Бедный пес

– Ишь ты, – радовалась Кондратьевна, – как вкусно пахнет! Совсем ведь другой коленкор, когда белье на свежем воздухе сушишь. Тут тебе и цветами пахнет и даже как будто хвоей, – радовалась она запахам, которые придавал белью кондиционер «Альпийская свежесть», которым пользовались соседи.

А Хэм как раз вошел в ту пору, когда у собак ноги удлиняются невероятным образом, вся фигура становится раскультяпистой, щенячья прелесть исчезает, а чувство собственного достоинства и спокойная грация, присущие взрослым псам, еще не появляются. И вот Хэм обнаружил белье, вернее ветер, который заманчиво шевелил белые простыни. Несомненно, за ними скрывался злоумышленник, который готовился напасть на хозяйку! Хэм залаял, призывая врага на честный бой. Злоумышленник продолжал трусливо прятаться за простынями. Хэм зарычал. Злоумышленник погрозил ему из-за простыне чем-то, напоминающим нож. Хэм взъярился и бросился на врага. Не прошло и минуты, как все простыни чистоплотной Кондратьевны были порваны в клочки, измазаны дворовой пылью, в общем, приведены в совершенно негодное состояние. Мама, которая в тот день выгуливала пса, вздохнула, оттащила Хэма от поверженного врага и повела домой.

Надо ли говорить, что в тот вечер Кондратьевна опять снимала со своих веревок белье, неожиданно сильно пахнувшее сиренью?

– И ведь вроде осень на дворе, – удивлялась старушка.

Бедный Хэм

Однажды сослуживица мамы, которую мама звала просто Карина, а Василию полагалось звать Карина Араратовна, забежала домой к Петуховым, чтобы занести головку сыра, банку икры и большой кусок слабосоленого филе семги. Все это Карина Араратовна привезла из Финляндии по заказу мамы. Как водится, мама, вместо того, чтобы быстро упрятать все в холодильник и выпроводить шумную гостью, затеяла чай, подала бутерброды, вишневое варенье и рассыпчатое курабье. И они принялись щебетать. Василий не любил, когда женщины щебечут и поэтому скрылся в своей комнате. Хэм, который в тот день был мужчиной, лежал на диване и читал Плутарха. Только мальчик хотел оторвать его от этого глупого занятия и пригласить сыграть на пару в ходилки-стрелялки, как в комнату ворвалась разгоряченная от чая Карина с криком:

– А где здесь прячется мой любимый сладкий мальчик? – И тут увидела Хэма с Плутархом. Не знаю, что произвело на даму большее впечатление – потрепанный том римского историка в руках или мускулистый торс мужчины, который предпочитал дома ходить в одних джинсах, но она ойкнула и принялась тараторить еще быстрее:

– Ой, здравствуйте! А Вы, наверное, дядя Василия?

– Это мой брат, – сказала подоспевшая мама, которая, как все взрослые, умела врать быстро, но не умела врать коротко. Именно из-за этой неспособности к краткому вранью она неизвестно зачем добавила: – Двоюродный. Из Конотопа.

– Надо же. И чем Вы там занимаетесь, в Вашем Конотопе? Вы, наверное, ученый?

Хэм врать не умел, поэтому слегка порозовел и хмуро сказал:

– Немножко ученый, немножко нет.

Казалось бы, вполне очевидно, что человек не хочет с тобой разговаривать, ну и отстань ты от человека! Так нет: Карина Арартовна вцепилась в Хэма мертвой хваткой.

– Ой, а кто Вам придумал такое забавное прозвище?

– Ой, а Вы и вправду похожи на Хэмингуэя!

– Ой, а Вы уже послезавтра уезжаете! Остались бы еще погостить.

– Ой, а я бы на Вашем месте переехала в Питер. Что там делать в этом Конотопе с Вашими способностями!

Хэм стеснялся и что-то бурчал в ответ, но это надоедливую Карину не смущало. И кончилось все, конечно, тем, что Хэму пришлось надеть рубашку, куртку и кроссовки и пойти провожать дамочку, потому что ноябрьские вечера такие темные, а во дворе она видела какую-то подозрительную компанию, и вообще запарковала машину не здесь, а на соседней улице. Василий забеспокоился.

