Моран дивий. Книга вторая. Реноста

Держена не ответила. Я полежала какое-то время, раздумывая о странах неведомых, полуденных, потом свесилась с лавки:

– Держена! – позвала шёпотом. – Держена, спишь?

– Не таков он, не знала ты его, княжна, – раздалось глухо.

Ох, чегой-то не то я, видать, сболтнула. Не то, да не так. Неужто в сердце запал ей этот полонянник, умерший в дороге от ран? Ведь не рассказывала она мне про него никогда, а тут… Прорвалось потаённое, болезненное, да наткнулось на равнодушие моё, на недоверие…

Что же это? Совсем оглохла да ослепла душа моя? На что обидела посестру свою? Я отвернулась к стене тихонько, осторожно укладывая перевязанную шею. Одинокая слеза скатилась через переносицу в подушку. Жаль было себя. Жаль Держену.

Макона ласковая! Почто мучаешь меня? Впусти в мир своих сновидений, помоги забыть о боли и обидах, тех, что мне причинили, тех, что причинила я…

Заснула не вдруг – Вежица уж пару раз сменила прогоревшие лучины. Мне снился огромный мохнатый чудо-зверь с мешками вместо ушей. На спине его восседала Зозуня с черными глазами водяницы и, горланя похабные частушки, запускала в меня из пращи отравленные стрелы: «Повернись спиной, хвороба! – покрикивала она грозно. – Повернись спиной!»

* * *

На рассвете Варуна явил лик свой притихшим Нырищам. Обозрел происходящее на вечевой площади, зажмурился, закутался тучами серыми, заплакал мелкой моросью… Видно, не по нраву пришёлся ему, справедливому, суд княжий, коий по Правде сулемской вершон быть должен, под бдительным присмотром солнышка ясного.

Измученные, едва держащиеся на ногах, поелику допросы с пристрастием сил никому не прибавляют, стояли приневоленные перед Межамиром, повесив буйны головы, в холстяных неподпоясанных рубахах, босые – уже приговорённые. Крепкое кольцо наемников княжеских да угрицких мечников окружало судилище, оттесняло дружинных сулемов. Ибо те взирали на творимое бесчиние весьма недвусмысленно.

– Испросим божьей правды, княжич, – прохрипел Сван. – Нету видаков вины тобою на меня возложенной. И я её не признаю. Выходит, твоё слово против моего…

– Дела твои разом и за тебя, и за видаков говорят, – зло бросил Межамир. – Вина твоя не кричит, нет – вопиет о себе! Видели вечор и слышали все достаточно. А с татем ратиться я не стану. Вот с тем, кто усомниться в праведности суда нынешнего, с тем поспорю на мечах.

Тишина висела над лобным местом Нырищ – вязкая, злая, полная невысказанных сомнений, подавляемой яри.

– Ну? – княжич крутанулся на месте, озирая ряды кметей. – Кто желает быть очистником умыслам сим? Кто уверен в невиновности их? Кто не видел вчера устроенной ими бучи? Кто не узрел удара мечом по мне и ножа, прилетевшего в княжну? Кто смело назовёт это нечаянным совпадением и ответит за свои слова перед ликом Варуны?

Нестройное шевеление в рядах сулемских кметей всколыхнулось было да и угасло, так и не выродившись в протест. Сомнения терзали людей, обездвиживали, обескураживали…

– Братья! – крикнул Межамир. – Видели вы от меня хоть раз неправедный суд? Видели, чтобы казнил я дружинных своих даже за весомые проступки? Тех, с кем сражался бок о бок, тех, кто не задумываясь, как побратим мой, примет удар, назначенный мне? Рискну ли, братья, свершив сгоряча необдуманное деяние, потерять доверие ваше? Рискну ли после того пойти в бой с теми, кто сочтёт водима свого неключимым, неправедным? Вы ведаете ответ… Никогда я не посмею никого из вас осудить напрасно, но, напротив, лишь заступу во мне найдёте пред всеми, аки прежде!

Межамир помолчал, свесив голову. Кмети внимали ему в мёртвой тишине: сулемы хмуро, дубрежи равнодушно.

– Ведаете вы тако же, куда мы ныне идём и зачем. Что значит для нашей земли посуленный мир. Ведаете, что есть те, кому сей мир – костью поперёк горла. Потому я ждал удара. Я был готов к нему. Но не был готов к тому, что удар этот нанесут свои!

Он гневно сверкнул глазами на судимых, удобнее перехватил меч и в сверкнувшем пасмурным небом замахе отсёк голову Свану. Голова мягко шлёпнулась в весеннюю травку, засевая ея по широкой дуге рубиновыми каплями.

Дражко, не имавший сил подняться на ноги, стоящий пред княжичем на коленях, с усилием задрал подбородок, вытягивая шею.

– Руби, княжич, – просипел он, – авось, полегшает…

Я опустила глаза, уставившись на судорожно переплетённые пальцы рук. Услышала как свистнул меч, как ругнулась сквозь зубы стоящая рядом Держена.

Когда я снова решилась взглянуть на судилище, увидела спину Межамира, шагающего прочь, намеренно выбирающего путь там, где сулемов стояло погуще. Они молча расступались пред ним. Что думали они о происшедшем? Осуждали? Одобряли? Их хмурые лица были непроницаемы и тяжелы, словно камень.

Мы выступили в путь не медля, прямо от лобного места. А и чего время терять? Староста обещал позаботиться о телах казнённых, и у реки уже складывали погребальные костры.

Я взгромоздилась на свою гнедую, перехватила ватными пальцами поводья и уж совсем было собралась толкнуться пятками, когда почуяла, что на ноге повис кендарь живого веса.

– Княжна, княжна! – шептала бледная Белава, закинув вверх испуганное лицо. – Позволь мне домой ехать. Я всю-то ноченьку думала-винилась – коли не позволяешь сопроваживать тебя, надобно послушаться…

– Забздела? – усмехнулась я. – Али не говорила тебе сразу, ещё в Болони, что не на веселье собираюсь?..

– Верно, верно, правда твоя, Рысенька, правда твоя, – зачастила подружка, заглядывая мне в глаза. – Глупа была, каюсь. Прельстили-поманили дальние дали, невиданные земли, не соизмерила силушки своея.

– Как же вернёшься, позорница?

– Паду в ноги бабушке, она простит. И Деян простит, куда он денется…

– Я повсюду искал тебя, Белава.

Девка вздрогнула и обернулась. Битюг сотника с хозяином на спине переступал за её спиной мощными мохнатыми ногами.

– Княжна отослала меня домой, – дрогнувшим голосом заявила она.

– Но ты ведь объяснила княжне, что остаёшься? И остаёшься не просто так, а поелику возложена на тебя важная задача – послужить княжне своей и Суломани по мере твоих слабых сил?

Белава молчала.

– Не успела, должно? – понимающе кивнул сотник. – Ну, не беда. К чему лишние объяснения? К чему слова? Слова – пыль, дела – соль.

Он свистнул одному из кметей. Тот подвёл сумного мерина – пожитого да невзрачного.

– Пересаживайся, княжна.

– Что?

– Делай, как говорю.

Я молча соскользнула с горячего бока своей родовитой красавицы-кобылки.

– Отдай Белаве плачею.

Он накинул покров на золотоволосую голову подруги, укрыв лицо, придавив сверху моим скромным венцом.

– Держена, – окликнул сотник ошарашенную сими действиями поляницу. – Вот таперича твоя стерегомая.

– А княжна?.. А коли что?..

– Коли ты крутиться подле неё станешь, нам вряд ли убийц обмануть удастся. Всем известно – ты при княжне неотлучно. Вот и будь при княжне.

Он нахлобучил мне на голову войлочную шапку.

– Спрячь кудри свои, а то за версту светят.

Повернулся к Держене:

– Рысю Вестимировну я сам постерегу. Не боись, не хуже тебя управлюсь. А коли позволение Межамира тебе требуется, так он его уже дал, можешь пойти спросить.

Мы ехали почти в хвосте обоза, среди угрицкой дружины. Ложная «княжна» в окружении охраны – в голове. Её поникшие плечи мелькали порой за спинами дружины, и я отводила глаза.

Умучаю ли сама себя муками совести? сгрызу ли себя раскаянием, коли погибнет глупая девка заместо меня? Али всплакну да утешусь своей беспомощностью, тем, что не я решала судьбу её, что за меня решали?

– Как прозывают тебя, сотник?

Сильный ветер, задувающий с утра из-под солнца, бросающий в лицо холодную водяную пыль, подхватил белое полотно плачеи, затрепал его над головами всадников – ох, и издалека же видна невеста…

– Слышала, вои тебя Ипатом окликают. Да только – то ж не имя и не прозванье. В дубрежских землях так, вроде, воеводу величают…

Сотник глянул на меня быстро да отвернулся снова по окрестностям глазеть – бдит, значиться. Невесту стережёт князюшке свому. Я вздохнула.

– Тебя-то чем прозванье сие не устраивает?

Я дёрнула плечом неопределённо:

– Странный ты какой-то, сотник. Прозванья у тебя нет, а имя бережёшь своё. Изъясняешься чудно, словами неведомыми…

– Это все мои странности?

– Не все! – я с вызовом уставилась на него. – Девку свою не пожалел на заклание отправить!

– Ты, княжна, совестить меня собралась, что ли? Так не утруждайся напрасно. Спит моя совесть сном дремучим, таким, что слезами легкомысленной девки её вряд ли добудишься, – он помолчал, перекладывая удобнее сулицу, уложенную по-походному в седле. – Совестливым быть хорошо тому, кто ни за что не отвечает. Особенно – за чужие жизни.

Ну что тут скажешь?

– Ты смерть постиг. Сам убивал. Как все витязи. Перестал человека видеть. Все они для тебя словно хряки, что на мясо заводят. Кормят, холят, а время придёт – так и съедают. Для того ж и заводили – чего их жалеть, хряков тех…

Сотник вскинул насмешливо брови:

– Эка ты обо мне думаешь! Весьма прельстительно.

– Ты как Межамир! Тот тоже от людей токмо пользы имает, ни к кому он не привязан, ничем не дорожит. Одним лишь благом Суломани. И то – как он его разумеет.

– Ты меня с братцем своим не ровняй. Я пока не палачествовал и на невиновных не клепал.

– Невиновных? – меня словно обухом огрели. – Почто говоришь так? Умыслы оне…

– Ежели они чего и умышляли, так всего лишь застарелое недовольство большухой высказать. Да и раздухарились по пьяному делу, чуть до смертоубийства не дошли, диссиденты херовы. Но в сговоре с теми, кто на тебя покушался, княжна, они не состояли и не участвовали. Это даже для меня очевидно. А уж для Межамира, который знает их всю жизнь, – и того паче.

– Почто же?.. – прошептала я.

– Не за сговор с убийцами он их казнил, а за речи крамольные. Понятно?

Мы ехали бок о бок молча. Его слова насыпали мне за шиворот целый муравейник зябких мурашей. Плечи мои невольно передёрнуло, и мураши снова забегали под рубахой. Я плотнее запахнула меховую куртку и натянула поглубже на уши шапку.

– И правильно сделал, – добавил сотник через время. – Коли крамола в войске завелась – то не войско уже, а сброд. С коим каши не сваришь.

– Ты же, вроде, осуждал его?

Сотник усмехнулся:

– Жизнь сложная штука, княжна. По общечеловеческим соображениям, он злодей и подлец, по государственным – мудрый и решительный лидер. И как бы ещё обернулось, поступи он иначе? Прояви благородство к тем, двоим? Не погибло бы людей больше, если бы продолжили они воду мутить? Не поставило бы это под удар всю миссию?

Я похлопала глазами, стараясь уразуметь речь, перенасыщенную незнакомыми словами. Его, видимо, потешил мой озадаченный вид. Сотник улыбнулся, сверкнув зубами, и потрепал по гриве моего облезлого мерина.

– Да и не моя девка Белава. Поторопилась ты меня сосватать. Я перед тобой за неё слово замолвил, чтоб сей обмен воплотить…

Обоз наш благополучно миновал перелесок, где можно было опасаться засады, и снова двинулся по открытому полю. Кмети, плотным кольцом движущиеся вокруг нас с сотником, немного расслабились. И тут же подобрались, заслышав короткий свист дозорного. Но обоз не остановился, продолжая движение как прежде, и стало ясно, что свист не был предупреждением об опасности. А о чём?

…На обочине малоезжего большака, оседлав спящий холмик муравейника, сидел человек. Одноногий. В знакомой облезлой свитке с плеча братца мово молодшего Болеслава. С нечёсаным колтуном седых волос над коричневым лицом. С всклокоченной бородёнкой, расписанной жёлтыми нитями седины. С красными воспалёнными глазами пьяницы.

– То ж Гвидель! – воскликнула я, поравнявшись с ним.

Кмети посмеивались, интересуясь каждый на свой лад тайной волшбы, с помощью коей калека обскакал наш поезд на единой ноге. Тот даже не отбрёхивался, как обычно, ему, казалось, и дела не было до поезжан: он кого-то пристально выглядывал в движущейся змее поезда. И вот, прощупывающий взгляд замер на… мне? Нет. На сотнике рядом со мной.

Гвидель ощерил чернозубый рот, закхекал скрипуче:

– Эй, Бадарин! – крикнул он, взмахнув костылём. – Разговор есть. Может, остановишься? Перетрём?

* * *

Цельный день старый пьяница трясся в телеге – то придрёмывая, то к бутыли заветной прикладываясь, то песни горланя, то с дружинными переругиваясь – поелику в силу мерзопакостной сути своей не цеплять всех и каждого он не мог.

– Ба! Ражко! Ты что ль, трясца тя задери? А я думаю, что за девка мерина оседлала? «Застигнут ярой бурей посередь Студенецких ска-а-ал…» Эй, смуглявый! Тебе бы всё жрать, хвороба! Как ни гляну, всё жуёт чегой-то. И как комонь твой до сих пор тебя носит, порося жирного? Уж, небось, давно спиной мается. Ты спроси, спроси у него, поинтересуйся!.. «Наш славный сильский ярл однажды погиба-а-ал!» Милой! Уж отсыпь дедушке сухарика. Неужто поперёк горла он у тя не встаёт, как взглядываешь на меня, сиромаха гладного?..

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.