Рассказы об Алой

– К черту все!

Высунувшая было свой нос из-под лавки лиса, недавно переселившаяся из своей норы в избу колдуньи, почуяла неладное и не стала, как обычно, ласковым подтявкиванием выпрашивать еду. Отсижусь лучше под лавкой – решила она и на всякий случай подобрала роскошный хвост подальше от глаз хозяйки.

– Все! – продолжала между тем Алая, решительно выливая вчерашнее варево в помои. – Больше никаких зелий! Никаких заклятий больше! И амулеты тоже побоку! – С этими словами она собирала с полок в обширный мешок флакончики, мешочки с травами, стеклянные бусины, ступки, резную кость и прочую магическую чепуху. И только приготовилась она все это метнуть все туда же, в помои, как раздался какой-то вкрадчивый многообещающий стук.

– Входи, чего ждешь! – у Алой уже были готовы слова отказа.

Вошедший был одет в атлас, расшитый золотом и жемчугами, бархатные отвороты плаща схватывала пряжка, ясно показывающая, что он – гонец Темного Властелина.

– Чего надо?– не смутившись спросила Алая.

Пришлец молча подал сверток, волшебная печать, скреплявшая послание лопнула, едва ощутила прикосновение рук колдуньи. Алая прочитала письмо и спросила сурово (слова отказа все еще были готовы сорваться с ее губ.):

– И что это значит: "Вознаграждение в пропорции".

Гонец приблизил полные губы к уху ведуньи и что-то прошептал.

Алая взглянула на скарб, собранный в мешок, и принялась выставлять склянки, амулеты и мешочки обратно на полки. Кризис волшебного возраста кризисом волшебного возраста, но когда тебе предлагают такое вознаграждение, кризис может – нет, должен, просто обязан! – подождать.

37. Безнадежный случай

– Нет, не возьмусь, – сказала женщина средних лет, стоявшая в палате одной из Цюрихских больниц. – Безнадежный случай.

– Как не возьметесь? Как? Мы вам аванс заплатили, мы вас бизнес-классом привезли, нам сказали: вы точно поможете. Вы с того света людей возвращали! У Адамяна же сын совсем овощем был, полгода на аппарате, даже глазами не ворочал! – мужчина сжал кулаки, но сдержался и уже спокойней добавил. – Если надо добавить – я добавлю. Сколько скажете. Деньги – не проблема, Анна Иовна.

Та, которую назвали Анной Иовной, ровно повторила:

– Не проблема. Понимаю. Вот это проблема – и кивнула в сторону того, кого не могла вылечить.– Безнадежный случай. – Развернулась и пошла прочь из палаты, наложив напоследок заклинание понимания на несостоявшегося клиента: то был очень влиятельный человек, а с влиятельными людьми Алая ссориться никогда не любила.

Объяснять она ничего не стала, да и что тут можно объяснить? Почему иногда происходит так, а иногда – эдак? По воле неведомого бога? Случайно? Подчиняясь заложенному Предвечным закону, непреложному закону, твердому, как скала, закону, закону, призванному заменить Его, навсегда ушедшего после акта Творения в неведомые дали?

Когда она была моложе, она пробовала противиться этому закону. Однажды подняла юношу, даже мальчика. Тот нырнул неудачно, сломал обе руки и шею и медленно помирал в доме рыбника, куда колдунью притащила безумная от страха мать. И юноша встал! Вырос, возмужал, женился, дети у него родились, все как у людей на счастье довольной матери! Вот только никто рядом с ним не был ни доволен, ни счастлив. Напротив, все чувствовали удушающее беспокойство, и торопливо отводили глаза, когда чудом спасенный встречался с ними взглядом. Неуютно с ним было, мертвенно холодно и противно, словно держишь в руках еще бьющегося толстого угря.

Причина же была проста: душа юноши уже давно покинула его тело, а то, что сумела возвратить в него Алая, было совсем другой природы. Кончилось все совсем грустно. Однажды теплой июньской ночью он крепкими руками свернул шеи троим своим малюткам, потом этими же крепкими руками начисто отрезал голову жене, а потом пошел в дом отца и матери и повесился там в сенях.

Человек не должен жить без души, – раз и навсегда сделала вывод Алая. А почему в одних случаях душа сразу оставляет еще дышащего, а в других – сидит в нем крепко, словно корень хрена в земле, – колдунья не знала.

