скачать книгу бесплатно
Лайкни и подпишись
Анна Ленц
Ольга Хтонова – молодой педагог общеобразовательной школы, мать одиночка, воспитывающая «особенного ребенка». Оля узнает о своеобразном бизнесе одного из своих учеников: старшеклассник Никита Парфенов снимает «смешные» ролики с участием Вити Сорокина, мальчика инвалида. Оля пытается прекратить этот кошмар, но всюду получает лишь равнодушие. Тем временем блогерская деятельность процветает, принося юному предпринимателю колоссальные средства. Сможет ли Ольга добиться справедливости или несокрушимая сила денег возьмет верх? "Черное зеркало" современной действительности, в которое может заглянуть каждый.
Анна Ленц
Лайкни и подпишись
Глава1 Никита
Никите очень трудно выражать эмоции. За слишком бурной демонстрацией чувств, как правило, следует холодная печать отцовской пряжки. Поэтому за годы своей молодой жизни Никита отлично научился подстраивать свой эмоциональный фон под нужды окружающих и выдавать эмоции ровно в тех пропорциях и оттенках, которые от него ожидают. Но сейчас, сейчас – Никита впервые, наверное, с семилетнего еще возраста понятия не имеет, что сказать или сделать, какую эмоцию выразить и какую чувствовать. Слишком бурный каскад обрушился на него лавиной никогда ранее не испытываемых чувств. Юлечка – его Юлечка не пришла к нему на день рождения, он бы никогда не позволил ей увидеть, как он живет, или не дай бог узнать, что у него за семья, но она сделала ему подарок. Дождавшись его у школьного крылечка, Юлечка, скромно потупив глаза, протянула Никите коробочку – телефон. Модный, новый, с хорошей камерой.
–Там симка новая, я тебе интернет оплатила, сможем общаться.
Никита стоит молча. Глядит на коробочку в своей руке и не знает, то ли обнять Юлечку, то ли поцеловать ее крепко в губы, то ли швырнуть ей эту коробочку под наги – что бы никогда она не узнала, как глубоко его ранила и задела.
–Спасибо, – бормочет Никита тихо, и Юлечка расцветает улыбкой. В такие минуты все ее лицо смеется – искристые карие глаза, ямочки на щеках, розовые пухлые, как бутончик, губы – как она хороша, за что она ему досталась? И за эту одну ее улыбку Никита прощает все, и все принимает, и чувствует радость благодарность и облегчение.
–Спасибо тебе Юль, правда, но мне неловко. – Говорит Никита теперь уже искренне, не защищаясь ершистой броней от Юлиной доброты.
–Брось ты, мне ничего не стоило, бери, наконец-то сможем вне школы болтать – когда захочется. Удобно же, правда? Я тебе там сразу все нужные приложения поставила, ты сам покопайся.
Это ли не лучший день в его жизни? Самым лучшим подарком его родителей были подделанные китайские кроссовки с ошибкой в слове adidas, а тут – телефон, и не какой-нибудь – самый новый, самый популярный! И дело же не в цене, а в том, что какая-то Юлечка, которую он знает от силы пару лет, а встречается еще меньше, так щедра и добра к нему, так тонко его чувствует и так великодушна в своем принятии его бедности, его недостатков, его семьи в конце концов. И так она это делает – от всего сердца, что даже не чувствуешь унижения от этого дорогого подарка, на который Никита только мечтал накопить спустя три месяца летних подработок.
Ну за что она ему?
На уроках Юлечка всегда дает Никите подглядеть ответы – даже не спрашивает, молча придвигает к нему открытую тетрадь и задумчиво крутит прядь на пальчик, пока он старательно списывает. Потому он и отличник – это все Юля. А после, она так же молча придвинет к нему свою голую коленку, розовой нежностью выглядывающую из-под волнистого края короткой юбочки. И Никитина большая, взрослая уже, ладонь ляжет и полностью накроет ее угловатую подростково-острую коленочку, и поднимется чуть выше, и еще, как бы невзначай заползая пальцами под ворсистую изнанку Юлечкиной юбки.