И беспокоился он не зря: на улице бойкая докторица тут же взяла Хэма под руку и прижалась к нему горячим бедром. И, возможно, Хэм так-таки и пропал бы совсем, если бы не безымянная кошка. Она как раз возвращалась в подвал и, заметив Хэма и дамочку, стоявших у открытой машины, сразу все поняла. В кошке взыграл материнский инстинкт, и она бросилась на защиту глупого щенка. Карина с ужасом глядела на внезапно вставшего поперек дороги зверя со вздыбленной шерстью, который издавал крайне агрессивный вой. Женщина, конечно, ожидала, что Хэм смело бросится на защиту. Но Хэм как-то стушевался и даже попятился назад. Карина Араратовна, опасаясь за сохранность колготок и вообще ног, очень быстро села в машину.

– Нет, настоящих мужчин совсем не осталось, – грустно думала она, уезжая.

А Хэм, который и на самом деле был не совсем настоящим мужчиной, правда, совсем по другой причине, пошел домой. И даже что-то насвистывал по дороге.

Острый нюх

Хэм за ужином мимодумно съел весь хлеб, папа был занят – читал биржевые новости в компьютере, и маме пришлось идти вечером в магазин. Магазин близко, но чтобы попасть туда, нужно пересечь Лиговский проспект и Обводный канал. А светофор на перекрестке опять сломался. Машины гудят, пешеходы, сломя голову, бросаются под колеса, и Хэм волнуется. Открыл окно и аккуратно водит носом – принюхивается. Нюх у него  еще тот, ого-го-го у него нюх. Василий когда из школы возвращается, Хэм всегда заранее знает, была ли у него драка и какую он получил оценку – куда лучше, чем мама. Когда Хэм – собака, он просто подходит и смотрит умными глазами, а когда Хэм – человек, треплет по макушке или говорит: Дай пять!».

Мама долго не возвращается, и оборотень начинает нервничать:

– Опасностью пахнет. – говорит он. – Водкой, сигаретами, мокрым асфальтом и опасностью.

Василий же совершенно не волнуется – ну, что может случиться с мамой, ведь она же мама! А мама, наверное, зашла в магазин, да и вспомнила, что еще надо купить сыру, зефира, груш и зубной пасты. Вот и задержалась.

Внезапно Хэм вытянулся, быстро втянул в себя воздух, и перемахнул через подоконник – только его и видели. Четвертый этаж! Василий бросился к окну, ожидая увидеть внизу разбившегося друга, но увидел только, как Хэм стремительно выбегает на набережную Обводного. Василий быстро подумал, да и бросился к двери. И, хотя Василий бегал быстро, он опоздал. На освещенной яркими фонарями мокрой октябрьской улице он увидел маму, брошенные на землю пакеты и Хэма. Хэм прижимал бумажный носовой платок к ладони, и платок набухал ярко-алой кровью. Пока шли домой, мама рассказала, что к ней пристали два каких-то пьяных парня. Когда подоспел Хэм, один из них вытащил нож и пошел на оборотня. А Хэм не отступил, не уклонился от лезвия, просто схватил его своей сильной рукой и отломал. Потом была короткая куча-мала, и парни убежали.

– По-моему, – говорила мама, – Хэм им что-то сломал. Я слышала, как хрустнуло.

– Это у меня хрустнуло, – смущенно отвечал оборотень, – я опять порвал джинсы.

– И рука теперь долго заживать будет, – погрустнела мама.

– Не, – беспечно сказал Хэм, – недолго. Завтра уже все пройдет.

Когда они вернулись домой, папа взглянул на них неодобрительно и погрозил пальцем. Виданное ли дело – ходить встречать маму на улицу, когда она вышла на пять минут за хлебом. Ну, что с ней может случиться, ведь она же – мама!

Приятный незнакомец

Хэм, по своей прошлой жизни в доме барина-мистика, хорошо помнил и любил русскую зиму: пушистый чистый снег, по которому так приятно валяться, гон на охоте, когда морозный воздух приятно холодит раскрытую пасть, взятие снежной крепости и шумную масленицу. Хэм был совершенно не готов к питерской зиме, которая к тому же  в этом году была необыкновенно поздней и слякотной. Стояла уже середина января, а снег так и не лег. Хэм-пес  гулял в чахлом скверике, расположенном неподалеку от их двора, и недовольно косился на маслянистые лужи. Как всегда по вечерам с ним гулял Василий, только что вернувшийся с тренировки, и мадам Петухова, которая досаждала мальчику вопросами о том, какие танцы ему больше  нравятся – латино или рок-н-ролл. Василий был одинаково равнодушен и к тем, и к другим, и о танцах говорить не хотел, а хотел играть с Хэмом, бросая ему палку.  А мадам Петухова в этот раз палку бросать не разрешила, потому что было и в правду на редкость грязно, и, бегая по кустам, пес сильно запачкал бы лапы, а кто их будет отмывать? Конечно, я – заключила печально мадам Петухова, и потому они чинно гуляли по гравийным дорожкам и скучали.

