Рассказы об Алой

– Происхождения обычного. А чем занималась раньше? Так по базарам ходила, фокусы показывала.

И должностные лица отстали от колдуньи. Между тем, ей было что порассказать.

Ну, вот, например. Как-то зашла она в один славный город, откупила себе место на рынке и только хотела раскладывать по прилавку средства для роста косы, чернения бровей и сведения бородавок (другим-прочим она торговала, естественно из-под полы, не столько из страха, сколько для пущей важности), как вдруг на торговые ряды налетел ражий детина. Детина был в полной экипировке, при кольчуге, латных сапогах, в кольчатых перчатках, но без шлема. Здоровенным мечом детина спархивал весь товар на землю, а потом уж топтал его всласть. Лицо у детины было вдохновенное и восторженное, из глаз катились слезы, давно немытые и нечёсаные волосы паклей падали на плечи. Детина рыдал в голос и восклицал:

– О, сладчайшая! О, прекраснейшая!

Алая полюбовалась на бесноватого минуты три, а потом зафинтилила ему усыпляющий дротик аккурат в шею за левым ухом. Детина остановился и осел на землю.

– Э, ты чего наделала-то? – возмутился рыночный стражник. – это ж наш Марцел!

– Не помрет, не бойся, через час встанет, как новенький. А что это с ним?

– Это любовное безумство, – с гордостью ответил стражник. – Опять ему дама сердца отказала во взаимности, уж которая по счету! Он всегда так: влюбится, потом подвиги совершает, менестрелей нанимает, на турнирах побеждает – все, значит, в Ее честь. Ну, потом, вестимо, предложение делает, получает отказ и вот… буйствует…

– А дамы его соглашаться не пробовали?

– Да куда там! Одна согласилась сдуру. Так он полгорода на радостях в щепки разнес, городские ворота выломал, тюремные решетки погнул, да хотел еще столбы, что свод храма держат, своротить. Однако, не удалось. – с явным разочарованием сказал странник.

И Алая поняла, что предлагать вылечить неистового влюбленного нет никакого резона.

– Потому что, – объяснила она за ужином сама себе, – в каждом городе должны быть достопримечательности.

27. Одиночество в толпе

Подростки шли по улице вольно. В компании было человек восемь, и они занимали тротуар во всю ширину, не сдавая в сторону перед встречными, которым приходилось спускаться на проезжую часть или проталкиваться сквозь по-жеребячьи гогочущую толпу. Подростки чувствовали себя силой, способной сокрушить мир. Не то, чтобы они выпили. Их опьяняло чувство собственного всемогущества и сплоченности.

– Э, гляди, милфа! – воскликнул один из них, тыкая пальцем в женщину средних лет, остановившуюся у торговки цветами.

– А ничего себе милфочка, подходящая!

– Фу, геронтофил!

– Кто?

– Хи-хи, девчонки, он не знает. Кто старух всяких чпокает!

Они прекрасно понимали, что женщина их слышит, и это раззадоривало их. Плотной толпой они надвинулись на незнакомку и окружили ее и цветочницу со всех сторон.

– Вы чего ребята? – Переполошилась продавщица. – товар мне попортите!

А милфа не полошилась и не пугалась. Она только улыбнулась… и вдруг милф стало десять, нет, тридцать, нет сто. Теперь каждый из подростков оказался в окружении одинаково улыбавшихся одинаково ничем не примечательных женщин. И каждый подросток вдруг понял, что на самом деле он один. Что проблемы его никто не решит, и никуда они не денутся – а у каждого подростка полно проблем. Что ЕГЭ сдавать придется, что надо выбирать – Андрей или Серый, что надо искать подработку на лето, потому что маме тяжело одной все тащить, что надо, наконец, купить тест и все выяснить… И каждый подросток вдруг почувствовал, как он одинок и слаб. И стало очень плохо. Только вдруг прошелестело едва слышно: все пройдет… и все действительно прошло. И странная милфа была уже позади и оборачиваться посмотреть на нее совсем не хотелось.

А женщина между тем выбрала себе красную розу – не самую дорогую, за восемьдесят рублей, расплатилась и пошла прочь, как-то странно держа цветок в опущенной руке у самого бутона. Продавщица вгляделась в свой товар – обычные не слишком свежие пощипанные цветы, перевела взгляд на то, что несла женщина и поняла, что продешевила. В руке у незнакомки алела роскошная тысячелепестковая роза и благоухала, точно райский сад.

