Последний портрет Леонардо

И всё же расторгнуть официальный брак, скреплённый церковью, причём брак высочайших особ, не так-то просто, но… В то время Ватиканом правил Борджиа, а он очень любил деньги.

Людовик заключает договор с Папой Римским – король Франции получит буллу, аннулирующую его брак с Жанной, а взамен сын Папы – Чезаре Борджиа, герцогство Валанское во Франции, со столицей Валентинуа.

Итак, дьявольское соглашение заключено. Соглашение действительно дьявольское, потому как бедной Жанне предстоит пройти ещё одно унижение. В церкви Сен-Гатьен в Туре Жанна Французская подверглась допросу об интимных отношениях в браке. Её муж утверждал, будто никогда не имел со своей женой супружеской связи, и Жанна встала перед выбором: или она соглашается с Людовиком и получает развод, или её ждёт проверка не непорочность. Она выбрала первое – королеве Франции не пристало терять достоинство, пусть всё останется на совести кардинала, папы Римского и её мужа…

В конце декабре 1498 года в город Шинон въехала великолепная процессия. Впереди сотни слуг вели мулов, на спинах которых стояли обитые красной тканью сундуки с вычеканенным гербом семьи Борджиа. Затем, восседая на прекрасном скакуне, копыта которого были подкованы золотом, следовал сам Чезаре Борджиа. На его шляпе красовался огромный бриллиант, шею украшала толстая золотая цепь, а камзол был расшит рубинами и изумрудами. Следом проехала сотня воинов, одетых в сверкающие на солнце кирасиры, и за каждой лошадью, накрытой попоной из красно-золотой парчи, ехал паж в малиновом бархате. Чезаре вёз королю Франции буллу, аннулирующую его брак.

Маленький французский городок никогда не видел столько богатства и роскоши разом. На Людовика XII это зрелище также произвело должное впечатление, – он одарил папского сына не только герцогством. Чезаре получил 2000 всадников и 6000 пехотинцев, двадцать тысяч луидоров и невесту королевской крови – дочь короля Наварры.

А что же бедная Жанна?

Бывший муж оставил ей герцогство Берри в лен. Так и не коронованная королева Франции основала в Бурже, куда переехала, орден Благовещения (орден аннунциаток), в который вступила сама, и где незадолго до смерти приняла обет.

Но… можно ли простить 20 лет унижения? Можно ли простить человека, которому из года в год она дарила любовь, внимание, заботу, и который отбросил её, как ненужную вещь?

Скорее всего, она простила, ведь Христос велел прощать даже самые страшные обиды. Жанна горячо молила Бога, но о чём, не знает никто…*

Сейчас Леонардо да Винчи чувствовал не только боль юной королевы за тот далекий поступок своего отца, но и страх. Клод боялась – у неё пока не было сына. А Франциск, её муж, молод, красив, силён, щедр и… безумно влюбчив. Многие красавицы Франции, привлечённые сиянием его молодости, знатностью и богатством, стремились к близости с ним в надежде на благосклонность монарха.

– Нельзя думать о плохом. – Да Винчи показалось, что он слышит эти слова королевы. Он повернулся – нет, конечно, она произнесла их про себя, но заметил, как Клод выпрямилась в своём кресле, её испуг ушел, а глаза вновь стали такими, как он любил – сияющими лаской и добротой.

Он тихо проговорил:

– Ваше величество, я уверен, у Вас ещё родится сын.

Клод внимательно посмотрела на него, а потом улыбнулась:

– Спасибо, – проговорила она.

А перед да Винчи возник точно такой же ласковый, добрый и нежный взгляд его матери. Нет, не сеньоры Альберы, жены отца, а его настоящей мамы – молодой крестьянки Катарины. Именно она его мать, не та богатая и чужая госпожа, а простая, красивая, любящая, искренняя Катарина. Катарина, подарившая ему жизнь, и сразу же выданная замуж за крестьянина, живущего в горной деревне.

Он, маленький, бежит по узкой тропинке прямо в объятие ласковых нежных рук. Мама обнимает его, крепко прижимается своей щекой к его светлой головке и целует в волосы. Всего несколько минут счастья, которого бедная Катарина ждала долгие годы, но счастья такого недолговечного. Опомнившись, она в испуге оглядывается, боясь чужих глаз – если об этой встрече станет известно отцу Леонардо, ей будет очень плохо. Хвала Господу, вокруг никого нет. Она берёт за руку своё родное дитя и ведет по узкой дороге, убегающей в горы.

– Пойдём, я покажу тебе что-то очень интересное, – говорит мама, и её голос теплой волной отзывается в груди мальчика.

Они быстро идут по узкой, извилистой тропе, поднимаясь всё выше и выше, до самой вершины хребта, переходят его и начинают спуск по другой стороне. Мама ловко обходит камни, держа сына за руку, и подсказывает ему, куда следует ставить ногу. Медленно и аккуратно, хватаясь за редкие кустики, они спускаются вниз. Леонардо вслушивается в шум мелких падающих камушков, выскочивших из-под сандалии, и, вертя головой по сторонам, успевает осмотреть незнакомое место. Они оказываются рядом с узким ручьём и дальше двигаются вдоль его течения.

– Смотри, видишь на той стороне большой камень? Нам туда, – говорит она.

Они пересекают ручей, ступая по ледяной воде, и подходят к пещере, вход в которую прикрывает камень. Мальчик, весь дрожа от холода, крепко-крепко сжимает теплую мамину руку. Вдвоём им удаётся лишь чуть-чуть отодвинуть тяжелый камень, но этого достаточно. Сначала мама, а потом сын, касаясь телом скользкой холодной поверхности, протискиваются за него и попадают в узкое темное помещение. В полной мгле Леонардо делает несколько шагов, и вскоре понимает, что его ноги наступают уже не в воду, а идут по твёрдой земле.

– Не бойся, – говорит Катарина и тянет сына за руку дальше внутрь.

Потом она выпускает его руку, и через мгновение в пещеру начинает проникать свет. Леонардо видит, как мама, поднявшись на высокую плиту, вынимает один за другим камни из свода камеры.

– На, возьми, сынок, – говорит она, передавая ему камни. – Положи рядом. Это я специально закрыла, чтобы никто не нашёл этого места.

Теперь, когда дневной свет попадает помещение, мальчик может рассмотреть его. До сих пор, спустя 60 лет, перед его глазами очень чётко всплывает то видение.

Со всех сторон на него буквально обрушиваются необычайно яркие, нисколько не поврежденные временем краски. Огромная медуза горгона, страшная, отталкивающая, с множеством шипящих клубящихся змей, пугает его. Он зажмуривается и крепко-крепко прижимается к маминой ноге. Но через некоторое время любопытство пересиливает страх, и Леонардо чуть-чуть приоткрывает глаза. Его взгляд падает на другую стену, а там,…там не страшно, там великолепно, прекрасно, завораживающе!

Мужчины и женщины сидят за столом, уставленным яствами. Их красивые правильные лица светятся радостью. Ослепительно-яркие платья и туники: желтые, лиловые, красные, голубые, сшиты из тяжелых дорогих тканей и украшены золотым узором. Леонардо чувствует удовольствие этих людей от удавшегося пира, их безмятежность и торжество. Он читает их характеры: мужественность, величие и смелость мужей, гордость и преданность жен. Кажется, что через минуту они – высокие, сильные, стройные сойдут со стены, начнут переговариваться на своём гортанном языке, послышатся звон посуды, рабы принесут дымящееся мясо…

– Сынок. Леонардо, – только сейчас он слышит голос матери, которая уже давно зовёт его. Катарина смеётся и протягивает ему какой-то свёрток:

– На, держи. Это я нашла здесь. Только никому не показывай. Спрячь где-нибудь. Хорошо?

– А что здесь, мама?

– Посмотри.

Он разворачивает грубую ткань и видит блеск золота. Перед ним лежит большая золотая пластина, на которой разбросаны в определенном порядке разные символы, а по углам мерцают красным светом великолепные камни. Он узнает солнце, луну, но помимо этого на ней с удивительным мастерством вырезаны другие непонятные знаки и буквы.

– Мама, что здесь написано? – спрашивает он.

– Я не знаю сынок, – говорит Катарина. – Я же не умею читать. Да и надписи здесь на другом, древнем языке. Когда ты вырастишь и выучишься наукам, ты всё поймешь.

– Я пойму?

– Да, да. Конечно сынок.

– Мама, а эти люди на стенах живые?

– Нет, они нарисованы. Их нарисовал древний художник давно-давно.

– А я смогу нарисовать так же красиво?

– Конечно, сможешь. Ты только учись.

Они вышли из пещеры, перешли ручей и стали подниматься вверх, на гору, туда, где небо было близко-близко. И Леонардо дал себе слово, что когда вырастет, обязательно вновь придёт сюда, спустится в пещеру, посмотрит на красивые лица древних людей, а после заберётся на вершину хребта, вытянет руку вверх и наверняка (ведь тогда он будет очень высоким) дотянется рукой до небес…

«Я так и не вернулся в то место, – с горечью подумал да Винчи, – Жаль…»

– Ваше величество, извините, – позвала Клод подошедшая фрейлина. – Вас ожидают.

Королева повернулась к художнику:

– Леонардо, Вы будете продолжать писать мой портрет?

– Да, Ваше величество. Конечно, если Вы не возражаете, – наклонил он голову.

– Я не возражаю. Тогда увидимся через несколько дней. Сейчас мне надо идти. До встречи.

– Я буду ждать Вашего приглашения.

Королева встала и направилась к замку, а художник дал указание своему ученику собрать краски и кисти. Пока тот тщательно промывал, обтирал и убирал кисти, Леонардо сидел в своём кресле, смотрел на безмятежное голубое небо и думал, что именно та гробница, показанная ему Катариной, предопределила всю его дальнейшую жизнь. Мама, сама того не ведая, указала ему путь…

Humanus sum possum errare falli et decipi. Я человек и могу ошибаться (перевод с латыни).

И была ночь, и звёзды, постепенно загораясь, озаряли чёрный небосвод отчужденно-холодным, неясным светом, а затем, разом пробудившись, вспыхнули десятками и сотнями на тёмном бесконечном пространстве. И наперекор времени года – был октябрь, вдруг качнувшись всем своим множеством, одним выверенным движением соединились в созвездия – чёткие, ясные, обведённые по контуру тончайшей линией. И не возникало более ни малейшего сомнения, что могучий орёл расправил свои звёздные крылья; застыла медведица – ширококостная, сильная, приземистая; грациозный лебедь летит по чёрным волнам, а великородный лев приготовился к битве… И холодный серебряный свет лился от тонкого серпа луны и мириад звёзд, разбавляя мглу синим и дымчато-серым, освещая медленно идущего по дороге одинокого человека.

Он шел прочь. От зависти и злобы, от лжи; от слишком напыщенного и безвкусного блеска золота, брильянтов, жемчугов, рубинов, изумрудов, кои украшали не только руки, шеи, уши и в изобилии одежды как мужчин, так и женщин королевского двора, но и – что его не мало удивило – лошадей. Истина сию минуту была вокруг – в прекрасном сиянии настоящих драгоценных россыпей, в тихом дыхании ночного неба, в спокойствии, исходящим от потока вечности, льющегося на него. С каждым пройденным шагом, с каждой минутой он чувствовал, как очищается от наносного, лживого, непомерно чванливого роскошества, на которое смотрел последние четыре дня.

Сперва ему польстило, что ради него Екатерина – мать правящего короля Франции Карла IX, вдова Генриха II, включила небольшой городок Салон —де-Кро в программу путешествия по стране, которое она решила предпринять с целью знакомства молодого короля со своим подданством. Бесконечная вереница повозок королевского двора и придворных, нагруженных мебелью, коврами, картинами, гобеленами, арками, посудой и бесчисленными нарядами, покинула Париж 24 января 1564, и лишь к октябрю этот нескончаемый эскорт добрался до Прованса.

Встреча состоялась в замке неподалёку от Салона. Его препроводили в большой зал, где на троне сидела женщина, одетая в чёрное, величавая и сильная, а он… видимо, стал слишком стар. Сперва зарябило в глазах от разнообразия бархатов и шелков, слишком замысловатых причесок и блеска драгоценностей, тут же гул голосов оглушил, не дав сосредоточиться, – и он растерялся. Молча стоял посередине огромной залы, не в силах что-либо произнести, обливаясь потом, это при том, что было довольно прохладно…

Мишель де Нотр Дам и Екатерина Медичи. За ней сила, богатство, власть, за ним… лишь мудрость. Прошло несколько минут, постепенно шум стих, и Нострадамус почувствовал на себе взгляды полусотни высших лиц Франции. Он обернулся. Думая, что увидит в глазах надежду, страх, в конце концов, любопытство, он внимательно всматривался в лица окружающих его влиятельных особ, но всё оказалось не так – превосходством и спесью светились их взгляды. У этих знатных мужей и дам не было сомнений, что пришедший старик – ныне модный при дворе предсказатель, из-за которого они, собственно, и приехали в столь никчёмный город, – явился сюда лишь для того, чтобы исполнить их взлелеянные мечты и желания…

И вдруг, окно распахнулось. И холодный ветер, растрепав прически и качнув тяжёлые золотые серьги в ушах, ворвался в залу. Невидимая тень необъяснимой тяжестью опустилась на плечи присутствующих. Опустилась вместе с ясным пониманием того, что в этот момент истины не будут зачтены их родословные, наличие связей, количество золота и земель,… ничего. На чаше весов лежало гораздо большее – судьба.

Нострадамус повернулся к королеве-матери. Он видел её просьбы к Всевышнему. Она молила о королевской короне для своего любимого третьего сына, мечтала о выгодном замужестве для дочерей, желала спокойствия и мира Франции. И ему ничего не оставалось, как начать свою речь. Он говорил долго, но не сказал… ничего, кроме множества общих, пустых, не выражающих ничего конкретного фраз. Понимая, что Екатерина будет разочарована, он всё же решил умолчать о главном. Слишком жестоким было бы сказать ей, матери, что жить её сыну, нынешнему королю, осталось не так долго. Что в его царствование кровь чёрной ночи затопит Париж, а правление её детей принесёт во Францию много крови, смуты, обнищание народа, гражданские войны и практически разделит страну на два лагеря. Конечно, он мог бы поведать ей, что её любимец Генрих всё-таки будет королём…, но следом пришлось бы пригвоздить её ремаркой – последним из династии Валуа.

Не того ждала Екатериной Медичи, и, конечно же, показала своё разочарование. А вот надежды Нострадамуса оправдались сполна. Это случилось на следующий день, когда он увидел веселого шустрого юношу из свиты короля. Этому чернокудрому мальчику было уготовано стать мудрым королём Франции, тем долгожданным правителем, который принесёт покой и мир в несчастную, залитую кровью страну. И тогда Нострадамус не стал сдерживать себя:

– Вы будете служить королю Франции и Наварры, – сказал он слугам Генриха Наваррского.

Пробыв лишь несколько дней в замке рядом с городом Салоном, Карл IX, королева-мать, принцы, принцессы, сотни знатных дворян, тысячи придворных, несколько тысяч слуг, несчётное число повозок и лошадей покинули маленький городок Прованса. А Нострадамус отправился обратно домой, его там ждали звёзды.

Всю жизнь Мишеля окружали звёзды. А он любил их, скучал по ним, как по своим детям, повторял их имена, знал расположение, блеск, силу и тайны. На звёзды он обожал смотреть с самого детства, а вот видения к нему пришли не сразу. Сперва он изучал латынь, греческий, древнееврейский языки, математику, астрономию, алхимию и более всего медицину. Он работал в папской библиотеке в Авиньоне над оккультными науками, прекрасно разбирался в символах Древнего Египта и Древней Греции, и он лечил.

В юности ему, трепетному, наивному, устремлённому, казалось, что почерпнутые им из множества мудрых книг знания сделают его выше болезней ниспосланных Господом. Он лелеял в себе эту мысль, думал, что в его силах исцелять больных, не раз доказывал это в жизни, и постепенно поднялся в своих чаяниях выше других людей… Он разбился о землю после того, как у него на руках от неизвестной болезни умерла жена и трое детей. Раздавленный, истерзанный горем, тогда он мечтал лишь об одном – умереть.

После Мишель долго странствовал. Объездил Лотарингию, Нидерланды, Италию, а затем опять вернулся во Францию.

В 1546 году в Провансе он сумел одержать победу над страшной болезнью – лекарство, изготовленное им, помогало людям выжить. Он сделал то, что до него мало кому удавалось – победил чуму. А год спустя в маленьком городе Салоне поселился медик Мишель де Нотр Дам. Вскоре у него появилась новая семья, потихоньку начала проходить боль от той страшной потери.

Смотря на небо, Нострадамус видел картины будущего. Образы, проплывающие перед ним, сулили мало хорошего: во многие страны придут новые правители – обманщики, не имеющие ни капли королевской крови, которые сместят законных королей; произойдут страшные сражения и убитых будет великое множество; он видел злость, насилие, смерть. А некоторые вещи Мишель просто не знал, как назвать: что за огромные летающие птицы, которые могут перевозить по воздуху людей? Что за телеги, ездящие без лошади? И раз за разом к нему приходила одна и та же мысль: «Как величественно и прекрасно то, что сотворено Богом, а человек, забывая и нарушая данные ему заповеди, из года в год разрушает этот мир, созданный не им, но для него…».

