Кикимора и ее ёкай

– Вон туда иди, – недовольно сказала Ямауба и ткнула пальцем в едва приметную тропку среди камней. – И неча мне тут воздух своей аурой портить.

С этими словами старуха открыла трухлявую деревянную дверь и юркнула в свое жуткое жилище. Изнутри раздался поганенький смешок.

«Ну чисто Ягуша», – подумала с умилением кикимора и любовно посмотрела на избушку. Курьих ножек там не было, но это были уже такие мелочи, на которые и внимания-то можно не обращать. Душа – вот что важно, а духовная связь между Ягушей и Ямаубой была очевидной.

Сердце вдруг кольнула тоска. Ягуша в гости захаживала нечасто, но почтовых воронов с открытками с котятками они друг другу отправляли каждый день. Испереживается подружка, ответа не получив, придет проведать – а дома никого. Нет кикиморы, и куда делась, никто и не знает.

По белой нежной щеке скатилась слеза. Тоскливо заскулил у ног каукегэн, потерся лобастой башкой об коленку.

– Пойдем, Тузичек, – всхлипнула кикимора. – Была не была. Права горная ведьма, неча тут воздух портить.

И они пошли вверх. На самый пик горы Камияма, где испокон веков жили сильные и гордые ёкаи тенгу.

Глава 5

– Чтоб я… еще хоть раз… да никогда, – бормотала кикимора.

Они уже третий час взбирались с Тотошкой к вершине. У кикиморы устали ножки, а куакегэн набрал в шерсти еще больше грязи, от чего стал похож на мохнатую швабру.

Замок тенгу стоял прямо на самой вершине горы. Он был обнесен мощной каменной стеной, которую, в свою очередь, скрывали густые деревья. Над головой то и дело появлялись тени – это молодняк грел крылья и летал туда-сюда.

– А красиво, да, Бобик? – спросила кикимора, восхищенно задрав голову вверх. Там как раз пролетала новая стая.

Тузик кивнул. Он был со всем согласный.

– Ну, пора и бы в гости заявиться, – наконец сказала кикимора и нежно стукнула маленьким кулачком в огромную дверь крепости.

И двери тут же открылись.

Вообще тенгу кому попало двери не открывали. Женщин они вообще презирали и никогда не пускали на свою священную гору. Но старший дайтенгу, которому доложили о странной девице у ворот, был сильно не в духе в последнее время, и потому решил отыграться на заблудившейся девчонке и ее грязной собаке.

Он пролетел от своего замка до крепости в одну секунду, распахнул двери и поднял расписной веер из острых перьев вверх.

– Убирайся с нашей священной горы! За осквернение смерть тебе, человек! – пророкотал дайтенгу и взмахнул веером.

Сильнейший ураганный ветер понесся прямо на кикимору с собакой. Он должен был смести их с ног, ударить о деревья, переломать им кости, забиться вместе с землей в глаза, в нос, уничтожить и смять.

Но вместо этого жуткий ветер легким ветерком нежно коснулся косы кикиморы и заиграл ее русый локон, выбившийся из-под косынки.

Дайтенгу офигел. Его красная кожа стала совсем бордовой, огромные крылья распетушились, а из длинного красного носа вылетело пламя. Злой птиц-екай замахал веером со всей силы, только и теперь урагана не случилось. Так, разлохматило немножко Тузика, и все на этом. Дайтенгу чуть инфаркт не хватил.

– Ну что ж размахался-то? А если бы человечишка тут был бы? Мокрого места бы не осталось от бедолаги. Добрее надо быть, спокойнее, – назидательно сказала кикимора. – У нас вот так лешак старый помер. Заблудился как-то грибник у нас, дело обычное, а лешак и давай с ним забавляться, водил-водил по лесу. А грибник – парень молодой, силы много. Так и переходил лешака. Мы уж ему говорили все, мол, Петр Игоревич, отстань от пацана, чего пристал-то? У тебя здоровье уже не то, вон, корни все в артрите. Да не послушал нас Петр Игоревич, так и сгинул в болотах. Лежит теперь корягою, а на него грибники наступают, плюются…

Кикимора загрустила. Тенгу тоже загрустил. Молодняк, который поодаль скучился и все слышал, опечалился. Их всех настиг экзистенциальный кризис.

Так бы они и стояли в кризисе, кручинясь и рефлексируя, пока старший тенгу, наконец, не взял себя в руки и не пригласил незваных гостей в свою тихую горную обитель. Он знал и чтил законы гостеприимства. Особенно если гостю боевая магия тенгу до одного известного места.