– Прошу прощения, – вдруг раздался сзади приятный мужской голос, – я частенько прохаживаюсь здесь вечерами и давно заметил вашу дружную компанию. Если не ошибаюсь, это ирландский терьер?

Мадам Петухова обернулась, улыбнулась и зачем-то соврала:

– Да.

– Прекрасный образец. И совсем еще молодая собака. Люблю этот щенячий задор! – тут уж повернулся и Василий, посмотреть на надоедливого дядьку, и увидел солидного высокого старика в каком-то странно блестящем, словно плюшевом, полупальто и с тростью в руках. У трости был непропорционально большой наконечник светло-серого металла в виде уродливой морды. Вместо глаз у морды были вставлены красные стеклышки.

– Это нетопырь, – проследил его взгляд незнакомец .

Мадам Петухова поправила шляпку и спросила невпопад:

– Вы, наверное, профессор медицины?

Незнакомец засмеялся, показав необыкновенно ровные и крупные белые зубы.

– Нет, что вы. Я предприниматель. Владелец нескольких клубов и ресторанов. Такие, знаете ли, полузакрытые заведения для непростой публики.

Мадам Петухова закивала в ответ. Незнакомец снял с руки тонкую перчатку, наклонился, протянул руку с тщательно наманикюренными ногтями и потрепал Хэма по холке.

– Бедный пес, – сказал он ласково, – хочешь поиграть, а не дают? – Хэм почему-то попятился и взглянул на Василия жалобно. «Давай уйдем отсюда», – говорил этот взгляд. Но мадам Петухова уходить не торопилась. Она еще побеседовала с незнакомцем о погоде и собиралась уже плавно перейти к политике, как незнакомец заторопился уходить.

– Да, я не представился, – вспомнил он, но имени так и не назвал, а протянул черную лаковую карточку.

Дома эту карточку мадам Петухова торжествующе показала невестке и принялась взахлеб рассказывать о том, какой это был представительный мужчина.

– На нем была настоящая кротовая шуба! И трость с серебряным набалдашником и гранатами! А какие зубы! Они, наверное, стоили ему кучу денег! – и прочие женские глупости.

Василий подошел поближе и взял визитку, чтобы рассмотреть. Золотыми буквами на ней было написано:  «Владис. Клуб «Убыр».  И больше ничего.

Ночь. Улица. Фонарь. Аптека

Василий опять влюблен. На закрытом теннисном корте он встретил прекрасную незнакомку. Он не знает ни сколько ей лет, ни какого цвета у нее глаза, ни форму ее носика. Он видел ее только со спины. Очень тонкую талию и над перекрестьем лямочек – широкие, но не чрезмерно, мускулистые, но не слишком, ровно загорелые (это зимой-то!) плечи. Он видел ее только со спины и только один раз. Он влюблен и не спит. Стоит у окна и смотрит на улицу.

На улице мигают ровным желтым светом светофоры. Фонари освещают тонкий слой снега, выпавшего с вечера, на котором уже показались черные проплешины. Красный крест аптеки на углу. И тишина. У Василия от любви сжимается все внутри, и комок подступает к горлу. Хочется плакать – ведь он ее не увидит больше никогда. Почему-то мальчик в этом уверен. И также крепко он уверен в том, что это – настоящая большая любовь на всю жизнь. Вот он вырастет, выучится, пойдет работать пилотом лайнеров   международного сообщения и однажды, выходя из аэропорта, встретит ее – такую же тоненькую и прекрасную. Он сразу ее узнает, а она будет думать, что это их первая встреча. И когда он признается ей в любви с первого взгляда, она будет смеяться и делать вид, что не верит. «Что ты врешь? Я была такая нелепая в тот день, в старых джинсах, дорожных кроссовках и растянутой футболке» – скажет она. И так никогда и не узнает, что на самом деле он влюбился в нее еще десятилетним мальчиком.