Но прежде чем рассказать другим эти видения последующих годов, необходимо было их сокрыть, окутать безопасной пеленой, дабы не нанести вред человечеству.

Мишель часто говорил: «Я человек и могу ошибаться».

Ошибался ли он? Это неизвестно, потому что непостижимо измерить силу его дара. Тысячи людей пытались расшифровать и понять все его катрены, но тщетно: такое огромное количество умов оказалось бессильно перед одним талантом. До сих пор, спустя четыре с половиной столетия, не разгаданы все его предсказаний, но те немногие, расшифрованные потомками, поражают точностью предвидения.

1 июля 1566 года друг Нострадамуса Шавиньи Бонуа, прощаясь с ним вечером, как обычно, произнёс:

– Доброй ночи. Увидимся утром.

На что услышал:

– Вы меня не увидите в живых при восходе солнца.

Как всегда, Мишель Нострадамус был абсолютно прав…

2006 год. Германия

Прошел месяц после того, как Генри поселился в замке. Роберт перевёз из его квартиры два больших ящика с книгами и самые необходимые вещи, и дядя обосновался в светлой спальне, выходящей окнами на запад. Генри много гулял и старался с каждым днём проходить всё большее расстояние, он окреп физически и обязательно дважды в неделю просил племянника подбросить его до библиотеки, где проводил целый день, и вечером с ним же возвращался домой. Дядины восторги по поводу замка постепенно улеглись, но к удивлению Роберта, полностью не прекратились. Нет, нет, но иногда он разражался долгой тирадой о неизвестном талантливейшем архитекторе и старых добрых мастерах, сотворивших эту, как выражался дядя, «архитектурную чаровницу».

Но самыми приятными в жизни двух холостяков стали вечера, которые они неизменно проводили в кабинете. Ожидаемые ими почти с самого утра, уютные, добрые, трогательные. Когда – в зависимости от настроения и погоды – заваривался ароматный крепкий чай и неторопливо пился из тонких изящных чашек вприкуску с печеньем, или потягивалось вино, а иногда из пузатых бокалов маленькими глотками отпивался коньяк; когда Роберт и Генри, сидя в глубоких креслах напротив окна, смотрели на солнце, ныряющее своими округлыми красными боками в зелень парка; на то, как птицы парят прямо перед окном и опускаются сумерки – сначала светло-серые, лёгкие, обволакивающие, потом вязко-сизые, и уже после быстро наливающиеся непроглядной мглой.

Им было приятно друг с другом о чём-то беседовать или просто молчать, и молчание это никогда не было тягостным здесь, в комнате, хранящей тайны прошлого, где мудрость и благородство словно источались великолепно расписанными панелями, окутывая присутствующих лёгкой вуалью спокойствия и неспешности…

Роберт часто удивлялся про себя тому, что только сейчас, на склоне жизни Генри, он понял, как им действительно хорошо и интересно друг с другом.

– Генри, я вот что хотел у тебя узнать, – как-то в один из таких вечеров, спросил он дядю. – Как ты догадался, что картина может висеть за панелью? Ведь до этого ты никогда не видел эту комнату.

– В этом не было ничего сложного, – пожал плечами дядя. – Во-первых, маленький ключик дал подсказку, а во-вторых, похожие панели есть в замке Блуа. Говорят, что за ними Екатерина Медичи прятала свои яды.

– Ну, а твои походы в библиотеку и в архив? Есть какие-то результаты?

– Ничего похожего на наш портрет я не нашёл. Пусто, – ответил задумчиво Генри. – С одной стороны, это хорошо – у нас есть шанс приобрести картину у любителя… Вот только как его вычислить? Остаётся только ждать, мой мальчик. Ждать и верить. Послушай, Роберт, – без какой – либо паузы произнёс дядя. – А не съездить ли тебе во Францию?

Вопрос был столь неожиданным, что Роберт сначала не понял:

– Мне съездить во Францию? Зачем?… Вообще то я был в Париже год назад, – стал объяснять он, – ходил в Лувр, музей Д’Орсе, был на Монмартре и даже в Мулен Руж. – Тут на лице Роберта сама собой появилась блаженная улыбка.