28. О щупальцах и лепестках

Эта женщина привычно зашла на веранду ресторана, привычно взглянула на меню и привычно заказала одно из своих обычных блюд – кальмаров с помидорами на гриле. Женщина жила в отеле неподалеку и, видимо, не любила новизны. В каждое свое посещение она заказывала или ньоки с морепродуктами, или равиоли со шпинатом и рикоттой, или – ну да! – кальмаров на гриле. Обслуживал ее обычно говорливый стройный Марио, а женщина на все его фонтаны слов отвечала коротко и неприветливо. Вообще это была довольно неприятная женщина. Раздражающая какая-то. Какая-то непривычно значительная, что ли. Марио казалось, что незнакомка изнутри много больше, чем снаружи, и это изнутри хотелось вскрыть и выковырять, как мидию.

Видимо поэтому Марио и повел себя неподобающе. Подавая аппетитных кальмаров, он склонился к уху женщины и тихо сказал:

– Представьте себе, синьора, говорят, эти твари вырастают размером с корабль. Говорят некоторые из них нападают на кашалотов, и могут даже убить их.

Женщина пожала плечами и решительно вспорола ножом тушку.

Когда официант вернулся со счетом, незнакомка расплатилась, оставив обычные чаевые и сказала:

– Вы знаете, я представила. Действительно, неприятно. – и ушла себе.

А Марио внезапно прошиб холодный пот, и мускулистые щупальца заскользили по телу юноши, иногда замирая и словно пробуя его на вкус. Официант стряхнул морок, потянулся к столу, чтобы собрать грязную скатерть, и замер. Посреди стола лежала роскошная тысячелепестковая роза и благоухала, словно райский сад. Вот только алые ее лепестки как-то странно извивались на ветру или даже против ветра.

29. Необходимая

Когда наступили тяжелые времена – а тяжелые времена всегда наступают, как ни вертись – Алая сбилась со счету, сколько раз ее жгли. Бывало, что все обходилось легко, ее немолодое уже тело, истыканное иголками, и так и не давшее недвусмысленных доказательств, скручивали в немыслимый узел и бросали в холодную реку. И Алая топла – а что ей оставалось делать? – топла, бывала вытащена, извергала из себя галлонов шесть воды, с трудом восстанавливала дыхание и продолжала жить в городе, чьи добросердечные жители по-прежнему забегали к ней по вечерам за мазью для спины или каплями от головной боли, а по утру по-прежнему заходили, озираясь, в управу и доносили на беззаконную колдунью.

Но бывало и наоборот. И тогда оставалось два выхода – подсунуть вместо себя на костер обманку или сгореть по-настоящему. Гореть было очень больно, но после огня наступало успокоение и перемена. После огня она оказывалась совсем в другом месте. В этом месте стоило нажать кнопку – и в самую черную полночь становилось светло, как днем. В этом месте вода, и даже теплая вода, текла из крана в любом количестве. В этом месте всегда было вдоволь еды и одежды. Простодушные горожане конечно бы решили, что это рай. Но раем это не было. Хотя бы потому, что в раю не может быть скучно. А там было невыносимо скучно. Скучно, быстро и шумно.

Но и в этом мире были нужны такие, как она, – те, на которых можно возложить ответственность и предать аутодафе. Ведьмы нужны во все времена.

Так что она без труда возвращалась в свой древний лес.

30. Горшочек

Человеческий разум способен выдумать множество полезных, удобных и – что греха таить – чрезвычайно приятных вещей. Но только в своем, человеческом, мире. В мире же магии что ни сочинят люди, все оказывается пустышкой, а то и вовсе непроходимой мерзостью. Алая давно убедилась в этом на своем опыте: ковры-самолеты не летали, скатерти-самобранки кормили невероятной бурдой, а что касается до живой и мертвой воды, то даже и вспоминать не хочется, какая с ними вышла неприятная история. Казалось бы, можно и не наступать в который раз на те же грабли! Но нет, колдунье непременно понадобилось убедиться во всем самой. Еще бы, ведь какая соблазнительная идея! Горшочек-самовар. Понятно, что кашу в нем варить Алая не собиралась. Было вполне понятно, что за кашу сварит такой горшок. Но вот если научить его варить зелья?

