Кикимора и ее ёкай

Анна Зимина

Кикимора и ее ёкай

Глава 1

В славных Благовещенских водно-болотных угодьях жила-была одна кикимора. Хорошая кикимора, симпатичная, средних лет и туманных занятий.

Жила одиноко. Дети выросли и разлетелись кто куда. Муж из полукровок был, помер лет двести как. Уже отстрадала кикимора по нему, отплакала. Живет себе потихоньку, не тужит. Много ли одинокой кикиморе надо?

Делянка с мухоморами для настоек цветет, глаз радует. Огород посажен, сад есть. И яблочки молодильные наливные, и бузина от головной боли, и сливы от запора – у хорошей хозяйки все ладно и складно, все рядком растет, и урожай всегда отличный, качественный.

Из местного народа мелкая нечисть заглядывает порой. Кто покрупней, там, лешаки, водяные, раза два в год на попойку приходят, на день рождения и на Новый год. Ну, Ягуша еще, может, зайдет на огонек, поболтать по-дружески. А в остальное время тишина и благодать. Выйдет вечерком кикимора на крылечко, нальет себе в кружку брусничной водицы и сидит так до заката. Глядит, как солнце в болоте тонет. Хорошо ей, спокойно.

Так и жила бы себе кикимора тихонько. Жарила бы поганки с картошкой. Гнала из молодильных яблок самогон. Выращивала бы капусту, бруснику бы собирала, чтоб заквасить потом как полагается. Смотрела бы по вечерам на закаты. Если бы не один случай, который перевернул все с ног на голову.

***

В славной стране Япония все было хорошо. Хороши были цветущие сакуры во время ханами и опадающие листья красных кленов в период момидзи. Хороши были девушки в блестящих кимоно и мужчины в нарядных хаори. Хороши были горные тихие деревушки и сверкающие неоном города. Горы были хороши, и реки тоже, и цвели прекрасные цветы, и хорошо готовили суси суровые повара, и сакэ под суси тоже хорошо шло.

Все было ну просто замечательно.

Кроме землетрясений.

Как говорится, всем работа пожарника хороша, но как пожар – хоть увольняйся. Так и с землетрясениями. Как начнется, так хоть переезжай из хорошей страны Япония в другую, не такую, может, и хорошую, без саке и сакуры, где земля не дрожит под ногами и где на головы не падают потолки.

Наша история как раз и начинается во время очередного такого землетрясения. Несильного совсем, почти незаметного. Ну, смотря для кого.

К счастью, в этот раз никто почти не пострадал. У продавца фарфоровой посуды Юкиро Модзури упала и разбилась дорогая сердцу плошка, а Асахиро Куросита стукнулся головой об стол. Несильно. Впрочем, Куросита был человеком-японцем невнимательным и частенько ударялся лбом обо что ни попадя, так что такой вред можно даже считать.

В мире людей через пять минут после четырех несильных толчков снова все стало как раньше. Но это только в мире людей.

А вот в мире ёкаев, духов хорошей страны Япония, все было совсем по-другому. Ёкай-то – существо эфемерное. То он что-то бесплотное, как дымок, а то дышит стоит, живее всех живых, хочешь – руку протяни и потрогай. Правда, и он тогда тебя тоже потрогать может, что не всем приятно. И мир его ёкайский такой же – расхлябанный, наложенный сверху на мир живых, как чуток мятая копирка.

И что-то в этот раз пошло не так. То ли богиня подземного мира Идзанами слишком уж сильно загрустила, то ли магнитные бури начались, то ли все вместе – но каким-то совершенно мистическим образом мир ёкаев сместился. Ненадолго, секунды на две оказался где-то над благовещенскими болотами. А потом снова вернулся на место. Ничего толком даже произойти не успело, и никто ничегошеньки не понял. Ну, мотнуло совсем чуток ёкаев, ну так и людей мотнуло. Что ж тут такого страшного?

