В голове

– Да, если ты все равно не смотришь, может, выключим? – влез Андрюша.

– Ты вообще молчи, – как можно суровее ответил он. – И я, между прочим, смотрю. Просто задумался на секунду.

– И о чем ты задумался? – Лизонька отвлеклась от содержимого своей тарелки, что происходило не так уж часто.

– Это, Лизонька, не женского ума дело, – с этими словами Миша уткнулся в экран. Он ни за что бы никому не признался, тем более самому себе, что сейчас гораздо сильнее ждет сериала, чем рубрики «Новости экономики». Вера переглянулась с детьми многозначительными взглядами, и каждый уткнулся в свою тарелку.

Следующую неделю все свободное время Миша посвящал просмотру программ, шоу, сериалов, интервью – словом, всего, что только мог найти с участием той самой актрисы. Но как он не старался, он не мог найти то самое видео, за просмотром которого застал сына. Видео этого просто не существовало. Он спутал девушку на экране с актрисой. К его счастью, он этого не знал, но обладал достаточно бурной фантазией.

– …конечно, я считаю, что звездная болезнь – это ужасно. Я ее, честно вот, очень боюсь. Но этот страх меня, с другой стороны, мне кажется, в тонусе держит…

Интервью было поставлено на паузу – его противной, надоедливой трелью прервал телефон. Миша поправил очки и посмотрел на экран. Номер был записан как «Шамиль, окна». Значит, Света. Он никогда не записывал номеров девушек под их именами, чем очень гордился и считал себя большим хитрецом. Конечно мы с вами понимаем, что Вера могла бы догадаться, что «Шамиль, окна» или «Денис, унитаз» не будут звонить по пять раз в час ночи. Но Вере было наплевать, так зачем нам вдумываться?

Миша сбросил звонок. О чем ему говорить с этой глупой девочкой? Любовь – полезный опыт. Порыдает и перебесится. В конце концов, не она первая и не она последняя.

В ту ночь сны ему снились приятные. Он гулял по Москве с актрисой, они разговаривали, и она поражалась тому, какой он умный, образованный и щедрый. Она брала его за руку и страстно шептала:

– Еще ни один мужчина не водил меня на свидание в музей, только всякие рестораны и пошловатое кино. Это так чутко с вашей стороны!

Он прижал ее к себе. Миша был невысокого роста, но во сне он был выше актрисы на голову. Она прижалась к нему своим горячим телом.

– Вставай уже, сегодня заседание ученого совета вообще-то, – толкнула его в бок Вера. Она уже давно проснулась и сейчас укладывала прическу.

«И кого эта старая вобла хочет привлечь? – без нежности оглядывал он любимую жену. – Старых профессоров, у которых в последний раз что-то работало до развала Союза, или молодых аспирантов, которым она нужна как козе баян? Одним словом – клиническая идиотка».

Он читал лекцию без всякого удовольствия. Во-первых, ему хотелось поскорее вернуться домой и пересмотреть еще раз тот фильм с актрисой. Он уже просмотрел по одному разу всю ее фильмографию и все интервью, и теперь шел по второму кругу. Во-вторых, со второго ряда на него взглядом побитой собаки смотрела Света. Да, вполне логично, что во время его лекции она смотрела на него. Это не значит, что это не могло его раздражать. Когда лекция закончилась, он постарался как можно быстрее собраться и уйти. Ему не удалось – из волны студентов на него вышла Света и быстро положила в его карман какую-то смятую бумажку.

«Не дай бог, любовные стихи!» – подумал Миша. Бумажку он не выкинул.

Обычно ему льстило внимание молоденьких студенток. В какой-то степени льстило оно и сейчас, даже когда его мысли почти полностью были поглощены актрисой. О бумажке он вспомнил не сразу, а уже когда пришел домой и сел пересматривать фильм.

«Я беременна».