Казалось бы, вот обычное сонное зелье. Немного почечуй-травы, чуть-чуть совиного корня, почки дурман-травы (тут важно не переборщить) и чистая ключевая вода. Варить до закипания, потом настаивать четыре часа при средней печной температуре. Ничего сложного, кроме поддержания той самой средней печной температуры, при которой варево не кипит, а словно бы медленно-медленно томится, выпариваясь совсем по чуть-чуть и постепенно достигая нужной концентрации…

Да, соблазн был велик. Вот Алая и поддалась. Быстренько соорудила нужный горшок, который и сам сварит, и сам настоит, залила воду, закинула травы и пошла в лес: наступало новолуние – самое удобное время для сбора лягушачьей слизи – необходимейшего ингредиента многих снадобий.

Она очищала семнадцатую лягушку, осторожно, стараясь не поранить дрожавшее от страха создание, когда прибежала лиса. По морде зверька было ясно, что произошло что-то сногсшибательное – та была не то, чтобы напугана, а вроде как ошеломлена. Алая поспешила домой. Горшочек варил. Варил во всю силу своего колдовского механизма. Уже спал весь дом – мыши в подполе, тараканы за печкой, червячки-древоточцы, и самые мелкие организмы, которым еще не придумали названия, тоже спали. Спали и птицы в гнездах на деревьях вокруг дома. Спал лось, забредший неведомо откуда. Спали рыба и раки в запруде. Спали земляные червяки, бабочки и мухи. Пауки спали, и их не будило мелкое подрагивание паутины от ветра. Лиса не уснула только потому, что особым заклятьем была ограждена от магического воздействия…

Эх! А ведь какая была идея! Но с человеческим воображением всегда так: то оно находит волшебство там, где его и отродясь не было, то заполняет все вокруг самым мощным колдовством. Не знает оно границ, это человеческое воображение.

И Алая, осторожно вылив из горшка остатки снадобья и расколотив злополучный сосуд медным пестиком в мелкую пыль, принялась уже собственноручно и в самой обычной корчаге варить зелье пробуждения. Благо лягушачьей слизи у нее было в достатке.

31. Что на роду написано?

Алая со вздохом собрала карты, перетасовала их, подровняла колоду и завернула в ярко-алый шелковый платок.

Мужчина, сидевший перед ней, с любопытством спросил:

– Ну, так что карты сказали, матушка?

– А ничего, мил человек.

– Ничего хорошего или ничего плохого? – продолжал настаивать пришедший.

– Ничего вообще. Пусто. Зеро. Нихиль. – ответила Алая, используя слова языков, которые мужчина не знал. Видимо поэтому он споро выхватил из-за пояса кинжал и приставил лезвие к горлу колдуньи.

– Ты, старая потаскуха, не юли, ты правду говори!

Ощущения были не из приятных, но Алая предпочитала молчать.

– Неужели все так плохо? – выдохнул мужчина и опустил клинок.

– Да не плохо. Но и не хорошо, – честно отвечала ворожея. – Никак.

Мужчина неожиданно заплакал. Мутные слезы стекали по покрытым многодневной щетиной щекам и терялись где-то в полуседой бороде.

Алая встала, сунула руку в карман и выудила оттуда петушка на палочке.

– На-ка, угостись.

– Издеваешься, матушка? – спросил мужчина таким голосом, что уж лучше бы снова потаскухой обозвал.

– Вовсе нет, – пожала плечами колдунья. – Я их для забрюхатевших девок держу, чтоб в истерике не бились. Успокоительное, то есть. А ты сейчас как есть не в себе.

Мужчина подумал, да и сунул леденец в рот. Молочный вкус напомнил детство, раннее-раннее детство, теплые руки мамы, ее мягкую большую грудь, ее обширные колени, заменявшие собой весь мир… Он сосал и успокаивался и постепенно гадание стало казаться чем-то неважным, даже ненужным.

Алая между тем спрятала алый платок в рундук, нехотя запустила руку за пазуху и извлекла две серебряных монеты.

– Деньги свои забери. – Сказала она строгим голосом. – Я, хоть и старая… – тут она поперхнулась, – но чужого мне не нать.

Мужчина сложил монеты в кошель, не выпуская леденец изо рта, попрощался и ушел.

Из-под лавки блеснули хитрые глаза.