Василий вздыхает и поворачивается к комнате лицом. Хэм спит на своей подстилке в углу. Рыжее тело расслаблено, лапы раскинуты, морда полуулыбается.

«Вот интересно, – думает Василий, – любил бы я так Хэма если бы он был просто собакой?» Не найдя ответа на этот вопрос, он подходит к псу и чешет его за ухом, тот просыпается, но не открывает глаз, просто поднимает голову и лижет ласкающую его ладонь.

Внезапно Василий чувствует, что ужасно устал, да и босые ноги начинают мерзнуть. Он возвращается в постель, закутывается в одеяло и через минуту уже спит.

Возвращение с Бермуд

Про эту историю никто из младших Петуховых не знает. И вы бы не узнали, если бы не безымянная кошка, которая была всему свидетельницей и рассказала мне.

Однажды мадам Петухова решила купить настоящей баранины. А где можно купить хорошего мяса? Конечно, на Кузнечном рынке. Там покупали филе и рагу мать мадам Петуховой, ее бабушка и, без сомнения, прабабушка. И вот уже женщина важно прохаживается между рядами и решает, что ей взять: такую аппетитную корейку с совсем тонким слоем жира, или ребрышки. Что делать с мясом, она уже знает: она пожарит его, а потом припустит  с большим количеством чеснока. А на гарнир подаст тушеную фасоль с грецкими орехами. И вот мадам Петухова совсем уже решила в пользу корейки, как какой-то лысоватый дедок в потертом пальто, непонятно как оказавшийся на дорогом рынке, через два ряда простер к ней руки и закричал:

– Олюшка! Олюшка!

Мадам Петухова взглянула и позабыла о кулинарии. Это был он – пропавший некогда без вести из ее жизни летчик авиации особого назначения  Василий Петухов старший. То есть, конечно, как уже догадался проницательный читатель, летчиком он и не был никогда. Служил он инженером на судостроительном заводе и по причинам, не имеющим никакого отношения к моему повествованию, однажды решил уйти из семьи. Суровая жена решительно пресекла все его (по правде сказать, не очень рьяные) попытки встречаться с малолетним сыном, и в течение нескольких лет широкими мазками нарисовала в воспоминаниях ребенка образ бравого летчика. И вот теперь этот самый инженер-летчик, пробравшись сквозь толпу, стоял перед ней и радостно бормотал что-то вроде:

– А я вот видишь, пошел творожку купить и сметанки. Ну, как ты, Олюшка, как Алексей? Небось, большой уже?

– Еще бы! – фыркнула мадам Петухова, – Ему уже тридцать шесть исполнилось в этом году.

– Как время-то летит! – сокрушался лысоватый Василий и заискивающе заглядывал в глаза бывшей жене, – у меня ведь тоже двое. Девочки. Уже взрослые, одна замужем, в декрете сейчас, другая  институт заканчивает.

– Ну, и как ты живешь с этой? – словно бы нехотя поинтересовалась мадам Петухова.

– Неплохо, – ответил Василий старший. – Только знаешь, Олюшка, я в последнее время все чаще тебя вспоминать стал.

– А нечего меня вспоминать, – отрезала женщина. – Ты для нас – чужой.

– Вот ведь, – вздохнул старик, – Ну, бывай, Олюшка, может, встретимся еще!

– Не хотелось бы, – пробурчала мадам Петухова и принялась очень внимательно разглядывать мясо на прилавке.

И позабыла о нем напрочь. Ну, в общем, почти совсем позабыла. Только, может, самую чуточку еще помнила, когда готовила проклятущую баранину и горячим расплавленным жиром обожгла нежную кожу на запястье левой руки. Сунула она руку под струю холодной воды и расплакалась. Но случайная встреча на рынке тут, конечно, была не причем.

Любовь, любовь…

Зима в тот год была такой слякотной и теплой, что люди чуть-чуть не пропустили приход весны. И точно пропустили бы, и потом очнулись бы только в мае, с удивлением глядя на зеленые листики и желтые одуваны, неизвестно когда вылезшие из земли, если бы не верные спутники людей – коты. Едва настал март, как все окрестные Мурзики и Барсики потянули носами, раззявили пасти и запели.