***

– Так я и знала, – сказала кикимора, глядя в окно на начавшийся дождь. На сердце у нее тоже противно квакало и хлюпало, прямо как на улице. Потому что тенгу ей помочь ничем не могли. Вдали от своей священной горы они теряли силы, и чем дальше, тем хуже. До того могло дойти, что молодые тенгу, уехавшие в дальние дали Японии, теряли память и становились людьми. А людей тенгу не любили.

– Почему? – спросила кикимора у дайтенгу, отпивая саке и закусывая маринованной сливой. «А ничего, вкусно, на грузди похоже», – думала она, подливая себе еще в мелкую посуду. Из такой она обычно пила только абсент из полыни, собранной в день летнего солнцестояния – из большой посуды такие напитки употреблять было кощунственно. Хотя бы потому, что до конца чарочку с чудо-абсентом не допивал никто.

– Мы все – екаи, аякаси, демоны. Мы над людьми издеваемся и иногда их едим, – снисходительно и высокомерно объяснили кикиморе. – Кого до безумия доведем, кого с горы скинем. Веселимся тут по мере сил.

И хохотнул, вспомнив, видимо, славные деньки.

Коварное саке точно стукнуло кикиморе в голову. А может, и не в саке было дело, а в гордыне и высокомерии тенгу. А может, и дурное настроение бедной кикиморы, которая не по своей воле оказалась в хорошей стране Япония, повлияло. Кто ж знает-то теперь? Только кикимора, прищурив зеленые глазищи, задумчиво сказала слова, которые впоследствии перевернут все с ног на голову:

– Садисты вы, значит. На слабых отыгрываетесь. На вершине священной вашей горы живете, а в помыслах у вас только злоба против тех, кто ответить не может.

Дайтенгу поперхнулся саке.

– Кощунство! – заорал он, откашлявшись, и расправил крылья. Вскочил, чуть длинный нос не сломал. В двух руках одновременно оказалось по вееру, только это были другие веера, не те белые из перьев с черными рисунками кривых деревьев, а огромные, красные, с металлическими острыми спицами. Взмах – и мимо лица кикиморы пролетели острые металлические полоски, едва не оцарапав нежную скулу.

– Ну, раз так, – сказала кикимора, нехорошо улыбнулась и тоже встала с неудобной маленькой табуреточки.

Сверкнули болотными огнями зеленые глаза. Сверкнули – и в комнате для приема гостей стало темно. Запахло болотной травой, таволгой, и воздух стал влажным. Закапала откуда-то вода, потянуло прохладой.

– Кощунство – на слабых наезжать. Природа-мать их такими сделала, и не тебе, демону, против ее замысла идти и ломать то, что ею было сотворено, – услышал тенгу вкрадчивый голосок совсем рядом. Его красной кожи на лице коснулись холодные руки, а перед глазами засияли зеленые болотные огни. Они множились, расползались перед глазами, и тело великого сильного тенгу становилось слабее и слабее. Вот подогнулись колени, вот опустились крылья… Темная аура кикиморы пожирала такую же темную ауру тенгу, прибавляла ее себе.

Каукегэн Тузик лежал в отключке и икал – перебрал темной энергии. Молодежь тенгу попыталась пробиться в комнату для приема гостей, но темная аура подползла к ним, обездвижила и лишила дара речи.

– От.. пусти, – шипел Тенгу и пытался ударить кикимору крылом.

– Успокойся, старый демон, – прошептала кикимора, и огоньков стало больше, – успокойся.

Тенгу совсем ослаб. Он уже тяжело дышал, хватался за сердце. Красная кожа выцвела, побелела.

– Ну все, будет, – сказала кикимора, и снова стало светло. Исчез запах болотной травы, исчезла влажность болот. На полу корчился синеющий дайтенгу.

– Вот беда…

Кикимора стянула с головы платок, намочила его в саке и протерла лицо тенгу.

– Мне бы, конечно, нитроглицерин или валидол, но уж за неимением, – вздохнула она, протянула руку вбок, дернула кистью, и в ее пальцах вдруг оказался пучок ароматных трав. – Лучше бы в спирте разводить, но и это сойдет.

В глиняный кувшин с остатками саке полетели травы. Нежный девичий голосок прозвенел древним языческим причетом, и зелье в кувшине запахло мятой и пажитником. Из него поднимался голубоватый дымок.

