скачать книгу бесплатно
И только мелко дрожат руки, а по щеке, жгучая как сама боль, ползет слеза.
– Ну что, ушел ирод?
Мать входит в кухню, по ее ласковому, заискивающему взгляду ясно – не справляется с Кирюшкой, нужна помощь. Оля быстро смахивает слезу, делая вид что не плачет, а мать – что не заметила. Секунду висит стыдное, неловкое молчание. Оля никогда не умела говорить с мамой о боли.
– Надо Кирюшу кормить, – наконец говорит Оля и, так и не сняв пальто, достает кастрюлю, роется на полках в поисках крупы. Банка как в воду канула, и вот Оля уже швыряет на пол пачки, пакеты, миски. И ревет.
– Ну все-все, Оль.
Объятия матери хрупки и невесомы, как будто оголодавшая и исхудавшая за зиму птица решила пригреть Олю под своим крылом.
Оля ревет без слов – воет, и с воем и слезами как-будто уходит обида. Мама гладит Олю по спине и все это кажется бесконечным: Олин плачь, обида и материнское «ну все-все» …
Утром Оле очень хочется никуда не идти. Будильник звонит, как всегда, в шесть тридцать, но Оля не встает, не шлепает босыми пятками в ванную, а остается в постели. Утро едва теплится за горизонтом, это еще только обещание рассвета. За окном жидкая мгла, вылинявшая из чернильного в серый. Оле паршиво. Оле очень-очень паршиво. Она сучит голыми ногами под одеялом потирая то одну, то другую. Рука сама тянется к телефону – позвонить, сказаться больной и, несмотря ни на что, стоять на своем – не приду. Но Оля так не умеет.
Никогда не врала, а начинать уже поздно. Вранье, как спортивное воспитание и любовь к чтению, должно начинаться с детства.
Из зеркала на Олю смотрит хмурая, опухшая от слез женщина. Женщина именно, уже не девушка. Оля наклоняется и внимательно осматривает свое лицо, кожу, приподнимает пальцами верхние веки, уголки бровей. Натягивает в разные стороны кожу от подбородка к ушам. Когда она в последний раз красилась?
Давно.
Оля вздыхает, достает из тумбочки косметичку. Находит в ней тушь, карандашик для бровей, помаду, румяна. Послюнявив кончик карандаша, Оля рисует брови. Они получаются какими-то чужими, как будто их изъяли у другой женщины и, в качестве гуманитарной помощи, всучили Оле.
Она стирает их ватным диском.
Да, наверное, так и к лучшему. У Оли ведь есть Кирюша, чего еще нужно? А вдруг Оля, накрасившись, так похорошеет, что в нее возьмет, и влюбится какой-нибудь мужчина. И конечно начнет дарить ей подарки, звать на свидания, в кино, в рестораны. А затем надумает жениться и сделает ей предложение… и тогда-то Оле и придется признаться, это все не она, это только косметика, а она – это Оля, у которой есть Кирюша, и ничего ты с этим не поделаешь.
Оля открывает шкаф, и вынимает наугад кофточку и юбку, одевается не глядя, складывает сумку и уже собирается выходить, но взгляд предательски падает на кухонный стол – на коробочку. Оля быстро воровато оглядывается и, схватив ее, сует в сумку, точно украла.
Всю дорогу до школы коробочка жжет Олю через сумочную ткань. Это плохая вещь, она плоха, потому что ее принес Андрей. Кинул ей, как подачку, как отговорку, точно в жерло своей вины, чтобы чуточку, хоть немного унялось это проклятое чувство.
Оля может простить Андрею, что он не любит ее. Так случается – приелась, понял, что не его человек… Но то, что Андрей не любит Кирюшу, Оля простить не может.
Когда Кирюшка только-только родился Андрей с ума сходил. Так любил его, точно весь мир и пальчика Кирюшкиного не стоит. И ночью и днем готов был сидеть у его кроватки, сам его успокаивал, сам мыл и менял подгузники. А потом выяснилось, что с Кирюшей что-то не так.
Оля поняла, что Андрей ее не любит, когда Кирюшке было полгода. По предательскому красному пятну под воротом рубашки. Совсем как вчера.
Но то, что Андрей больше не любит и сына, Оля не могла понять еще очень долго. Куда она делась, эта любовь? Утекла, растворилась в горе и несправедливости? Как вообще умирает любовь? Разом – ежесекундно или крошится по кусочку день за днем, трескается и осыпается от каждого Кирюшкиного вопля, гримассы, действия – не такого, как надо…
И все же, гнусный смартфон жжет Оле ребра сквозь сумку.
В школе Оля барабанит пальцами о стол от нетерпения. Урок длится и длится, в тишине контрольной раздражающе громко тикают часы и скрипят ручки о бумагу. Дети пишут в своих новых тетрадях – свежекупленных, чистых, еще почти пустых. Белизна страничных листов трепещет в лучах утреннего солнца, такая хрупкая, такая мимолетная. Оля любуется ей, и все же в мыслях приказывает часам идти быстрее. Звонок встречают стонами и тихими проклятиями, в классе начинается возня, головы вертятся, как на шарнирах, а глаза так и мечутся, стараясь урвать хоть один лишний ответ в чужой, летящей мимо к учительскому столу, тетради.
Оля стучит колпачком ручки по столу, как судья на заседании.
– Сдавайте тетради, время вышло.
И следом:
– До свидания, Юлечка, до свидания, до завтра ребята.
Гвалт перемены нарастает за дверью, как рев бури. Оля торопливо берет сумку и погружается в море маленьких быстрых тел, несущих друг друга единым потоком, в котором никто уже точно не знает, куда он идет, и туда ли хотел изначально. Оля плывет среди детей – медленная, фундаментальная, точно заземленная по сравнению с их легкими эфирными телами. Оля чувствует себя фрегатом в волнах – таким большим, таким полновесным – набиваемым с курса.
Кабинет Дашки оказывается заперт на ключ, и Оля стучит в него своим секретным стуком: три раза, один и снова три.
Дашка отпирает моментально, она поспешно доедает булочку с повидлом из столовой, а в руке ее дымится только заваренный чай. Она опасливо озирается и быстро пропихивает Олю внутрь.
– Я уж думала кто-то из детей на консультацию пришел, – выдыхает она. – Никакого от них спасенья, постоянно говорю родителям первоклашек: не заводите вы хомячков, дети еще не готовы столкнуться со смертью.
Оля хихикает, а Дашка наливает ей чай.
– Чего обедать не идешь? Сегодня суп рыбный, твой любимый, весь подвал им провонял.
– У меня к тебе просьба есть.
Дашка смотрит на нее подозрительно, в тайне надеясь, что Оля уже забыла о Парфенове и ее, Дашкином, экспертном мнении.
– Ну давай, рассказывай, – неуверенно мямлит она, и Оля, к Дашкиному счастью, вдруг достает из сумки коробочку и, со смущенный видом, подталкивает ее к Дашкиной руке.
– Даш, ты меня пользоваться научи? – просит Оля. Ее щеки слегка розовеют, и Дашка отмечает какое у Оли по девчоночьи наивное, открытое лицо.
– Ты что, смартфоном пользоваться не умеешь? – вскрывает Дашка коробочку.
Оля неловко пожимает плечами:
– Я все как-то кнопочным… Когда покупала, смартфонов еще не было, а потом Кирюшка, сама понимаешь, не до этого было.
Даша понимающе кивает, уж ей ли не знать про Олины реалии.
– Для начала, попробуем включить, – распоряжается она и с усилием давит на кнопку.
Телефон мертв.
Оля беспокойно ерзает, заглядывая в темный экран.
– Не работает? – и тут же добавляет: – Так и знала! Раз в жизни принес подарок, и тот сломан!
– Кто принес-то? – уточняет Дашка, роясь в ящиках стола.
Оля прикусывает язык, но поздно. Говорить ей явно не хочется, но это же Дашка, как ей не скажешь?
– Андрей, – вздыхает Оля.
Даша выуживает из бардачных ящиковых недр черный провод и принимается тыкать им в телефон.
– Лишь бы подошло… – бурчит она тихо. – И что ему от тебя нужно было?
– Отсрочку по алиментам, – Оле стыдно говорить, точно это она своему ребенку деньги платить не хочет.
Даша качает головой – не удивленная, не расстроенная. Даже не сочувствующая. Но Оля этого не замечает: экран расцветает тусклым голубоватым свечением.
– Заряд кончился, – поясняет Даша, – он тебе зарядку то хоть выдал?
– Нет, только коробочку.
Дашка хмыкает:
– Вот же собака, – и смеется, – телефон лишний у него нашелся, а денег нет.
И Оля вдруг, сама того не ожидая, выдает:
–Да понимаешь, у него ведь дочка есть, ей и подгузники, и прикорм, и по врачам надо, и машина, говорит, сломалась. Ну нет денег, потом отдаст, он ведь всегда вовремя платил, даже и не думал лишнюю копейку Кирюше пожалеть.
У Дашки сердце щемит от Олиной доброты и глупости. Она ведь любит, думает Дашка. Всех любит, даже этого Андрея, а себя не любит. Дашке от этого очень грустно, но и помочь она не может. Дашка-психолог очень хочет с Олей поговорить, раскрыть ей глаза, но Дашка-подруга знает, это дорога в один конец – конец их дружбы. Добрая глупая Оля на самом деле совсем не хочет прозревать, и любой, кто сдёрнет с нее эту старательно намотанную вуаль, станет первым врагом в списке.
И Дашка вздыхает и молча смотрит в оживающий экран и никак не отвечает Оле. Пусть себе жалеет, и любит, и думает, что все вокруг и впрямь такие хорошие и правильные, как в ее голове.
– Чему ты научиться-то хочешь? – переводит Даша тему.
– Мне надо видео в интернете смотреть, Андрей сказал, там Кирюшке мультик включать можно – развивающие.
Дашка понимающе кивает.
– Это можно, главное смотри, что ребенку включаешь. Интернет-дело такое – никаких границ. И хорошо, конечно, но и плохо бывает тоже.
Дашка что-то настраивает, а Оля смотрит. Даша говорит про wi-fi, и Оля отчаянно делает вид, что все понимает. Ей очень стыдно.
Одно дело, слышать непонятные слова от детей – они слиты со своим временем воедино, это потом время пойдет вперед, а они останутся. Но если Оля не в состоянии понять Дашку – это дело совсем другое.
За считанные годы после рождения Кирюши, Олю оторвало от современного хода времени. Замуровало в мгновении, заперло в хрущевке, как экспонат: а это вот Ольга Дмитриевна, человек разумный, но не современный, редчайший представитель культуры 90-х – на стене ковер, телефон с кнопками, Интернет – космические волны, от которых взрываются мозги. Не щелкайте, пожалуйста, вспышками, экспонат биться всего, чего не понимает.
Даша смотрит на нее своими глазами-рентгенами. Она все видит, все знает, от Даши не скрыться. Оля тупит глаза, этот Дашин взгляд невыносим. Она привыкла к безразличным глазам прохожих, к полным отупелой заскорузлой тоски глазам матери, к разочарованным, подернутым веселой презрительной ноткой, глазам Андрея. Но Дашка никогда не смотрела на Олю так – свысока. Как на глупую. Так дети на детской площадке всегда смотрят на Кирюшу.
– Ты сегодня как обычно заканчиваешь? – вдруг зачем-то интересуется Даша.
Оля кивает.
–Вместе с тобой пойдем, интернет подключим. Ничего делать не нужно будет – только деньги раз в месяц клади, и готово.
–– е надо, Даш, я разберусь.
– Никто и не сомневается, – Даша улыбается, и Оля понимает – и вправду, не сомневается.
Глава 7 Оля
– Да как оно подключается? Ни черта же… А! Вот!
Оля щурится в яркий, до слезливой рези в глазах, экран телефона. Мама за стенкой сонно шаркает по полу – проверяет Кирюшку, прежде чем уснуть. Свет в кухне погашен, свет в окне напротив – горит.
В правом верхнем углу смартфона появляется значок сети. Оля прикусывает язык от нетерпения. Даша ей все показала – куда нажимать, что писать, где смотреть.
В вопрошающую строку поиска Оля тут же вводит «мультики, развивающие», и пару минут честно и даже старательно изучает подборку. Те, что нравятся, выписывает на листочек по названию, как сохранять, еще не научилась, ну, да и Бог с ним.
Отмотав две страницы с подборками, Оля стирает старый запрос и, не успев даже задуматься, вводит: «Мерседес, стоимость».
Модель Оля не знает и тыкает наугад, на те, что похожи. От цифр у Оли начинает подрагивать нижняя губа. Они, совершенно до этой минуты аморфные, вдруг материализуются во всем блеске и золоте перед Олей.
«А ведь они существуют – такие деньги», невольно думает Оля и тут же краснеет. Конечно же существуют, но не в реальности Оли. Такие числа, по ее пониманию, должны быть гипотетическими, применяемыми только в задачах по выш-мату.
Оля резко и раздраженно откладывает телефон. Без него тишина квартиры становится отчётливее и весомей. Оля притягивает колени к груди, обвивает их руками, кладет на них голову. В темноте, точно единственная звезда в чернильной ночи, горит окно напротив. Два человека ведут беседы, пьют свежий, дымком струящийся, чай.
Свои подглядывания Оля по-умному называет «культурологический интерес». По правде же, в ее интерес нет ничего культурологического. Она наблюдает за этими незнакомыми ей, чужими людьми так долго, что ей уже кажется, будто они родные. И живут они вместе, просто по странному молча. Оля невидимкой ходит меж них, пьет с ними чай, слушает разговоры. Оля призрак.
Оля прижимается горячим лбом к ледяному стеклу – по утрам оно уже подернуто инеем. За мутной синеватой пеленой оранжевый огонь ИХ жизни манит ее неудержимо. Оля вспоминает бьющегося о лампу мотылька, бабочек, сгорающих в кострище. Когда сам ты во тьме и холоде, жизнь отдашь, чтобы чуток погреться.
Андрей забрал с собой все – свою любимую кружку, все свои мелочи в ванной вроде каких-то булавок, лезвий от бритвы, лосьонов. Оля злорадно вдогонку бросала ему их совместные фотографии – ничего не пожалела, все уничтожила, вышвырнула из жизни, едва не избавилась от единственной фотографии из роддома, потому что там они тоже вместе – втроем.
Пустота уже несемейной жизни пролилась на Олю как ведро с водой – отрезвляюще и бодряще. Поначалу злость стегала ее как кнут, и Оля радовалась, радовалась свирепо. А потом начала замечать, как хватает пустоту, вместо привычно стоящей раньше вазочки. Как тоскует по большой Андреевой кружке, из которой любила пить кофе. Как много места в ее шкафу.
Эти мелочи подкашивают Олю каждый раз, подтачивают изнутри, выедают огонь ее злости.
Кирюшка понемногу заполняет пустоту, но его маленькое существование не может заменить большое и ощутимое бытие Андрея. Кирюшкины игрушки вместо одежды и ботинок, Кирюшкины смешные, а иногда очень страшные звуки, вместо Андреевого голоса.
Оля позволяет себе эти мысли только ночью, глядя в окно напротив. Так они не столь мерзкие, не столь больно жалят – ведь есть счастье, у кого-то ведь все хорошо, а значит однажды так будет и у Оли.
Вздохнув, Оля снова берет телефон в руки. «Уроки макияжа» – вводит она в строку поиска.
Глава 8 Оля
Утро застает Олю в легком волнении. Она не выспалась, но не замечает этого. Едва оживает будильник, Оля шлепает босыми ступнями в ванную и открывает заветную косметичку. В ней нет всех этих штук с заумными названиями, вроде хайлайтера, но Оля уверенно берет карандашик для бровей, по традиции слюнявит и деловито кидается в бой.
Сегодня на Олю смотрят. Оля скромно улыбается в шарф, только горящие девчоночьи глаза поблескивают и выдают ее радость.
Школа встречает ее удивлением на лицах учеников. Оля идет гордо. Впервые за долгое-долгое время, а может и вовсе впервые, Оля смотрит не в пол.
Она проходит мимо зеркала, и мельком бросает на себя взгляд – Оля чувствует себя красивой.
На уроке тишина. Ученики молчат. Двадцать с лишним пар глаз приковано к Оле. Когда еще такое было? Они едва перешептываются, через класс по красивой длинной дуге пролетает тройка записок. И все. Урок проходит в молчании.
Оля довольна собой. Она ищет себя глазами в любой мало-мальски отражающей поверхности – в савдеповской еще лаковой столешнице, в морозном льдистом окне, в выпуклой, как рыбий глаз, столовской ложке. Оля сегодня красивее всех.
Дашка выуживает ее в коридоре, без слов аккуратно берет под локоть и деликатно, но с силой уводит в свой кабинет.
– Ты дура что ли? – восклицает Дашка, едва дверной замок находит свою вторую створку.
– Даш, – робко возражает Оля.
– Ты зачем так размалевалась?