Иногда происходит так, а иногда – эдак. Этот случай – безнадежный. Сына надо отключить от аппаратов, похоронить и оплакать. Внушив это очень влиятельному человеку, она покинула скучный город Цюрих, и вспомнила безнадежный случай только еще один раз, когда послала на могилу неуместную в общем-то, слишком яркую и благоухающую, слишком живую тысячелепестковую алую розу, напоминавшую ароматом своим райский сад. Впрочем, никто не обратил внимания на ее прощальный подарок.

38. Подлость

Святой Алая не была. Да она и не стремилась быть ни святой, ни праведной. Но если б вы с ней заговорили об этической составляющей непростой профессии колдуньи, то, решительно тряхнув головой, она бы сказала: "Ну, уж подлостей-то я никогда не совершала". Не совершала, говоришь? Ну, это, как сказать.

Мужчина, вольготно сидевший посреди горницы на дубовом табурете, был уверен. Даже слишком уверен.

– Дело известное, – важно говорил он, – ну, родился ребенок с придурью. Случается. Но ведь лекарство есть.

Алая посмотрела на скрюченное тельце лежавшего перед ней на столе трехлетки, на его паучьи ручки и ножки, на раздутую голову, не без отвращения заглянула в водянистые бессмысленные глаза.

– И какое же лекарство? – тихо спросила она.

– Так известное же дело! Берешь по капле крови, пота и слез от отца и матери и валяешь из них пилюлю. Как ребятенок пилюлю сглотит, враз выздоровеет.

– И как же свалять пилюлю из воды?

– Ну, я не знаю. Ты ведь колдунья, ты и валяй.

Сидевший на табурете был не просто просителем, он был марк-графом той обширной области, в которой находился лес. И хотя сам лес считался королевскими владениями, делу это особо не помогало. Поссориться с марк-графом означало почти наверняка необходимость собирать манатки и убираться подобру-поздорову, куда подальше, да как бы еще не прибитой на дорожку. Алая еще раз взглянула на ребенка. Это была врожденная тяжелая болезнь, из тех, что заключаются в нарушении изначальных связей и законов, и помочь тут она ничем не могла. Вот если б он страдал нервной горячкой, да пусть даже и падучей! Колдунья вздохнула и приготовилась врать.

– Дело вот в чем, – ненароком открыв склянку с ветром убеждения, проговорила она самым своим мягким голосом. – Вылечить его, конечно, можно бы, если только найти отца.

Марк-граф недоуменно взглянул на Алую.

– Не понял? – спросил он заплетающимся языком.

– А что тут не понимать? – так же мягко отвечала она. – Не ты отец-то.

– А кто?

– Знать не знаю. Блондин, видать, какой-то, – кивнула Алая на льняные кудельки ребенка.

– Так…, – марк-граф рывком поднялся с табурета. – Шкуру спущу! Под землей найду!

И не попрощавшись, хлопнул дверью.

"Ничего-то ты не найдешь. Хотя бабу жалко" – мимолетно подумала Алая и тут же выкинула этот случай из головы.

39. Анекдот с зеброй

Некоторые случаи, произошедшие с Алой в современном мире, иначе, как анекдотом, и не назовешь.

Расскажу-ка я, к примеру, вам вот эту коротенькую историю.

Всем известно, что по туристическим местам Санкт-Петербурга разгуливают ростовые куклы  и пристают к разным китайцам, финнам и прочим шведам. Эти негодяи очень ловко выцепляют глазом из толпы легко поддающуюся внушению личность и обирают ее дочиста. Но в этот раз бродившему возле Конюшенной субъекту в костюме зебры не повезло. Неизвестно почему он прицепился к совершенно невзрачной женщине в неприметном пуховике. Обыкновенная эта женщина сперва просто отмахивалась от нахала, но тот все лез и лез ей поперек дороги и наконец просто встал на пути, не давая ей пройти. Он, видно, думал, что женщина помечется-помечется, да и сунет ему по крайней мере пятьсот рублей. Но женщина ничего такого делать не стала. Она просто легонько дунула на приставалу и тот, словно снесенный ураганом, опрокинулся на спину. А потом произошло нечто, на что никто не обратил внимания – им просто было не положено этого замечать.

На асфальте вместо куклы, пыталась подняться, скользя по подмороженному асфальту, самая настоящая зебра.