«Лучше бы это были стихи», – хмыкнул Миша. Прислушался к себе. Ничего. Пустота. Только желание смотреть фильм дальше.

«Вот я гад, конечно», – остался доволен собой Миша. Но все-таки написал Свете смс, назначив место встречи. Звонить не стал – много чести.

Света и раньше напоминала мышь. Сейчас же, в ее безразмерной серой кофтой с рисунком-цветочками на животе, с хвостиком сухих волос, опухшими глазами она выглядела особенно неприглядно. Конечно, будь на ее месте та актриса, она бы не позволила себе прийти в таком виде. Хотя, о чем это он? Даже в дурацкой старой одежде она бы выглядела на порядок привлекательнее сидевшей перед ним студентки.

– Сколько? – поинтересовался он.

– Два месяца, – страдающим голосом выдавила она. Миша поморщился.

– Я спрашиваю, сколько денег тебе нужно на аборт.

Света посмотрела на него округлившимися от ужаса глазами. Как мог человек, которого она некогда боготворила, сказать ей нечто подобное? Он, конечно, избегал ее в последнее время, не писал и не звонил, но она была уверена, что это временно. Что сейчас он просто устал, и ему нужен отдых.

– Я думала, теперь мы будем вместе, – трагическим голосом заявила она. – Думала, что ты уйдешь от жены.

– Зачем мне уходить от жены? – закатил глаза Миша. – Знаешь, сколько мороки?

Он сидел напротив нее. Смотрел на нее своими маленькими бесчувственными глазами. Дышал через нос. Почему она раньше не замечала, какой у него противный нос? Неужели у ребенка будет такой же? А уши? Маленькие, свинячьи. Как вообще можно полюбить человека, с такими маленькими ушами? Как можно было им восхищаться? И Света перестала им восхищаться.

– Зачем тебе уходить от жены? – всхлипнула она. – Зачем, говоришь? Правда, не уходи. Зачем уходить от человека, которому ты изменяешь, а он изменяет тебе? Хорошенькая у вас семейка. Всех все устраивает. Всех.

– Что ты несешь? – слова об измене жены вырвали Мишу из дремоты. Светин взгляд остекленел.

– Твоя жена спит с аспирантом с ее кафедры. Темненький такой. И не с ним одним. Все знают. И студенты, и преподаватели, и в деканате. И она знает, что все знают.

– Ты врешь, – у Миши плохо получалось сохранить самообладание, чего он, впрочем, не заметил.

– Я не вру. Хочешь – сам у нее спроси. Прощай.

Ей очень хотелось уйти гордо и красиво. Так обычно уходят героини в кино. Или хотя бы в сериалах. Но она споткнулась и чуть не потеряла равновесие. Вышло не эффектно. Это стало последней каплей, и всю дорогу до дома она плакала.

Миша вернулся домой в самом беспокойном расположении духа. Разумеется, эта девчонка просто наговорила всякой ерунды, чтобы задеть его. Люди вообще совершают глупые поступки, когда они не в состоянии контролировать свои чувства.

«Особенно беременные девушки», – он снял куртку.

Но даже несмотря на это, он никак не мог успокоиться. Его жена всегда подолгу прихорашивалась по утрам. Она могла подолгу задерживаться в университете. Миша никогда не воспринимал это всерьез.

«Возможно, по университету действительно ходят слухи, – он расшнуровал ботинки, – а она мне при этом не изменяет. Даже если так, то я выгляжу со стороны полным идиотом».

Вера вернулась на час позже него. Она выглядела точно так же, как выглядела всегда. Хотя как она выглядела всегда после работы? Он давно уже перестал рассматривать жену. Жена его в свою очередь рассматривала только частично. Например, «сними эту ужасную рубашку» или «в этом свитере ты похож на старого бобра». Но не более. Миша считал, что это вполне закономерно. В конце концов, супруга лучше рассмотреть до свадьбы, а после, наоборот, не вглядываться.