Не за что, решительно не за что Никите дарить такой подарок, как Юлечка. Он ее не заслуживает.
После этого счастливого школьного дня Никита вползает в свою квартиру как тень. Телефон уложен на самое дно портфеля, завернут в сменное трико для физ-ры – на случай если мать полезет к нему в поисках мелочевки на опохмел. В квартире тихо, только утробный храп отца доносится из родительской спальни. Никита закрывается в туалете, прижимается к холодному шершавому боку ванны и дрожащими пальцами выуживает из трико свой подарок. Как он мечтал о нем!
Его друг – Колька по кличке Длинный, иногда давал ему поиграть в игры, или полазить в интернете на своем компьютере, но такое случалось не часто. Помимо этого, в кабинете информатики иногда удается урвать пару минут свободного доступа к компу, но школьная сеть блокирует большую часть сайтов. И вот – впервые в жизни, у Никиты в руках свобода, полная и безграничная. В этой маленькой коробочке вся музыка мира, все фильмы, игры, все возможности, какие только можно вообразить! Никите рассказывали, что даже по улицам любого города можно погулять как в живую – теперь-то Никита тоже увидит Рим и Париж, о которых так много рассказывала Юлечка.
Никита включает мобильник, экран загорается медленно, не спеша, давая Никите привыкнуть и отдышаться. Значок сети тоже появляется только через пару минут. Среди заботливо установленных Юлечкой приложений множество связанно с учебой – переводчики, словари, приложение со всеми их учебниками и книгами по литературе. Помимо этой занудной ботанской фигни еще есть заветные мессенджеры, куда Юлечка себя уже, конечно, добавила, а еще пока незнакомые Никите YouTube, Tik-Tok, Instagram.
Глава 2 Оля
Воздух бренчит от детского смеха, как хрусталь в серванте, когда Кирюша, топая, пробегает мимо. Такой чистый весенний звон, и пахнет совсем по-весеннему, хоть давно уже осень.
–Хорошо, когда дети смеются, – говорит Оля, сладостно щурясь на солнце.
Анастасия Павловна протяжно вздыхает и затягивается. Ее огромные груди вздымаются, а затем опадают, точно два поршня. Мехи ее легких вперемешку месят сигаретный дым и чистый полуденный воздух.
–Мало ты еще работаешь, – цедит она печально.
Оля невольно фыркает – совсем тихо, что бы Анастасия Павловна не заметила. Оле никак не понять эту ее нелюбовь к работе, зачем же идти в педагогику если не радеешь всем сердцем? Труд ведь это совсем не легкий.
Но Анастасия Павловна все замечает. Она тушит окурок о стеклянное горлышко банки.
–Оля, Оля… – вздыхает она сигаретным дымом и уходит.
Окурок дымит на дне стеклянной мути. Банка пахнет маринадом и пеплом – всего понемножку.
Работает Оля шесть лет. Разве мало?
Как там Кирюшка? Поел ли…
Звенит звонок и Оля спешит в класс, попутно обмахивает себя ладошкой, что б прогнать остатки табачного духа. Дети нехотя стягиваются со двора к крыльцу, стихает смех.
Оля открывает учебник, крупный шрифт прыгает на нее со страниц. По этим книгам она и сама когда-то училась. Тогда крупный шрифт очень радовал – чем больше буквы, тем меньше их помещается в книгу, а значит не так уж много читать.
Когда же она полюбила читать? Должно быть, старших классах, когда начала полнеть и щеки пошли прыщами. Ее не звали на свидания, а Оле очень хотелось, вот и читала – про любовь.
–Открывайте книги, – говорит она, улыбаясь новому дню, новому произведению, – сегодня у нас «Кому на Руси жить хорошо?».
–Депутатам! – тут же летит ей в ответ и класс взрывается смехом.
Никита Парфенов, румяный, веселый, с крупным горбатым носом, шапкой темный волос – душа класса, весельчак. Оля улыбается, но говорит при этом:
–Хватит паясничать, открывай страницу.