– Ну, и что я могла сделать? – ворчливо сказала лисице Алая. – Что, если он из этих самых, из тех, у кого ничего на роду не написано? – еще раз вздохнула и принялась за привычные домашние дела.

32. Зелье, дающее невидимость

Великий некромант, известный в округе, как голубоглазый Гаральд, смотрел на Алую, не мигая. Возможно, слабовольные и робкие крестьяне и пугались этого пристального взгляда, а невежественное дворянство принимало его за признак великого ума, но Алая была не из таковских. Она деловито понюхала перламутровое желе, лежавшее перед ней в дорогой золоченой плошке, посмотрела его на свет и заключила:

– На вид все, как надо. Пахнет дрянью, свет пропускает не дальше, чем на кончик ногтя. Лягушечьи лапки клал?

– Клал.

– А ноздри нетопыря были свежие, еще влажные?

– Ну, да.

– А почечуй-траву в новолуние собирал, о самый серп?

– Да что я, младенец какой! – вскипел Гаральд, – все делал в точности по купленной у тебя инструкции. – При этом чертов некромант явно подразумевал "купленной у тебя по баснословной цене инструкции".

– И зелье не получилось?

– Нет!

– Ну, что ж. – Алая закатала рукав на левой руке. – Испытаем.

После чего вынула из обшлага рубахи тонкую булавку, подцепила на нее микродозу желе и нанесла на запястье. Взглянула на Гаральда недоуменно и заявила:

– Как же не действует? Еще как действует!

Гаральд выпучил глаза и взревел:

– Ты что меня за дурака держишь? Ты продала мне рецепт зелья, дающего невидимость. Но вот же твоя рука, я ее прекрасно вижу!

Алая прояснела лицом:

– Ну ты торопыга! Ты пергамент что, на обороте и не читал?

Гаральд выхватил из кармана небольшой клочок телячьей кожи и уставился на него.

В самом низу, после перечисления собственно говоря ингредиентов и действий, которые над ними надо произвести, было написано: "Вот так вы и получите самолучшее зелье, дающее невидимость"

Некромант перевернул клочок и прочитал окончание:

"родинкам, бородавкам, угрям и прочим несовершенствам, так удручающим прекрасных дам."

Алая захватила булавкой еще чуток желе, помазала им маленькое красное пятнышко и продемонстрировала ошарашенному Гаральду ставшую девственно чистой кожу.

– Так я не поняла, ты чего подумал-то, когда рецепт покупал? – простодушно глядя прямо в суровые глаза клиента, спросила она.

Некромант почувствовал, что его не держат ноги и тяжело опустился на стул. "Пятьсот золотых!" – вспомнил он и обреченно вздохнул.

33. Тайна, покрытая мраком

Алая перекрестилась бы, но в те поры и в том месте жест этот не имел никакого значения и, уж тем более, никакой силы. Поэтому она просто пригнула голову и вошла в избенку.

Снаружи это была обычная заброшенная избенка -косая, кривая, поросшая мхом, с торчащими косяками, скособоченной дверью и дырявой крышей. Но внутри все было по-другому. Внутри расстилались покои невероятной ширины и сказочного убранства. То там, то сям играли на свету драгоценные камни (кстати, откуда тут взялся свет, было непонятно. Во всяком случае внутри не было ни окон, ни свечей, ни магических блистающих кристаллов), лавки были покрыты драгоценными камнями, стены увешаны восьмицветными гобеленами, лари и столы покрывала щедрая мозаика из серебра и перламутра.

И все это богатое обширное помещение было пусто. Впрочем, в дальнем углу видна была еще одна низенькая дверца. К ней-то и направилась Алая, бормоча под нос охранные заклинания.

За дверью было темно и душно. За дверью кто-то ворочался и пыхтел, а потом вдруг спросил грубо:

– Чего заявилась?

– Вызывали, – деловито ответила Алая.

– А, это ты, что ли, та, которая… – голос понизился до шёпота, – та, которая укротила белого коня и сняла с него сбрую?

– Ну, я, – когда надо было, Алая тоже умела быть грубой.

– Сколько хошь? – жадно спросил голос.

Алая, конечно, хотела многого, но требовать от голоса многого она не решилась.

– Хочу заклинание неугасимого пламени и всепоглощающей воды, – ответила она, как давно задумала.

Голос крякнул.

– Немного, вроде, прошу, – не выдержала колдунья. Голос крякнул еще раз.