– Пей, старый демон, пей, да поскорей, – сказала кикимора и заботливо напоила тенгу зельем. Тот тут же задышал, за сердце держаться перестал, да и щеки покраснели снова.

– Ну, вот и молодец, – улыбнулась кикимора. – Прикажи мальчикам своим, пусть в спальню нас проводят. Да нечего на меня глазами сверкать, не ссильничаю я тебя. За сердцем твоим присмотрю, а то оно у тебя как ваша рисовая бумага, истончилось.

И ослабевший тенгу послушался. И даже не приказал мальчишкам-тенгу на странную гостью напасть. Пожалел, видимо. Мальчишек, конечно, а не ее.

До утра кикимора сидела у его постели, поила отравами трав (ну или отварами, кто там разберет, чего она в свои зелья добавляла), и к обеду старший тенгу уже был готов к конструктивному диалогу.

Глава 6

– Вон до чего себя довел! Еще бы чуть – и не выдержало бы сердечко. Чую, давно оно уже у тебя надрывается, – сказала кикимора, подливая дайтенгу своего отвара в утренний чай.

– Мари-онна Сама, так и есть, – почтительно сказал тенгу. Он уже понял, что зла странная русская кикимора не желает и что силы у нее побольше, чем у него, верховного тенгу. А при таких раскладах можно и не выпендриваться.

– Ну, рассказывай тогда, чего у тебя стряслось, – сказала кикимора, подперла голову рукою и приготовилась слушать.

Дайтенгу смахнул накатившуюся слезу и принялся делиться бедами.

Проблема была давняя. Оказалось, некоторые юные тенгу изо порой всех сил стремились с горы убежать. Пренебрегали многовековыми традициями, которые есть суть самого существования тенгу и всего японского народа, бунтовали. Раньше нечасто случалось такое, может, раз в лет пятьдесят-семьдесят. А сейчас совсем беда – и года не проходит, чтобы крылатый юноша не улепетывал со священной горы Камияма.

Молодежь тенгу разлетается по городам, и – что самое страшное – очеловечивается. Прячет крылья, вливается в людские законы и порядки. Кто-то даже женится, детей заводит, полукровок. Ну разве так можно? Противоестественно, противозаконно, претит самому духу тенгу – но, увы, существует. Возвращать, наказывать и неволить старый тенгу уже устал, но а как иначе? Надо призывать к порядку, лупить молодняк, учить чтить традиции и правила. И каждый сбежавший – ножом по сердцу.

– Ясненько, – сказала кикимора, выслушав исповедь дайтенгу. – Есть у меня решение твоих проблем.

И поделилась, собственно, решением.

От чего тенгу снова впал в ярость, но быстро выпал обратно, как только блеснуло на него болотными огнями. И началась дискуссия. Кикимора махала руками, топала, рвала на себе косу. Старый тенгу махал крыльями, веерами, рвал на себе перья. Сколько саке было выпито, сколько маринованных слив съедено! И в конце концов победа осталась за кикиморой. Она просто была чуток профессиональней, все ж таки женщина.

– Отдавай распоряжения! Прям сейчас, – сказала она запыхавшимся голосом и, не давая тенгу опомниться, позвала пернатых прислужников.

***

Юный тенгу Ямато был глубоко несчастен вот уже полгода.

Гора Камияма – священная гора тенгу – его родной дом, место, где его корни, гора, на которой традиции превыше всего. Деревня Хиногава у подножия горы – место, где живет его сердце. Тамако, милая Тамако!

Как страшна судьба.

По двум сторонам луны

Нас разлучила.

Грустные хайку и танка писались на камнях угольками, на листьях перьями, на чём попало чем попало. Ямато даже думал трехстишиями, не в силах противиться первому в своей жизни чувству.

Но сбежать к любимой ему не хватало смелости.

Слаб тот мужчина,

Что, имея два крыла,

Не может летать.

Дайтенгу был жесток и скор на расправу. И попирать традиции было страшно… Юный Ямато завидовал тем смелым единицам, которые смогли спуститься с горы к людям, но сам не смел. Тяжело жить, разрываясь между долгом и происхождением и собственными желаниями.

Ямато сидел на ветке высокого дерева близ своей крепости-тюрьмы и смотрел вниз, туда, где у подножия горы, проступая сквозь кальку мира екаев, расползлась деревня. Там его милая Тамако. Что она сейчас делает? А может, в этот самый момент смотрит на высокую гору Камияма и тоже томится от любви? Или уже позабыла странного юношу, которого встретила однажды у звонкого горного ручья под сенью цветущей глицинии?