– Мулен Руж, это, конечно, хорошо, – сказал, усмехаясь, Генри. – Но теперь я тебе настоятельно советую посетить замки Луары, побывать в Бретани. В Париже сходи в Сент-Шапель, да и ещё обязательно музей Клюни… Какая там красавица с единорогом! – это лучше, чем твоё кабаре. Да, да, узнай поподробнее о наших четырёх королевах, побывай там, где они жили. Я дам тебе телефончик, и мой старинный друг Жан расскажет тебе много интересного. Поезжай, мой мальчик.

– Узнать про королев? Анна Бретонская, Клод Французская, Екатерина Медичи и Маргарита Валуа. Так, Генри?

– Да, именно так. Анна, Клод, Екатерина и Маргарита…

Свою поездку во Францию Роберт наметил на 15 октября. Накануне, как назло, навалилось много работы, и, приезжая домой уже ближе к полуночи, он с тоской оглядывал пустой открытый чемодан, который достал с антресоли ещё 10-го числа, принимал душ и шёл в постель. Вечером 14-го некоторые попытки собрать вещи он всё же предпринял и закинул в разверзнутую черную пасть пару джинс, рубашки и несколько смен белья, но идущий второй день затяжной дождь своей монотонностью вселял непоборимую сонливость, и как-то сама собой пришла в голову мысль: «Завтра вот встану пораньше и всё сложу…». И так эта догадка успокоила Роберта, так пришлась ему по душе, что он тут же перестал заниматься сборами и лёг спать.

Следующее утро представляло собой полную противоположность вчерашнему вялому вечеру. Началось оно в шесть утра по сигналу «тревога», и через пятнадцать минут на ноги были подняты все обитатели замка.

– Это очень хорошие путеводители по Франции, – дядя стоял перед Робертом в пижаме, держа в руках три толстенные книги.

– Генри, почему такие тяжёлые? – удивился Роберт, взяв их в руку.

– Ничего, ничего, ты же на машине. Не сам потащишь.

– Термос и бутерброды уложены, – появился слуга.

– Зачем мне бутерброды и термос? Я могу перекусить в кафе по дороге, – недоумевал Роберт.

– Ну, знаете что!? Здесь всё домашнее, а там совсем не понятно что, – отчего-то обиделся Михель.

– Не забудь положить тёплую куртку и носки.

– Обязательно возьмите с собой шарф!

– И запасные ботинки, вдруг промокнут ноги.

Понимая, что если он задержится ещё на пятнадцать минут, то количество «жизненно необходимых в поездке» вещей увеличится минимум в два раза и вряд ли уместится в его машине – понадобится скорее грузовик, Роберт проверил документы, схватил тот самый чемодан, в который накануне успел что-то покидать и, сбежав вниз, сел в машину. Ровно в шесть тридцать мерседес отъехал от замка.

Дождь, который не переставая лил в Мюнхене три последних дня, после трёхсот километров дороги остался позади, и с каждой остановкой Роберт чувствовал, что, в отличии от Баварии, где последние две недели стояла холодная и сырая погода, из Франции лето пока уходить не собиралось. То ли в этом была виновата её короткая девичья память, то ли дело состояло в первопричине большинства поступков на земле: в самом сильном и никем неоспариваемом факторе – назло (в данном случае назло осени), но лучи солнца продолжали приятно греть, ароматные розы по-прежнему благоухали, трава оставалась зелёной, и лишь ночами, будто устав, лето отступало на второй план и впускало лёгкий холод и сырой туман, тем самым напоминая о неизбежном. Да, мимолетно и обманчиво. Да, впереди обязательно будут морозы, дождь и мрак, но сейчас-то, в данный момент, можно нежиться и подставлять лицо солнцу, любоваться яркими красками и смотреть на тихо плывущие облака. И Роберт наслаждался, но иногда, вдруг, откуда-то накатывала тоска…

На следующий день Роберт уже был в бретонском Нанте – городе, в котором родилась первая интересующая его королева.

Бретань. Самобытная, вобравшая в себя историю и традиции, и, в отличие от других, по праву гордящаяся своей стариной, настоящей деревенской – истинной! – мудростью. Бретань до сих пор, сотни лет спустя, чтила свою герцогиню. А Анна не только в течение всей жизни дарила любовь и заботу герцогству, постоянно стремилась туда (но при этом сколь часто не вольна была в своих желаниях), она и сердце своё завещала похоронить в Нанте – если не получилось быть вместе при жизни, так хотя бы после смерти не разлучаться!