Миша сел на кухне, сделал себе чай и открыл ноутбук. На экране появилось предложение посмотреть новое интервью с актрисой.

У него задрожали руки.

На лбу выступил пот.

Дышать стало тяжело.

В голове ожесточенно и ритмично бил пульс.

Миша забыл, что хотел поискать в списках лаборантов кафедры предполагаемых любовников жены. Он и о существовании жены забыл. Все, что он видел – лицо возлюбленной. Вера напомнила о себе лишь спустя еще час, когда зашла на кухню и стала готовить ужин.

Он ошалело посмотрел на нее. Кто эта женщина? Почему они вместе на его кухне? Где его возлюбленная? Она, между прочим, актриса. Любит Ахматову, вечерние прогулки и жарить стейки. Молодая, красивая, ухоженная. Глаза у нее такие огромные еще – приглядишься и утонешь. Перед ним же стоит долговязая женщина с усталым взглядом. Причем куда старше его любимой. Наконец, его осенило:

– Вы моя теща?

Верина усталость сменилась плохо считываемой эмоцией.

– Пил? Тогда спать иди. Все равно не соображаешь.

Он прищурился, постарался рассмотреть это лицо. И вспомнил. Он с головой нырнул в море разочарования и злобы на жену. Почему она – это она? Почему он теперь должен думать о том, где и когда она встречается с предполагаемыми любовниками? Почему он вообще женился и почему на ней?

– Да, – сказал он как можно суровее, – пойду спать.

Следующий день прошел тревожно. Теперь в перерывах между парами он не просто заваривал себе кофе. Он тщательно вглядывался в лица аспирантов. Конечно, не слишком усердно, чтобы его нельзя было заподозрить в чем-то противоестественном. По крайней мере, сам он был уверен в своих шпионских способностях.

Миша чувствовал, что в груди его щекочется тревога. Мысль об измене жены казалась все менее и менее нелепой.

– С вами все хорошо? Вы сегодня какой-то бледный.

Его разглядывал усмехавшийся аспирант. Он казался таким высоким, что у Миши на секунду закружилась голова. Но головокружение тут же было вытеснено злобой.

– Со мной-то все. А вас, я вижу, что-то развеселило?

«У него глаза нездоровые, – подумал Миша. – Не могут у здорового человека быть такие черные глаза. Только у нездорового. Злого. Страшные глаза».

– Ну что вы, – не прекращал улыбаться аспирант, – просто настроение сегодня хорошее.

Миша еще раз недобро покосился на него. Наверное, недавно здесь. Он, Миша, его не помнит. Что если это вообще не аспирант? Что если…

– Ты чего здесь сидишь? – Вера беззаботно хлебнула из его чашки. Когда она успела войти?

– Тебя жду, – Мише было жалко кофе. Он хотел допить. Актриса бы так никогда не поступила. Нет, она бы ни за что…

– Дождался? Пошли домой, – Вера взяла чашку в руки. Аспирант подошел. Забрал чашку. Прямо из рук. Дотронулся.

– Вера Юрьевна, оставьте. Я помою.

«Зачем ему было делать это? И почему она выглядит такой довольной?»

– Спасибо, Ибрагим, – она повернулась к мужу. – Чего ты ждешь? Идем.

Миша не помнил, говорила ли о чем-то Вера по дороге или нет. Он думал. Она ковырялась ключом в дверях квартиры, когда он спросил:

– Ты знаешь имена всех аспирантов на кафедре?

– Их у нас не так уж много.

– И аспиранток тоже?

– И аспиранток тоже.

Вера была настолько спокойна, что Мише хотелось ее задушить. Как она позволяет себе оставаться такой спокойной? Такой равнодушной?

– Но в основном, конечно, аспирантов?

– Миша, их всего двое. Ибрагим и Володя.

«Володя. Не Владимир», – подметил Миша. У него закончилось терпение:

– И ты спишь с обоими?