–Зачем, Ольга Дмитриева, мы и так знаем кому на Руси жить хорошо! Давайте лучше что-то другое. Может «Капитанская дочка? – и улыбается, сально так, масленно.
Боже мой! Как же можно классику так опошлить!? Кровь бросается Оле в щеки, в лоб. Она чувствует, как краснеет и класс похихикивает. Авторитет, такой зыбкий, на глазах растворяется… Ну нет!
Оля бьет кулаком по столу.
–Ой, Ольга Дмитриевна, – Парфенов делает испуганный вид.
–А ну ка вышел, – шипит Оля, – вернешься когда успокоишься.
Перегибает? Пожалуй, но по-другому разве можно?
Никита поднимает руки в знак того, что сдаётся. Вальяжно идет меж рядов и только у самой двери оборачивается и, подмигнув классу, бросает:
–Пойду покурю.
И снова хохот. У Оли начинает болеть голова. Даже еще не болеть, просто где-то какой-то нерв задергался, запульсировал, точно маленький молоточек застучал по крошечной наковаленке.
Оле хорошо знаком этот далекий стук в висок – это все от нервов. Много Оля нервничает – все принимает близко к сердцу.
Класс понемногу успокаивается, но зернышко веселья и бунтарства уже упало в плодородную почву. Детские глаза искрятся от затаенного смеха, и Оля знает, что теперь их никак почти не вернуть в серьезное русло. Оля неуютно тупит глаза в учебник, она чувствует на себе двадцать шесть пар глаз. Они голодны. Таким неуемным голодом, какой бывает только у подростков – злой неудовлетворенный голод жизни. Они еще не обременены рамками и условностями социальных норм, поэтому способны улавливать малейшие колебания Олиной души, как будто радаром. Они чувствуют, видят, чуют слабость, и только ее и ждут, что б наконец отпустить возжи, и понестись в неуемный пляс хаоса, кинуться стаей на слабого, на чужеродный элемент их замкнутого капсульного общества, и тогда их ничто уже не усмирит и не остановит.
Такой феномен внезапного сплочения всегда потрясает и ужасает Олю, когда самые примерные ученики вдруг сливаются с хулиганами в единую массу и не отличить уже одного от другого, все они вместе, дышат в унисон, нет у них уже своего мнения, только инстинкт, так все они делают вместе – срывают уроки, травят аутсайдеров. Спроси каждого по отдельности, зачем обижаешь? – не ответит, потому что и сам не знает зачем. Просто еще не вырос, еще слишком близок к моменту, когда не знаешь языка, не умеешь ходить и выживаешь только за счет инстинктов. Зверята, рвущиеся наружу из родительских клеток.
Оле нельзя оступаться.
По классу прошла волна, два десятка макушек закачались в разные стороны. Вихрастые, светлые, сияющие в солнечных лучах, плывущие черными кудрями, они заволновались, как кроны деревьев под порывом ветра.
–Так, – Оля берет себя в руки и чеканит железным учительским тоном, что б страшно стало, что б поняли, что беда рядом – открыли страницу и читаем по предложению, по цепочке, Юля, начинай.
Красное солнце.
Лижет золотые крыши.
Метал горит точно облитый плавленой медью, точно поталь на куполах храмов. Солнце целует их вишневыми лучами. Оле бы надо домой, но она провожает солнце. Скоро его не будет, оно начнет садиться так рано, что она и не заметит. Руки пахнут мелом, в горле немного першит от его обилия в воздухе. Вишневые квадраты скользят по пустым партам, синее небо становится черным, и холодными звездочками зажигаются фонари.
Оля сладко щурится – в воздухе тянет сырой промозглостью и прелыми листьями. Эти запахи появились всего пару часов назад. Это ее запахи. Запахи ее жизни. Все витки Олиной жизни начинались с осени. Сухой сентябрь был по праву ее. Она вспомнила как Анастасия Павловна глубоко и тяжко затягивалась сигаретой и Оле тоже захотелось курить, хоть и не курила она никогда, но есть в этом что-то такое неподдельно осеннее, меланхолично, нежное, горькое…
Окурок, наверняка, так и лежит на дне банки, сыплется холодным пеплом.
