Стихотворения Я. П. Полонского как педагогический материал

И проснулись боги.И богини с ложаПоднялись, пугливымКриком мир тревожа.

Самое страдание Прометея имеет значение для мира.

Ярче будет скорбныйОбраз мой светиться,С криком дальше будетМысль моя носиться…

Но что же служит основой труда, страдания, славы Прометея? Это то высочайшее нравственное начало, которое сближает его с христианством, любовь к людям. Вера в окончательную победу этого начала над всеми другими в человеческом обществе гармонически замыкает стихотворение Полонского; Прометей говорит:

Ведь то, что я создалЛюбовью моейСильнее железныхКогтей и цепей!..

Поэтический талант, с которым мы теперь знакомимся, очень разнообразен, по тому, что он жизнен, а где жизнь, там и разновидность, и движение. И потому читатели да не посетуют на меня за то, что я перескочу от Титана к кузнечику.

Полонский, как я сказал выше, любит аллегории: вспомним «Кукол», юмористическую поэму «Собаки», «Ночь в Летнем саду», не говоря уже о мелких стихотворениях, как «Фрина», и басня «Костыль и тросточка».

«Кузнечик-музыкант» это – художественная сказка, написанная спокойным размером (6-стопный хорей), очень изящная, местами очень поэтичная, иногда натянутая, потому что на 29 страницах выдержать аллегорический тон – мудрено. Эта сказка входила в сборники и вероятно, достаточно известна и взрослым, и детям. На сколько мне удавалось замечать, дети ее не оценивают, да она и не для них. Действительно, детский ум, который любит фантастическое, который мирится даже с нелепостью, вообще мало склонен к аллегории. Дети, которые пробуют сочинять, никогда не пишут ни притч, ни басен, а в хороших баснях их увлекает обыкновенно комизм, а не самая аллегория; а в особенности, если аллегория не вполне художественна или слишком затейлива. Мы поймем, конечно, отчего кузнечик – идеалист, а сверчок – нахал, но ребенок не догадается, а если и поймет, то это его не займет и мало чему научит. Я думаю также, что аллегория не должна быть слишком затейлива.

Например, муха сидящая на рогах у вола понятна всякому – это аллегория законная, моська, лающая на слона – тоже. Но где критерий художественной правды в такой аллегории?

Божья коровка всех перепугала:От восторга ныла-ныла и упалаВ обморок… Спасибо муравей с шнуровкойПод жилетом модным – малый очень ловкойДал ей спирт понюхать в маленьком флаконе.

Декорация, как бы ни была она красива, скоро прискучит человеку, если среди нее не разыгрывается интересной сцены, которая нас трогает, волнует или смешит, которая заставляет нас думать. Так и это сильное преобладание декоративного, внешнего элемента утомляет нас в поэзии. Это все относится, конечно, к эпосу, к Гомеру, например, или нашим былинам. Седлание коня Ильи Муромца, приготовление Ахиллова щита – это не декорации, не мелочи, это существенное в народном миросозерцании. А припомним рядом с этим скучнейшие описания Теккерея, или несносные детальные перечни Зола или Гонкуров. Это применимо до некоторой степени и к «Кузнечику-музыканту». Декоративная часть в нем не в меру «возводится в перл создания». Но зато все те места, где идеалист-кузнечик оберегает свое чувство, молчаливо поклоняясь, где он, слабый и благородный, рвется защитить свою идеальную, прекрасную, любимую бабочку, – они берут читателя за сердце. Конец, VII глава – прелестна: она одушевлена таким теплым чувством. Мы совершенно забываем об остроумных аллегориях и совершенно неподходящая, даже неаллегорическая

Крупная слезинка, котораяКак алмаз блестела около ресницы у бабочки, —нас трогает.

Гораздо менее «Кузнечика-Музыканта» нравится мне юмористическая поэма «Собаки». Я бы совсем не давал ее в школе. Это вещь не вполне ясная. Местами в ней есть полемические намеки, будто. Местами это жанр, в фламандском вкусе.

«Куклы» – это уже совершенная и несомненная аллегория. В новейшее время Щедрин превосходно в одной из своих 23-х сказок воспользовался мотивом «Кукол» («Игрушечного дела людишки»). У него это сказка-сатира. «Кукла» это – доведенная до абсурда типическая сторона человеческой личности. Но у Полонского дело поставлено несколько иначе. Аллегория у него распространяется на мелочи, и куклы перестают напоминать типы, внешность преобладает над характерностью.