– Хорошая лошадка! – дождавшись, пока скотина поднялась на ноги, обыкновенная женщина похлопала ее по спине. – Морковки вот нет, извини. А розу ты не заслужила.

К зебре, между тем, уже спешили ничуть не ошарашенные полицейские. Они, конечно же, передадут ее в зоопарк, где к зебре будут относится с профессиональной заботой.

40. Испорченные дети

Встречаются иногда испорченные дети. Они орут и падают в грязь, бьются, истерят, требуют все равно чего – кожаную куртку 52 размера, кроссовки на роликах, мороженое, на ручки… – но им, собственно, нужно вовсе не это, а внимание мамы и сознание, что ты тут самый главный.

Раз в год Алая выходила на охоту. Она шла в торговые центры, на детские площадки, в парки – туда, где много ребятни, где она возбуждена беготней, утомлена блужданием по ненавистным магазинам, где она легко поддается соблазну закатить скандал и показать себя всем этим чужим людям, которым до нее и дела нет (а мальчишек и девчонок – испорченных мальчишек и девчонок – больше всего выводит из себя сознание собственной незначительности). Так вот, встретив свою жертву, Алая сначала зорко осматривает ребенка, потому что бывает, что и вполне обычное дитя раскапризничается и расплачется. Убедившись верно, что перед ней и вправду испорченный ребенок, колдунья подходит к нему и тычет указательным пальцем (Кстати, самым обычным пальцем, не крючковатым и не оканчивающимся длинным острым когтем) ему в лоб. Прямо в туда, где индусы рисуют точку бинди. И тотчас крикун смолкает, поднимается с пола, где только что бился в истерике, и послушно идет туда, куда ведет его мама.

И вообще с тех пор становится послушным и милым. Но иногда мать, чье сердце зорче, чем глаза, вздрагивает от неожиданной мысли, что у ее сына (или дочки) что-то забрали. А и вправду забрали! Забранное Алая собирает в особый сосуд, сделанный из дымчатого кварца, потом смешивает с жабьей слизью, слюной василиска и жидкостью, которую выделяет жало скорпиона под жарким солнцем пустыни, потом выпаривает на зеленом огне и в результате получает несколько капель зелья, драгоценнее которого нет на свете.

Но поскольку я вам дала довольно точный рецепт снадобья, я не буду рисковать, рассказывая для чего оно потребно. Вдруг вы так впечатлитесь, что решитесь его повторить. Впрочем, вряд ли вам удастся разжечь зеленый огонь… Хотя, бывают в мире чудеса.

41. Следи за значеньем своих слов!

Павел был недоволен, что его назначили на эту группу. Он предпочитал молодых, гибких и удобных во всех отношениях девушек, а тут ему всучили группу для тех, которым гм… около сорока, так скажем, иногда и ближе к пятидесяти. Кости у них были уже застывшие, суставы не гибкие, мышцы нетренированные, пластика ужасная. А он преподавал им современную хореографию.

Ну, сами посудите, зачем этим теткам современная хореография? Им самое место печь плюшки, постить картинки с вербой в одноклассниках, и шарится на сайтах новостей о Даниле Козловском, например. Тетки обожают Данилу Козловского.

Но самая противная из теток, та, что раздражала Павла больше всех, была совсем другой. Двигалась она споро и умело, но, словно назло тренеру, абсолютно не попадая в его выверенный рисунок танца. И еще – она дерзила! Вот сейчас, например. Что смешного он сказал? Он выразился точно и образно, а уголки ее губ опять подергиваются в презрительной усмешке. Павел взял себя в руки и повторил:

– Представьте себе, что ваше тело совсем пустое и легкое, как пузырь, а потом этот пузырь наполняется горячей жидкостью… Стеките вместе с этой жидкостью на пол! – по правде говоря, ему очень нравилось это сравнение. А невыносимая женщина, все так же усмехаясь, мягко шлепнулась на паркет. Шлепнулась, надо сказать, красиво, но совсем не так, как он предполагал.

– Ну, вот что тут смешного! Что тут смешного! – взорвался Павел.

– Смешно то, что ты не понимаешь, о чем говоришь…

– Ну, знаете, это не ваше дело!