Появились поклонники и у безымянной кошки. Один из них вел сытую жизнь прихлебателя на Кузнечном рынке и пару раз приглашал к себе даму сердца подкрепиться. Это был сытый крепкий кот черного цвета с белыми носочками на передних лапах, очень представительный. Но сердце у нашей кошки к нему не лежало. Гораздо больше нравился ей второй кавалер – серый полосатый и совершенно беспородный (на взгляд людей), которого старая чудаковатая Кондратьевна почему-то прозвала Семеном. Кот этот на самом деле происходил по прямой линии от знаменитых ярославцев, которые когда-то спасли Ленинград от нашествия крыс. От своих храбрых предков унаследовал он вольнолюбивый нрав, крепкие когти и зубы и повышенную драчливость.

Едва заприметив трехцветную кошку, кот  тут же решил, что она будет гулять с ним и даже, вполне возможно, принесет ему выводок серых котят. Решивши это, он принялся расчищать себе дорогу, нещадно когтя и кусая всех конкурентов, появлявшихся в непосредственной близости от двора, в котором проживала его безымянная избранница. В ходе этих боев он потерял не один клок шерсти, получил пару царапин на носу и порванное ухо, но не сдался. И вот уже сидят они на теплом люке вместе и распевают дуэтом прекрасные мартовские песни.

Впрочем, как всякая кошачья любовь, длилась эта идиллия недолго. Вскоре безымянная кошка снова бегала по двору одна, а в мае родила троих забавных слепышей. Когда она впервые вывела их погулять на солнышко, Кондратьевна оглядела семейство внимательным взглядом и сказала удовлетворенно:

– Семенычи.

Белые ночи

Наступала ненавидимая им пора – проклятие прекрасного северного города, столь богатого на пищу и развлечения, цена, которую нужно было платить за сладкую мглу осени и зимы – белые ночи. Мужчина, которого при первой нашей встрече я назвала стариком, стоял у окна, снабженного специальным стеклом, тонированным с внешней стороны и прозрачным с внутренней, и любовался закатом. Впрочем,  теперь стариком он не выглядел – сторонний наблюдатель дал бы ему лет сорок пять: лицо было гладко, седые волосы выглядели так, словно им придал цвет опытный колорист в угоду какому-то модному течению,  фигура поражала редкой в наше время стройностью, глаза излучали ясность и блеск, присущие, скорее, юности, чем зрелости. И все-таки это был тот же мужчина, которого в январе встретили на прогулке мои герои.  Тогда, помнится мне, он представился им, как Владис, владелец полузакрытых заведений для непростой публики.

Он отошел от окна, сел в глубокое кресло и потянулся к серебряному бокалу, стоявшему на старинной консоли. С удовольствием выпил и даже облизнул губы. Темно-красная капля побежала было по стенке бокала, но мужчина поймал ее своим холеным ногтем и слизнул с пальца, показав ровные белые зубы, которые мадам Петухова совершенно напрасно посчитала за работу хорошего протезиста – зубы были свои. Владис вернулся к своему занятию – он рассматривал фотографии, доставленные ему начальником службы охраны. На фотографиях два веселых человека играли в баскетбол. Это были Василий и Хэм.

«Да, – подумал Владис, – какая неудача! Совершенно очевидно, что он счастлив. А пока он счастлив, он ко мне не придет. Найти такую редкость и не мочь ее заполучить – вот досада!» Впрочем, он недолго грустил.  Даже самое безоблачное счастье кратковременно. Рано или поздно этот уникальный оборотень погрузится в печаль, и тогда присоединится к коллекции.

Противостояние

Марья Михайловна затеяла пакость. Всем пакостям пакость затеяла она – вызвала специальную службу по отлову диких животных и натравила ее на безымянную кошку и ее малолетних котят. И вот как раз когда страшный таджик в спецовке вытаскивал животин из сачка и укладывал в клетки, во двор неспешно вышла Кондратьевна, приветствуя мир своей наивной улыбкой.

– Это чтой-то ты тут делаешь, сынок? – спросила она у страшного мужчины. Тот неожиданно улыбнулся ей в ответ и сказал с мягким восточным акцентом:

– Да вот, мать, бездомных котов ловлю.

– И что же с ними будет?

– Потравят.

– А ежели, к примеру, – продолжала Кондратьевна, роясь в своей бесформенной кошелке, – я скажу тебе, что это вовсе не бездомная кошка, а совсем даже наоборот, моя? Муркой кличут. Эй Мурка, Мурка, кис-кис-кис, – сообразительная безымянная кошка подошла к прутьям клетки и потянулась носом к Кондратьевне.