– Нет, – все так же равнодушно отвечала Вера, – только с Ибрагимом.

Она еще что-то сказала. Миша не услышал. В ушах его шумел пульс. Своим стуком он заслонял Веру, детей, шум бойлера, лай собаки из квартиры сверху, кризис, старух под окнами, саммит, алкоголиков Андрея и Люду из квартиры снизу и в целом галактику. Перед ним осталась лишь актриса. Она стояла прямо перед ним. Кроме нее и него ничего нет. Как он раньше этого не понимал? О чем только думал?

– Пап, – позвала Лизонька, – пап.

Кто такая Лизонька? Откуда она взялась? Нет ничего.

– Миша, ответь уже ребенку.

– Пап.

Кругом пустота.

– Миша!

Кругом…

– Перестаньте кричать, я очень устал, – неожиданно для себя, как-то жалко выдавил он. Голова болела.

– Так вы пойдете?

– Куда?

– Завтра, с моим классом в театр, из Москвы на гастроли приехали с «Чайкой» – и с надеждой в голосе добавила. – Если не хотите – не надо. Просто классная просила спросить.

– Пойдем. Конечно пойдем. Театр – это одно из важнейших видов искусства. Да, мы пойдем. Завтра. Я спать пойду, мне что-то нехорошо.

Мише снились неприятные сны. Он то летел в пропасть, то бежал от толпы любовников Веры, то пытался спрятаться от самой Веры. Он пытался проснуться и не мог. Открывал глаза и не мог успокоиться. Рядом спала жена.

«Я хочу ее убить», – подумал он. Благо тут же снова уснул.

В театре, кажется, проходило неофициальное собрание всех чахоточных и голодающих города. Люди кашляли, шуршали фантиками, фольгой, чавкали жвачками, сморкались, выковыривали из упаковок таблетки для рассасывания, которыми затем шумно причмокивали. Мише хотелось встать, ударить кого-нибудь, закричать.

– Программку? – приказным тоном обратилась к нему билетёрша. Он покорно купил. И увидел в программке ее. Актрису. Вот она, ее фамилия, прямо напротив Нины Заречной. Судьба. Сама судьба предоставила ему эту возможность. Вчера ответ Веры оборвал все его связи с прошлой жизнью. Он уже не Миша. Разумеется, нет. Он подойдет к ней после спектакля. Почему он не купил цветы? Старый Миша никогда не дарил девушкам цветы. Но и те девушки, прямо скажем, не были того достойны. Он подойдет к ней после спектакля.

***

– Все-таки я не понимаю, почему ты не развелась, – Верина подруга Динара помешивала сахар в кофе. Они сидели на кухне, Вера курила, красиво и манерно устроившись на стуле. За окном большими пушистыми хлопьями падал снег.

Миша провел почти год на улице Николая Ершова. Тогда, после спектакля, он бросился на актрису и попытался силой увести гулять по городу. Суд признал его невменяемым. После лечения Миша стал тихим и безобидным. Вере его даже жалко стало. Она раз в неделю «выгуливала» его на набережной.

– Понимаешь, – Вера потянулась к пепельнице, – он же сейчас как ребенок. Абсолютно беспомощный. Он не понимает ничего, что происходит вокруг. Мы недавно гуляли, встретили его студентку бывшую с коляской. Та, которая от него родила. Так он полез к ребенку сюсюкаться.

– Но ты ведь держишь его рядом со своими детьми, – Динара не скрывала своего осуждения. Она всегда считала, что из Веры хорошая подруга и плохая мать.

– Он регулярно показывается психиатру, я слежу, чтобы он пил таблетки, – Вера повторяла это уже не в первый раз и не первому человеку. – Кроме того, повторяю, он абсолютно безобиден.

За стеной, на диване в гостиной Миша съежился под пледом. Он не понимал, о ком говорила та женщина с другой женщиной. Все, что он чувствовал – страшную усталость. Он зажмурился и попытался уснуть.

Сны ему больше не снились.

Шум

Зимой Москва далеко не всегда выглядит красиво. Часто улицы тонут в развезенной серой грязи, разъедающих обувь и кожу реагентах. Редко городские жители могут разглядеть все ее очарование, здесь нет искрящегося снега и чудесных пушкинских дней. Максимум красоты – на искусственных ярмарках, которыми утыканы бульвары и площади, они прекрасны как резиновые бабы и радуют глаз любого, кто не чувствует духа Москвы.

Вопросы урбанистики мало интересовали Марину. Не потому что Марина была глупая или политически не озабоченная, очень даже озабоченная. Но Марине было 12 лет и сегодня должна была быть первая в ее жизни дискотека. Первая дискотека – это почти так же важно, как последняя. На Маринину беду ее одноклассники не могли разделить с ней ее волнения – для них дискотека была второй. Дело было в том, что прошлогоднюю дискотеку, как и последние дни второй четверти в целом, она проболела, и теперь не знала куда деться от волнения.

В их классе были девочки, которые уже красились в школу ежедневно, и в обычные дни ей было плевать. Ну и что, что у них пенал, в котором хранятся помады и туши больше, чем тот, в котором хранится канцелярия? Сейчас же она отчетливо понимала, что у них есть перед ней, Мариной, преимущество. Они уже приноровились к этим загадочным для нее вещам и теперь могли предстать на дискотеке во всей красе. А что прикажите ей делать?

До дискотеки еще было полтора часа, и она сидела дома перед зеркалом, погруженная в самые мрачные для двенадцатилетней девочки мысли, когда в комнату вошла бабушка. Вернее, сперва зашел дым от ее сигареты, а потом откуда-то середины этого чада выплыла бабушка. Стоит отметить, что бабушка Марины была еще довольно молодой, не любила, когда та на людях называла ее бабушкой и, в отличие от Марининой мамы, в школе и институте только и успевала отшивать молодых людей. Возможно дело было в том, что она училась на инженера, а Маринина мама на учительницу.

– Чего грустишь?

– Ой, да ну… – Марина отмахнулась в надежде, что бабушка начнет расспрашивать. Та не подвела.

– Да конечно. Давай рассказывай уже.

– Понимаешь, у нас сегодня дискотека… – девочка не успела договорить.

– А в чем идешь? А с кем идешь? Может, с Колей? Краситься будешь?

– Ба, как я пойду с Колей? Во-первых, с ним будет Настя, а во-вторых, он бы все равно с кем-то другим пошел, из более крутых девочек.

– Интересное дело! Ты тоже у нас очень крутая. Вот давай мы тебя накрасим, и этот Коля сразу поймет, что Настя по сравнению с тобой ничто.

– Давай, – спокойно согласилась Марина, не вдаваясь в подробности. Настя ее в два раза стройнее, да и общаются они с ней хорошо. Сейчас главным было то, что бабушка может ее накрасить. И, возможно, с косметикой на лице она сможет влюблять в себя столько же мальчиков, сколько влюбляла в себя бабушка.

Спустя полтора с небольшим часа, Марина пулей влетела в здание школы и оказалась в самой гуще дискотеки. Девочка метнулась к стене и нечаянно влетела в свою лучшую подругу Катю.

– Что с тобой? И почему ты так странно пригибаешь голову?

– Ничего не спрашивай, просто бежим в туалет, пожалуйста.

В туалете Катя наконец смогла рассмотреть подругу и, не удержавшись, рассмеялась.

– Прости-прости, – осторожно вытирала она слезы, выступившие на обведенные черной подводкой глаза, – но ты себя видела вообще?

– Конечно видела, – прошипела Марина, срывая с волос не нравившуюся ей заколку с бабочкой и засовывая ту в карман, – иначе думаешь я бы так быстро сюда неслась? Меня бабушка накрасила.

– Это заметно. Почему у тебя такие кислотно-зеленые веки? И почему губы слиплись?

– Тени какие были у бабушки, а на губах типа блеск, – Марина терла лицо, смывая с него остатки косметики. Распрямившись, она посмотрела в зеркало. Она раскраснелась, и лицо ее пошло пятнами. От обиды на глаза начали выступать слезы.

– Да не парься ты так, – смягчилась отсмеявшаяся Катя, – у меня с собой тушь есть. Давай ресницы тебе хоть накрасим?

– Ты это серьезно? – не веря в свое счастье переспросила у нее подруга.

– Нет блин, приколы у меня такие. Вот, держи. Могла бы сразу между прочим попросить меня что-нибудь принести из косметики.

– Я не подумала, – честно призналась Марина, сосредоточено крася ресницы.

– Оно и видно. Давай, мажь быстрее, и пойдем, там Коля с Никитой собирались Соню над толпой поднять, когда она этого ожидать не будет.

Стоило им покинуть туалет, как туда ввалились три одиннадцатиклассницы – Юля, Ксюша и Надя. У Юли слегка смазалась тушь на нижних веках, Ксюша, скептически осмотрев свое отражение, принялась пудрить лоб, а Надя красавица в ту минуту была настолько неописуемая, что уж лучше вовсе про нее не писать. Ксюша вытащила из кармана электронную сигарету, а Надя вынула из рюкзака бутылку из-под холодного чая с чем-то несколько отличающимся от чая по цвету.

– Димас принес, – объяснила она подругам, – коньяк с чем-то намешал, говорит.

– Дай-ка, – Ксюша взяла бутылку, – нормально, пить можно. Давайте тут недолго, я танцевать хочу.

– Мне все равно, – бутылка вернулась к Наде, – можем тут посидеть пока, дискотека еще долго будет продолжаться. Юль, будешь?

– Пойдете без меня. Я ничего не хочу, – наморщила носик Юля, но бутылку все же взяла.

– Что случилось? – удивилась Ксюша.

– Только не говори мне, что это из-за того, что Эрик там от Машки не отлипает, – закатила глаза Надя.

– Да, из-за этого. Да, я знаю, что они встречаются. Да, это глупо, переживать из-за такого.

– Нет, не глупо. Но это же не повод просидеть последнюю школьную дискотеку на унитазе в обнимку с бутылкой, – приобняла подругу Надя.

– Тем более из-за Эрика. У тебя просто фантастический талант влюбляться во всяких придурков, – добавила Ксюша.

– Вообще-то он мне с восьмого класса нравится, – заметила Юля. – Ну неужели им было обязательно посреди зала именно целоваться?

– Показушник он, – хмыкнула Ксюша. – Да ну его к черту. Пойдем танцевать. Не стоит он того, чтобы тут сидеть.

Они допили коньяк и ушли. И уже ночью, когда все неохотно разошлись по домам, в туалет зашла тетя Динора, уборщица. Ребята для удобства звали ее тетя Дина. Вообще-тетя Дина закончила экономический в Ташкенте. У нее была короткая стрижка, крашеные в красно-коричневый волосы и нечеловечески уставшие глаза. У тети Дины на родине осталась дочь, которая скоро должна была выйти замуж, и два сына-школьника. Тетя Дина посмотрела на свое отражение и отвернулась. За окном пошел снег – падал крупными, как будто даже тяжелыми хлопьями, опускался на быстро исчезающие под ним асфальт, крыши и скамейки.

«Всевышний, – подумала Динора прижимаясь лбом к холодному окну, – что я сделала не так со своей жизнью? Почему все так, как есть?»