И правда, страшного ничего и не случилось. Только мир ёкаев по ошибке и нашу кикиморку с благовещенских водно-болотных угодий утянул – принял за свою. Ну а что? Нечисть? Нечисть. Значит, забираем. А что кикиморка вовсе не ёкай японский, а наша, исконно-русская, никому и не интересно.

Была кикиморка – и нету. Только чашка с недопитой брусничной водой на крылечке перевёрнутая лежит и дерево с молодильными яблочками гнется-качается. И на болоте круги разошлись да и сгинули.

И все.

Глава 2

Кикимора приложила пальцы к вискам – вдруг сильно-сильно закружилась голова. «Опять с грибами переборщила, – подумала она. – И на старуху бывает проруха».

Когда головокружение прошло, кикимора открыла глаза и покачнулась.

– Вырублю делянку с мухоморами к лешей матери, – выдохнула она и потерла глаза. Ничего не поменялось.

Узенькая асфальтированная улочка, фонарь, висящий где-то над головой, яркая коробка, переливающаяся всеми цветами радуги. А в коробке банки какие-то стоят. А где-то рядом шумит улица, и так очень по-человечески шумит.

– Мать-заступница Мокошь, Ярило-отец мой, – всхлипнула кикимора и села прямо на ягодицы. Ноги не держали.

Людей кикимора не прям чтоб не любила, но пересекаться лишний раз не хотела. А вот города прямо-таки терпеть не могла. Не по нутру кикиморе болотной город. Вот болота родные, леса там всякие – это другое дело. А тут что? Город? Да, точно, город. Фу. Гадость.

– Ав-ав, – сказал кто-то совсем рядом, и кикимора испуганно обернулась.

Под навесом старого дома сидел грязный мохнатый пес. О том, что это пес, догадаться было сложно – из-за густой шерсти ничего не было видно.

– Привет, Шарик, – прошептала кикимора, разглядывая собаку повнимательнее. Собака от такого внимания погрузилась под половицу, как растаявшее сливочное масло. В самом прямом смысле погрузилась, не в фигуральном.

– Вот блин. Попала, – сказала кикимора и поднялась на ноги. На ягодицах сидеть было неудобно, асфальт-то – это не кочки болотные со мхом заботливо выращенным.

Кикимору не сильно удивила растаявшая, как масло, собака, она и похуже зрелища видала. Чего только стоит ночь на Ивана Купала или зимнее солнцестояние в тихом-мирном благовещенском лесу… Но было тревожно. Хотя бы из-за того, что растаявшие собаки не каждый день по болотам шарятся.

– Ав-ав.

Рядом снова зашуршало.

– Бобик, Шарик, на-на, – сказала кикимора и достала из передника пирожок. Пирожок был особый, закуска под брусничную воду по специальному рецепту.

Из-под асфальта, совсем рядом, показались печальные глаза. На собачьи, кстати, не сильно похожие.

– Держи, Дружок, – сказала кикимора и протянула Шарику половину пирожка. Вторую половину она предусмотрительно оставила себе, а то вдруг голодать придется?

«Шарик» сначала кочевряжился и никак не хотел выползать из асфальта, но потом передумал: пирожки кикимора пекла отменные, и пахли они очень уж хорошо. Этот был с яйцом и луком, а еще кикимора умела всякие разные делать: с грибами, с колбасой и укропом, с морошкой и ревенем, но это под клюквенное шампанское десерт, на особый случай.

«Шарик» сожрал пирожок в мгновение ока и довольно открыл клыкастую пасть. Зубы у него росли по кругу, как у акулы.

– Молодец, Бобик, – сказала кикимора и протянула руку, чтобы потрепать голодное собачье чудовище по загривку. «Бобик» был вовсе не против. Темная аура существа коснулась руки кикиморы, потекла дальше, к плечу и оттуда – к ее груди, к сердцу. Потекла – и остановилась.