Таджик заколебался, но клетку не открыл.

Тут старушка перестала копаться в кошелке и извлекла на свет румяный душистый пирожок.

– Нака-сь, сынок, попробуй. С рисом, яйцом и зеленым луком.

Такие вкусные пирожки таджик прежде ел только у себя на родине, в детстве. Доев, он стряхнул крошки с рук и решительно освободил кошку с котятами.

– Ну, счастливого пути тебе, сынок, – напутствовала его Кондратьевна.

– А вы, – обернулась она к ошалевшему от неожиданной удачи кошачьему семейству, – больше не попадайтесь.

В окно за всем этим наблюдала Марья Михайловна и от злости колупала крючковатым ногтем дырку в тюле. Но сделать ничего не могла. Как вы все уже догадались, ребята, чудаковатая Кондратьевна была доброй волшебницей. Так ведь всегда бывает: во дворе, где поселилась ведьма, обязательно селится и добрая волшебница. Просто она не такая заметная, вот и все.

Мягкие губы, ветвистые рога

Лето. Семейство Петуховых разобщено. Папа уехал на курсы по борьбе с коррупцией и легализацией преступных доходов (уф, еле выговорила) в Москву. Мадам Петухова с Василием и Хэмом блаженствуют на даче. Мама изнывает в душном Питере в своем стоматологическом кабинете с дипломами на стенках и лечит-лечит-лечит кариес, пульпит и абсцессы. Впрочем, иногда она вырывается за город, но поступает в эти дни странно: не валяется весь день в гамаке с тарелкой крыжовника в руках и планшетом, а берет Василия в охапку и тащит его культурно развлекаться. Мама обожает планировать разные культурные программы. Вот и в это лето она почему-то решила, что сыну пора ознакомиться с красотами пригородов Петербурга. Они уже были и в Павловске, и в Пушкине, и в Гатчине, и в Петродворце. Сегодня вот едут в место с зубодробительным названием Ораниенбаум.

Василию вся эта культура давным-давно надоела. Везде все одинаковое: одни и те же дворцы в резных завитушках, одни и те же парадные залы в зеркалах, одни и те же гостиные со стенами, обитыми шелком в цветочек, один и тот же паркет, из-за которого приходится надевать бахилы, одни и те же старушки, следящие, чтобы ты ничего не трогал. И парки с цветочными клумбами. Только в Павловске Василий было оживился и предложил маме углубиться в чащу. Но мама в чащу не пошла, а продолжала тащить мальчика по широкой пыльной аллее. Скукота!

Правда, сегодня вышло поинтересней: сегодня полнолуние днем, и Хэм – человек, и мама взяла его с собой. Кроме того, помимо дворцов, которых в Ораниенбауме целых три, там есть еще павильон Катальной горки и реконструкция, какой она была при Екатерине Второй. Оказывается к этому, похожему на торт, украшенный голубой и белой глазурью, зданию была пристроена галерея и длинная (в полкилометра) горка – то вверх-то вниз со скоростью до пятидесяти километров. Зимой гости катались по ней в санях, а летом – на специальных колясках.  Поглядев на макет этого чуда, Василий сразу догадался, почему во всем мире американские горки называют русскими. Потому что они и есть русские – в России придуманы. Хэму макет тоже понравился, и он долго допытывался у экскурсовода, почему не хотят этот чудесный аттракцион восстановить.

А потом, когда культурная программа, которую составила мама и носила с собой распечатанной на листочке, закончилась, Хэм предложил пойти, куда глаза глядят. И они  пошли, куда глаза глядят, и натолкнулись на вольер и охранника в будке. В вольере гулял чудесный, невероятный, потрясающий олень! Ростом он был невелик – с небольшого пони, но на голове его ветвились огромные рога в метр размахом.

– Мишка! Мишка! – позвал охранник, и олень грациозно побежал к ним.

Мам сорвала несколько крупных ягод шиповника с кустов, что росли неподалеку, и протянула животному. Тот ткнулся мордой в мамину ладонь – ягоды тут же исчезли, как и не было.

– Покорми его! – сказала мама и Василий, замирая от непонятного страха, подставил руку с лежащим на ней шиповником оленю. Губы у оленя были мягкие и бархатистые, и пока он жевал, мальчик протянул другую руку и потрогал дивные рога, которые тоже были покрыты пушком и на ощупь оказались одновременно твердыми и мягкими.