казалось, кости носа, челюсти и подбородка стали вдруг мягкими и податливыми. Выражение только что высокомерно взиравшей маски египетского фараона постепенно обретало, пробегая целую шкалу удивительных фаз, безусловное подобие с фамильным типом Эльзенвангеров.

И уже через минуту эта последняя личина настолько закрепилась на физиономии лунатика, что присутствующие, к своему величайшему изумлению, увидели перед собой совершенно другого человека…»

Гоша отложил книгу на колени и, глядя куда-то, мимо меня, за пределы веранды, что-то сказал тихо… я не расслышал, хотел попросить повторить, но в этот же момент возникли слова, но прежде слов я ощутил… какое-то движение, как ветерок промозглый пронёсся откуда-то и я ни о чём не спросил.

Терраса небольшая, просто балкон под крышей дома, в котором из чердака оборудована комнатка с косыми стенками, на балконе только два стула и небольшой самодельный столик, между ними.

Гоша взял книгу, некоторое время читал, молча, потом вслух тихим голосом…

«Пойдёмте! Ну, пойдёмте же! Разве не видите – это не постоялый двор! Она подошла к лунатику и взяла его за руку. Он безропотно пошёл за нею к дверям. Сходство с покойным бароном Богумилом окончательно покинуло его лицо, фигура снова казалась выше и стройнее, по- ходка уверенней, постепенно возвращалось сознание, хотя он по-прежнему не замечал присутствующих. Как под гипнозом, совершенно не воспринимал внешний мир. Однако высокомерное выражение египетского фараона тоже куда-то исчезло. Остался только «актёр», но какой актёр! Маска из плоти и крови, каждое мгновение готовая к новому, никому не ведомому превращению, – маска, достойная самой смерти, пожелай она незаметно смешаться со своими жертвами, «лик существа»…

Маски! Вот оно! Мы носим маски! Мы скрываем своё лицо! Я! Я скрываю! Я не знаю своего настоящего лица! Но я знаю множество других, которые постоянно меняю и каждую выдаю за своё настоящее…

«Я хороший мальчик», я всё правильно делаю, я всем нравлюсь, я стараюсь «творить добро», я, вообще-то, не глупый, конечно, «звёзд с неба не хватаю», поскольку понимаю, что таким не просто приходится, хотя звёзды манят… Я спортивный, бегать не люблю, но по скалам лазаю и делаю это ловко, хорошо играю в футбол… вратарём, читаю мудрые книжки, например «Игру в бисер», правда с трудом понимаю или даже вовсе не понимаю зачем? Зачем это читаю? Ещё я старательно прочитал «Преступление и наказание», но это мучение! Читал, что прочел, отторгало, но на вопрос: «Достоевского читал?» ответ должен быть «А как же»! Как само-собой разумеющееся. Один взгляд на толстенный том «Войны и мира» приводил в ступор, впрочем, как и «Мёртвые души», но вот совершенно случайно прочитанные «Старосветские помещики» вызвали… даже заплакал, когда про смерть Пульхерии Ивановны прочитал. Но про это никогда и никому ни слова!

Я смотрю на Валерку, Валерка просто пьёт чай. Молчим.

Только что захлопнулась входная дверь. Тихо.

Инга ушла… – говорит Валерка.

«Жена»?

Но не спрашиваю.

Молчание затянулось, и я мыслями снова «улетел» на ту террасу – маленький балкон под крышей…

В детстве мы весело катались с горки, которую каждую зиму строили во дворе нашего дома. Катались кто как, и кто на чём – ледянки, картонки, просто на попе, а однажды Гоша пришёл с алюминиевыми санками со спинкой и… промчался вниз с большой скоростью прямо в ограждение, до которого никто никогда не докатывался…

Гоша ударился, некоторое время неподвижно лежал, а когда мы подбежали, попытался встать, но упал…

Потом я долго, может даже несколько лет, его не видел, а когда встретились… у Гоши был горб.

Много лет спустя он сказал, что очень благодарен той горке, санкам и горбу, который у него появился…

А я…

Я любил приезжать к нему в тот дом в старинной ингерманландской деревне Кавголово, куда его семья переехала после падения Гоши на горке. В городе они все в одной комнате в коммуналке жили, а здесь просторнее, дом большой и каждому по комнате…

После падения у Гоши развился сколиоз.

Было больно лежать, ходить, сидеть, таблетки не помогали, заснуть не удавалось, от этого долго жил в каком-то полузабытье, особенно тяжело стало, когда пришлось носить корсет!

В школе издевались… девчонки губы кривили…

Но потом в последнем классе один врач после осмотра и неожиданно вырвавшихся слов об отчаянье, спокойно сказал: «Прими эту боль, у тебя другого пути нет».

И, о чудо! Боль отступила… Но горб остался.

«А почему ты благодарен этим страданиям?» – спросил я его.

«Стал много читать, много думать, мне много чего надо было делать, чтобы преодолеть эти страдания…»

Я приезжал, мы разговаривали, читали книги, иногда вслух, вот как в тот вечер…

Дом на горе, с высоты террасы видны крыши других домов среди деревьев… и там далеко, почти на границе неба и земли, озеро…

Я не знакомил их, Гошу и Валерку, и никогда не рассказывал друг о друге, но они как-то всё время пересекались в моей судьбе как взаимное дополнение.

И вот, спустя неделю или две после чтения «Вальпургиевой ночи», мы мчимся с Валеркой в Москву на Красную площадь, встретить там ту самую ночь, а главное! увидеть, как души усопших отправляются на лысую гору…

–.Почему на площадь? – спросил я Валерку.

–.Там освещение хорошее, всё должно быть видно. Заодно с друганом давним встретиться.

И вот мы в Москве, встреча на метро Боровицкая… Почему? Ведь к площади есть станции поближе, но не наше дело, Боровицкая, значит Боровицкая, встречаемся. Лёха Хохлов, друган Валеркин, мужик солидных размеров, посмотрел на нас, хмыкнул что-то типа: «Привет, за мной, быстро!» И мы, согласно команде, шагаем, еле поспевая за этим бодрым мужиком. Через минут десять он внезапно останавливается, замирает на мгновение и резко разворачивается на 180 градусов.