– Ишь ты, пакость какая, – довольно сказала кикимора и почесала «собачкин» бок. Темная аура странного существа ей была до одного места: у нее самой своей всегда хватало с избытком.

«Шарик» пискнул и довольно растекся рядом с кикиморой мохнатой лужицей, подставляя ей то один, то другой мохнатый грязный бок. От темной ауры Тузик заискрил, и рядом сразу же погас яркий ящик с банками. Кикимора гладила чудовище, а сама думала горькую думу. Куда идти? У кого дорогу спрашивать? И далеко ли родные болота?

Тем временем «Бобик» нагладился, сел, заглянул кикиморе в глаза и молвил человеческим голосом, но на непонятном языке:

– 私はカウケガンひろみです、私はあなたに忠実に仕えます。

– Чего?

– Shi ha kau ke gan Hiromi desu, shi haana ta ni tadami ni shi ema su.

– Все равно ничего не поняла.

– Я – каукегэн Хероми, буду служить тебе верой и правдой, – получилось у «Шарика» наконец донести суть своих слов до кикиморы. Языковой барьер был преодолен.

– Хероми – значит, «самый красивый», – пояснил собака и шаркнул ножкой.

– Э, спасибо, – сказала кикимора, – меня Марьяна зовут, можно Мара просто. Только я тебя Хероми звать не буду, хоть ты и красавчик, конечно. Для русского уха неблагозвучно. Буду тебя по-другому звать.

Каукегэн на это мотнул мохнатой головой. Он был на все согласный, потому что его новая хозяйка на темную ауру была так богата, что можно рядом с ней пастись всю жизнь и людей вообще не трогать. Людей каукегэны боятся, хоть и гадят им по мере сил. Они неспециально, такая уж у них природа: быть духами мора, неудач и болезней.

– Ну, раз мы теперь с тобой приятели, расскажи мне, где я, а?

– Префектура Хёго, город Кобэ, Центральный район, Санномия 1-23, – ответил Шарик и вильнул мохнатой попой: хвоста у него не было.

– Поняа-а-а-тно, – протянула кикимора. У нее не было кабельного, и даже спутниковой тарелки не было, но про хорошую страну Японию она немножко знала, все ж образованная, не дура деревенская. Другой вопрос, как она вообще тут оказалась.

И с этим нужно было разбираться как можно быстрее.

– Пойдем, Бобик, – сказала кикимора.

И они пошли.

Дорога из темного проулка была быстрой и привела к оживленной улице. Яркие вывески, шум транспорта, вонь выхлопа, цветные буклеты и люди-люди-люди… Все это оглушило кикимору, забило нос, уши, глаза. Привыкшая за много десятилетий к своим болотам, кикимора теперь пыталась справиться с шоком.

Торопящийся мужчина в черном костюме задел оглушенную кикимору плечом и тут же повернулся к ней. Кикимора ждала слов вроде: «Ты чо тут, тетка, встала на проходе, людям мешаешь, а ну свалила быра», но то, что случилось потом, поразило ее в самое сердце.

Мужчина в костюме сложил руки перед лицом, быстро-быстро поклонился и извинился. На его лице расцветало чувство вины. Извинившись, мужик развернулся и побежал дальше.

– Ну ни хрена себе, – сказала кикимора. – Тут все такие отмороженные?

Бобик посмотрел на кикимору грустными глазами.

– Угум. Почти все.

– Да, Тузик, тяжко тебе приходится.

Шарик кивнул и даже немножечко заскулил.

– Ладно, мой милый Тотошка, веди меня куда-нибудь отсюда в леса, а лучше на болота. Надо мысли и чувства в порядок привести и думу думать, как домой вернуться.

– Это вам, моя госпожа Ма-ри-онна Сама, надо за помощью идти через теневой мир. Вы, Мара Сама, ёкай сильный, вам слабые духи ничем помочь не смогут. Говорить надо со старшими ёкаями, у которых темной ауры в достатке. Только путь далекий. Позвольте мне, Мара Сама, быть вашим проводником.

– Позволяю, – торжественно кивнула кикимора.

Бобик тут же растекся лужицей, и от него расстелился в разные стороны сероватый туман.

Размылись светящиеся вывески, а потом исчезли люди. И кикимора оказалась в месте, которое уже не было человеческим миром.

Это был город, несомненно, но город совсем иной. В жутком тумане ног до колен не было видно, а у Шарика торчала из тумана только одна лохматая голова. Вывески, которые так ярко светились в городе, теперь стали тусклыми. Исчез и шум, только какой-то равномерный скрип действовал на нервы.

– Нам вон туда, Мара Сама, – сказал Тузик и показал мохнатой лапой на гору, которая в вечерней темноте едва была заметна. – Там живут тенгу, они самые сильные ёкаи поблизости.

Кикимора с тоской посмотрела на гору. Ей хотелось пить, писать и спать, а не шататься невесть где в такой поздний час. Тем более не хотелось карабкаться в гору.

– А трактир тут есть какой? Или хотя бы чердак? А утром по холодку пойдем.

– Только дома удовольствий открыты в такой час.

– Тотошка, а хотя бы пруд какой есть рядом? Или болото? – с последней надеждой спросила кикимора.

– Есть, – понуро ответил Дружок и посмотрел куда-то в темноту, откуда доносился равномерный скрип.

Дорога, застеленная туманом, была пустынна. Ни души. Только противный скрип становился все отчетливее.

А потом дорога оборвалась. И начался лес.

Нет, это был не такой лес, к которому кикимора привыкла. Не роскошные сосны, не кустистые ветки ирги, нет. Тут были тухлые коряги да кривые деревца, на которых ничего не росло, за исключением разве что одного висельника, который раскачивался на ветке.

– Госпожа, защитите, – взмолился вдруг Тотошка и попытался провалиться под землю, но у него ничего не получилось.

– От кого защищать-то? – удивилась кикимора.

– Это же кубирэ-они! Демон повешенных, очень сильный аякаши и очень злой. Даже духи мучаются от его жестокости! Каждый, с кем заговорит кубирэ-они, начинает страдать от депрессии и испытывает сильное желание повеситься, – проныл Дружок и прижался к кикиморовой ноге.

– Да будет тебе, – хмыкнула кикимора и отправилась прямиком к кубирэ-они, демону всех повешенных, который был порожден страхом смерти несчастных. Что ей какие-то там демоны, если совсем неподалеку она обнаружила вполне себе милую елку, под которой она могла бы славно поспать.

Глава 3

– Привет, – дружелюбно сказала кикимора и вежливо улыбнулась, – скажи, ты не мог бы перестать скрипеть? День был трудный, спать очень хочется.

Кубирэ-они посмотрел на кикимору выпученными глазами и от удивления перестал раскачиваться. Скрип прекратился.

– Вот спасибо, – обрадовалась кикимора.

Это она рано, конечно, обрадовалась. Потому что жуткий демон – рр-р-аз – и спрыгнул с ветки на землю прямо перед ней. Оскалился, наклонился к кикиморе и потусторонним голосом прошептал ей прямо на ухо:

– Давай повисим с тобой вместе. Вижу, как одиноко твое сердце, вижу, как болит душа. Соглашайся, и все сразу закончится.

Кикимора слушала внимательно. Она давно жила на свете и знала, что собеседнику всегда нужно дать шанс выговориться.

– Вот эта веревка очень прочная, все будет быстро, так быстро, что ты даже не заметишь. И мы будем висеть вместе, – продолжал екай, – я тебя никогда не оставлю, как оставил тебя твой муж, как оставили тебя твои дети. Мы будем рядом, только умри прямо сейчас. Умри, умри…

Он нудел уже минут пять, и кикиморе начало надоедать. Депрессия у нее не начиналась, к тому же, против нытья мавок и залетающей порой на огонек баньши демон-висельник был детсадовец.

– Ты уж меня извини, но спать хочу – сил нет, – перебила кикимора, и висельник вылупил глаза еще сильнее. Привык к менее устойчивым типажам.

– Ну не смотри ты так, аж на сердце свербит, – вздохнула кикимора, – на вот пирожок да тоже спать иди. Время уже недетское.

Демон взял пирожок да так и остался стоять, глядя, как непонятная то ли девица, то ли нечисть с моровым духом у ног обдирает лапник и устраивается на ночлег.

– Спокойной ночи, – сказала она и махнула демону-висельнику рукой, – и не скрипи, пожалуйста, дай выспаться, по-человечески, да? Дружок тоже устал.

Что-что, а вот выспаться по-человечески у кубирэ-они еще никто не просил. И никто на скрип не жаловался. Поэтому несчастный демон стянул с шеи веревку, сел под деревом и замер. Ему требовался психотерапевт или хотя бы психолог. Вероятно, у него самого начала развиваться депрессия.

Утро тоже началось для него несахарно.

– Что ж ты пирожок не скушал? Я тебя от чистого сердца угостила, а ты вот так…

Кубирэ-они посмотрел на свою синюю руку, покрытую трупными пятнами, в которой лежала половина пирожка. Пирожок был непривычный, золотистый, с красивой каймой колоском, и пах очень вкусно.

В душе каждого японца живет трепетное отношение к подаркам. Японские духи – не исключение. Демон устыдился, поклонился, пролопотал извинения.

– Да ничего, ничего, ты кушай, главное, а то зачерствеет, – сказала кикимора, уселась рядом и принялась переплетать косу. Коса у нее была знатная, до пояса, и демон залип, рассматривая девицу-нечисть. Выглядит почти как человек, а аура у нее темная, как ночь. С такой аурой в ёкаях человеческого ничего не могло остаться, а эта двигается как человек, выглядит как человек, в другую форму не переходит. Под его воздействие опять-таки не попала…

– Кто ты? – помолчав, спросил демон.

– Кикимора я болотная, из Благовещенска. Никогда не слыхал?

Демон пожал плечами. О таких ёкаях и о таких местах он ничего не слышал. Образование у него чуток похуже было, чем у кикиморы.

– Как я тут оказалась? Понятия не имею. Вот, Дружок меня к тенгу ведет. Не знаю уж, кто они такие, но вроде как сильные, с крыльями. Мне домой надо, может, помогут.

Висельник сочувственно покивал. Между делом съел пирожок, почавкал от удовольствия и протянул ответный подарок.

– Держите этот кусок веревки, госпожа Кикимора-Сан. Если понадоблюсь, наденьте на шею, и я приду.

«Да, это не волшебный клубок и не яблочко заговоренное», – подумала кикимора, но подарок приняла и даже поклонилась со сложенными перед лицом руками. Она была женщина вежливая.

– Госпожа кики-мора-сан, а каукегэн твой повеситься не хочет? – с надеждой напоследок спросил демон.

– Тотошка-то? Нет, не хочет. Он мне служит верой и правдой.

Кубирэ-они погрустнел, но попрощался с гостями чин по чину. Если с ним по-человечески, то и он к другим так же.

Демон вздохнул, посмотрел гостям вслед и залез на дерево. Спустя минуту по лесу снова разнесся противный монотонный скрип.

Глава 4

Утро в мире духов было поганеньким. Такое туманное, серое, промозглое. В отдалении шлялись полупрозрачные тени, выли и стонали. Дома, казавшиеся вчера обитаемыми, сегодня выглядели заброшенными развалинами. Всюду по-прежнему стоял густой туман. Звуки доносились до уха с запозданием, и это тоже не добавляло радости. В общем, было неуютно.

– М-да, это мне не родные болота, – сказала кикимора. – Идем, Тузик, на вашу кудыкину гору.

– Да, Мара Сама, – послушно сказал дух мора и неудач и поплелся за своей новообретенной госпожой. До кудыкиной горы было еще пилить и пилить.

Прошли они не сказать чтоб долго.

Женский испуганный крик раздался совсем рядом, а потом смолк. А потом снова, и опять смолк. Кикимора тяжело вздохнула и пошла прямо на крики. Такая уж у нее была натура – не проходить мимо.

Женщина средних лет в розовом платье размахивала сумочкой. Глаза у нее были совершенно ошалевшие, круглые и очень испуганные. Один каблук на ее туфле был сломан. Женщина определенно была человеком. Видимо, засосало бедолагу в мир духов, это дело не прям чтоб уж редкое, такое и на благоцещенвских болотах случалось.

Вокруг женщины уже вились жуткие ёкаи и открывали рты – примерялись. Чавкали челюсти, прямо в туман на дороге капали голодные слюни. Ёкаи были слабенькие, мелкие, потому и нападали стаей, примеряясь к лодыжке несчастной женщины.

– Мать моя Мокошь, – вздохнула кикимора, – ну что ж вы как дикари какие? Нельзя по-человечески, да? Вон, в сумке у нее и рыбка есть, и овощи. Попросили бы нормально – поделилась бы, как от шока отошла. Человечину-то жрать зачем? Так вкусно что ли?

Ёкаи как один уставились на кикимору.

– Вкусшсшсно, – сказал один, с головой краба, и вертикально моргнул.

– Ничего слаще хрена не пробовали чтоли? – изумилась кикимора. Она была гурман, но человечинку не понимала. Всяко похуже хорошей оленинки или кабанинки. А уж рыбка точно вкуснее, чем несчастная потная тетка со всклоченной прической.

– Дружок, проводи даму до дома, нечего тут ей делать. Только рыбку у нее отбери, будет налог на переход, – сказала кикимора, и каукегэн поспешил выполнить поручение. Темная аура, которой делилась Мара Сама, была полный восторг, и теперь у Бобика было много сил.

Кикимора смотрела, как Тузик с бешеным лаем кусает круглыми челюстями мелких демонов за попы и радовалась. Полезная животина – собачка. Может, с собой домой забрать? Все веселее будет на болотах, компания какая-никакая. Сядут вечерком на крылечко, будут пирожки жевать и на закат смотреть.

Наконец каукегэн отбил от ёкаев всхлипывающую тетку, растекся серым дымком по земле, и они оба исчезли. Оставив, впрочем, тут, на ёкайской земле, пакет из человеческого супермаркета.

– Пожалуемся на тебя, – плаксиво вякнул один из ёкаев, на этот раз с черной козлиной головой, – найдут на тебя управу.

Он был раздосадован, а еще больше голоден, но не дергался, потому что вернувшийся каукегэн показал зубки, мол, только попробуй сунуться.

– Да погоди ты ябедничать. Обойдемся и без человеческих филеев, – сказала кикимора и деловито набрала в руки веточек. Через минутку развела костер, отрядила козлоголового найти кастрюлю и соли.

– Рыбка не карась, конечно, но и эта очень даже хороша, – сказала она, оглядев добычу, и принялась творить.

Кикимора готовить любила и умела. Она вообще-то была знатный зельевар, травы разбирала, а где травы, там и приправы, и пропорции, и вообще: когда столько лет на свете живешь, времени довести свои умения до совершенства хватает.

Уха получилась отменная. Правда, соевый соус, по мнению кикиморы, был лишним, но тут свои культурные и пищевые особенности.

Расставались все вполне довольные друг другом, что кикиморе очень понравилось. Ей вообще нравилось, когда все тихо и мирно.