Впрочем я должен сделать это замечание только мимоходом. «Куклы», а в особенности рассказы про доктора, про влюбленность куклы, совершенно чужды материалу воспитательному, а следственно и моему разбору.

Басня «Костыль и Тросточка» хорошая басня, немножко длинная, но умная и, как это свойственно Полонскому, серьезно остроумная по-немецки. Она во вкусе Дмитриева.

У нашего маститого поэта есть вещи и специально детские, для детей написанные, кроме «Елки». Это – «Лесные чары» (сцены для детского театра), милые и эффектные. Особенно поэтичны хоры русалок. Жаль только, что практически, на детском театре, это вещь неосуществимая. Конец – немножко неудачный, в особенности резонированье Нади:

Это был не сон…Нет, это было наважденьеОт суеверия мы страху поддались —И потеряли всякий страх, когдаОчаровала нас неведомая сила…И не раздайся благовеста – мыПопадали бы в омут и тогда…Помилуй, Господи!..

Мне кажется, что такое разрешение чар в наваждение не педагогично вовсе. Раз автор пишет для детей, он должен принимать в расчет наклонность детей, более верить, чем критиковать и сомневаться и не вводить миленьких читателей в большое недоумие с наваждением.

«Мишенька» – славная вещь. Мишенька – это обученный, ручной медведь. Однажды его вожак под хмельком принялся рассуждать с своим воспитанником и отпускать его на прогулку.

Мишенька мой не был глуп,И когда снималиЦепь с него, стоял как пень,Чуть глаза, мигали.

Радость Мишеньки в родной дебри, на свободе, производит светлое, приятное чувство. Мы так рады видеть Мишеньку свободным гражданином леса, что нам не жаль даже, когда он ударом лапы свалил своего бывшего вожака. На стороне Мишеньки все наши симпатии, потому что он борется за свою самостоятельность.

Такова художественная сила поэта, что и медведь кажется нам симпатичнее человека, когда его желание законно, а стремления вожака корыстны и несправедливы. «Мишенька» Полонского написан задушевно и просто, в нем нет никаких сатирических, мимоходных целей. И потому он в педагогическом отношении кажется нам ценнее некрасовского «Топтыгина».

Мы кончили с первою частью нашего разбора. В следующей статье я постараюсь охарактеризовать язык и склад поэзии Полонского, – вопрос первой важности для школы, и дать нисколько общих выводов из частных этих руководящих замечаний. А теперь, покуда, и сказанного, я думаю, достаточно, чтобы от души поблагодарить маститого нашего поэта, одного из немногих

Хранителей огня на алтаре

от лица русской школы, в которую он сделал богатый вклад навеки.

II

Стихотворения Я. П. Полонского

Когда поэтические произведения попадают в школьный обиход, их не только читают – их изучают. Изучить произведение в школе, конечно, нельзя, в той мере или в той форме даже, как это сделает глубокомысленный критик; школа изучает поэта со своими педагогическими целями: она ищет научиться, извлечь себе полезную пищу. В поэзии изучается содержание, изучается и форма. Часто (в словесности вообще, а в поэзии особенно), эти две стороны так тесно соединены между собою, что их изучение идет рука об руку; иногда пути расходятся. Мне хочется посвятить эти несколько страниц на изучение поэтической (формы произведений Полонского).

Как давно люди говорят о поэтической форме, о живописности, гармонии, красоте, пластичности поэтических созданий, и как произвольны до сих пор в большинстве случаев эти суждения, и Пиитики, теории изящной словесности, просто теории поэзии, и модные Поэтики, кто не брался за вопрос о поэтической форме? Но до сих пор мы, русские, по крайней мере, не имеем ничего, кроме фраз или а priоr'ных суждений о форме нашей поэзии. У нас нет ни словарей отдельных поэтов (попытки были сделаны для Державина и Крылова), ни синонимик, ни даже свода данных сравнений, метафор, эпитетов у отдельных поэтов. Мои беглые наброски не могут, конечно, иметь ни малейшей претензии решать этих вопросов теоретически, да и по отношению к изучаемому поэту я думаю ограничиться лишь известным, уже намеченным циклом произведений, рассматривая их с точки зрения главным образом педагогической. Изучать форму поэтического произведения полезно, мне кажется, с трех сторон: 1) со стороны живописной – сюда должно войти рассмотрение всей обширной области сравнений, характеристик (в слове) и поэтических сочетаний; 2) со стороны музыкальной – здесь рассматриваются преимущественно метры; 3) со стороны собственно языка – т. е. новых слов, любимых слов, особенно смысла в словах, барбаримов, архаизмов, а также особенностей грамматического строя. Замечания мои должны касаться всех трех сторон, но особенно первой – в нашей, вообще, мало музыкальной поэзии она выдвигается на первый план.