– Да, немного, – сердито прохрипел он. Но чувствовалось, что голос в общем-то доволен. – Подставляй подол!

Алая широко раскрыла юбку, и в ней невесть откуда появились стеклянный шарик, воронье перо и синяя лента. Правая рука Алой, та, с которой она не снимала перчатку во время всего разговора, подхватила сокровища и сунула в то, что казалось карманом,  а на самом деле было защищенным мощным заклятием магическим хранилищем. И только после этого швырнула на стол простую спутанную кожаную сбрую.

Из мрака высунулась маленькая мохнатая лапка, сцапала сокровище и скрылась из виду.

– А ты ступай, не задерживайся! – откуда-то издалека крикнул голос.

Алая и не собиралась задерживаться. Ей было жутко любопытно, кто таков обладатель лапки, и зачем ему старая потертая сбруя, и откуда у него неограниченный доступ к магическим артефактам, и что бы было, если бы она потребовала у него Маковое Зернышко, Стекло-С-Ладонь или Берестяную Грамотку (неужели бы дал?)… Но ничего этого она, конечно же, не узнает. Ибо то было тайное место и все, что находилось в нем, было тайной, покрытой мраком.

34. Оттого, что в кузнице был гвоздь…

Местные сельчане Алую побаивались и от того приглашали на все свадьбы, поминки, праздники солнцестояния и прочие попойки рангом пониже. Алая тоже старалась не обижать соседей и поддерживать доброе знакомство, в знак чего приглашения принимала и в попойках участвовала.

Но сейчас она злилась. Какого-растакого они позвали ее на эту свадьбу, если собирались устроить на ней побоище? Вот уже битый час она наблюдает клубок мужиков, из которого высовываются то косолапые ножищи, то здоровенные кулачищи и во все стороны летят зубы и плевки кровью? И вот эта дурища в праздничном наряде, она зачем валяется в ногах у лесной ведуньи и вопит так пронзительно, что уши заложило:

– Ой, да помоги ж хоть ты нам, матушка! Ой! Да погубят они моего соколика! Ой, тошно мнеченьки!

Алая хмурилась и старалась вспомнить, с чего все началось. Обманчивая память (в таких делах память всегда обманчива) подсказывала ей, что началось все ни с чего. Но это была неправда. У всего есть причина. И Алая старательно выуживала воспоминания из своей – и зачем только она попробовала эту наливку из гоноболи – затуманенной головы. Все ближе, ближе, и вот – вот оно! Рыжий Петер, старательно выкидывавший коленца в замысловатом танце, вдруг спотыкается, летит головой вперед и сбивает с ног кума мельника с дальнего хутора. Хуторчанин небрежно сплевывает и говорит:

– Знал я, что у рыжих умишка маловато, но вот, что его так мало, что даже на ногах они удержаться не могут…

Тут со стула тяжело поднимается Йохан, брат Петера, тоже огненно-рыжий, и ревет, точно бык:

– Ты это кого ж? Ты это братку мово? Ах ты ж! – и заносит покрытый веснушками кулак.

Да, так все и началось. Алая примеряет глазом место, где споткнулся рыжий дурень, и идет к нему, спокойная, как всегда. Драка перед ней расступается, вновь смыкаясь где-то в отдаленье, а колдунья вглядывается в пол, наклоняется и с силой вырывает гвоздь, торчащий из доски.

Все стихает. Мужики, утирая носы, ощупывая языком зубы и потирая ушибы, расходятся в стороны к своим бабам, которые уже готовят для них обличительные речи. Отец невесты, на чьи деньги, кстати, был срублен новый дом молодых, в котором так неудачно не забили гвоздь, спешит к ведунье с благодарностями. Та отмахивается, прячет гвоздь в широком кармане передника, и празднество продолжается. Добро восторжествовало.

А что свежесрубленный дом на третий день после свадьбы рухнул в один момент (хорошо в ярмарочный день, когда все уехали в город торговать), так это больше надо было ножищами своими топать – сказала Алая смущенным сельчанам.

35. Камлание

Камлание – это древняя уважаемая традиция. Каждый ведьмак, каждая ворожея для поддержания авторитета хоть раз в год должны прокамлать перед деревней. Это традиция. А с традициями не спорила даже Алая, во всем остальном отличавшаяся характером твердым и независимым.