К обеду взошло солнце. Тут, в мире екаев, оно было все какое-то кривенькое, косонькое, тусклое, но у кикиморы поднялось настроение. Сейчас как дойдет до горы, как договориться с тенгу на оказание услуг по грузоперевозкам, как вернется домой! Устроит пир горой, напьется с Ягушей, набарагозится с лешими и водяными, а потом как выспится в своей уютной мягкой кроватке из натурального лебединого пуха (благо, на болотах в перелетной птице недостатка не было). Побыстрей бы!

***

– Мы заблудились, Мара Сама, – сказал каукегэн и понуро опустил голову.

Кикимора вздохнула. Предгорный лес был на диво густым и многонаселенным. Они по дороге и к злобной паучихе попали, и к какой-то говорящей слизи, и с духом болот каппой поцапались от души. А теперь вот – здравствуйте – заблудились! Кикимора ноженьки истоптала, устала, кустами колючими себе все руки расцарапала, собака ее в шерсть репейников набрала – мама дорогая! Сейчас бы прилечь, водички попить, отдохнуть. Хотя вон, в отдалении, домик, чтоль, какой?

И правда, домик.

– Иди, девочка, сюда, иди, милая, в гости. Я тебя гречневой лапшой соба накормлю, зеленым чаем маття напою, спать на пуховом футоне уложу, – услышала кикимора и вдруг расплылась в довольной улыбке. Голос узнала.

– Ягуша, милая моя, и ты здесь, – с облегчением сказала она.

Ямауба – горная ведьма – стояла на крылечке премилой деревянной постройки и ласково улыбалась. Она была вся такая миленькая пожилая японочка, в красном нарядном кимоно, с гладко зачесанными черными волосами. Глазки подведенные, щечки побеленные, губки накрашенные, на ногах белые носочки. Такая приветливая и хорошая, прямо сил нет. Ну просто как с открытки сошла.

– Иди сюда, девочка, – подманивала она ласковым и нежным голосочком, и кикимора послушалась. А чего бы и не послушаться, когда так просят? Жалко только, что обозналась, больно уж местная ведьма голосом на бабу Ягу похожа.

– Меня Марьяна зовут, – поклонилась кикимора старушке и ослепительно улыбнулась.

Бабулечка прищурилась, присмотрелась к девице и плюнула на землю. На земле на месте плевка расцвела черная плесень.

– Тьфу, дрянь! Ты ж не человек совсем! – прокряхтела милая старушка и в одну секунду поменяла облик. Теперь это была не милая японская бабуська, а жуткая двуротая старуха в драном красном кимоно. Ни тебе подведенных глазок, ни прически, ни белых носочков.

– Нет, ну быть того не может! – выдохнула вдруг кикимора. – Скажи-ка, а сестры у тебя родной в другой стране нет часом? Ягушей зовут, – спросила кикимора.

Сходство было просто поразительным, даже интонации одинаковые.

Старуха призадумалась.

– Если я ее не сожрала по детству или по юности, значит, есть, – прошамкала наконец она одним из двух ртов. – А ты кто? Воду в тебе чую. Ты каппа-онна? Юри-онна? Нуре-онна? Другая какая водница?

– Да нет, кикимора. Из Благовещенска я. Из России. Вот, иду к тенгу, просить, домой чтоб вернули.

Старуха расхохоталась сразу двумя ртами.

– К Тенгу? Мать моя Идзанами! К тенгу! Нашла помощничков!

Кикимора погрустнела.

– А чего они? Не помогут?

Старуха ухмыльнулась двумя ртами.

– Спроси. За спрос йены не берут.

– А как их найти?

Старуха прищурилась, готовясь вытрясти из чужачки чего-нибудь в обмен на помощь, к тому же услуга-то плевая – грязным когтем направление указать. Но чего-то передумала: ощутила вдруг от странной девицы-ёкая чистую темную ауру, сильную, мощную. И решила на всякий случай помочь безвозмездно. А вдруг польза какая будет от оказанной услуги?