Поэзия всегда существенно отличалась от прозы преобладанием метафоры (в разнообразных ее видах) в языках. Предметы, лишенные души и жизни, изображались в ней живыми, отвлеченные – осязательными. Наша обыденная речь, которая, особенно у простолюдинов, несравненно ближе к поэзии, чем к прозе, служит тому примером. Мы говорим день прошел, время пролетело, стон стоит, злая тоска, хотя все это выражения совершенно неточные и логически неправильные. К многим метафорам мы так привыкли, что их не замечаем, и лишь некоторый анализ может убедить нас, что во фразе: стоит прекрасная погода, заключается такая же метафора, как во фразе: кудрявый лес задремал на солнце. Мне представляется полезным, чтобы дети постоянно при анализе поэтических пьес отличали метафоры от логически точных выражений и среди метафор различали бы более употребительные и менее употребительные. Это, во-первых, может содействовать выработке точной речи, а во-вторых – пониманию оттенков в употребительных выражениях. Если мы вглядимся попристальнее в различные оттенки поэтической речи, то заметим, что ее живописность является результатом трех форм душевной работы: сравнения, анализа и синтеза. Сравнение кристаллизуется в метафору, является в полной двучленной форме, разрастается в параллелизм и аллегорию, оно принимает оттенки отрицательности, гиперболы, иронии и разнообразные виды контраста. Анализ свойств предмета или явления дает в результате такую черту, которая оказывается в воображении поэта наиболее характерною для данного предмета – и вот является эпитет. Отдельные поэтические штрихи и изображения не остаются разрозненными: они соединяются в целые фигуры, в группы, в картины – это работа синтеза. Я не останавливаю внимания читателя на особых примерах, потому что наблюдения над поэзией Полонского вероятно вполне выяснят то, что я сказал. Замечу только, что указания деления в сущности очень грубы. Всякое поэтическое явление оказывается результатом сложной душевной работы во-первых, а во-вторых, у всякого поэта, кроме его личной поэтической работы, есть богатый запас форм, который он бессознательно черпает из источника народной речи и мысли; как слова, так берет он и целые выражения, и мы бы ошиблись, если бы, например, встретив у поэта сочетания сине море, красна девица, стали видеть в этих сочетаниях результат его творческой деятельности. В области же самостоятельной работы поэта проявляются обыкновенно зараз все его творческие силы, и поэтические формы различаются лишь большим преобладанием одной из трех главных сил в их создании. Если мы скажем, например, железная воля, мы найдем здесь и сравнение (воли с железом) и выделение характерного признака (результат анализа), но анализ преобладает над сравнением. Обратное получим, разбирая выражение кремень-человек – здесь сильное сравнение; еще сильнее его преобладание в выражениях: сердце не камень, мальчик с пальчик.

Рассмотрим в поэзии Полонского группу метафор; большая часть из останавливающих на себе внимание, указывают на приписывание предмету свойств человека.

Ползет ночная тишинаПодслушивать ночные звуки.Ясные звезды потупили взор,Слушают звёзды ночной разговор.Старая печальОпять в душе моей проснется.На эти вершины,Вечно объятые сном —Облокотились руины.Шепчется волна с утесом.И насмешливо лепечет.Начнет рыдать и петь вечерний соловей.

Соловей рыдает.

Соловью, чья песнь далекоНа заре в саду рыдала.

С этой последней метафорой можно сравнить прекрасную майковскую метафору в переводе эсхиловой «Кассандры» (отрывка):

Поет соловей, поливая страданьеВ сладкозвучных рыданьях своих.И тяжко стонет пароход.Прикоснется ли клавиш – заплачет рояль.Шушукают березы.Плывут (льды) и в ясный день, и тают под лучами.Роняя слезы в океан.Пляшет тень веретена.В горах бубенчики лепечут.Труба хрипела.Ночь глядит миллионами тусклых очей.Белый призрак луныСмотрит в душу мою и былую печальНаряжает в забытые сны.То солнцаГлаза золотые глядят.Ветер ставнями шатает.Солнце поднимаетИз-за сосен шар свой.И ему колосья кланяются в пояс.Перед Божьим троном зажигая свечи.И закапали серебряной росоюСлезы месяца.