Оля гонит от себя эти мысли. Пора домой. Домой.
Трамвай почти пуст. Он уютно плывет оранжевыми окнами в вечерней мгле. Оля устраивается на одиночном сидении и прижимается лбом к холодному стеклу. В пакете триста тетрадей. Они тяжело и больно оттягивают руку. Но Оля держит их то на коленях, то на весу, не кладет на пол – они святы. Ей нравится вот так смотреть в окно и не думать. Мимо просто плывут дома, в окнах чьи-то чужие жизни, Оля смотрит на них, мельком, выцепляет обои на кухне, хрустальную люстру и едет дальше. Только так она не думает о Кирюше, краткие полчаса на работу и столько же обратно.
Колеса трамвая постукивают на перемычках, и Оля, закрыв глаза почти чувствует вкус копченой саратовской рыбы, и видит Волгу – целое море от горизонта до горизонта.
Так хорошо.
Дома Кирюша уже завел свою жалобную вечернюю песнь. Он тихонько поскуливает в своем высоком стульчике. Отчего ему грустно – от того ли, что потемнело, или от голода – Оля не знает. Он пищит тихонько и высоко, как неведомое животное, поет свою песнь сородичам, запертым по домам в таких же высоких стульчиках, с которыми ему никогда не встретиться.
–Ой, Оля, Кирюшка-то все тяжелее! – Мама вытягивает вперед свою сухую руку. – Ты посмотри, опять раскапризничался, да как залупил ладошками, и вот!
На запястье ее наливается сливовым синяк.
–Силы-то! – Она качает головой и уходит, что-то еще цокая и ворча.
Силы-то… Оля знает. То ли еще будет.
Кирюшкина головка светится рыжими искрами в теплых ламповых лучах. Увидев Олю, он пощелкивает языком в знак радости. Печальная песнь обрывается – время ужина. Скоро станет сыто, и даже темнота немножко отступит под давлением теплых Олиных рук.
Оля любит.
Так сильно, что, кажется, грудь вот-вот треснет и наружу потоком польется вся эта чудовищная сила материнского обожания.
Олина любовь солона.
Оля готовит кашу и незаметно перетирает в муку таблетки – Кирюша ни за что не съест их просо так. Ложечкой притоптав секретный ингредиент, Оля подсаживается рядом с его высоким стульчиком. Она никогда не ест первой.
Она подносит ложечку прямо к Кирюшиным губам, и делает это в тишине, чтобы не спугнуть и не раздражить.
Кирюша хорошо кушает и тело его растет, но разум спит. Оля знает, что у нее никогда не будет взрослого сына, всегда маленький мальчик, он представляется ей заколдованным, замурованным в собственную черепную коробку, спрятанным от себя самого. Она пытается заглянуть Кирюше в глаза и увидеть его, но в этой серо-голубой мути, пойманной на краткий миг, нет никого.
Когда тарелка пустеет Оля вынимает Кирюшу из стульчика и скорее несет в кровать. Он не любит долгих прикосновений, но Оля успевает насладиться теплом его тельца, запахом волос, его приятной тяжестью. Кирюша беспокойно тормошит одеяло, а Оля бесконечно тянет одну ноту. Этот тихий низкий звук заполняет комнату, и Кирюша постепенно унимается. Важно, что бы у ноты не было дребезжания и скачков, тогда Кирюша засыпает. Оля еще долго сидит и смотрит на него, только спящим он не пытается улизнуть от нее, не прячет свое лицо и даже иногда улыбается.
Так кончается день. Через пару часов автоматический календарь тихо щелкнув перевернет страницу. Оля садится на кухне, греет руки о кружку чая. В оконной тьме отражается ее быт. Мама спит, Кирюша тоже, весь ее мир дремлет за стенкой. Сама она спать не торопится – эти вечерние часы ее любимые. Они пусты по своей сути и даже мертвы, и можно просто сидеть и смотреть в окно, или в чай, дрожащий отражением потолка и стен. Оля ощущает, как перезагружается мир, как наполняется заново. Эти часы самые настоящие, в них нет притворной радости и суеты – только тишина и тиканье часов.
Хорошо.
Оля выключает свет и смотрит как загораются звезды. В зыбкой желтоватой полоске меркнущего заката с гомоном несутся последние птицы. Спешат расселиться по гнездам пока ночь зачерпывая тьму плошкой льет деготь мглы на городские крыши.
В доме напротив на подоконник взбирается девочка и, прижавшись лбом к окошку, смотрит вниз. Оля улыбается ей своей невидимой в темноте улыбкой.
Девочку берет на руки мужчина, и та смешно дергает ножками, машет руками, косички хлесткими плетками лупят отца по рукам. Он кружит ее и ставит, хохочущую, на пол. Оля смотрит тихо, не шевелясь, стыдясь и одновременно с жадностью. Она едва дышит, сидит замерев с поднятой кружкой чая. Если она шелохнется, возможно, ее заметят?
Она таится в темноте своей кухни, Оля чувствует себя зрителем в первом ряду. Семья – муж, жена и двое дочерей, переехали в квартиру напротив почти полгода назад. Оля наблюдает не то, чтобы ежедневно, и не нельзя сказать, что специально. Просто нет-нет да и выпадет вечер, когда она задержится на кухне, а они ещё не лягут спать. Жизнь у них тихая и хорошая. Жена готовит, муж укладывает детей спать. Девочки погодки любят танцевать, вырядившись в яркие платья и намотав мишуру как боа.
Уложив детей, муж приходит в кухню, и они с женой разговаривают. Оба они молоды, не больше 35. Почти Олины ровесники, чуть старше. Они могли бы дружить семьями, если бы…
Оля зачарованно глядит в окно напротив, муж пьет чай, совсем как она сама. Оля представляет, о чем они говорят, придумывает диалог, что-то про работу и планы на отпуск. Куда поехать? Сочи? Крым? А может заграницу? Ну, если девочки хорошо год закончат, можно их и Турцией побаловать.
А потом про оценки, и про дантиста для младшей, а когда кончатся темы – в квартире напротив погаснет свет.
Что они делают дальше? Целуют детей, идут в кровать… Тяжелая рука обнимет жену во сне.
Оля выливает в мойку остывший чай.
Пора спать.
Глава 3 Оля
-Послушай, ну как это нету, а Кирюшка как же? Мне что делать, позволь узнать?
Оля слушает ответ, но, не дав Андрею закончить, перебивает:
– Это же твой сын! Ты знаешь, он не может без лекарств! Ну что ты за человек такой?
–Оль, ты меня не слышишь. Я тебе еще раз говорю – нет сейчас у меня денег, потерпи до конца месяца – все отдам. На работе проблемы, машину опять в сервис погнал, совсем пуст я, Оль, понимаешь? Ну извини.
–Извини? – взвивается Оля, – а Кирюша что, тоже извинит? Я ему на что таблетки покупать буду? – Оля уже орет в трубку, за стенкой зверем воет Кирюша, слышится топот и в кухне появляется мать:
–Ты чего орешь с утра пораньше? Кирюшку пугаешь, с ума что ли сошла?
Оля виновато качает головой и, зажав трубку ладонью, шепчет:
–Я с Андреем говорю.
Мама, кривясь, машет рукой.
–А, – вздыхает она, – на него хоть изорись.
И уходит.
В тишине Оля вдруг слышит гудки – Андрей повесил трубку.
Оля зло и молча собирает тетради. Сует их в черный непрозрачный пакет без разбору, мнет листы и от этого на душе становится немного радостно. Оля Андрея простит, Оля его поймет – все бывает. В конце концов, каким бы Андрей ни был, платит он всегда вовремя, перечислить Кирюшки алименты это для Андрея святое…
И все же, Кирюша понять и простить не может. Ему нужны лекарства. Хрупкий баланс Кирюшкиного мира весь в белом порошке, который Оля растворяет в каше.
