скачать книгу бесплатно
Откуда взялся мерседес?
Глава 14 Оля
– В общем так, Даш… – Дашка разливает по чашкам ароматный чай. У Даши есть секретный ящик, из которого через крохотную щель в кабинет просачивается и разливается дивный аромат. Он переливается оттенками, как монетка на солнце: царапает небе горечью, и щекочет язык сладким запахом цветов и фруктов, и будоражит, разгоняет кровь острым чуждым ароматом специй. Все это чай. Дашка – профессиональный чаеман. Но все это пахнет чай дешевый – жалкий сор чайных листьев, расфасованный по пакетикам, надушенный и сдобренный красителями. Такой чай Дашка льет детям на их исповедях – все равно не поймут.
А Оле она заваривает другой.
Повязав шарф как чалму и зачем-то нарисовав на лбу красную точку, Даша достает крошечные круглые чашечки без ручек. Они серые в крапинку, шершавые и какие-то подлинно натуральные. К чашечкам прилагается сливник, заварник с крышкой, два блюдца и еще сосуд размером с наперсток – все гладкое, без ручек, и из чистой глины. Оля смеется – чай китайский, чашки тоже, а Дашка зачем-то рисует третий глаз.
Но Дарья Александровна невозмутимо кипятит воду – не больше 80 градусов – омывает крошку-заварник с щепоткой чайных листьев внутри, сливает воду и наливает по новой, на этот раз дает постоять – засекает время в дыханиях. Продышав положенное количество раз, Даша наливает чай себе в кружечку, а Оле в наперсток, и накрывает его блюдцем.
– Сейчас запах впитается, – поясняет она.
И почти сразу выливает чай из наперстка Оле в чашку, а наперсток сует ей под нос:
– Нюхай.
Оля втягивает воздух.
– Ну, вкусно? Чем пахнет?
Оле пахнет травой, горько и неприятно, но она кривит губы в улыбку и кивает.
– Вкусно пахнет, деревом.
– Во-от, – довольно говорит Дашка, – это чай особый. Он дает энергию и расширяет сознание.
Оля смотрит в окно – ранние зимние сумерки затопили улицы синими чернилами.
– Не поздно мы с тобой сознание расширять собрались?
– Для такого дела, – серьезно замечает Дашка, – никогда не поздно. Ты пей-пей, остынет.
Оля любит чай с молоком и сахаром, но послушно пьет горькую и какую-то маслянистую жидкость.
Дашка вздрагивает всем телом, словно от кончиков пальцев на ногах до самой макушки ее пробрало мурашками.
– Бр-р, пошло! – восклицает она и снова наполняет заварник кипятком.
– Так что ты посоветуешь? – спрашивает Оля.
– На счет Парфенова? Да ничего не посоветую. Директор брать ответственность отказался, родителям все равно, а мы с тобой, Оль, кто такие, чтобы в это дело лезть?
– Ну как кто, мы с тобой учителя на секундочку, – Оля одним глотком осушает маленькую чашечку и проглатывает сразу же, чтобы не чувствовать вкуса, – ответственные, небезразличные люди.
– Мы-то не безразличные, но, когда обществу безразлично, что такое два человека? Оль, – устало вздыхает Даша, – ты ведь не маленькая уже, хорошо должна знать – благие поступки ой как аукаются.
– Значит, ты можешь просто смотреть и бездействовать?
Дашка фыркает так, что чай золотыми капельками летит изо рта, и заливается хохотом:
– Оля! Сидеть и бездействовать это вообще-то моя работа, я на это 6 лет училась, и мне сейчас за это деньги платят!
Оля качает головой, ставит чашку на стол.
– Оль, – говорит Дашка примирительно, – мы же не в социализме живем, сейчас каждый сам за себя. Ты у нас добрая, но глупая, ты попыталась? – Оля кивает. – Все, что могла, сделала? – снова кивок. – Ну и чего ты еще от себя хочешь? Пойдешь гаишникам номера светить? Оль, успокойся, выпей еще чайку, а домой придешь – прими ванну: с пеной, с маслами, со свечами – все, что есть, в эту ванну бросай. Если есть дома цветы – обдирай лепестки и туда же! Музыку хорошую послушай, книжку почитай, маску из огурчиков сделай. Это я тебе как психолог сейчас говорю.
Оля вздыхает. Смотреть на Дашу почему-то тяжело и стыдно.
– Не могу я так, – честно говори она, – вот откуда, откуда этот треклятый мерседес взялся? Ну не родители его купили, а где мальчишка такие деньжищи взял? Даш, он же может…
– Так, стоп! – обрывает Даша Олю на полуслове. – Что он там может, а чего не может одному Богу известно. И не надо сразу думать о самом плохом. Может у него дед с бабкой богатые, дети непутевые, вот они во внука единственного и вкладывают. Вариантов, Оля масса, ты вот только себе не придумывай.
Олю Даша не убедила. Даша знает. По Олиному сердобольному лицу сразу видно – она не отступится. Даша вздыхает, отставляет заварничек, листья все рано свое уже отдали.
– Будь он наркоманом, например, ты бы, Оль, сразу поняла. У Никиты поведение ровное, характер не менялся, привычки тоже. Школу он не прогуливает, одноклассников не избегает, и они его тоже. Очень мало шансов, что он употребляет или торгует. На счет этого, Оль, можешь не беспокоится.
– Тогда откуда?
– Вот у него и спроси, – устало отрезает Даша, – я его к себе в кабинет за шкирку не потащу, это так не работает, он сам должен прийти. А пока не пришел – я бессильна. И ты тоже. Пусть ездит, пока не поймают.
– Или до первого ДТП, – заканчивает мысль Оля.
Глава 15 Оля
Сумерки, жидкие и податливые, текут у Оли меж пальцев. Синяя ночь капает с неба на крыши домов, на белый снег, на рыжие фонари, и от ее ледяной синевы они горят еще теплее.
Снег скрипит под подошвами Олиных сапог, и все это – будто впервые. Звезды этим вечером особенно яркие, краски – особенно глубокие и чистые. Сегодня Оля замечает то, что никогда не замечала. Голова ее легка – еще чуть-чуть и оторвется от плеч, и полетит воздушным шаром над городом, над Олиным домом, над мамой с Кирюшей, над Андреем и над Никитой Парфеновым. Все-все увидит и поймет, вот только будет уже ко всему безразлична.
Дашин чай что-то сделал с Олей. А может, она себе только внушила это, но и какая разница! Оля глядит на мир круглыми глазами ребенка – тени на снегу такие глубокие и холодные, а сам снег – как золотые горы, искрится рыжим и желтым в кружках фонарного света. Подъезды ершатся старыми объявлениями: купи, сниму, продам, бумажные корки лохматыми струпьями свисают со стен и дверей. Оля срывает не глядя два три номера, Оле хочется лететь. Она кружится, задрав голову к небу, зажмурив глаза и смеясь – и так хорошо в этот момент, так правильно и безразлично, и все хорошие, такие интересные, такие оправданные.
Оля заходит домой в одиннадцатом часу. В квартире темно и тихо, Кирюша уже спит, мама сидит на кухне, глазами провожает стрелку часов.
– Ты чего не спишь? – Оля улыбается. В этот момент она любит маму, совершенно отчетливо и так сильно, кажется, впервые за много лет.
– А как уснуть, Оль? Я думала все, не вернешься.
Оля смеется:
– Да куда же я пойду, если не вернусь?
–А никуда уже не пойдешь, – отвечает мама голосом, в котором нет эмоций, только спокойствие – монотонное, безразличное, какое бывает, когда все плохое уже случилось и нечего больше терять.
– Я гуляла, – поясняет Оля, как школьница, – на улице очень хорошо.
– Гуляла? А я вот Кирюше последнюю таблетку истолкла. Деньги-то твой ирод когда отдаст?
Оля садится на стул, пожимает плечами.
– Мам, иди спать, – говорит Оля тихо и ласково, – все наладится.
Мама качает головой, медленно тяжело поднимается:
– Наладится у нее, как же… Само оно, Оль, никогда не налаживается.
Оля включает свет, наливает кофе. Окно напротив тоже живо – светится во тьме лимонным светом. Оля лениво наблюдает, как ходят в окне люди, сегодня без бинокля и без ширмы тьмы, в открытую, как она есть – уставшая с кружкой кофе в свитере и домашних штанах, с пучком на голове вместо прически.
Одна фигура – мужская – вдруг замирает и, глядя, кажется, прямо на Олю, машет ей рукой: «Привет!».
Оля секунду сидит в нерешительности, затем медленно поднимает руку и робко машет в ответ: «Привет».
Глава 16 Витя
– Просто так ничего не бывает, я знаю, – тихо и осторожно ворчит Витя, пока Никита ключом открывает дверь от подвала.
Что он тут делает, и за что, в итоге, Никита собирается платить ему деньги, Витя не знает, но это первый раз в его жизни, когда кто-то, тем более такой популярный, любимый и учениками, и учителями Никита Парфенов завет его – Витю с собой. И нет, не что бы выкинуть какую-то пакость, не что бы над ним посмеяться – Витя видел по глазам, и взгляд человека, который замыслил подлость, Витя ни с чем в жизни не спутает.
Дверь подвальчика обнажает мрак перед Витей, Никита бодро шагает внутрь, и Витя покорно и осторожно семенит следом.
– И что б-будем д-делать?
– Да ничего особенного – весело отзывается Никита. Что-то щелкает и загорается свет, яркий, сильный, совсем не подвальный.
И сыростью не пахнет – стены аккуратно окрашены, пол в плитке. Подвал не большой и пустой, кроме стола, шкафа и какой-то аппаратуры внутри ничего нет.
– Это моя студия, я тут ролики монтирую, ты же знаешь, чем я занимаюсь?
А как же, еще бы Вите не знать. Да про Никиту Парфенова, уже довольно крупного блогера, знают в школе все. Говорят, что ему за рекламу платят, но Вите трудно представить, что такое возможно – его сверстнику, мальчику, такому же как он, за что-то платят. Нет, конечно, не такому, как он, и все же. Вите закрадывается робкая мысль – она хрупкая и невинная, и такая приятная, что Витя даже додумать ее до конца как следует боится – так она хороша, что б в нее поверить. И все же…
– А т-ты что, х-хочешь что б-бы я т-тебе помог? С т-твоими видео?
Никита кивает, и сердце Вити подпрыгивает, как резиновый мячик – до самого горла.
Никита не замечает ни Витину улыбку, ни покрасневшие щеки и шею, ни его оживленную жестикуляцию судорожно сжатыми руками. Он методично расставляет на столе какие-то штуки, провода, проверяет настройки.
– А что д-делать над-до?
– Ты погоди, Витек, сейчас будем пробный дубль писать. Ты слова как запоминаешь? Хорошо?
Витя кивает:
– Ст-тихи всегд-да на п-пять.
– Вот и отлично. У меня для тебя роль есть, Витек, сейчас отснимем, если хорошо пойдет, буду за каждый ролик процент платить. Идет?
– К-конечно, а что играть н-надо? – робко спрашивает Витя, гадая знает ли Никита, как хорошо он разбирается в истории, и может ли он взять его к себе ведущим? А может Никита хочет взять его в напарники? И будут они с Витей вместе над людьми шутить.
– Да ничего, собственно, играть и не надо, ты будь собой Витек. И это, – Никита делает неопределенный жест в сторону Вити, – заикайся главное побольше, идет?
Глава 17 Оля
– Вот же…– Оля с досадой прикусывает кончик ногтя. Андрей не берет трубку третьи сутки подряд. Она секунду сидит в оцепенении, точно мушка, которая только-только начала осознавать, что попала в паутину.
«Андрей, это Оля, месяц прошел, Кирюше нужны лекарства, мы ждем алименты».
Смс улетает не сразу, мгновение весит на экране, затем, наконец, щелчок уведомляет об отправке. Все это мгновение у Оли, кажется, не бьется сердце.
Из комнаты доносится грохот и вой, и мамины причитания. Без лекарств Кирюша всегда капризничает.
Оля заходит в комнату – стул и лампа лежат на полу, цоколь вертится среди осколков плафона как волчок, раскрученный детской ручкой. Кирюша топает ногами и воет: неистово, пронзительно.
Его маленькие ступни отрываются от пола и снова падают совсем рядом с блестящим стеклянным крошевом. Оля, не успев подумать, бросается вперед по хрустким осколкам, хватает Кирюшу на руки и скорее кладет его в кроватку – за пластиковые прутья его темницы. Кирюша лупит руками по прутьям и одеялу, из его рта непрерывной горечью льется низкое и протяжное у-у….
– Ольга, ты с ума сошла! – кричит из ватной дали мать. – Куда по осколкам-то? Хорошо в тапках, все ноги искромсаешь!
Смысл доходит до Оли очень медленно, она смотрит сначала на мать, затем на подошвы тапочек. В мягкую резину хрустальными зубами впилось стекло.
– Кирюша мог пораниться, – тихо говорит Оля.
– Ой! – мать тяжело садиться на диван, рука на сердце, глаза к потолку. – В могилу меня сведете.
– Взял Андрей трубку-то? – спрашивает она чуть погодя, все еще надрывным отдышлевым голосом.
Оля не хочет отвечать – Оле очень стыдно.
Очень стыдно перед мамой за свою девчоночью глупость, за поспешный и опрометчивый выбор… Оле очень стыдно любить Андрея.
Оля качает головой, поправляет одеяльце и простынь в Кирюшиной кроватке.
– Нет, – отвечает она едва слышно.
– Ну, видит Бог, мы ждали, сколько могли, надо идти к этому ироду, пусть глазами своими на сына поглядит, и проститутка его тоже пусть глянет, какую беду ребенку принесла!
– Мама! Ты что говоришь такое!
– А что я говорю? Что, мать неправду сказала? Как на женатом мужике скакать, так она первая, а как алименты платить – все, на это у нее смелости не хватает?
– Марина здесь не при чем! – Оля чувствует, как щеки ее разгораются алым.