Пример сложной метафоры, не переходящей в олицетворение:

(Ветер) Думал что воскреснет молодая фея:Шевелил у мертвой, легкими крыламиИ дышал в лицо ей влажными устами.И запела пчела над малиной.Нас добрая зима косматыми рукамиСгоняла…Ребра утесов.Лохмотья туч.Уж растут, должно быть, к урожаюНа кладбищах новые кресты.Как злое море под грозой.Тоска-змеяСосала сердце мне.

Я не привожу здесь примеров метафоры ходячей, вроде – дышать (гневом, войной), ласкает (ветерок).

Во всех указанных примерах метафоры можно, как мне кажется, с учеником составить тот первоначальный вид сравнения, из которого должна была выработаться та или другая метафора. При этом ученик, соображаясь с разбираемым местом стихотворения, должен определить при помощи учителя, какими подобными словами может замениться подчеркнутое слово; затем показать, из какого и в какой ряд предметов переносится предмет по своему значению. Например, дана метафора злое море. По этому поводу могут быть предложены следующие задачи: в каком слове метафорический (переносный) смысл? Из какого сравнения образовалось это выражение? (Ответ: из сравнения – море походит в бурю на злое существо). Нельзя ли заменять слово «злое» равносильными (сердитое, свирепое, буйное)? Определите несколько оттенков этих слов. Из какого разряда предметов и в какой перешло море, благодаря эпитету злое? (Из разряда неодушевленных в разряд одушевленных). Мы, впрочем, не думаем, чтобы можно было ограничиться всегда указанной формой вопросов. Несомненно, что они могут разнообразиться и усложняться от частных педагогических условий.

Сравнение не всегда перерабатывается в тип метафоры. Иногда в нем остаются на месте обе сравнимые части. Виды его и в этом случае могут быть разнообразны. Может сравниваться предмет с предметом, или явление с явлением, по одному признаку и по совокупности признаков; сравниваемые члены, могут различаться степенью качества, могут быть сравнения отрицательные; из сравнения могут возникать контрасты.

В поэзии Полонского много сравнений, но сравнения – это не его главная сила. В нашей русской поэзии первое место в области поэтических сравнений должно быть приписано, как мне кажется, Лермонтову, а у немцев – Гейне. Вот данные для характеристики сравнений у Полонского:

Сравнения предметов по одному какому-нибудь признаку.

Дума была как свинец тяжела.Луна светла, как трон Аллы.Подползет, как змей.Луна светла, как лампа.Я пел, как птица после бури.Из уст его бледных живою волнойВысокая речь потекла вдохновенно.Летит, как Буря.Свинцовой горойПоднялася громада-волна.Над его бровями дума бродит,Точно тень от тучи грозовой.Гнев великого был страшенИ отраден, как в засуху гром.Темно нам, темно, темнешенько,Словно в темницах сырых.Холодно нам, холоднешенько,Словно в гробах ледяных.Луна из за черной решеткиСияет холодным серпом.Словно зверь голодный, вояВетер, ставнями шатает.

(Можно сопоставить у Пушкина – То, как зверь, она завоет – про бурю; или его сравнение Терека с голодным зверем).

Некоторые сравнения Полонского замечательно сильны и красивы.

Например, говоря о смерти любимого человека, он чувствует, что весь мир стал для него большим гробом, где Солнце является прилаженной к нему и роскошно золоченной бляхой.

Или – тень на нем (лес зимой)Ну точно кружево тончайшее.Тяжелые, как жемчуг крупный,На грудь к нам с листьев дождевые каплиСлетают.И луна в сквозныеСводы темной рощиСловно золотыеСтруны протянула.Как дымный факел, гаснет день.И солнца заходящий ликИз сизой тучи, как языкГорящий.И брег горел, как сноп.И облака с родных полей,Как клочья пряди золотой,Летят разорванной каймой.

Иногда сравнения не имеют живописного характера, напр.

Глаза без блеска, без лучейКак тьма кромешная.Лежит, как нищий босяком.И пропал, как тень.Что она-то, как ангел смущалась,То, как бес, свои губы кусала.Промелькнула, как гроза,Отчаянная мысль.И, как черт, играет (хорошо).Чтоб солнце, как сердце, горело.

Таких сравнений у всех поэтов много; их нельзя, мне кажется, называть поэтическими – они скорее риторические.

Иногда сравнения носят характер шуточный.

И лежит, как Падишах (про медведя),Протянувши ноги.Развалился на снегуТочно на перине.

Но охотнее всего прибегает, кажется, Полонский к сравнениям цвета.

Скакала пена за рулемИ рассыпалась жемчугом.И блестя, как зимой иней,Пена белая плывет.И, как пена, мы мерцаем,Колыхаясь на волнах.

Это замечается и в тех сравнениях, где в параллель ставятся не отдельные призраки, но целые картины.

Весь лес… напудрен и сверкает. ТочноВ хрусталиках и мелких бриллиантах.Вдруг свежие листы деревьев со всех сторон,Как будто бабочек зеленых миллион.И серебряной каймой шевеля, как рыба плесом,Шепчется волна с утесом.Где тысячи корнейБолотных трав невидимо сплетались,Подобно тысячи живых, зеленых змей.

Иные сложные сравнения переходят уже в язык аллегорический:

Иль мысль стесненная твояСпасенья ищет в жале ядовитом,Как эта медная змеяПод медным всадником, прижатая копытомЕго несущего коня.

Некоторые сравнения очень красивы, но трудны для разбора, а может быть иногда неточны.

С ветерком промчался чей то вздох протяжный,Словно колокольчик звякнул в отдаленье.

Здесь очевидно сравнивается (и прекрасно сравнивается) со вздохом этот след, отзвук удара колокольчика, удивительно жалобный, особенно на морозном воздухе: он больше заметен при тихой езде; но все это недостаточно выражено.

И луна в сквозныеСводы темной рощи словно золотыеСтруны протянула.

Удивительно красиво, но неточно!

Плаксивое лицо старухи разряженной,Как желтое пятно мелькает надо мной.

(Здесь изображается а lа Гейне судьба в виде злой старухи; но мне кажется, что не лицо старухи надо сравнивать с желтым пятном, а, наоборот, желтое пятно, мелькающее в глазах, принимает вид старушечьего лица.)

Солнца светВдали серебряным пятномБлуждает, тускнет.

Трудно себе представить эту картину. Совершенно неудачными кажутся мне следующие сравнения:

И волоса,Как будто вещим ветеркомНа них повеяла гроза, —Зашевелились.Гляди на них (на играющих мальчиков) без озлобленья,Как ты глядишь на журавлей.

(Вероятно это стихотворение – une piece de circonstance.)

Вас бичевать тягучими стихами,Хлестать по вашим головам —Да это то же, что пахучими цветамиБить по обугленным столбам.

Это сравнение вычурное и едва ли художественное.

Кроме сравнений одиночных, можно указать на двойные и на сложные.

В двусложных или многосложных сравнениях должно быть разнообразие или градация уподоблений, но это не всегда мы находим у нашего поэта.

Моря длинный вал,Крутясь, дробился, как кристалл.Иль как зеленое стекло.И стала зыбь ровный дышать,Круглясь, как грудь океанид,И, как стальной, сверкая, щит.Исчезла как виденье, сна,Как чудный призрак.

Иногда двойное сравнение в живом рассказе идет естественной поправкой —

Мелькает, как перед зарейНа горизонте смутный день.

Или:

Верней, как лунный свет —На белом мраморе.И точно зарево…Нет, точно веерИз розовых лучей.

Неудачно многосложное сравнение:

Клали спать-почивать, как малютку,Как цветок, как фарфор, как игрушку.

Отрицательные сравнения есть характерный вид сравнений в нашей народной поэзии.

Его изредка употреблял и Пушкин, напр. в начале Братьев Разбойников (Не стая воронов слеталась), Некрасов (в изображении Мороза-воеводы). У Полонского отрицательные сравнения встречаются в «Зимней невесте» и «Кузнечик-музыкант»; напр.:

То не вопли, то не стоныТо бубенчики звенят, —То малиновые звоныПо ветру летят.

Теперь надо сказать несколько слов о гиперболическом характере изображения. Гипербола в сущности захватывает в поэзии гораздо большее место, чем то, которое ей отводится в учебниках. В «Анчаре» Пушкина фраза «И пот по бледному челу струился хладными ручьями» есть гипербола, такая же как огурец с гору, даже большая, ибо первая есть бессознательный художественный прием, а вторая образец наглой лжи. В нашей обыденной речи мы сыплем гиперболами – я ужасно устал, я смертельно голоден и т. п. Склонность поэта к гиперболе, как у Державина или Виктора Гюго, делает часто речь вычурной или монотонной, но доза гиперболизма вполне естественна во всяком поэте.

Приведем, несколько образцов из нашего поэта.

С печатью ада на челе.Невозмутим был, как кремень.Я, как бес,На драку с братьями полез.Ведь враговРелигии моих отцовНе меньше этих комаров.Растопленный свинецКак бы прожег меня, гораЛегла мне на сердце.

Все эти примеры взяты из Келиота; это обилие объясняет общую монотонную приподнятость и тон поэмы. Очень красива гипербола в «Кузнечике-Музыканте».

Это приглашеньеПринял мой кузнечик с той надеждой темной,При которой искра кажется огромнойОгненной звездою.

Рядом со сравнением можно поставить параллелизм. Народная песня любит параллелизмы; они свойственны собственно лирической поэзии – эпос их не знает. Вот пример из известной народной басни:

Ах, кабы на цветы да не морозы,И зимой бы цветы расцветали.Ах, кабы на меня да не кручина,Ни о чем бы я не тужила.

Распутывать и разъяснять параллелизмы народной поэзии представляет интересную и трудную задачу для историков литературы и мифологов. Но в поэзии художественной параллелизм имеет не такую глубокую, древнюю основу – он основывается на том же психологическом процессе, что метафора и сравнение; только при этом обе части сравнения самостоятельны и порой разрастаются в целые картины. Наши художественные песни и романы дают много примеров параллелизма. Вспомним напр., у гр. А. Толстого в его романсе «В отлива час не верь измене моря». Здесь параллельно развертываются две картины. У Полонского мы находим прекрасные образцы параллелизмов. Напр., в стихотворении «Чайка».

Рисуется прелестная картина обломков корабля, над которыми носится чайка, а потом та же картина является с лирическим характером.

Счастье мое, ты – корабль.Море житейское бьет в тебя бурной волной,Если погибнешь ты, буду, как чайка стонать над тобой.

Это параллелизм очень поэтичный, но уже с характером аллегории.

Вспомним еще его параллель (Из Бур-Дильона) между ночью и днем, умом и любовью: «Ночь смотрит тысячами глаз» или лирическую пьеску «Не мои ли страсти»; «Звезды».

Но поэт наш гораздо более параллелизма любит аллегорию, как мы уже говорили выше. Таковы стихотворения его: «Нищий», «Фрина». Этот характер поэзии переходит и на крупные вещи (см. выше).

С точки зрения художественной гораздо ценнее и выше кажутся мне те произведения Полонского, где, вместо параллелизма, переходящего в аллегорию (как в «Звездах») или полной аллегории (как в басне) является олицетворение, «довлеющее себе», ни на что не намекающее. Метафора, разрастаясь, дает такие олицетворения, внося чувства и страсти, борьбу и страдания людей в отдаленнейшие от человеческого духа уголки природы. Скала, туча, звезда перед нами действительно оживают, а не только называются живыми, и художественная сила поэта, заставляет нас испытывать порою то же чувство, которое некогда ощущал вероятно политеист-грек среди своих одухотворенных дубов, рек, утесов. Может на минуту возникнуть вопрос: не вредит ли развитию ребенка это волшебное возвращение чуть что не на порог фетишизма? Но вопрос легко разрешается, как я думаю, следующими соображениями. Человеческий ум, давая нам новые поэтические создания, вкладывает в них и новое содержание. Поэты, повторяя старые приемы и формы, дают новые идеи, изображают новые чувства. Сосна и пальма Гейне думают совсем не то, что Лавр-Дафна у Овидия, а гейневский утес не похож на гомерических Сциллу и Харибду. Живость просопопейи (олицетворения) только помогает поэту лишний раз иллюстрировать сердце, как оно бьется у современных ему людей.

Затем, не следует думать, чтобы впечатление от художественного создания могло когда-нибудь сравниться с впечатлением от реальности. Во всяком случае, впечатление от поэтического олицетворения будет похоже на ощущение, которое производит декорация, картина, не более.

У Полонского есть прекрасные олицетворения: ночи (в стихотворении «Холодеющая ночь», о котором мы уже говорили), зимы («Зимняя невеста» – см. выше). Но еще лучше представляются мне олицетворения конкретных предметов: скалы, волны, деревьев.