Еще она подумала, что сейчас надо бы заплакать, но у нее отчего-то не получилось. Динора еще немного постояла, глядя в окно на убаюканную воем ветра Москву, дремлющую в новогодней иллюминации и украшениях. Потом наскоро вымыла туалет и поскорее ушла. А наутро вся столица была в снежных сугробах.

Электричка

Рассекая душный, застоявшийся подмосковный воздух, мчится вечерняя электричка. Люди битком набились в вагоны, и судьба шпрот в банке казалась более легкой. За окном проносились серые заборы, расписанные граффити, коровы, столбы, дома и чьи-то жизни. Вдруг кто-то истошно завопил:

– Остановите поезд!

Электричка встала в Малиновке. Поднялся гомон, за которым можно было слабо различить, о чем говорил кричащий с машинистом. Выяснилось, что девушке, сидящей у окна, стало плохо.

– Беременная, что ли? – не громко, но и не тихо поинтересовалась у своей соседки дама лет пятидесяти, стоявшая поодаль от девушки.

– Да не похоже.

– Молодая?

– Да, но некрасивая. Сидела причем.

– Вот ведь молодежь нынче хилая пошла. А мы с вами стоим и ничего.

– Да мы им сто очков вперед дать можем.

– Стоять тут теперь в духоте этой. Может, у меня варикоз.

– У меня варикоз! – живо подключилась к их разговору третья.

Сидевший недалеко пенсионер неодобрительно оглядел их, зачем-то сильнее прижав к себе пакет с рассадой.

– Вот ведь бабы. Чего они говорят тут? Мне тоже и плохо, и душно, но я же молчу. Нет, надо им начать, что мол то не так, да это не эдак. Раньше бабы были – кровь с молоком, не ныли из-за мелочи каждой. Ох, сердце что-то колет.

Зашушукалась компания студентов:

– Вот дед разворчался. Прямо как наш Дмитрич.

– Что за Дмитрич?

– Ну как же, он у нас физколду читал. Нудный такой, еще нас всех бездарями называл.

– Точно, был такой.

– Вообще, чего этот дед в вечерней электричке забыл? Видно же, что пенсионер, неужели не мог в другое время поехать?

– Если бы не институт этот поганый, черта с два я бы тут сейчас ехала.

Гудели вдалеке стоящие в пробке на шоссе машины. Гудели жуки, севшие на горячую крышу поезда. Гудели электропровода, начинавшиеся в бездне и заканчивающиеся на горизонте. Погудел в игрушечную трубу проходивший мимо электрички мальчик, за что получил подзатыльник от своей уставшей мамы в халатике, заменявшем платье. Гудели и люди в электричке. Казалось, что весь мир этим вечером нажал нечаянно на большой гудок.

Девушку, которой стало плохо, увезли на скорой, и электричка поехала дальше.

Юность

Залитые вечерним солнцем крыши пятиэтажек. Тлеющая в руке сигарета. Мы знаем, что ничего не вернется. Не вернуть друзей детства. Не вернуть первую поездку на велосипеде. Не вернуть нас. Сквозь болезненно-бледную кожу просвечивают вены. Современная эстетика.

Виталика выделяло, в то же время смешивая с толпой, его стремление быть не таким как все. Сложно его винить хотя бы потому, что, когда во всех книжках и фильмах главные герои подчеркнуто отличаются от своего окружения, волей-неволей уверуешь в необходимость быть выделяющимся. Но не слишком сильно, конечно. Вопрос «зачем» не ставится априори. И кроме того, не к чему лукавить, желание отличаться дается и реализуется куда проще, чем социализация и адекватное поведение.

Виталик обходил стороной турники во дворе, не играл в футбол и в целом был довольно вытянутый и бледный. Это вызывало некоторое недоумение у одноклассников, они это недоумение коллективно и душевно выражали, из-за чего Виталик строчил посты о булллинге в свой паблик вконтакте VitDead. Страдал он искренне, отдаваясь процессу целиком и полностью. Иногда еще писал что-нибудь высокохудожественное.