Капелька огня

Солнечной росинкою

По щеке стекла.

Что это было за чудо! Ямато тяжко вздохнул. Любовные чувства томили его, как ягненка в горшочке.

Качнулась от ветра ветка. Разнесся от главного дома дайтенгу звук рожка. Значит, что-то срочное? Что?

Ветка под Ямадой качнулась еще сильнее. Распахнулись за спиной большие, похожие на орлиные, крылья.

Спустя пять минут Ямада с еще не угасшей поволокой в глазах стоял на плацу во дворе дайтенгу. Ох уж этот плац! Столько с ним связано муштры, воспоминаний о тяжелых тренировках. Вот, деревья скрипят. Старые, высокие деревья, с которых юные тенгу отрабатывают воздушные пируэты, когда становятся на крыло. Как же их оставить?

За размышлениями Ямадо едва не проворонил появление дайтенгу. Позади него стояла девушка с русой косой.

– Давай, демон, не подкачай, – сказала она тихонько, но Ямада услышал.

И потом старший тенгу начал говорить, ни на кого не глядя. И речь его была краткой.

– Вы вольны сами выбирать свою судьбу и принимать за свой выбор последствия. Я отныне и впредь дозволяю покидать священную гору Камияма. Но если свобода вам придется не по нраву, только один раз вы можете вернуться. Жду до конца сего дня и дам свое благословение тем, кто хочет уйти. А далее в этот же день другого года буду давать свое благословение покидающим. Раз в год в этот день, единственный день в году!

После этих слов дайтенгу развернулся гордой прямой спиной и отправился в свой дом. За ним поспешила девушка с косой.

Тишина, которая настала на плацу, была оглушающей. Стих ветер, и ни одна ветка горной пушистой сосны не шелохнулась, ни одно крыло бабочки своим движением не нарушило минуту молчаливого принятия новой эры жизни тенгу.

Ямадо поднял голову к небу. По его щеке стекала солнечной росинкой капелька огня.

Юное сердце

Подобно солнцу в небе

Согревает всех.

Девушка с косой вдруг повернулась и посмотрела прямо на Ямадо. «Какие у нее зеленые глаза! Как весенняя трава на склоне священной горы», – подумал Ямадо. Подумал и смущенно заморгал, потому что девушка вдруг задорно ему подмигнула.

И что бы это значило?

Ладно. Это потом. А теперь нужно идти на поклон к старому тенгу и просить благословения. Или… Или подождать до следующего года? Тяжело расставаться с домом, и с любовью расставаться тяжело. Но, если подумать, то он еще так молод…

***

Дайтенгу был в шоке.

Солнышко уже закатилось, и никто! – никто из тенгу не пришел к нему, чтобы заявить о желании покинуть священную гору! Ни один крылатый! Права, права была эта болотная ведьма. Ну и умница, ну и красавица!

– С таким слабеньким сердцем тебе, демон, вообще волноваться нельзя. Так что раз в годину благословляй своих пернатых на отпуск и не рви себе душу. Запретный плод сладок, а если дозволить, да с ограничениями, то уже не так уж и будет хотеться, – убеждала она. И правда, так оказалось намного легче, чем просыпаться по утрам и слышать вести об еще одном сбежавшем.

– Откуда ты это все знала? Откуда ты знала, что никто не улетит? – удивлялся старший тенгу.

– Расширенный курс человеческой психологии, – хмыкнула русская болотная ведьма и прищурила зеленый хитрый глаз.

***

Кикимора и каукегэн Тузик вышли из дома тенгу на рассвете следующего дня. На поясе у кикиморы болтался расписной красный веер – подарок старшего тенгу. А в голове засели слова старого демона.

«А нету у аякаси такой силы, чтобы тебя на родную землю вернуть. Это тебе к камисама надо, к богам, значит. Ищи Бентэн, богиню счастья. Она покровительница всего, что течет, только храм ее далеко, за три холма, за три реки и три горы. Только не могу сказать, получится ли до нее дозваться. Больно уж высоко семь богов счастья сидят».

«Получится», – рассерженно пыхтела кикимора. Ей хотелось домой все сильнее и сильнее.

Тут еда странная, от нее второй день живот урчит, вместо подушек пуховых у них деревяшки какие-то, после которых уши стремятся опасть с головы, как сушеная лаврушка. Раздолья маловато, и местная нечисть кучкуется в соседях, почти на головах друг у друга сидят. А главное – не родина. Чужбина горькая.