– Конечно, не мое. Но иногда полезно следить за значением своих слов. – больше всего в неподатливой ученице Павла выводила эта ее манера говорить всегда полными предложениями, словно времени у нее был вагон и маленькая тележка.  И тренер не сдержался и выругался. Но, то есть, не настолько не сдержался, чтобы выругаться вслух, но по губам, видимо, вполне можно было прочитать, что он думает о тетке. И она, несомненно, прочитала, но не обозлилась, а только улыбнулась как-то даже нежно и тихо-тихо повторила:

– Иногда полезно следить за значением своих слов.

И тут произошло странное. Павел вдруг стал сухим и легким, пустым и хрупким, таким, что в таком состоянии невозможно оставаться живым, но он все же живым оставался. В этом состоянии невозможно было двигаться из-за страха, что при малейшем движении ты оторвешься от пола и взлетишь под потолок, там напорешься на какой-нибудь крючок и лопнешь. И только парень осознал, что стал самым настоящим пузырем, как в него хлынула горячая, вязкая, разрывающая его субстанция. "Сейчас взорвусь!" – подумал тренер и в изнеможении рухнул прямо перед глазами своих пятнадцати учениц.

Ну, дальше что рассказывать? Тетки переполошились и вызвали скорую. Скорая приехала и обнаружила смущенного, но совершенно здорового Павла, сидящего на лавочке и пьющего воду из специально бутылочки для фитнеса, врач посоветовал ему следить за давлением и сахаром в крови, и ушел. Ушли и галдящие тетки. Ушел бы и он, но у него через полчаса была еще группа. Кроме того, что-то тревожило его. Трудно было собраться с мыслями, но он собрался и обнаружил, что его тревожит запах. В зале пахло не как обычно – кондиционированных воздухом, потом и дезодорантами… Пахло сладко и томно, и Павел вскоре обнаружил то, что пахло. На широком подоконнике лежала алая тысячелепестковая роза, свежая и прекрасная, и благоухала слаще, чем райский сад.

42. Дурная кровь

Вообще в герцогстве, где в то время располагался лес, отношение к колдуньям и магам всех мастей было нейтральное. Да Алая и не стала бы селиться там, где лютуют белые отряды, а ведуний побивают камнями за то, что они лечат скот и людей (и успешно лечат!). Однако везде бывают темные времена. Случилось так, что молодой герцог, пришедший на смену одышливому и добродушному отцу, влюбился в одну неприступную красавицу насмерть. Та же в ответ только насмеялась над ним. Сколько не пытался пылкий юноша вытравить страсть из своего сердца, ему не удалось, и он, естественно, заподозрил тут недоброе колдовство. А заподозрив, принялся лютовать.

И какую манеру взял! Выберет в какой-нибудь местности самую безобидную старушку, придумает для нее кару попозорнее и велит всем остальным знахаркам и гадалкам присутствовать при казни. Так сказать, в назидание.

И вот Алая вместе с другими ведуньями, из которых, правду сказать, половина была обыкновенными мошенницами, а другая – более-менее удачливыми травницами, стояла на главной площади ближайшего к лесу города и наблюдала, как со скромной и боязливой Антипы снимают платье, нижнюю юбку, исподнее, и выставляют бледное старческое оплывшее тело напоказ всем местным похабникам и острословам. Но этого было мало! Несчастную привязали к столбу, а потом принялись надрезать кожу, норовя задеть самые нежные места, тонким лезвием. Капли крови появлялись то тут, то там, а старушка боялась даже вскрикнуть, пока над ней творили это непотребство, и только тихо крякала, когда боль была уж совсем нестерпимой.

На приятный запах, меж тем, слетелись мухи и оводы. Черной тучей они окружили тело и набросились на дармовую пищу. В это время глашатай звучно выкликал что-то про то, что, дескать, смысл наказания в том, чтобы божьи твари выпили всю дурную кровь из черной ворожеи, так что в результате она очистится от зла, которое в ней поселилось. Если, конечно, выживет, – "а выживет она вряд ли" – читалось в бесстрастном взгляде палача, который стоял поодаль, перебирая агатовые четки.

Между тем творилось странное: оводы и мухи, напившись крови старухи, жирели и разбухали на глазах. А разбухнув до невероятных размеров, вдруг поднялись разом в воздух с грозным жужжанием, выдвинули ставшие невероятно длинными жала и кинулись на стражников, глашатая, палача и толпу зевак.