Камлать так камлать. Как водится, собрала она всех жителей старше 14 лет, исключая беременных ( во избежание эксцессов) в просторный овин и держала там без еды и питья три часа. Сельчане вели благоразумные разговоры, не пытались выпить ( хотя очень хотелось) и уж тем более ничего не ели. А то еще заблюешь весь овин – ходи потом опозоренный по деревне – как благоразумно объяснил толстый Петер.

Камлают кто как. Кто предпочитает древний заслуженный способ с бубном и чувяками. Кто напускает полный овин дыму. Кто поет нарастяг нгуууу-нгууу-нгоом, пока во рту не пересохнет. Алая использовала флейту. Выждав нужное время и убедившись, что желудки и головы у поселян пусты, она принялась разминать губы, забавно вытягивая их в трубочку и распуская до ушей, как лягушка. Было забавно, но никто не смеялся – селяне были подавлены важностью происходящего. Наконец колдунья достала флейту, и полилась мелодия. Сперва тихая, робкая, как первые капли дождя, потом набирающая силу, а после грозная и мощная, точно ливень в горах. Неотвратимый вал знания накрыл жителей деревни и унес в великий океан, в котором, как известно, сливаются воды всех рек.

А Алая продолжала играть. Теперь мелодия едва струилась, нежно очерчивая грани чего-то, что сияло ярче горного хрусталя. И Алая почувствовала, как ее душа отделяется от тела, отбрасывает груз чувств и остается наедине с тем, чему не было названия. Флейта выпала из рук колдуньи, и через минуту все было кончено.

Первым очнулся толстый Петер. Он нехорошо взглянул на жену, нашел в толпе младшего брата и двинулся к нему, на ходу вынимая из ножен клинок. Алая следила за ним, не придя в себя и от того не торопясь действовать. Казалось, в овине есть много дел поважнее. Вот какая-то девка побледнела и с беспокойством принялась искать глазами кого-то. А парень, втянув голову в плечи, уже пробирался к выходу. Это значило, что скоро в избушку Алой постучат и будут просить зелья, того самого, ну, ты понимаешь… Алая понимала. Вот другие парень и девка уставились друг на друга счастливыми глазами и цветут, как маков цвет. Тьфу ты, пропасть! Вот почтенный отец семейства утирает рукавом слезу, а вот полубезумные глаза встревоженной матери… А толстый Петер уже вытащил нож и.…

– Но-но-но! -прикрикнула ведунья, и кинжал как-то сам собой ушел в ножны.

Да, камлание – древняя традиция. Многие видят прошлое, некоторые видят будущее, и все до единого верят, что это истинная правда, но настоящую правду знает лишь Алая. И то знает всего мгновение, когда душа, отрешенная от чувств и тела, существует без прошлого и без будущего в единственном настоящем наедине с тем, чему нет названия.

36. Рассказ без морали

А вот как вы думаете, ведь всякая жизнь может стать поперек горла? Ведь будь ты известный путешественник, выдающийся врач, великий художник, а и для тебя наступает момент, когда больше не хочется странствовать, лечить и рисовать? Вот так же приходит момент, когда не хочется колдовать. Маги по-разному поступают в этот момент. Берут в руки меч и пускаются уничтожать нежить, как то сделал Гаральт Голубоглазый. Или находят наследника несметного состояния и подбивают его с соратниками отбить это самое состояние у великого змея. Так поступил вот этот самый, ну, как его звали, ну тот, который потом еще окраску сменил. Некоторые начинают устраивать гонки тараканов, заметьте, ничуть никому не помогая разными хитрыми заклинаниями. Архип Охрипший увлекся рыбалкой, из-за чего, собственно, и получил свое прозвище.

А Алой не повезло. Как-то так вышло, что кризис настиг ее в самые благодатные для ведуний времена. Золото, серебро и что попроще – ну, там, свиные туши, корзины яиц, горы тыкв и бушели яблок – так и текли в ее гостеприимный карман и кладовые. Окрестные крестьяне и горожане, не говоря о князьях и прочей знати, постоянно попадали в крутые переделки. К двери даже пришлось привесить магический молоток, который сам собой стучал, едва к ним подходил денежный заказчик, и который ни один силач не мог поднять, если посетитель задумал надуть колдунью и получить услугу даром. И вот в это самое время Алая как-то просунулась, скинула на пол лоскутное одеяло и воскликнула: