Fide Sanctus 1

Вот уж точно. Дерьмо, в которое ты погрузилась, становится всё гуще.

Общага гудела, перемалывая Самайн и предвкушая День студента. Как справедливо подметил невозмутимый немец-четверокурсник, плотность населения общей кухни по вечерам достигала «eine Million Menschen pro einen Quadratmeter[26]». Человеческая возня немыслимо шибала по мозгам. Благо, местные курильщики держали окно кухни настежь открытым в любую пору года.

Вампир бы оценил.

Открытые окна перенаселённых кухонь падали на сенсорные раны подорожником.

А вот щели комнатных окон навевали тихое уныние.

Четыре ребра батареи свирепо сообщали: «Мы греем как можем». Тонкий шпингалет болтался в петле не по размеру и звонко клацал всякий раз, как подбитая сквозняком створка отлетала и с треском возвращалась назад.

Укрывшись плотнее, Вера подложила под поясницу подушку и опёрлась на стену.

И если пояснице было тепло, то остальной спине – не очень.

Уныло сложив ноги по-турецки, девушка опёрлась локтями на колени, уткнулась подбородком в ладони и закрыла глаза.

Хартия Вольностей безразлично шлёпнулась на пол около кровати.

«Если мы организуем субъекта выполнить то или иное предписание, мы дополнительно мотивируем его рассказом о санкциях, которые к нему применят, если он проигнорирует первую интенцию».

Было самое время отражать в курсовой новые сведения.

Но звёздный час мыслей о санкциях был безнадёжно упущен.

…Хэллоуин оставил в груди звонкую дыру, куда хотелось запихивать всё подряд, начиная с еды и заканчивая рисунками. Хотелось то долго стоять под душем, напитывая кожу ощущениями, то полночи зубрить правила функциональной грамматики.

Только бы чёрный портал в солнечном сплетении затянулся.

Только бы выспаться и не вспоминать сон про красный лак в углу вампирских губ.

Не помнить сумеречное поле боя, с которого она позорно бежала.

Желудок застонал и снова ухнул к пупку.

Каждую ночь теперь снился один и тот же сон.

Она стряхивала с плеч чёрную мантию и превращалась в летучую мышь. Летела из окна и падала на колени высокого вампира. Прижималась к широкой груди под белой рубашкой и смотрела на его лицо, с которого осыпáлась белая пудра. Касалась его закрытых глаз и колючих щёк. Высвобождала пуговицы рубашки из петель и прижимала мокрые губы к его ключицам.

Вздрагивала и просыпалась, ощущая горячую пульсацию в низу живота.

Всё это было слишком.

Слишком ярко и слишком темно.

Чувство вины перед Димой стянулось на шее уже при виде крыльца общежития. Всовывая деньги в руку таксиста, Вера уже знала, что сейчас сбросит с себя атласные путы и нырнёт в это чувство, как в спасительный кокон одеяла. И действительно: вина так прочно переплелась с раскалённой постелью, что она барахталась в ней до рассвета, так и не уснув. Сердце то сжималось, то разрасталось во всю комнату. А тело дрожало; дрожало и нестерпимо жгло.

Тело не могло простить ей ни чёрного коридора, ни ледяной улицы с пальто в руках.

Слишком плохо. Слишком стыдно. Слишком страшно. Слишком близко.

Это было только запястье.

Просто запястье.

Просто губы и зубы, что терзали его.

Сердце подпрыгнуло и заныло; по нервам прокатился рваный озноб.

– Ему всё равно, – прошептала Верность Себе, кутаясь в чёрную мантию.

– Его пальцы дрожали, – упрямо возразила Интуиция, растирая холодные плечи подруги.

Все эти дни Вера неотрывно гипнотизировала телефон.

И готова была расколотить его о пол, если видела на экране слово «Дима».

Вспомнив муки этого ожидания, она поморщилась, как от зубной боли.

Он и думать забыл.

– С чего ты вообще взяла, что он напишет или позвонит? – ехидно поинтересовалась Верность Другим.

Хоть кто-то поистине счастлив.

«Одевайся теплее и скромнее, зая, ноябрь», – зазвучали в голове приторные шавельские трели.

Чтоб тебя перевернуло и сплющило.

Стиснув зубы, Вера рывком выпрямила ноги и решительно подняла с пола Хартию.

Писать упырю не стоило не из-за Димы – как бы ни злилась Верность Другим.

Писать ему не стоило потому, что это он.

Никаких больше сообщений на его номер.

Никаких – иначе истлевшее самолюбие придётся сметать с пола веником.

Лучше злиться. Да, лучше злиться.

Но злиться сегодня не было сил.

Всё тело колючей проволокой опутывала жгучая слабость. Голова напоминала чугунный котёл. Глухо откашлявшись, Вера вставила в уши белые капли наушников и опустила нос в книгу.

Честер никогда не мешал постигать тезисы Хартии Вольностей.

Властный ноябрь хлестал по хлипким стёклам потоками серого дождя. С окон он смывал золото октября, с кожи – цвет спокойствия, а с души – желание тянуться к свету.

* * *

Ты пообещал. Садись и езжай.

«Святуш, заедь за нами в общагу и отвези в клуб! Ну пожалуйста, заяц! Я тебя в воскресенье не побеспокою!»

Ты специально изображаешь дуру или просто не в силах её контролировать?

Попытки отмазаться с треском провалились – на этой неделе он впервые за всё время их отношений чувствовал перед Мариной смутную вину.

Хмуро перебирая спутанные кабели ноутбука и колонок, Свят фасовал орущие мысли в коробки по категориям и старательно обуздывал бушующий под ложечкой пылесос.

Суббота навалилась засохшим куском дерьма.

Рома вчера проел макушку беседами о «недальновидном» выборе темы курсовой, а мать по традиции ополчилась на них за срыв семейного лицемерного вечера пятницы.

Из стены коридора вывалилась розетка, и он полчаса просидел перед ней на корточках.

Физику Никите звонить не хотелось.

Никита теперь ассоциировался с баром «ЭльКрафт».

По карнизу с упорством сумасшедшего барабанил мерзкий дождь. Чем-то эти удары напоминали долбаный энтузиазм Измайлович. Она с самого утра плескала визгом через край его терпения и словно умышленно тащила в пятиэтажное осиное гнездо.

Провалился бы сквозь землю этот архитектурный выкидыш.

Эта неделя целиком состояла из уныния и дождя – и потому тянулась, как забытый на плите кисель. По части сенситивного напряжения эта неделя легко могла конкурировать с автобусной давкой и концертом районной самодеятельности.

Прошла ровно неделя с чёртового Хэллоуина и ровно шесть дней со дня заключения…

– Заключения пари, – подсказал Прокурор металлическим тоном.

Я не могу подумать это вслух.

– Заключить зато смог, – невозмутимо напомнил обвинитель.

На этой неделе было страшно оставаться дома одному.

Почти каждый вечер он выпроваживал из квартиры проверенных баб, с трудом пережидая их долгие прощания. И почему-то каждый раз, когда квартира пустела, он замирал и мёрз; каждый раз обещал себе завтра сказать Варламову, что пари отменяется.

Что она меня послала. Что он выиграл.

Пусть Варламов опустит в карман пятьсот баксов и смоет с совести чёртово пари.

Как смывает дождь голубиное дерьмо с карниза.

Пусть Джек О’Лантерн прогорит насквозь; пусть застынет за кулисами усохшим саблезубым монстром – словно его и не зажигали в этом году.

Пусть захочется снова ходить по университету, основательно забытому за эти дни.

Пожалуйста, пусть Уланова позвонит сама не пишет и не звонит больше никогда.

Пожалуйста, пусть она напишет хоть слово вообще исчезнет.

Если она исчезнет, суть пари исчезнет вместе с ней.

– И тогда ты больше не мерзость, – поспешно вставил Адвокат, грея руки о чашку с чаем.

Но я пропал на неделю.

Так бояться выдержать паузу в полчаса между сообщениями – и так невозмутимо исчезнуть на шесть дней?.. Нужно было ей позвонить.

Но если я позвоню ей, получится, что я иду по плану пари.

– А разве ты не пойдёшь по нему? – поправив безупречную рубашку, уточнил Прокурор.

– Он ещё не принял решение, – огрызнулся Судья. – Слишком много человек ждёт этого решения, чтобы напортачить с ним.

– Да о чём ты говоришь, успокойся, – фамильярно бросил Прокурор; плеснув виски в низкий стакан, он протянул свободную руку к камину Зала Суда. – Можно подумать, кому-то всрались его решения. Нахрен он не нужен Варламову. И Улановой нахрен не нужен.

Никому не нужен.

Измайлович видит в нём картинку из своих журналов, родители – марионетку, а дружки – денежный мешок полезного сына заведующего кафедрой.

И Олег тоже?

Нахмурившись, Свят рассеянно взглянул на часы. Пора было завязывать с распутыванием мыслей кабелей и настраиваться на визит в общагу.

Нет, Олег вряд ли. Пожалуйста, пусть Олег вряд ли.

С чего бы Олегу считать его полезным? Олег никогда не прилипал к нему; никогда не пел о своём желании дружить. Прилипал к нему лишь Варламов.

А к Олегу он прилип сам.

Прилип, как ненужная этикетка ко дну новой тарелки. Отодрать её аккуратно никогда не получается, а если всё же удастся, она отстанет не полностью.

Оставит на керамике парочку неровных полос.

Петренко, казалось, с первого курса не нуждался вовсе ни в ком.

Да к чёрту Петренко.

Если думать ещё и об этом унижении, можно уехать окончательно.

Кого видит в тебе Уланова?

Он неделю настраивал мысли на нужные радиостанции. Неделю.

И они вновь трещали по швам.

Пальцы судорожно сжали кабель, с которого свисала компьютерная мышь.

Прокурор прав: ты ссышь.

Ссышь запустить механизм, который приведёт тебя к близости с ней выигрышу. Ссышь плеваться в сообщениях пикапскими штучками. Ссышь набрать её номер. Разобрать на запчасти свои желания и крики совести. Ссышь перед безумными ощущениями, которые подняли в тебе всего-то её пальцы. Ссышь перед этими ощущениями и отчаянно хочешь погрузиться в них вновь избавиться от этого наваждения.

Ещё неделю назад мысль о том, какой может быть их близость, вызывала дрожащий азарт.

Теперь же мысль об этой близости обжигала череп кочергой.

Чёрт. Если бы можно было вернуть время, он бы ни за что не заключил это сраное пари. А что делать теперь? Попытаться победить и предать её доверие? Послать Артура и повернуться лицом к ней?

Это что… выбор? Между Варламовым и Улановой?

Если это выбор, так нужно сделать его поскорее.

И ослабить невыносимый обруч на голове.

Почему она не пишет и не звонит?

Да она и думать забыла, меняя воду в вазе с чёртовыми пионами.

– В кои-то веки твоя чёлочка не заставила кого-то обрывать телефон, – ехидно протянул Прокурор, помахивая пустым стаканом из-под виски.

Зато телефон обрывала Марина.

Она хоть раз – хоть раз в своей жизни! – подумала о чём-то сложном?

Сидит только красит свой пустой фасад.

В груди мелькнула злость, но она была слишком усталой. Наконец уложив под столом все распутанные кабели, он поднялся на ноги и снова нехотя посмотрел на часы.

Отпущенное на саботаж время вышло.

Пора было собирать мозги в кучу и вываливаться из квартиры.

Безразлично натянув поверх домашней футболки мятую толстовку, Свят сунул ноги в кроссовки, взбил пальцами взъерошенную чёлку и со злорадством представил выражение лица Измайлович.

Она надувала губы и хмурилась, если он выглядел как человек, а не как манекен.

В Зале Суда шла ожесточённая дискуссия.

Выигрывал по традиции Прокурор.

Схватив с тумбы ключ от машины, Хозяин Зала Суда щёлкнул по выключателю и шагнул за порог.

Иди прямо в семьдесят девятую и не смотри по сторонам.

Туда и обратно.

Съезжу туда и сразу обратно.

* * *

Крыльцо общежития было облеплено студентами, что собирались провести субботнюю ночь в клубах.

Так облеплена мухами свисающая с потолка липучка.

Матерясь сквозь зубы, Свят запихнул Ауди в отвратительно узкий парковочный пенал и выжал себя из машины, едва приоткрыв дверцу.

С каждым метром, что приближал его к злополучному общежитию, узел внутри желудка скручивался всё туже. Раскрутить этот узел не смогли ни зелёная волна светофоров, ни новый мятный ароматизатор, ни хрипло орущий из динамиков Вакарчук.

Прошагав узкую подъездную дорожку, Свят хмуро юркнул под крышу.

Сейчас бы ещё палить по надсмотрщице причинами посещений.

Аргументы для вахтёрши не пригодились: вахта была пуста.

Порадовавшись приятной мелочи, Свят быстро преодолел коридор первого этажа и взлетел по лестнице на третий.

Смотри под ноги. Смотри под ноги.

Только бы не начать искать глазами число семьдесят один на двери.

Обшарпанный бетонный пол выглядел бы более мерзко, будь у него силы обращать внимание на бытовые неурядицы.

Едва он глухо побарабанил пальцами по куску фанеры с номером семьдесят девять, дверь мгновенно распахнулась. Улыбаясь и пританцовывая, Марина втащила бойфренда внутрь. Смахнув с кровати орудия для косметических пыток, она подтолкнула его к пружинистому сидалищу. Усевшись на узкую койку, Свят стащил капюшон толстовки и шумно вдохнул. В комнате было кошмарно душно и громко: воздух сипел от многоголосья парфюма, а из небольшого магнитофона орала какая-то непритязательная попса.

– Придётся подождать, – сообщила Марина. – Мои девочки идут из другой комнаты.

Словно подслушивая – что было весьма вероятно с учётом местной звукоизоляции – в дверной проём ввалились «её девочки из другой комнаты», саданув задрожавшей фанерой по встроенному в стену посудному шкафчику.

Я был прав – это осиное гнездо.

Отличная метафора. Надо подарить её Петренко на День студента.

Елисеенко откинулся к стене и прикрыл глаза.

Духи клубных див были слишком плотными, а одежда – слишком яркой.

– Привет, Свят, – едва завидев его, грудным голосом пропела костлявая девица с густыми рыжими волосами.

– Святослав, – не сдержался он.

Подойдя ближе, она протянула к нему ладонь тыльной стороной вверх:

– Я Настя.

Это намёк на рыцарский поцелуй руки?

От её волос и пальцев пахло сырым табаком не дороже Магната. Это был не тот запах, что приобретают, стоя рядом с теми, кто курит.

Так пахнут те, кто курит сам.

Брезгливо отодвинув лицо от её ладони, он свёл брови и неохотно кивнул.

«Я Настя» была явно разочарована столь нерыцарским поворотом событий.

Искоса пасущая их Марина засияла, как новый цент.

– Приятно наконец познакомиться лично, – не сдалась рыжая, кокетливо откинув волосы за спину и будто случайно выгнув поясницу у его лица. – Мы много хорошего слышали о тебе от Марины.

Хорошего? Не верю.

Измайлович проворно заскочила ему на колени и провела ладонью по его загривку.

Так обозначают хозяйскую территорию.

– Настя и… вот, Лина, – кивнула она в сторону пухлой блондинки, – на этом же этаже живут. В семьдесят первой комнате.

И без того всклокоченные мысли завертелись юлой.

В семьдесят первой комнате?

Марина дружит с бабами из её комнаты?.. Только этого не хватало.

Нет, стоп. Нет, она не будет трепаться направо и налево.

– Ты решил не думать об Ул… – завёл Прокурор.

Я ещё ничего не решил.

– Я и правда говорю исключительно хорошее о тебе, – вернулся в сознание голос Измайлович; загривок уже ныл от её острых ногтей.

– Вы двумя комнатами решили порвать клуб? – невинно поинтересовался он.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Роберт Рождественский

2

Золотистый (англ.)

3

Возводим, чтобы разрушить (англ.)

4

Композиция «Burn it down», Linkin Park

5

Не можем дождаться минуты, когда разрушим всё до основания (англ.)

6

И я был на повороте (англ.)

7

Композиция «Дождь», ДДТ

8

Просто сделай это (англ.)

9

Зависть слепа (лат.)

10

Добро пожаловать (англ.)

11

Весёлого Хэллоуина (англ.)

12

Трепещите, враги Короны (англ.)

13

Огонь, зарождающийся в моей груди (англ.)

14

Композиция «Rolling in the deep»

15

Наконец я вижу тебя абсолютно отчётливо (англ.)

16

Смотри, как я ухожу, забирая с собой каждую частичку тебя (англ.)

17

…сорвёмся, идя ко дну (англ.)

18

Но ты играла с ним, играла с каждым его ударом (англ.)

19

Композиция Linkin Park

20

Я так устал быть тем, кем ты хочешь меня видеть; ощущая себя утратившим всю веру и потерянным где-то под поверхностью (англ.)

21

Заточенный твоим давлением, вынужденный насильно ставить себя на твоё место (англ.)

22

Я так оцепенел, что больше не чувствую ничего; я так устал; насколько же больше я теперь понимаю (англ.)

23

Я прихожу к тому, что моё желание быть собой всё же сильнее, чем быть тобой (англ.)

24

Композиция «О Children»

25

Жребий брошен (лат.)

26

Один миллион человек на один квадратный метр (нем.)