Визги, крики, грохот переворачиваемых скамеек, свист мечей, которыми ополоумевшие стражники пытались отогнать насекомых… Через семь минут площадь была пуста. На ней осталась только окровавленная Антипа и невозмутимая Алая. Хозяйка леса достала из кармана небольшой перочинный ножичек и аккуратно разрезала веревки, стягивавшие тело старушки. В одном только месте разрезала, и они кольцами опали на землю. Алая взвалила беспамятную Антипу себе на плечо и подтащила к колодцу. Опустила тело на землю, выудила ведро воды и вылила на старушку.

Нет, бедная женщина не обрела вновь молодость и красоту и не ушла с площади, призывно виляя бедрами и дразня жителей города, прильнувших к окнам, роскошной рыжей косой, как потом рассказывали и пели в трактирах по всему герцогству. Но раны ее затянулись, ноги окрепли, и она уже сама, подобрав свои платье, нижнюю юбку и исподнее, принялась довольно споро одеваться, тихо ворча про себя, что ни за какие деньги, больше никому и никогда.

Алая же просто вернулась в свой лес и жила себе там так, будто ничего и не было. И юный, но враз помудревший герцог больше не пытался навести свои порядке в сложном и опасном колдовском мире. А потом вообще встретил какую-то пухленькую блондинку, дочь шестого марк-графа, благополучно женился на ней, потолстел и обрюзг, как когда-то его отец, и все вернулось на круги своя.

43. Пока бьется сердце

Герцог посмотрел на Гаральда Синеокого с уважением: удивительно, как просто великий маг забыл все их распри и пришел на помощь. Если б не он, разве смогли бы они противостоять чудовищному натиску северных варваров? Правда, способ, предложенный чародеем, был непрост, и кое-кто сказал бы ужасен.

– Его поведала мне одна ведунья, живущая далеко отсюда в заповедном лесу, – по скромности своей Гаральд не хотел, чтобы все заслуги приписывались ему одному. – Надлежит найти самый старый вяз в твоем герцогстве, срубить его, из древесины соорудить точное подобие замка, в котором ты родился. После этого из девиц, находящихся в кровном родстве с тобой, надо выбрать самую юную, достигшую, однако, брачного возраста, и пропитать ее кровью копию замка. До тех пор, пока стены его остаются красными, твои владения останутся неприступными.

И так и вышло. Жалость, правда брала глядеть на двоюродную племянницу, и без того хрупкую болезненную отроковицу со слишком светлыми и слишком тонкими волосами, которая сейчас лежала бледная и безропотно позволяла выпускать каждый день по чашке крови из тонкой ручки. Но безопасность герцогства того стоила! Полчища северян много раз пытались переступить границы герцогства, но всякий раз, только вражеская нога касалась заповедных земель, как странный недуг охватывал врагов, и они позорно бежали. Правда недалеко, ведь, едва они покидали герцогство, как тут же выздоравливали и преисполнялись еще больших ненависти и ярости.

Но сейчас все было спокойно, и герцог, разнежено попивая теплое вино с корицей и лимонными корочками, беседовал с Гаральдом.

– Кстати, о той ведунье, как бишь ее звали?

– Алая, ваше высочество.

– Какое странное прозвание! Не связано ли оно с тем, что она волхвует на крови?

– Нет, насколько я знаю. Просто эта странная женщина очень любит алые розы.

– Романтичная особа, кхм?

– Опять-таки нет, насколько я знаю. Напротив, самая прагматичная и уравновешенная особа.

– И сколько продлится эта магия? – герцогу вдруг стало неспокойно. Помощи ждать ему было неоткуда – союзников он завести не потрудился, а казна давно была пуста, и наемников нанять было не на что.

– Алая как-то неопределенно выразилась, сейчас припомню. Кажется, она сказала: "Пока бьется сердце"…

– Чье сердце? – встревожился герцог, припомнив болезненное еле живое тельце племянницы.

– А вот этого она не уточнила, – неприятно усмехнулся Гаральд, и властителю окрестных земель стало не по себе. "Действительно ли великий маг забыл все наши распри?" – подумал он и поежился.

По грибы

Однажды Алая пошла по грибы. Но, как вы сами понимаете, по простые грибы Алая не ходила. Поэтому взяла с собой заговоренную корзинку, сплетенную из ветвей ветлы, цветшей в полнолуние, волшебный нож, выкованный на огне, упавшем с неба, из самородного железа, надела волшебный платок, сплетенный из волос утопленницы и обула волшебные чуни, сшитые из кожи безрогого козла. В общем, защитила себя, как могла.

Идет, значит, наша колдунья по самой чаще, куда едва долетают лучи солнца, ядовитые травы посохом отодвигает, злой крапивы сторонится, на уханья сов внимания не обращает, за болотными огоньками не гонится. И выходит на чудо-полянку. Полянка вся заросла душистыми цветами, а в самом центре на припеке растет молодая елочка и под елочкой той притаилась стайка грибов. На вид – обычные себе боровики: упругие, кряжистые, в самом соку.

Достала Алая нож и приготовилась срезать грибы. Как вдруг самый мелкий из них открыл глаза, сдвинул шляпку набекрень и грозно сказал:

– Не замай!

– Чего? – удивилась женщина.

– Не трожь, говорю!

– Вот еще! Я полдня вас искала, а теперь не трожь? – сурово ответила Алая и срезала наглого гриба под корень. А этот малышок как засвистит разбойничьим посвистом! И тут же полянка преобразилась. Цветы обратились острыми зубами, елочка – длинным языком, грибы – вкусовыми сосочками и стала эта огромная пасть смыкаться вокруг колдуньи. Эх! Сейчас пропадет Алая ни за грош, и не о ком мне будет больше вам рассказывать! Ну, да не на такую напали. Сорвала она с головы платок, отливающий мертвенной зеленью, и бросила наземь. Тут же волосы из платка поползли в стороны и оплели в мгновенье всю пасть. Та было пыталась освободиться, да недолго рыпалась и снова стала обычной солнечной полянкой. Тут уж Алая вырезала всю грибную семейку и сложила в корзину, так что они, даже если б очень сильно захотели, не могли удрать, и пошла домой. Платок из волос утопленницы, правда, пришлось оставить на месте. Жалко – вещь ценная!

Призрак старости

А признайтесь – вы ведь две ночи не спали, все думали, что погнало Алую на проклятую полянку собирать грибы с глазами? Чтобы понять это надо перенестись в солнечное утро неделей раньше, да не в лес перенестись, и не в избушку колдуньи, а во дворец местного марк-графа.

Мрачная тишина царила во дворце: служанки сняли деревянные башмаки и скользили по навощенному полу в полосатых чулках, еле слышно сметая розовыми перьевыми метелочками пыль с ваз и статуй; дворцовый повар, известный всей дворне своим бурным нравом и любовью к заковыристым ругательствам, не ругал поваренка, плохо просеявшего муку, а только молча выворачивал ему опухшее ухо; и поваренок не визжал от такой экзекуции, а сосредоточенно сопел; даже старый пес, всю жизнь провертевший на кухне огромадный вертел, делал свою работу тихо, стараясь не скрипеть и не дребезжать.

В покоях марк-графа, однако, раздавались голоса. Еле слышный, легче облачка, шёпот струился по залу.

– Ну что, – с трудом смиряя зычный бас, допрашивал властитель здешних земель (и Леса, как он думал, тоже) старую гофмейстерину.

– Рыдают-с, – отвечала та, и руки ее под белыми кружевными манжетами едва заметно тряслись.

– Да невозможно же! – шепотом проорал марк-граф, – третий день плачет, и не говорит от чего!

– Осмелюсь предложить, – прошелестела гофмейстерина, – позвать Алую.

– Думаешь, сглаз или порча?

И дело, вправду, было похоже на сглаз или порчу. Потому что третий день рыдала ни кто иная, как молоденькая светлокудрая хохотушка – жена марк-графа, недавно подарившая ему сына. Предыдущая супруга сумела родить только пять дочек, и, дав жизнь пятой, преставилась. Так что рождению первенца все в графстве радовались, но тем не менее, нельзя было игнорировать подозрение, что младший брат марк-графа, уже привыкший к мысли, что мощные чресла его сюзерена способны плодить только девчонок, был крайне недоволен этим обстоятельством.

Алую позвали, Алая пришла, полчаса проговорила с графиней, и ушла торопливо, коротко бросив, что дело не терпит отлагательств и не до объяснений. А потом, пару дней спустя, вернулась с лекарством и излечила страдалицу.