За этими нерадостными мыслями кикимора дошла до избы Ямаубы. Подумала-подумала да и постучалась в распухшую трухлявую дверь. Ямауба все ж таки почти родня, кровиночка, хоть и с японским разрезом глаз. А значит, разделит думу печальную, прогонит тоску великую. Ну или хотя бы чарочку поднесет, как того душа требует.

– Да-да! – отозвалась кровиночка и открыла дверь. Два рта ощерились в ехидной улыбке. – Ну чего тебе тенгу твои носатые сказали?

– Прости, Ягушечка, устала, – сказала кикимора, – ты уж привечай меня как гостью дорогую, а я тебе все рядком расскажу. Я не с пустыми руками, ты не подумай. У меня вот. Сама сделала вчера, уже настоялось, силой моей подкрепленное.

Ядреная зеленая жидкость густо плескалась в кувшине из-под саке. Пах напиток дивно, и «кровиночка» прищурила загоревшийся алчным огоньком глаз.

– Это что такое-то?

– Это? Абсент по особому рецепту, на волшебной полыни настоянный. Вот, лунный сахарок к нему…

– Заходи, заходи, гостем дорогим будешь, – тут же расцвела горная ведьма и сама собой превратилась в милую старушечку в нарядном красном кимоно.

Глава 7

В божественных купальнях было восхитительно. Сверкающая вода, белоснежные террасы, краски и нежность цветов и гибкость лиан… Жара, стоящая вокруг, проникла даже сюда, но чистейшая вода дарила свежесть.

Священный бог ками, великий Омононуси, валялся в онсэне, дул ледяное сливовое вино и слушал отчет своего оками – духа-волка.

Оками возбужденно вывалил колбасный язык и вел себя совершенно как собака. Омононуси нахмурился, и дух-посланник взял себя в руки, ну, или в лапы, и продолжил свой рассказ.

– Екаи в подотчетном районе стали охотиться на людей, отбирать у них еду и отпускать. В человеческом мире в нескольких точках открылся разлом. Демон висельников ушел в отпуск, а дайтенгу со священной горы Камияма позволил младшим тенгу спускаться в мир людей. Там же, у подножия горы Камияма екай Ягубаба споила крепким зельем всех ёкаев и людей в округе, устроила пьяное гульбище, вследствие чего произошел еще один разлом.

Омононуси прикрыл глаза с вертикальным змеиным зрачком. Впервые за несколько десятков лет произошло несколько ужасающих и противоестественных событий подряд, и где? Прямо-таки у него под носом, на территории, где он – бог-покровитель.

– Выясни, что стало причиной этих событий, – сказал омононуси, высунул раздвоенный язык и плюнул ядом. В моменты возбуждения в нем появлялось больше от змеиной формы, чем от человеческой.

– Уже, мой господин. Водная ведьма из незнакомых краев всему виной. Чужачка привносит хаос.

– Перенеси ее сейчас же сюда, – приказал Омононуси и отщипнул для оками чуток своей энергии, чтобы хватило на перенос.

– Будет исполнено, мой господин, – сказал дух-волк, снова вывалил колбасный язык и исчез.

Омононуси поменял змеиную голову на человеческую и снова обрел покой. Сейчас он разберется с водной ведьмой по-своему, разломы закроют его слуги, ёкаи получат выговор, дайтенгу тоже получит на орехи. И все вернется на круги своя.

Сверкнул огонек перехода. Но оками явился один, без ведьмы. Тут же склонил голову на лапы и проскулил:

– Господин мой, простите вашего недостойного слугу. Я не смог подобраться к ведьме.

– Вот как… – прошипел Омононуси и поднялся из природной ванны своего онсэна. Сверкающая вода стекла по шее, по крепкой мускулистой груди, стыдливо очертила красивый рельеф тела бога порядка и покровителя мудрых змей. – Ну, тогда сам нанесу визит и покараю за нарушение устоев. Говори, куда отправляться?

Спустя минуту сверкнул очередной переход, и божество порядка в одной простыне на бедрах отправилось карать нечестивцев. Он-то наивно полагал, что все будет проще простого. Ошибочно, конечно.

***

– Ой, то не вечер, то не ве-е-чер, ооо!

– Мне малым-мало спало-о-о-ось!

– Мне е малым-мало спало-о-о – ось!

– Да воо сне приви-де-лось!

Звонкие женские голоса разносились по всей горе Камияма. Им вторил хор голосов погрубее.

