Фонарь Джека. 31 история для темных вечеров

– Вот увидишь, Джесс, – неожиданно тихо проговорил Энди, будто подслушав ее безмолвный крик ужаса. – Я найду эту чертову пещеру. Обязательно найду. И я… я узнаю. Ты ведь понимаешь? Мне это нужно. Я должен.

Она смогла только судорожно кивнуть, чувствуя, как холодеют пальцы. А в глубине сознания прорастало, крепло, вытягиваясь сквозь толщу обыденных мыслей, как упрямый сорняк, то самое ощущение… Лес смотрел. Не просто присутствовал – он наблюдал за ними. И взгляд его проникал под кожу.

* * *

Ложась на землю, снег становился тишиной, густой и вязкой, которая давила на уши. Лишь глухой, неохотный хруст под подошвами ботинок нарушал это звенящее безмолвие. Древние ели и сосны, чернеющие сквозь белые саваны, тянулись чужакам навстречу, простирали к ним ветви, похожие на костлявые пальцы мертвецов. Энди и Джесс уходили все дальше от последнего слабого отблеска цивилизации, от едва слышного гула дорог и почти стершихся следов других людей. С каждым часом шаг становился осторожнее, воздух – плотнее, словно они погружались не просто в лес, а в иную, застывшую реальность. Поляна сменялась поляной, едва заметные тропки исчезали вовсе, уступая место сугробам, чей покой не решался нарушить даже самый отчаянный лесной зверь.

Определить, как далеко они забрались, стало почти невозможно. Навигатор в руке Энди упрямо показывал медленно ползущую точку на схематичной карте, но Джесс чувствовала: время здесь текло иначе, растягивалось, как резина, или вовсе теряло смысл. Никаких часов не существовало, лишь едва уловимая смена оттенков на низком сером небе. Но сам лес, этот сумрачный, враждебный лес будто стоял на страже собственного времени, неумолимо сжимая человека в холодных объятиях.

– Джесс! – Она вздрогнула: голос Энди прозвучал неожиданно резко, слишком громко для этой оглушающей тишины. – Часа три пилим уже. Если не больше. Ты как там, живая еще? Ноги не отвалились?

Джесс не сразу повернула голову. Взгляд скользнул мимо него – туда, где между стволами мельтешили тени и где, как ей упорно казалось, среди мерцающих в полумраке сугробов притаилось нечто, видимое лишь краем глаза. Или невидимое вовсе, но оттого не менее реальное. Она заставила себя стряхнуть наваждение. Поправила лямки рюкзака, под которым от веса палатки и скудных припасов уже ощутимо ныла спина, и выдавила улыбку:

– Живее всех живых. Еще пару часиков – и смогу сама себе берлогу выкопать. Ты, главное, карту не потеряй, а то будем тут до весны куковать.

– Отлично. Мы почти у цели, я чувствую. Видишь просеку? – Энди махнул рукой в сторону участка, где деревья действительно росли реже, словно кто-то проломился сквозь чащу, оставив после себя след из сломанных веток и взрытого снега. – Это оно. На одном из своих рисунков отец пометил именно такой пролом.

Это нисколько не успокоило Джесс. Скорее наоборот. Но она лишь кивнула, не желая вновь подвергать сомнению его фанатичную уверенность – качество, которое в Энди одновременно и восхищало, и пугало ее до чертиков. Отец был для него всем: путеводной звездой, неразрешимой загадкой, почти божеством. И лишь жуткая история, произошедшая здесь, та травма, что сломала Джека, смогла низвергнуть этот образ с пьедестала в глазах сына. С тех пор Энди был словно обречен попасть сюда в поисках ответов. А Джесс пошла за ним, потому что не видела другого пути.

Лес вокруг тем временем неумолимо менялся. Стихли голоса птиц, обычно оживляющие даже самый суровый зимний пейзаж. Лишь иногда доносился слабый, отдаленный хруст – резкий, короткий, будто треснула от мороза толстая ветка. Но каждый раз, когда Джесс слышала этот звук, разум подсказывал: это не просто ветка.

– Ты ведь понимаешь, почему я должен это сделать? – спросил Энди. Он замедлил шаг и обернулся, его взгляд – тяжелый, напряженный, полный чего-то, чему Джесс не могла подобрать названия, – впился в ее лицо. – Если бы ты знала, каким он был… далеким. Вечно. Словно между нами стена стояла, невидимая, но прочная. Нельзя было ни о чем спросить толком, ничем поделиться. Этот лес… он что-то с ним сделал. Забрал у меня отца задолго до того, как он сгинул здесь окончательно.

Джесс молчала с минуту, продолжая механически переставлять ноги по его следам. Снег поддавался с неестественной легкостью. Наконец Джесс заставила себя ответить:

– Да. Понимаю.

Она действительно пыталась. Изо всех сил. Ее собственный отец был полной противоположностью – не недосягаемо далеким, а, наоборот, пугающе близким в своем эгоизме, в совершенно прозрачной слабости. Его правда не пряталась за стенами молчания, она била наотмашь, как пощечина: «Я ухожу. Да, может, вернусь, когда разберусь в себе». Он не вернулся. Для матери это стало началом конца, медленного угасания. Для Джесс – фантомом, призраком, которого она с детским упрямством старалась вычеркнуть из памяти, заперев все связанные с ним вещи и фотографии в пыльном ящике на чердаке.

– Сволочь, – тихонько выдохнула она.

И хотя Джесс едва услышала собственный голос, нечто живое в этом лесу ощутимо вздрогнуло в ответ: где-то там, под сугробами или над верхушками елей. Хруст повторился, на этот раз ближе, и слышен был отчетливее. Она замерла, сердце ухнуло вниз. Лес жил вокруг них – своей жуткой, нечеловеческой жизнью.

А к ночи, когда они, измученные и продрогшие, наконец разбили лагерь на небольшой полянке, окруженной стеной черных стволов, мимолетное видение обрело более четкие очертания. Между деревьями снова маячила высокая, неестественно тонкая и изогнутая фигура, смутный силуэт на фоне темнеющего неба. Стояла там и смотрела.

* * *

Тиски сжимались. Сплетенные снежной паутиной ветви не просто заслоняли небо – они сгущали сам воздух, делая каждый вдох тяжелым, тягучим, будто глоток сонного зелья. Под ногами снег становился предательски мягким, словно земля стремилась поглотить человеческие следы, стереть любое напоминание о вторжении чужаков. Лесная тишина наполнилась напряженным ожиданием, скрытой вибрацией, что дрожала в каждой обледенелой ветке, в каждом сугробе, в каждой тени, застывшей между черными стволами.

Шорохи возникали теперь чаще, резкие, внезапные, будто невидимые лапы осторожно ступали по насту, и обрывались, оставляя после себя лишь звенящую пустоту и холодок, ползущий по спине. Энди несколько раз оборачивался, ловя краем глаза движение, уверенный, что теперь-то точно увидит – отпечаток следа, сломанную ветку, что угодно. Но позади была лишь нетронутая белая гладь, безмолвная и равнодушная.

А потом зазвучал шепот. Сперва едва различимый, как далекий вздох ветра в верхушках сосен, но чем глубже они забирались в чащу, тем настойчивее он становился. Неясное бормотание, шорохи, будто потертые временем и расстоянием, вдруг начали складываться в отдельные узнаваемые слоги. Джесс замерла первой, вскинув руку в предостерегающем жесте. Медленно повернула голову, напряженно вслушиваясь.

– Оно… оно зовет нас. По именам.

Энди промолчал, но было заметно, как крепко он стиснул челюсти. О да, он слышал. Тихий, вкрадчивый, почти ласковый голос, шепчущий прямо в ухо. Но этот голос не принадлежал ни ветру, ни лесу. Он был до боли знаком.

– Это ветер, Джесс, – произнес Энди как можно увереннее, но предательская дрожь все равно просочилась сквозь слова. – Просто ветер играет в ветвях.

– Ага, ветер, – недоверчиво проворчала Джесс, – который знает, как нас зовут.

Энди снова прислушался к этому шепоту. Голос отца. Он звучал так ясно, так мучительно реально. Разум кричал, что это невозможно, всего лишь галлюцинация, игра больного воображения, но… Отец звал Энди. Просил найти. Умолял. И эта странная тень… Она ведь могла принадлежать Джеку.

И тут, словно вырастая из-под снега, перед ними возник разрушенный лагерь. Остовы палаток обвисшими лохмотьями висели на покосившихся шестах – жуткие памятники тем, кто когда-то пытался найти здесь укрытие и исчез навсегда. Подойдя ближе, Энди и Джесс увидели, что даже эти жалкие остатки были истерзаны. Глубокие борозды, похожие на следы гигантских когтей, испещряли не только ткань палаток, но и стволы ближайших деревьев, словно невиданное чудовище бесчинствовало здесь, вымещая свою злобу.

Джесс застыла: у ее ног валялся полусгнивший, вмерзший в снег рюкзак. На выцветшей бирке померещилось знакомое имя. Джесс отшатнулась, будто от удара током, но промолчала, плотнее закутываясь в куртку.

– Символы, – глухо произнес Энди.

Он стоял чуть поодаль, уставившись на ствол могучей сосны. Там, под толстым слоем инея и отслаивающейся коры, виднелись глубоко врезанные знаки. Что-то похожее на древние петроглифы или их грубую имитацию – запутанные спирали, ломаные линии, угловатые фигуры, чей смысл ускользал, оставляя лишь чувство тревоги и неправильности. Джесс подошла, вгляделась, и ее голос прозвучал резко, как треск ломающейся ветки:

– Энди, нам нужно уходить. Прямо сейчас. Это место… оно неправильное. Оно чужое.

– Еще нет, – холодно отрезал он, поворачиваясь к ней. В его глазах мелькнуло что-то новое – жесткое, почти злое, чего она раньше не замечала. – Мы у цели.

– Ты что, не видишь?! Не чувствуешь? Это ловушка! Лес заманивает нас! Этот шепот, эти знаки…

– Прекрати, Джесс. Какая же ты трусиха!

Его слова хлестнули ее по лицу. Она опустила голову, не в силах выдержать тяжелый обвиняющий взгляд. Энди отвернулся и решительно шагнул дальше, в темнеющую чащу. Ничего не оставалось, как последовать за ним.

Но шепот усилился. Другие голоса присоединились к призраку Джека – тонкие, плачущие, умоляющие. Джесс слышала обрывки фраз, произнесенных голосом ее матери; той, что так и не смогла пережить уход отца, той, чья тень до сих пор лежала на ее жизни. Воспоминания всплывали мутными образами, затягивая в вязкую трясину прошлого. А Энди вел голос отца, обещающий ответы, искупление, конец его многолетним поискам. Страх смешивался с болезненной надеждой, парализуя волю. Тени вокруг вытягивались, становились гуще, сливаясь в причудливые движущиеся фигуры. Оставаться здесь было безумием, но уйти они уже не могли: невидимые путы держали крепче любых веревок.

Идя на зов, не разбирая дороги, Энди и Джесс вышли к пещере. Низкий черный провал в склоне холма, почти скрытый снежным наметом. Воздух у входа казался неподвижным и тяжелым, изнутри несло сыростью, тленом и чем-то еще, противным, сладковато-металлическим. Стены повсюду, насколько хватало света от фонарика Энди, были сплошь покрыты теми же жуткими символами, что и в лагере, но здесь они выглядели гораздо древнее, словно их вырезали столетия назад. Темные линии знаков местами блестели от влаги, и Джесс с ужасом поняла, что это не просто краска или сок деревьев. Это была кровь, смешанная с пеплом и мхом, придававшая рисункам отвратительную, почти человеческую живость. У самого входа валялись обрывки одежды: куски грубой шерстяной ткани, пара перчаток, истлевший ботинок. Словно тех, кто был здесь раньше, застали врасплох.

Энди не колеблясь шагнул внутрь, игнорируя отчаянный сдавленный шепот Джесс. Она видела, как его тянет туда – то ли зов леса, то ли призрачный голос отца, обещающий ответы. Шаг, еще шаг в ледяную тьму пещеры. И тут луч фонаря выхватил из мрака то, от чего кровь застыла в жилах.

Люди. Несколько фигур, замерших в глубине, словно жуткие безмолвные стражи. Их тела, покрытые коркой льда, блестели в свете фонаря. Они стояли и сидели в неестественных вывернутых позах. Искаженные гримасами ужаса лица, широко раскрытые невидящие глаза, рты, распахнутые в агонии. Конечности были переломаны под немыслимыми углами, кости торчали сквозь рваную плоть. А на бледной заиндевевшей коже виднелись страшные следы: глубокие вмятины, раны и полукруглые отпечатки зубов. Нечеловечески больших зубов.

* * *

Тьма наваливалась на лес, ложилась на плечи тяжелой сырой шкурой, которую невозможно было стряхнуть. В этот предзакатный час, когда солнце лишь угадывалось в багровом пятне за частоколом стволов, Джесс и Энди физически ощущали дыхание леса – медленное, глубокое, идущее из бездонной глотки.

Они брели в гнетущем молчании. Энди то и дело нервно оглядывался через плечо, вздрагивал от каждого треска. Словно кто-то невидимый, но настойчивый крался по их следам. Шум мог быть игрой воображения, порождением усталости и страха, но слишком уж подозрительно он совпадал с их собственным ритмом: затихал, стоило им остановиться перевести дух, и возобновлялся, едва они делали следующий шаг. Лес притворялся мертвым, но его тишина была обманчива, полна шорохов и вздохов, которые быстро таяли, растворялись в плотном воздухе, ускользая от слуха.

Наконец терпение Энди иссякло. Он резко остановился посреди тропы, поросшей чахлым обледенелым мхом, и круто развернулся.

– Что за черт?! Кто здесь?

Голос, надтреснутый от напряжения, ударил в неподвижный воздух, раскатился коротким испуганным эхом и тут же захлебнулся, утонул в тишине. Ответа не последовало.

Джесс невольно втянула голову в плечи, обхватила себя руками. Отличный план, Энди. Покричи громче. Может, оно уйдет подальше от таких шумных соседей.

Но эта глупая надежда не оправдалась. Оно следовало за ними по пятам. Вылазка в зимний лес превратилась во вторжение на чужую территорию. Воздух стал еще плотнее, тяжелее, и каждый шаг отдавался в ушах неестественно громко, словно злопамятная земля нехотя принимала их вес.

А потом они услышали его.

– Э-эн-ди-и…

Голос донесся из самой глубины леса, низкий, скрежещущий, искаженный, будто его обладатель говорил сквозь гнилые, сломанные зубы.

Энди замер, голова дернулась вверх. Сердце в груди заколотилось с такой силой, будто решило пробить ребра и вырваться наружу. Он обернулся к Джесс. Ее лицо было белым словно мел. Она тоже слышала. Рот ее был приоткрыт, но вместо крика из него вырвался лишь судорожный вздох. Джесс медленно подняла трясущуюся руку, указывая в сторону, в сплетение черных стволов и извивающихся теней.

Там, в глубине леса, обрела форму тьма. Возник силуэт. Непомерно высокий, ломаный, словно собранный из неправильно сросшихся костей, гнущихся под немыслимыми углами. Фигура застыла лишь на мгновение, но этого хватило. Даже смотреть на нее оказалось трудно: взгляд спотыкался, скользил, разум отчаянно отказывался принимать увиденное, пытался убедить себя, что это лишь игра света и тени, обман зрения. Очертания отдаленно напоминали человеческие, но искажались до невозможности: непомерно длинные конечности, вытянутый череп на тонкой шее – сама природа должна была отторгнуть подобное существо.

Джесс стояла как вкопанная, время для нее остановилось. Вендиго. Слово возникло в мозгу ледяной вспышкой. Легенда, миф, старая страшная сказка северных народов. То, чего не бывает. Но оно стояло там, в нескольких десятках метров от них.

Вопреки самому страшному ожиданию, существо не бросилось на них. Оно просто стояло, неподвижное, как изваяние из застывшего мрака. А затем так же внезапно исчезло, словно растаяло, всосалось обратно в ночной воздух, не оставив после себя ничего, кроме ужаса и тишины. Лес снова опустел. И его пустота пожирала Джесс изнутри.

* * *

У костра страхи не рассеивались – они обретали плоть. Сухие ветки трещали почти весело, жадно пожираемые огнем, но рваный пляшущий свет казался жалким. Его явно было недостаточно, чтобы сдержать напирающую тьму. Ночь протягивала к ним холодные пальцы. Энди машинально поднял толстую сухую ветку, чтобы подбросить в огонь, но руки его так дрожали, что палка переломилась и стукнулась о мерзлую землю.

– Надо уходить сейчас же, – тихо произнесла Джесс. – Пока ему не надоело с нами играть.

– Не выдумывай. Тебе все это просто кажется. – Слова Энди прозвучали фальшиво даже для его собственных ушей. – А если и не кажется… Оно ведь посмотрело на нас и ушло. Хотело бы напасть – уже напало бы. Чего ему ждать? Приглашения на чай у костра?

Джесс натянула капюшон посильнее.

– Ты не понимаешь. Таким тварям не нужна спешка. Оно не просто убивает, Энди. Оно тебя ломает. Знает, как залезть под кожу, в самую душу. Находит твою слабость и кормится ею.

Эта мысль пришла ей в голову внезапно. Такая ясная, отчетливая, будто ее вложили извне. Словно само существо, притаившееся во тьме, транслировало Джесс свое знание, наслаждаясь ее страхом. И пока она искала ту жуткую фигуру взглядом, слуха снова коснулся вкрадчивый шепот.

Энди вздрогнул. Тихие многоголосые звуки закружились в ветвях над головой, сливаясь с ночным посвистом ветра в кронах. Почти неотличимые от естественного шума леса, но пугающе осмысленные, леденящие душу. Манящие. Как призыв, который хотелось расслышать, понять, расшифровать. И каждое неразборчивое слово несло в себе парализующую, отупляющую силу.

– Ты-ы-ы… – прошелестел лес голосом, от которого кровь мгновенно похолодела в жилах; знакомым до боли, но искаженным, испорченным, как заезженная пластинка. – Ты впустил меня, Энди. Ты привел ее сюда.

Энди резко втянул воздух, задохнувшись. Отец. Образ его замерзшего истерзанного тела, который преследовал Энди годами, вспыхнул перед внутренним взором с новой невыносимой ясностью. Лес рисовал эту картину своими скрюченными пальцами. И голос отца теперь звучал иначе – не так, как Энди его помнил, а так, как он звучал здесь, в этом лесу, в последние часы жизни Джека. Обвиняюще. Безнадежно.

* * *

Беспомощность сжимала пересохшее горло Джесс. Шепот окутывал сознание липкой невидимой паутиной, сплетенной из ее собственных страхов. Он не грозил открыто – нет, он играл с Джесс, дразнил ее, выворачивал наизнанку каждую слабость, каждое потаенное сомнение, обращая их в остро заточенные иглы, вонзающиеся под кожу. «Ничтожество. Слабачка. Вся в мать», – твердил проклятый голос, множился, исходил отовсюду и из ниоткуда. Джесс молча сидела, опустив взгляд, сжав кулаки и впившись ногтями в ладони до боли, неспособной заглушить настоящую боль.

Все было без толку. Джесс уже видела его – неотвратимый финал пути. Видела, как их с Энди поглотят древние тени, которые с каждой минутой становились густыми, злыми, почти осязаемыми. Джесс хотела встать, взять горящую ветку и попытаться сжечь этот зимний лес. Но тут поднялся Энди. А потом повернулся и шагнул прочь от спасительного круга костра.

Тени дрогнули от хищного удовольствия. Энди двигался плавно и неестественно, будто марионетка на черных нитях тьмы. Он уходил вглубь, оставляя Джесс одну у догорающих углей.

– Стой! – Голос сорвался, прозвучав едва слышным хрипом, словно она разучилась кричать, словно сам воздух отказывался нести ее мольбу. – Куда ты?! Энди!

Но он не обернулся. Он продолжал идти в непроглядную темноту, ведомый тем самым шепотом, что теперь звучал лишь в его голове, отрезав его от мира. И от Джесс.

Она вскочила на ноги и помчалась за Энди.

Тяжелое невидимое дыхание леса заполняло собой все пространство, и не было от него укрытия, не было спасения. Энди и Джесс очутились у входа в пещеру. Черный зев ее зиял перед ними, точно разверстая пасть чудовища.

Энди побледнел, как сама смерть, заглянувшая ему в глаза. Но в глубине его расширенных зрачков горел странный лихорадочный огонек решимости. Его лицо стало маской – маской страха, скорби и чудовищного озарения, что обрушилось на него, искривив черты. Джесс, застыв рядом, ощущала, как ледяные волны страха прокатываются по телу, сковывая конечности. Она знала: что-то необратимо изменилось. В лесу. В Энди. И в ней самой.

– Я должен, – проронил он. – Это единственный путь.

Джесс вздрогнула. Энди обращался не к ней, а к чему-то незримому, что стояло между ними, к самой тьме, что требовала ответа.

– Мы выберемся, – сказала Джесс, одновременно соглашаясь и возражая, – найдем дорогу. Мы должны уйти вместе! Слышишь? Вместе!

Голос ее дрожал, срываясь на всхлип, а виски сдавило тупой болью от предчувствия неотвратимой беды. Джесс инстинктивно шагнула к Энди, протянула руку, отчаянно пытаясь ухватиться за него, за островок прежнего мира, но он отстранился, почти отшатнулся от нее.

– Джесс… – Никогда прежде он так не произносил ее имя. – Лес… Он не отпустит нас обоих. Он требует. Требует жертвы. Одного из нас.

– Что за чушь?! – вскрикнула она. – Мы все еще можем выбраться! Вместе! Слышишь меня, Энди?

Джесс вцепилась в его предплечья, пытаясь встряхнуть его, вырвать из лап этого морока, заставить очнуться. Но его глаза смотрели мимо нее, в глубину пещеры, и она с ужасом поняла: он уже принял решение. Давно.

Энди медленно перевел на нее взгляд, и в его глазах мелькнула тень прежней нежности, смешанная с бездонной тоской. Затем, словно стряхнув с себя оцепенение, он опустил руки на плечи Джесс.

– Ты не понимаешь. Лес зовет меня, – заговорил Энди мягко, как с несмышленым ребенком. – Все, что произошло… Все это не случайность. Я такой же, как мой отец. Лес меня знает. Он ждал меня еще до того, как я ступил на эту землю.

Джесс напряглась, безотчетно готовясь к бегству, но его слова уже проникли в ее сознание, цепляясь за самые темные уголки мыслей, пробуждая давно похороненные страхи. «Как его отец…» – эхом пронеслось в ее голове, и внезапно все разрозненные фрагменты их кошмара сложились в единую ужасающую картину. Нить судьбы, тянувшаяся сквозь годы, наконец соединила точки их общего ужаса.

– Ты… ты хочешь принести себя в жертву? – прошептала Джесс. – Хочешь остаться здесь? Один? В этой… в этой… могиле?

Энди коротко кивнул. Его руки, обычно такие теплые, теперь казались ледяными, чужими.

– Уходи, Джесс. – Он требовал, а не просил. – Беги отсюда. Спасайся.

Она отчаянно вцепилась в его рукав, ногти впились в грубую ткань, но Энди с усилием разжал ее пальцы. Затем, шагнув в сторону, он уперся ладонями в спину Джесс и толкнул ее прочь. Она едва не упала, запнувшись о корни, но он больше не смотрел на нее. Энди что-то бормотал себе под нос – слова проклятия или молитвы, обращенные к тьме, жадно втягивающей его в свои объятия.

Джесс пыталась бороться, развернуться, удержать его, тянулась сквозь пустоту, но он лишь отмахнулся. Этот взмах его руки стал последним барьером между ее отчаянными мольбами и тем холодным, жутким смирением, с которым он теперь смотрел в глаза судьбе.

– Ты… ты же обещал! Обещал! Энди! Ты не твой отец! – истошно вскрикнула Джесс, стоя на самой границе света и тьмы, ведя войну с собственным телом, которое рвалось обратно, к нему, в пасть пещеры.

Но Энди не ответил. Он уже сделал шаг внутрь, и мрак поглотил его силуэт. Ее крик остался висеть в пустоте, одинокий и беспомощный.

Джесс побежала. Слезы душили, застилая глаза пеленой, а ночной воздух обжигал легкие и резал кожу. Джесс не чувствовала ног, которые несли ее сквозь колючие кусты, спотыкались о камни. Она мчалась прочь, подгоняемая ужасом и эхом его последнего приказа. Там, позади, во тьме пещеры, осталось нечто, чего она не должна была видеть, нечто, теперь навеки принадлежащее лесу.

* * *

Рассвет встретил Джесс на опушке, окрасив небо в нежные, почти пастельные тона. День обещал быть на удивление теплым и ясным, словно сама природа, ставшая свидетелем невыносимой потери, пыталась проявить сочувствие. Джесс пересекла невидимую границу, отделявшую проклятую чащу от остального мира, и ни разу не посмела обернуться. Не смогла. Воспоминание о том, как силуэт Энди растворился в непроглядной тьме пещеры, было слишком свежим. Оглянуться значило бы вновь посмотреть в бездну, поглотившую его.

Когда шатающаяся, израненная Джесс появилась на окраине города, никто не задал ей ни единого вопроса. Никто не поинтересовался ни ее рваной одеждой, ни грязью, въевшейся в кожу, ни диким, затравленным блеском в глазах. Ужас, застывший в ее взгляде, был красноречивее любых слов, универсальным языком, не нуждавшимся в переводе. Люди отводили глаза, молча пропуская Джесс, словно боялись заразиться ее горем, ее безумием. А она и не пыталась ничего объяснить. Ни в тот день, ни спустя неделю-две, когда раны на коже затянулись, оставив лишь тонкие белые шрамы, а раны души продолжали кровоточить в тишине одиночества. Кому о таком рассказать? Кто готов поверить в шепот древнего леса, в жертву, принесенную тьме, в то, что скрывается за уютной, привычной завесой упорядоченного мира? Правда слишком чудовищна, чтобы облекать ее в слова.

Прошел ровно месяц. Месяц тишины, нарушаемой лишь стуком сердца да скрипом половиц в маленьком съемном домике на самой окраине. Поздний вечер окутал комнату мягким светом лампы, растворяя контуры предметов, превращая мир в зыбкое царство теней. Джесс сидела с книгой, пытаясь затеряться в чужой истории, убежать от своей собственной. И именно тогда, в этой густой, почти осязаемой тишине, она услышала его. Сперва тихий, словно случайное дуновение ветра, звук, который можно было бы списать на игру воображения. Но он повторился. И стал чуть громче.

Шепот. Негромкий голос, произносящий ее имя.

Он звучал не в голове Джесс, вовсе нет. Он доносился снаружи. Совсем близко. У самого окна, за тонким стеклом, отделявшим ее хрупкий мирок от ночной тьмы, кто-то тихо звал: