Предлунные

А теперь оказался здесь совсем по другой причине.

Он уже попросил одну из служанок, чтобы та сообщила Каире о его приходе, но пока что никто к нему не вышел.

«Ладно, – подумал он, стиснув зубы. – Подожду». Он мысленно представлял себе разные сценарии своего визита, но ему не пришло в голову, что он будет просто стоять посреди коридора, и никто им не заинтересуется.

Финнен задрал голову, пытаясь произвести впечатление кого-то, кто просто скучает, слишком рано придя к условленному времени. Высоко над ним испускали голубоватое подрагивающее свечение иностекла, которыми под углом был выложен потолок; ниже светлячки в изящных треножниках изображали колеблющееся на ветру пламя. В располагавшихся через каждые несколько шагов нишах стояли статуи, в основном глиняные или деревянные. Финнен узнал творения старых мастеров. Обнаженного юношу, болезненно худого и вместе с тем полного энергии, явно создал Авра Абиран – стиль его трудно было с чем-либо спутать. Дальше стоял четверорукий мужчина, мрачный, с тяжелым взглядом из-под нахмуренного лба. Он выглядел грозно и при этом печально, так что Финнен отнес его к школе Майки. Еще дальше – прекрасная дама с зонтиком и в платье с оборками, столь точно воспроизведенная в дереве, что изваять ее могла только Хари Зурима.

Но где же современные произведения искусства, которыми торгует Исса?

Заинтригованный, Финнен шел по коридору, столь пристально разглядывая скульптуры, что едва не прозевал служанку, ту самую, которую до этого попросил доложить о нем Каире. Он остановил ее, протянув руку.

– Ты должна была сообщить госпоже Каире, что я пришел к ней в гости, – строго сказал он. – Почему ты этого не сделала?

– Вы, видимо, разговаривали с Зеленой Семеркой, – голосом юноши произнесла служанка. – Она рассеянная, часто забывает…

Губы на серебряном механическом лице гермафродита изогнулись в легкой улыбке. Финнен нахмурился.

– В таком случае я хочу повторить ей это еще раз.

– Конечно.

Слуга небрежно поклонился, и мгновение спустя черты его лица едва заметно изменились, став более женскими и сигнализируя тем самым о возвращении предыдущей личности.

Финнен повторил поручение, а затем отослал служанку. Какое-то время он пытался сообразить, за что наказали эту женщину или мальчика, и заключены ли в этом теле еще какие-нибудь души. И кто исполнял роль надсмотрщика?

Размышляя, он добрался до конца коридора и вышел на площадку широкой лестницы. Вверх или вниз?

Он решил пойти наверх.

Негромко насвистывая, он с удовольствием скользил рукой по отполированным до блеска перилам. Мягкий ковер приглушал шаги, а иногда проходившие мимо слуги, казалось, не обращали на Финнена никакого внимания.

Он свернул в очередной коридор, который был уже, ниже и не настолько забит людьми. Потом – снова лестница. И еще одна, на этот раз вниз.

Минут через пятнадцать он понял, что заблудился, и улыбнулся про себя – так было намного интереснее, чем бессмысленно торчать в толпе просителей. А еще интереснее оказалось, когда он заметил открытую дверь, в которой стоял механический охранник, широкоплечий словно ледяная глыба. Сердце Финнена забилось сильнее. Раз тут был охранник, значит, внутри находилось нечто ценное. Набравшись смелости, он проскользнул мимо механоида, который повернул вслед за ним серебристую голову, но не двинулся с места.

Парень оказался в круглом, увенчанном витражным куполом зале – судя по всему, галерее Брина Иссы. Именно здесь находились современные произведения искусства. Картины на холсте и стекле, скульптуры из горящих светлячков, куколки, маски и вирофотографии, а также миниатюрные механоиды, оживляемые личностями зверей – тех держали в клетках, поскольку, хотя они и не требовали пищи, но вели себя как настоящие звери. Финнен с любопытством разглядывал все эти экспонаты, но остановился лишь возле прозрачной статуэтки высотой в пол-локтя, изображавшей маленькую девочку. Она стояла под стеклянным колпаком, подняв миниатюрное серьезное личико. В ней было нечто невыразимо печальное и одновременно прекрасное, напоминая о хрупкости бытия, и у Финнена перехватило горло.

– Нравится?

Он резко обернулся. За его спиной стоял высокий мужчина с тщательно ухоженной кожей, темными волосами и такими же глазами. Финнен знал это лицо по нечетким снимкам в газетах.

Брин Исса.

– Да, она очень красивая, – в замешательстве проговорил он, решив, будто Исса принял его за потенциального покупателя. – Из чего она сделана?

– Изо льда, который не тает благодаря создающему холод полю. Могу его выключить, вот тут, – отец Каиры дотронулся до кнопки под стеклянным колпаком.

– Нет! – крикнул Финнен, и Исса улыбнулся, явно довольный собой.

– Эту скульптуру сделал я, – сказал он. – Много лет назад, еще до того, как сменил способности скульптора на другие.

Парень с внезапной грустью взглянул на ледяную девочку. Как можно так с собой поступить? Изувечить себя, добровольно лишиться таланта?

– Ты спал с моей дочерью?

Финнен ошеломленно уставился на Иссу. Значит, отец Каиры все-таки его узнал.

– Нет, – он ожидал этого вопроса и приготовил несколько ответов, но на большее его в данный момент не хватило.

– А если бы в самом деле так было – сказал бы мне?

– В зависимости от настроения, – улыбнулся Финнен, постепенно приходя в себя.

– В случае хорошего настроения – да, а плохого – нет? Или наоборот?

– Не знаю. А это имело бы для вас значение?

– В зависимости от настроения, – рассмеялся Брин Исса, продемонстрировав белые зубы. – И не удивляйся, откуда я знал, что это именно ты. В этом доме вся информация попадает первым делом ко мне.

Финнен кивнул, признав объяснение очевидным.

– Я могу увидеться с Каирой?

– Конечно, она сейчас в саду. С тех пор, как случился Скачок, она постоянно пребывает в раздумьях. Не знаешь, о чем?

– Не знаю.

Исса махнул рукой, давая понять Финнену, что тот может идти, а потом, вдруг передумав, остановил его.

– Я дал ей двести суримов, чтобы она смогла заплатить за геномодификацию, – сказал он. – Когда-то она об этом мечтала, но теперь, похоже, не решится.

– Почему?

– Похоже, она вообразила, будто Скачок пощадил ее именно потому, что она ничем не выделяется среди других. Если арт-преступники стараются достичь совершенства в убийствах и кражах, то почему нельзя добиться такого же совершенства в отсутствии какого-либо таланта?

– Что, в самом деле есть такая возможность?

– Понятия не имею, – пожал плечами Брин Исса. – А теперь иди и найди какого-нибудь слугу, которому нечем заняться. Пусть отведет тебя к Каире.

14

Финнен полагал, что застанет ее сидящей на скамейке и погруженной в собственные мысли. Однако он даже представить не мог, насколько ошибался. Каира лежала на земле среди опавших листьев зимороста, а Брин Нирадж бил ее ногами по ребрам.

Все это Финнен увидел из окна мезонина – неуклюже пытавшуюся подняться девушку, стекающую из уголка ее рта струйку крови, полное злобы и презрения лицо Нираджа, а также нож-даракка в его руке и еще один, брошенный рядом.

– Вставай, – сказал сын Иссы, после чего отошел на несколько шагов и активировал защиту. Его фигуру окутало голубое свечение, прильнув к телу, будто второй слой одежды. – Я знаю, что ты способна на большее.

Застонав, Каира села. Ее смуглое лицо казалось теперь серым, будто пепел из очага. Утерев кровь, она попыталась встать и снова упала.

Нирадж выключил защиту и еще раз пнул сестру в спину.

Финнен, ругаясь, сражался с не поддававшимся механизмом, пока ему наконец не удалось открыть окно.

– Оставь ее! – заорал он, высунувшись наружу. – Ты что, сдурел? Хочешь ее убить?

Брин Нирадж повернулся. Судя по выражению его лица, ни малейшей вины он не чувствовал.

– У нее нет ко мне никаких претензий! – крикнул он в ответ. – Хочешь – спустись сюда и сам ее спроси. По коридору направо, потом по лестнице вниз и еще раз направо.

Финнен последовал его указаниям, но в спешке перепутал дорогу. Выругавшись, он повернул назад и наконец нашел выход в сад.

Нираджа уже не было. Каира осталась одна, все так же сжавшаяся в комок, словно ожидала, что брат может в любой момент вернуться и снова начать ее бить. Склонившись над ней, парень мягко откинул волосы с ее вспотевшего лица.

– Послать за врачом? – спросил он, проглотив идиотское: «Ты в порядке?»

– Ничего мне не сделается, – пробормотала она в ответ. – Мне просто нужно немного полежать.

Он присел рядом, шелестя сухой листвой. Неподалеку маленький изящный дельфин выплевывал в бассейн струю подсвеченной розовым воды.

– Я разговаривал с твоим отцом, – сказал Финнен. – Якобы он подарил тебе двести суримов. Это большая сумма, и если бы ты хотела… – он поколебался. – Ты могла бы заплатить Принципиуму, чтобы они дали тебе те же способности, что и у твоего брата. Ну, знаешь – талант махать ножом, ловкость, и что там еще надо…

Каира слегка пошевелилась. Ее круглое лицо уже почти обрело обычный цвет.

– И тогда я смогла бы его отлупить, да? Я об этом думала, – она через силу улыбнулась. – Один большой талант, купленный в Принципиуме, или несколько поменьше в Эквилибриуме, умения аниматора или арт-преступника – все это могло бы быть моим… Я думала даже о том, чтобы пойти к калекам, позволить себя ослепить или лишить слуха, и этой ценой обрести еще больше способностей.

– Тогда почему бы тебе так и не сделать? Твой отец утверждает…

– Я знаю, что утверждает мой отец, – она неуклюже поднялась, стиснув зубы. – Неважно, что он думает, и насколько он прав. – Подойдя к фонтану, она набрала в рот воды и выплюнула. Вода стала красной. – Я рада, что ты тут, – простодушно сказала она. – Я уже боялась, что ты не придешь.

– Случилось что-то плохое?

– Даже очень, – она присела рядом на газон, подтянув колени к подбородку. Лицо ее на мгновение исказилось в болезненной гримасе. – Мне придется отсюда уйти.

– Из-за брата? Припугни его полицией, этого наверняка хватит. Он не имеет права так к тебе относиться.

Она раздраженно тряхнула головой.

– Не из-за Нираджа, а из-за моего отца.

– Ты всегда можешь сбежать из дома. И будешь не первой и не последней дочерью, которая так поступила.

– Не могу. Он мне не позволит. И повсюду меня найдет, у него есть для этого свои люди.

Финнен озадаченно поднял брови. Каира выглядела столь невероятно серьезной и одновременно грустной, что ему не хватило духу рассмеяться.

– Тебе не кажется, что ты… гм… несколько преувеличиваешь? – мягко спросил он. – Твой отец, может, и немного странный, но не держит же он тут в плену всех своих детей. Ты говорила, что ты его одиннадцатая дочь. Мне следует понимать это так, что десять твоих сестер все еще живут здесь, а Брин Исса стережет их, словно произведения искусства?

– Нет, конечно, – она удивленно взглянула на Финнена, и он отметил про себя, что в разговоре с Каирой не следует прибегать к иронии. Девушка явно относилась к жизни чересчур серьезно. – Теперь тут живем только мы с Нурой, ну и, естественно, Нирадж. Нура не хочет уходить – она любит красивые дорогие платья, приемы и развлечения, а отец может ей все это обеспечить. У Нираджа куча денег, которые он выиграл в турнирах, и он мог бы купить собственный дом со всей обстановкой и прислугой, но предпочитает жить здесь. Думаю… думаю, что он… они оба по-своему любят отца и чувствуют, что нужны ему.

– Ну ладно, а ты почему не можешь сбежать?

– Отец утверждает, что любит, чтобы я была рядом.

– Зачем?

– Благодаря моему присутствию он помнит, что даже ему свойственно ошибаться.

Этот спокойный ответ напомнил Финнену о том моменте, когда в ночь Скачка Каира сказала ему, что ее создали душеинженеры Хаоса. Как и тогда, он почти ощутимо почувствовал все горе девушки, словно кто-то на долю секунды поставил его на ее место. А потом ощущение развеялось, и он подумал, что Каира все же слегка преувеличивает.

– Естественно, все это неправда, – поспешно заверила она парня, словно отгадав его мысли. – Отец держит меня при себе совсем по другим причинам.

– Каким?

– Понятия не имею.

– Зачем Брину Иссе это нужно? Тебе не кажется, что ты чересчур впечатлительна?

Она тряхнула головой – на этот раз энергичнее, словно злясь на себя, что не может ничего толком объяснить.

– У меня когда-то был гувернер, знаешь? Его звали Эш Герлин, и он очень хорошо ко мне относился, заботился обо мне, учил литературе, истории, географии и языкам, хотя к последним у меня не было никаких способностей. А кроме того, он также учил меня… другим вещам.

– Например?

– Распознавать зло там, где никто его не ожидает. И тому, что от страданий нельзя отворачиваться. Он учил меня по книгам, на примерах сказочных героев, но однажды… однажды взял меня с собой в прошлое, чтобы я увидела тамошнюю жизнь. Я видела тех людей, Финнен. У них нет никого, кто мог бы о них позаботиться, никакой помощи, ничего, понимаешь? Их выбросили будто мусор, поскольку они оказались недостаточно совершенны. Когда я пережила Скачок, я подумала, что… что…

– Что ты им чем-то обязана?

Каира кивнула. Другие люди в качестве оправдания наверняка добавили бы: «Наивно звучит, да?» – мол, человек сам всерьез не воспринимает то, что говорит. Но она ничего такого не сказала.

– Отец сообразил, чему учит меня Герлин, и уволил его. Герлин потом еще по секрету общался со мной, но я тогда по малолетству не умела хранить тайну, и когда отец узнал… – она беспомощно пожала плечами. – Герлин исчез. Я пыталась искать его с помощью слуг, но он как сквозь землю провалился.

– Думаешь, твой отец с ним что-то сделал?

– Может быть. Знаешь, как он недавно поступил, желая меня наказать? Приказал выпороть мою сестру, до крови. Он знал, что от этого мне будет больнее всего, понимаешь? От чувства вины, что она страдает из-за меня. Если бы он выпорол меня, это мало бы что дало – я привыкла. А так мало того, что меня мучает совесть каждый раз, когда я вижу Нуру, но она вдобавок ко всему не хочет со мной разговаривать. Когда-то она меня любила, а теперь воспринимает как чужую…

Девушка прижала кулак ко рту, прикусив палец, и Финнену показалось, что она с трудом сдерживает слезы, но глаза ее оставались сухими. Она долго смотрела на парня, и от ее серьезного взгляда ему вдруг стало не по себе.

– Мой отец – плохой человек. Веришь?

Он кивнул – медленно, почти вопреки собственному желанию. Огромный, подавляющий своими размерами дом, разговор с Брином Иссой и его сверкающая улыбка, а потом – Нирадж, пинающий сестру по ребрам, и стекающая из уголка ее рта тонкая струйка крови… И еще более ранние воспоминания, о ночи после Скачка, когда он встретил Каиру.

Финнен помнил передававшиеся шепотом из уст в уста слухи о людях, которые платят полиции, благодаря чему могут делать все, что угодно их душе. В своих домах, со своей прислугой и, что хуже всего, с собственными детьми.

Внезапно ему в голову пришла некая мысль.

– Сколько геномодификаций прошел твой отец?

– Точно не знаю, десятка полтора. А что?

– В таком случае у него, скорее всего, выработалась от них зависимость, и в конце концов наступит срыв, как у скачковых безумцев. Только они сходят с ума лишь в день Скачка, а Брин Исса останется помешанным навсегда. Ты хоть это понимаешь?

– Угу, – она сплела пальцы, на одном из которых остались отчетливые следы зубов. – Но я не собираюсь ждать.

– Что ты в таком случае предлагаешь?

– Мне хотелось бы, – медленно проговорила она, на этот раз не глядя ему в глаза, – чтобы ты помог мне симулировать мою смерть.

15

Позже Финнен часто размышлял, как бы все могло пойти, если бы они с Каирой были старше и опытнее. Если бы не ее детская доверчивость, позволившая предложить нечто подобное почти незнакомому человеку. И если бы он не был столь наивен, будучи уверенным, что все под контролем, и он ничем не рискует, ввязываясь в эту историю.

Он даже на мгновение не подумал, что это шутка. Каира явно не относилась к тем, кто был способен так шутить.

– Что ты задумала? – осторожно спросил Финнен, словно нащупывающий почву слепец.

– Ничего страшного, – Каира нервно моргнула. – У меня возникла мысль спуститься в прошлое и найти подходящее тело. Люди ведь продолжают там умирать, верно? Отец пойдет за мной, и тогда мы изобразим несчастный случай. Обгоревший труп кого-то похожего на меня наверняка его убедит. А после я устроюсь на работу в Архив. Особых требований у меня нет – для начала хватит самой низшей должности, так что, думаю, меня возьмут. Естественно, мне потребуются поддельные документы – в этом ты тоже мог бы мне помочь. А потом…

– Хватит, прошу тебя.

Он потер лоб. Наивность Каиры, ее абсолютная уверенность, что план удастся, и выполнить его будет столь же просто, как щелкнуть пальцами, свалились ему на голову, словно железная болванка.

– Никто не должен пострадать, – предупредила она, явно веря, что если она так говорит, значит, так и будет. Финнена это несколько испугало.

– Ты меня даже не знаешь.

– Я тебе верю, – сказала она, и слова ее, несомненно искренние, окончательно переполнили горькую чашу.

На мгновение Финнен пожалел, что вообще сюда пришел, поскольку уже знал, что согласится. По нескольким причинам – из сочувствия, а также потому, что трудно подвести того, кто столь безраздельно тебе верит. Но прежде всего потому, что, отказавшись, он разрушил бы собственный образ, который создавал много лет – образ человека, который никогда не упускал случая поучаствовать в каком-нибудь приключении. Искушение, которое вызывала у него безумная идея Каиры, было вполне реальным, но столь же реальными были и мерзкие чувства, которые он загонял в самые дальние уголки сознания.

– Ладно, но сделаем все по-моему. Все решать буду я.

16

Даниэль Панталекис лежал с закрытыми глазами, наслаждаясь мягкой постелью, теплом и таблеткой обезболивающего, которую только что вложили ему в рот изящные смуглые пальцы. Иногда он пытался их сосать, думая, что на них осталась частица спасительного снадобья.

Пальцы принадлежали рукам, которые время от времени поднимали его, обмывали губкой и меняли грязные простыни. Руки, в свою очередь, похоже, принадлежали заботливо склонявшейся над ним женщине, хотя Даниэль не был в том уверен – в мире сладостного оцепенения, где царствовала Ее Величество Обезболивающая Таблетка, нельзя быть уверенным ни в чем.

Женщина иногда что-то говорила, и по тону ее голоса Панталекис понимал, что слышит успокаивающее «все будет хорошо» и «не беспокойся, твоя нога прекрасно заживает», Однако на какой-то день, слегка придя в себя, он вдруг осознал, что этот милосердный ангел может говорить что угодно, может даже с улыбкой называть его гребаным сукиным сыном, а он не имел бы об этом ни малейшего понятия.

Страх вырвал его из оцепенения. Дело было не только в словах – Даниэль полностью зависел от людей, чьего языка, культуры и даже биологии не знал. Их улыбки вполне могли означать угрозу, обезболивающие средства могли в итоге прикончить его, а сами они, возможно, имели обычай заботиться о чужаках лишь затем, чтобы потом сделать их своими рабами или перерезать им горло во славу какого-нибудь эксцентричного божества.

Несколько последующих часов Даниэль провел в состоянии легкой паранойи. Если раньше он вообще не обращал внимания на женщину, то теперь напряженно следил за каждым ее движением, вслушивался в слова, а таблетку, прежде чем проглотить, долго вертел во рту, пытаясь ощутить вкус чего-то вредного.

Результат вполне его удовлетворил. Забота опекавшей его темнокожей казалась искренней, а сама она выглядела как самая обычная женщина, уже немолодая, но еще и не старая. Если бы не странные, доходящие до лодыжек платья, ее можно было бы принять за жительницу Новых Земель. В супе, которым она его кормила, тоже не было ничего тревожного – по вкусу он походил на куриный бульон, только чуть послаще. Своеобразнее всего смотрелось помещение, в котором лежал Панталекис – восьмиугольное, с круглой кроватью посередине и золотыми стенами. Даниэль злился, что не может встать и проверить, но почти не сомневался, что это не обои или некое их подобие, но настоящее золото, на котором выгравированы какие-то мелкие узоры – не то буквы, не то картинки, из-за которых стены напоминали блестящие книжные страницы. Панталекис таращился на них с полчаса, наблюдая за мерцающими на этих буквах-картинках отблесками солнца. Несомненно золото – его он мог опознать даже издалека.

Затем он взглянул на вделанное в потолок круглое стекло. Вокруг него танцевали ангелы, а может, феи – во всяком случае, крылатые фигуры, выглядевшие на этот раз серебряными. Сперва Даниэль принял стекло за декоративный фонарь, однако с наступлением сумерек оно засветилось, испуская голубое сияние. Впрочем, ненадолго – минут через пятнадцать сияние помутнело и погасло. С тех пор ночи были темны, а днем единственным источником света являлись шесть высоких и очень узких окон, сквозь которые падали лучи красного солнца.

Кроме кровати, в помещении имелся только низкий столик на выгнутых львиных лапах, с радужного цвета крышкой неправильной формы. Он выглядел своеобразно, как и вся комната, но уж точно не настолько, чтобы не принять его за творение человеческих рук.

Складывалось впечатление, что Панталекис оказался на одной из колоний, несколько столетий назад отделившихся от Новых Земель, чтобы в уединении холить и лелеять свой старомодный образ жизни. Данную теорию подтверждала одежда женщины, а также тот факт, что хотевший убить его мужчина был вооружен чем-то вроде меча.

Когда Даниэль пришел к этому выводу, настроение его значительно улучшилось. К тому же он выздоравливал, обезболивающие средства давали ему реже и, похоже, более слабые, так как он все чаще пребывал в сознании. Думать, правда, было все еще тяжело, но и в полное безразличие он уже не впадал.

Ему удалось добиться нескольких небольших успехов. Во-первых, используя метод «я Тарзан, ты Джейн», он сообщил женщине свое имя и услышал в ответ, что ее зовут Саримель. Во-вторых, научился просить судно, а в-третьих, отчаянно жестикулируя, убедил Саримель, чтобы та с помощью мужчины – того самого, который пытался перерезать ему горло – передвинула кровать к окну. Заодно смог наконец коснуться стены, стереть с нее пыль и мягким, полным пугливого восторга движением провести ладонью по выгравированным узорам. Золото, ибо это в самом деле было золото, пульсировало теплом, а когда он приложил к стене ухо, послышался шум горячей воды.

Только потом он выглянул наружу.

За окном простирался вид на город, который умирал, залитый красным светом солнца. Приподнявшись на постели, Даниэль смотрел на стены домов, по которым взбирались проржавевшие трубы, на остатки стекол, выщербленные ступени и изувеченные статуи на площадях. Глядя на грязь, отбросы и мусор, он с отвращением поморщился, ощутив укол страха. Могли ли представители столь пришедшей в упадок цивилизации надлежащим образом его вылечить, а после помочь вернуться домой?

К тому же, чем больше он смотрел на город, тем больше замечал сходство между ним и руинами, среди которых они приземлились на челноке. Лестницы вместо улиц, террасы, форма зданий и черный камень, из которого те были построены – все это, за исключением степени разрушений, выглядело на удивление похоже. Естественно, оставалась возможность, что при постройке города был взят за образец какой-то другой, более старый и уже полностью вымерший. Проблема заключалась в том, что с орбиты они не заметили никаких следов других населенных пунктов – только руины единственного города. А теперь Даниэль неожиданно оказался в другом, сохранившемся несколько лучше.

Он мысленно сравнил два помещения – зал, который Ивен называл «музеем», и то место, где он оказался в плену каменного блока. Тогда, правда, Даниэль мало что видел, поскольку в пролом в стене почти не попадал свет, но тем не менее заметил, что совпадают удивительно много деталей. К примеру, колонна в виде танцующих изваяний, отличавшаяся лишь степенью разрушения, механическая пантера, которая вполне могла быть одной из тех проржавевших, стоящих в два ряда фигур, ну и ниша в стене – черт возьми, не обвалилась ли на него именно одна из тех странных ниш, насчет которых Ивен говорил, что понятия не имеет, для чего те служат? Даниэль помнил, что убегал от крылатого чудовища и спрятался в одной из них, а потом… потом очнулся в более новом, не столь разрушенном мире.

Это не были два разных, пусть и похожих, города. Это был один и тот же город, только как бы из двух разных времен. Он понятия не имел, о чем это должно свидетельствовать, ибо предположение, что он каким-то образом переместился в прошлое, выглядело чересчур абсурдным.

Он отбросил прочь эти мысли, так же как постоянно отбрасывал прочь воспоминания об умирающих Катерине и Ивене. Прежде всего следовало выздороветь, а потом уже беспокоиться о том, где он, собственно, находится, и как переслать о себе весточку на какую-то из планет Новых Земель. Потом придет время оплакивать товарищей, хотя, честно говоря, они ему особо не нравились, а преследовавшие его картины их смерти с каждым днем все больше размывались. «Главное – выжить», – думал он. А Даниэль Панталекис умел выживать.