Перед развалюхой Ямаубы стоял длинный низенький стол, сколоченный на скорую руку. Вокруг накрытого стола сидел на коленках екайский народ, и, подперев руками, лапами, клешнями и когтями головы, выводил на все лады плавную песнь.

Вот демон висельников, ушедший в отпуск, берет самые низкие ноты и сглатывает прокисшие сентиментальные слезы. Вот пьяненькие тенгу подыгрывают на сямисэне, а дайтенгу, управляя ветром, звенит небесными колокольчиками. Каукегэн, который сроду города не покидал, поднял вверх мохнатую морду и подвывает. А это что? В самом углу сидят люди?! Да, люди, обычные самые, тоже пьяные в дым, грызут ножки перепелки и тоже поют.

Омононуси протер глаза змеиным языком. Потом еще платочком.

Да нет, не померещилось. Точно люди.

Вот, один из них обнял екая за клешню и, размазывая жареной птичьей ножкой жир по екайскому плечу, заливается песней. Другая, девица в штанах, сидит на коленях у молодого краснющего тенгу, у которого еще пух с крыльев не сошел. Оба тоже в чинсуи, что по-японски значит «в дрова».

Во главе всего этого непотребства двое.

Одна – лицо уже знакомое. Ямауба, горная ведьма. Никогда в жизни ни одного порицания, образцовый ёкай – и такое! Сидит, щеки розовые, поет в два рта – надрывается, с душой поет. Рукой головушку черноволосую подперла, хорошо ей. Сейчас-сейчас, многоуважаемая ямауба, по другому придется петь.

А вторая рядом с ямаубой – незнакомая, чужая. И сила в ней чужая, не богами ками дарованная из хорошей страны Япония. Сидит, поет. Коса русая по плечу, сарафан синий и белая рубашка под ним, глаза зеленые, как болото, и кожа белая, сахарная. Красивая. Жалко, что получит по заслугам по всей строгости.

А голос так за душу и хватает. Была бы местная, точно можно было бы сказать, что она самой Бэнтэн отмечена.

Омономуси замер, как змея, отошел в тенек. Пускай уж чужачка до конца допоет, перед казнью свое выступление закончит.

А песня все не кончалась и не кончалась.

Знал бы великий Омононуси, как могут литься старинные русские песни, перетекать одна в другую, он бы давненько бы сказал «Кхм» и навел бы шороху. А теперь приходилось стоять, слушать. Так прошло полчаса, и Омононуси начал потихоньку звереть: его за задницу уже три раза укусили комары. Они животные такие, им что человек, что ёкай – пофигу.

Наконец песня была закончена.

– Ну что, еще по одной, гости дорогие? – спросила румяная ямауба, наполняя фарфоровые чарочки ядовито-зеленой жидкостью.

– Да-а-а, – пронесся рокот по столу.

Омононуси даже вздрогнуть не успел, как все, включая раскрасневшуюся болотную ведьму, опрокинули в себя чарочки. Профессионалы, Идзанами их побери.

Омононуси выдвинулся вперед, вышел из тени, весь покусанный и злой. Щелкнул пальцами, и люди сразу же вырубились кто где сидел. Остальные уставились на него испуганными глазами.

– Что же тут, многоуважаемая Ямауба, у вас за собрание? – спросил Омононуси. На его предплечье вилась лентой черная ядовитая змея, шипела и открывала клыкастую пасть.

– Ой, капец, – сказала Ямауба, пулей вылетела из-за стола и практически сложилась в глубоком поклоне, за ней поспешили и тенгу. Парочка низших екаев попыталась свалить, но Омононуси снова щелкнул пальцами, и мелкие демонишки с клешнями, рогами и хвостами замерли на месте. Еще один только взгляд великого ками – и их разметает в пыль.

Встала и та, ради которой Омононуси оторвался от своих важных божественных дел.

Выплыла из-за стола, поклонилась.

Хорошая она была. Высокая, стройная, осанка императорская, и глазищи зеленые, как хвоя горной сосны. Правда, одна нога за другую заплетается, и щеки больно уж розовые, а в глазах огонь зеленый мечется. Рядом с ней каукегэн, к ногам прижимается, смотрит на него, верховного бога, с опаской, но от болотной девы не отходит. Клятву верности дал? Это каукегэн-то? Ёкай мора, болезней и несчастий?

Интересно.

Нет, с такой интересной чужачкой он по-своему разберется. А свидетели ни к чему.

И великий бог Омононуси вернулся в свои купальни. Естественно, вместе с болотной ведьмой.

Глава 8