Предлунные

Финнен видел в ее глазах дикую, алчную радость жизни, вполне естественную, как и ее удивление, а также чувство вины – каким чудом удалось именно ей, в то время как многие другие, теоретически намного более совершенные, остались в прошлом? Он сам испытывал очень похожие чувства, так что прекрасно ее понимал. Не понимал лишь того, почему Каира, даже смеясь и шутя, казалось, посвящала ему лишь небольшую часть своего внимания. Она пила глинтвейн, а потом танцевала в такт бравурной музыке, и все это время мысли ее блуждали где-то далеко, а он мог быть лишь пассивным свидетелем ее размышлений, что все больше его интриговало и одновременно раздражало, ибо Финнен не привык оставаться на заднем плане, что бы ни было тому причиной.

Он пытался говорить, заполняя словами все более частые паузы и стараясь справиться с хаосом собственных чувств. Слова всегда были его друзьями – именно они определяли и упорядочивали реальность, но на этот раз они подвели. Хоть он выпил и немного, ему казалось, будто он пьян – звуки, фразы, целые истории выливались из него, словно вода из плохо закрытого крана, и он уже знал, что о многих из них пожалеет.

– Моя мать работала лаборанткой в Архиве, – сказал он, наклоняясь за кружкой с вином. Под воздействием тепла в рубиновой жидкости расцвел золотисто-зеленый цветок. – За своего первого сына, моего старшего брата, она заплатила двадцать суримов – большего не могла себе позволить. Ари был ребенком Эквилибриума, но не слишком способным – трудно ожидать чудес за такую сумму. Естественно, мама надеялась, матери всегда надеются, правда? – слова путались, повергая Финнена в замешательство. – Потом в лаборатории случилась серьезная авария. Мама осталась жива, но ее лицо… радуйся, что никогда не видела ее лица. Ей выплатили компенсацию, и она решила всю сумму потратить на меня, на еще одного ребенка, причем такого, у которого будут шансы дожить до Пробуждения. Она заказала меня, как и Ари, у душеинженеров Эквилибриума, пожелав в точности того же самого, то есть сбалансированного пакета художественных талантов, но заплатила больше, так что я значительно более талантлив, хотя по сравнению с другими… – он замолчал, вертя в руке кружку. – Каира, тебе это вообще интересно? – в отчаянии спросил он.

– Конечно, – ответила девушка, и самым странным было то, что она, похоже, говорила правду – видимо, хорошо умела распределять внимание. – Что стало с твоей матерью?

– Она осталась позади, когда я был еще совсем малышом. Большую часть детства я провел вместе с братом в сиротском квартале, а потом, когда Ари стал взрослым, его тоже забрал Скачок. Тогда я нашел себе квартиру в центре и перебрался туда.

– Меня создали душеинженеры Хаоса, – медленно проговорила Каира, словно смакуя каждое слово. – Я – слепок случайно выбранных генов. И у меня нет никаких способностей.

Финнен почувствовал, как на него нахлынула горячая волна жалости, сочувствия и неловкости при виде ее несчастья. К горлу его подкатил комок. Ничего удивительного, что Каира нисколько не сомневалась – во время Скачка она останется позади.

Никто больше не заказывал детей у душеинженеров Хаоса – да, когда-то это было модно, но давно, полтораста лет назад или даже больше, в те времена, когда еще была жива мать его матери. И мода эта продолжалась очень недолго. Эта почти забытая корпорация создавала людей именно так, как говорила Каира – отбирая гены без какого-либо плана и не заботясь о том, чтобы обеспечить им какие-либо таланты. Иногда из таких детей вырастали гении, но значительное большинство оказывались полными середняками. И при первом же своем взрослом Скачке оставались позади.

Душеинженеры Хаоса имели худшую статистику в городе – хуже справлялись лишь уже не существующие Перфекты, которые давным-давно упрямо решили создавать людей, совершенных во всех отношениях.

– Не понимаю, как кто-то мог обречь своего ребенка на подобную судьбу…

Каира пожала плечами.

– Я одиннадцатая дочь, и мой отец утверждает, что сыт по горло предсказуемостью. Ему хотелось хотя бы раз не знать, что вырастет из его ребенка. Думаю, – неохотно добавила она, словно размышляя, стоит ли оправдывать родителя, – он всерьез верил, будто я случайно получу способности, которые позволят мне выжить. Когда я была маленькая, он меня любил; помню, часто звал меня к себе, а потом подсовывал разные игрушки, мелки для рисования, механические конструкторы, музыкальные инструменты. И ждал, наблюдая, с чем я охотнее всего забавляюсь, и к чему у меня есть талант. Вот только никакого таланта у меня нет, и по мере того, как я росла, это становилось все очевиднее. С какого-то момента все уже не сомневались, что я останусь позади. Никто не говорил мне этого вслух, но я знала, все видела в глазах отца, сестер, даже прислуги, – она удивленно тряхнула головой. – Я была уверена, что все они правы.

– Но ведь ты пережила Скачок? Может, у тебя все-таки есть какие-то скрытые способности…

Финнен чувствовал, что его оптимизм звучит фальшиво. Да, этот Скачок не забрал Каиру, но это мог с успехом проделать следующий, через несколько лет, может, даже месяцев. Наверняка так и будет. Имело ли дитя Хаоса хоть какой-то шанс дожить до Пробуждения? А какие шансы имелись у него самого? Никто не знал точных планов Предлунных, но из расчетов следовало, что их ждет еще от нескольких до полутора десятков Скачков, во время которых будут отвергнуты свыше девяноста девяти процентов граждан Лунаполиса, и, соответственно, к концу останется около тысячи человек, которых Предлунные по тем или иным причинам сочтут самыми совершенными.

От нескольких до полутора десятков Скачков. Если и дальше они будут следовать в том же темпе, то Финнен и Каира окажутся принадлежащими к последнему поколению – тому, которое достигнет Пробуждения.

Он ощутил страх – не ту приятную эмоциональную дрожь, которая так ему нравилась, но настоящий, пронизывающий страх, словно стоял на шпиле Купола и смотрел вниз, на открывающуюся под ногами пропасть. И он знал, что рано или поздно в нее рухнет – при очередном Скачке или следующем за ним. Ему не суждено постареть и умереть естественной смертью, лишь погибнуть в прошлом, в пламени, из-за заражения от ран или от испорченной еды.

«Время заканчивается», – сказала прекрасная Алика, и, вероятно, то была единственная умная фраза за всю ее жизнь.

У него кружилась голова, в животе мутило, будто он спускался на временном лифте.

– Пойдем прогуляемся, – отчаянно предложил Финнен, бросив взгляд на Каиру. Ей тоже должно было быть страшно, еще больше, чем ему, и тем не менее, она вовсе не выглядела испуганной. Он ощутил легкую неприязнь. Может, она была чересчур глупа, чтобы думать о будущем, а может, как и многие другие, просто жила сегодняшним днем.

В любом случае, он ей завидовал.

5

Ветер утих, разогнав до этого тучи, и в небе теперь ярко сияли три луны – самый большой серебристый Воз, розоватый Возница и голубой Вол.

Сперва они шли в гору, в сторону выше расположенных кварталов, большинство из которых были заброшены. В течение столетий Лунаполис разрастался, чтобы затем, по мере того как уменьшалось число его жителей, а из провинции уже никто больше не прибывал, начать сокращаться. Те, кого пощадил Скачок, занимали дома своих менее удачливых соседей, медленно, но неуклонно перемещаясь в сторону центра. Там находились Водная площадь, башни Эквилибриума и Принципиума, Рынок, а также Архив. Именно там сосредоточивалась жизнь.

Город блестел чистотой, как всегда после Скачка. Вся грязь, пыль и мусор остались в прошлом. Лишь под одной из скамеек Финнен заметил сложенную пополам газету, явно купленную перед самым Скачком, с целыми и незапятнанными страницами – наверняка потому она и уцелела. Подняв ее, он отчетливо увидел в свете трех лун крупный шрифт на первой полосе.

«Мэй Игонетт с восьмого этажа Архива утверждает, что вскоре будут завершены работы над Молниеносным Транспортером Живой Материи на Большие Расстояния. Не ждет ли нас в связи с этим в ближайшее время еще один Скачок? Напоминаем, что Игонетт – правнук создателя Железки, благодаря которой мы проскочили почти пятьдесят лет…»

Он перевел взгляд ниже.

«Сколько лет мы проскочим сегодня?»

И на второй полосе:

«Арт-киллер Мирка Мирхей в письме к прессе утверждает, что ему удастся убить эксперта Омари. Омари славится своей осторожностью, нанимает доверенную охрану и людей, которые пробуют его еду. Убийство должно произойти через три месяца после Скачка…»

«Интересно, – подумал Финнен, – пережил ли Мирка Скачок?»

Скорее всего да. Этот старик – один из немногочисленных в Лунаполисе – отличался невероятной живучестью.

Каира терпеливо ждала. Легкий ветерок шевелил ее платье. Финнен положил газету, и они двинулись вниз, в сторону центра, где окна были освещены, а из домов доносились звуки музыки.

Флейта, бубен, гитара… Финнен вдруг ощутил внезапную радость от того, что стоял на холодной лестнице, в то время как другие развлекались в обогреваемых залах. Он чувствовал себя слегка как актер на сцене – подобное бывало часто, и ему нравилась роль, которую он играл. По крайней мере, в том, чтобы стоять на холоде с кем-то, кого он едва знал, было нечто оригинальное, а Финнен любил оригинальность.

Он взял Каиру за руку. Не потому, что в лунном свете она выглядела особенно симпатичной – хотя и это тоже – но потому, что такой жест показался ему вполне соответствующим моменту. Она не стала возражать, а он понял, что она слишком погружена в свои мысли, чтобы обратить на это внимание. Финнен ощутил болезненный укол по самолюбию, но боль быстро прошла. В прикосновении к девушке, которая вовсе не желала, чтобы к ней прикасались, имелось некое тайное, грязное наслаждение, чем-то напоминавшее подглядывание в окно.

Они остановились перед Архивом. Здание выделялось среди прочих, поскольку лишь оно одно в Лунаполисе имело гладкие, ничем не украшенные стены. Из-за угрозы бушевавших в прошлом пожаров стены построили из огнеупорных материалов, а трубы, по которым доставлялись газ и горячая вода, шли исключительно внутри здания, а не снаружи.

В Архиве горел свет – даже в такую ночь здесь кипела работа над новыми изобретениями, каждое из которых могло вызвать очередной Скачок. «Игонетт с восьмого этажа Архива утверждает…» Алика сто раз была права – время действительно заканчивалось.

Когда они вернулись на Водную площадь, Финнен отпустил руку девушки, чувствуя себя вором, который считает себя виноватым, но на самом деле нисколько не жалеет о своем поступке.

– Кто-то за нами идет, – сказал он, остановившись недалеко от Колодца.

– Что? – нахмурилась она. Лишь эти слова вырвали ее из задумчивости.

– Кто-то за нами идет, – терпеливо повторил он. – Я уже какое-то время назад это понял. Нет, не оглядывайся…

Он увлек ее в сторону каменного сооружения. Величиной Колодец напоминал небольшой круглый бассейн, а названием был обязан своей невероятной глубине. Некоторые утверждали, будто его дно находится в прошлом, в самом нижнем и самом старом из отвергнутых миров. Финнен иногда в это верил, а иногда нет, в зависимости от того, хотелось ли ему видеть более или менее романтическую версию действительности.

Вода в Колодце была слегка наэлектризованной, а ее капли имели соленый привкус. Наклонившись, Финнен сделал вид, будто смотрит вглубь, туда, где на дне покоились Предлунные, а на самом деле тайком бросил взгляд в сторону, где несколько мгновений назад заметил темный изворотливый силуэт. Ему нравились подобные уловки, хотя на самом деле не имелось никаких причин, по которым он не мог бы просто оглянуться.

– Там, у здания Принципиума, возле цоколя с каменным грифоном. Осторожно… Видишь?

– Это мой брат.

– Зачем он за нами ходит?

– Видимо, заметил, что я сбежала из дома, и теперь за мной следит.

– Он расскажет твоему отцу?

– Что я сбежала? Отец и так узнает. Но Нирадж меня не выдаст.

Финнен посмотрел во тьму Колодца. Как на самом деле выглядят Предлунные? Когда-то он воображал их себе как спящих великанов; теперь, когда он стал взрослым, подобное представление казалось ему чересчур наивным, но избавиться от него никак не удавалось.

– Он пытался меня убить, – со странным спокойствием продолжала Каира. – Два раза.

Финнен в замешательстве поднял взгляд. Если это была шутка, то он ее не понял.

– Твой брат? – Она серьезно кивнула. – Тот самый брат, которому ты доверяешь, считая, что он тебя не выдаст? Каира… – он замолчал. У девушки был талант выводить его из равновесия. Да она вообще нормальная? Если бы оказалось, что нет, он наверняка бы облегченно вздохнул, поскольку мир вернулся бы в старую избитую колею. Облегченно – но и разочарованно, пожалуй, тоже.

– Ты должна рассказать отцу, сообщить в полицию… – пробормотал он. – Нужно с этим что-то делать.

– Ты не понимаешь.

Он удержался от замечания, что она, похоже, тоже не понимает.

Каира махнула рукой. Темная фигура отделилась от цоколя с каменным грифоном и начала приближаться к ним. Высокий и плечистый, Брин Нирадж шел размашистым, пружинистым шагом.

– Мы живем недалеко от Рынка, у лестницы Жонглеров, – сказала Каира. Ее брат был все ближе – Финнен различал уже не только очертания его силуэта, но и светлое пятно лица, окруженное короткими вьющимися волосами. – Заходи в гости, если будет желание.

– У тебя могут быть из-за меня проблемы, – предупредил он.

– Не больше, чем те, что будут и так.

Ответить он не успел. Нирадж остановился перед ними, разглядывая Финнена с ленивым веселым интересом. Тот посмотрел на него в ответ, стараясь не проявлять чрезмерного любопытства. У Брина Нираджа было широкое бледное лицо, узкие губы и бесформенный, явно несколько раз сломанный нос. Он нисколько не походил на сестру – лишь волосы и глаза у обоих были одинаково угольно-черными.

Брат, который пытался убить Каиру.

– Тебе вовсе не нужно с ним идти, – сказал Финнен, повинуясь некоему внезапному порыву.

– Естественно, нужно, – девушка удивленно нахмурилась.

Нирадж оскалился в волчьей усмешке.

– Ты слышал. Нужно.

Финнен стиснул зубы. «Ненавижу его, – подумал он с неожиданной детской обидой, чувствуя, как накатывает горячая волна злости. – Самоуверенный сукин сын».

– За меня не беспокойся, – бросила Каира через плечо, когда брат схватил ее за локоть и поволок за собой. – Все будет хорошо.

Он смотрел, как они уходят через площадь, преследуемые собственными тощими тенями.

«Все будет хорошо». Надо же.

Финнен стоял возле Колодца, дожидаясь, когда Каира обернется и попросит его о помощи. Он понятия не имел, что станет тогда делать – Брин Нирадж был выше него, тяжелее и значительно мускулистее. И тем не менее он ждал.

Девушка не обернулась, и вскоре Финнен остался на Водной площади один. Он вновь ощутил груз одиночества, и на этот раз в том не было ничего приятного. Ветер опять усилился, по соленой воде пошли волны, а парень задрожал от холода.

Ему казалось, будто произошло нечто важное, только сам он слишком глуп – а может, просто слишком молод, к тому же устал и замерз – чтобы понять, что это было.

6

Домой он вернулся еще до рассвета.

Щелкнул выключатель в мастерской, и потолок раздвинулся, показав круглый глаз иностекла. Оно пылало лунным светом, голубым и подрагивающим, будто отфильтрованным сквозь волнующуюся воду. Для предков Финнена этого света наверняка бы не хватило, но сам он, как и большинство людей его поколения, обладал улучшенным зрением. Он видел даже рисунки на медных пластинах, которыми были выложены шесть из восьми стен мастерской (остальные две занимали окна, сейчас темные). Видел и беспорядок на столе, все кисти, растворители, краски и тряпки, а дальше – мольберты, чистые стекла и холсты. Он привык работать при свете иностекла, пробуждая дорогие светлячковые лампы лишь по особым случаям.

То, что он собирался сейчас сделать, трудно было назвать особым случаем.

Он бросил куртку на шкафчик, где хранились письма и стихи, а затем разбил недавно нарисованную картину. Ему хотелось проделать это спокойно, без злобы, но он не выдержал. Картина была мертвой и бездушной – Финнен сам не понимал, как мог в свое время считать ее хорошей. Он растоптал осколки стекла, превращая их подошвами в мелкую пыль, после чего порвал стихи для Алики, а заодно вывалил на пол содержимое двух ящиков и пинками разбросал его по комнате. Уничтожил и городской пейзаж, поскольку рисовал его без особой убежденности, а также начатый портрет Алики, ибо знал, что тот останется незаконченным.

В завершение открыл окно и швырнул в полумрак флейту, на которой так и не научился прилично играть, а потом сел на кровать, слегка напуганный собственным приступом ярости.

Подобное с ним порой случалось, иногда он даже сознательно себя подстегивал – но этот приступ был другим, более неистовым. И после него Финнен вовсе не ощущал облегчения.

7

– Надень еще серьги… Они пойдут к твоему платью. Видишь? И красиво подчеркивают темный цвет твоей кожи. Теперь макияж… – Нура, миниатюрная и хрупкая словно фарфоровая кукла, кружила возле Каиры, демонстрируя неисчерпаемые запасы энергии и слов. Уверенности в себе ей придавало осознание собственной красоты и личного обаяния. По ее тщательным подсчетам, у нее состоялось семь «серьезных» романов, после каждого из которых в итоге бросала парня она сама. – Вот теперь ты выглядишь настоящей красавицей, – совершенно искренне продолжала она, поскольку ее положению более красивой из сестер ничто не угрожало. – Он будет доволен. Мужчины любят, когда женщины хорошо выглядят.

Каира кивнула, хотя вовсе не думала, будто это ей чем-то поможет. Она знала, что отец в любом случае ее накажет, вопрос лишь – как.

«Неважно, – она стиснула зубы. – Я все выдержу. После тренировок с Нираджем у меня и без того полно синяков, так что несколько лишних ничего не изменят. А если он запрет меня в комнате и запретит выходить – что с того? Я провела там большую часть жизни. Я выдержу».

– Мне пойти с тобой? – спросила Нура.

– Да, если можешь. Пожалуйста.

8

– Каира, подойди ближе. Нура, останься.

Старшая сестра осталась у раздвижных дверей, младшая подошла к креслу. Силуэт Брина Иссы скрывался во мраке, в то время как сияние светлячковых ламп падало на совершенно случайные элементы обстановки: глобус, на котором расползался темным пятном посреди гористого континента Лунаполис, древнюю астролябию, частично собранную модель головы механоида тех времен, когда головы эти были вдвое больше человеческих, водяные часы и витрину, за ее стеклом стояли чучела птиц, стоившие целое состояние.

Все это когда-то принадлежало отцу Иссы.

Каира незаметно огляделась вокруг. Комната почти не изменилась с тех пор, когда она приходила сюда еще ребенком, чтобы поиграть с картинками-пазлами, красками и музыкальными инструментами. Потом отец, разочаровавшись, постепенно перестал за ней посылать, а в последние несколько лет у нее создалось впечатление, будто она для него вообще не существует.

Теперь он наконец вспомнил о младшей дочери.

– И что мне с тобой делать, Каира?

Показалось ли ей, или в самом деле в голосе Брина Иссы прозвучали довольные нотки? Может, дело было в том, что она действительно красиво выглядела, а может, отца порадовало ее своеволие. Если она не могла стать талантливой дочерью – то пусть будет хотя бы своенравной; может, с его точки зрения это представляло некий интерес.

– Не знаю, папа. Решать тебе.

Комната не изменилась, но отец – да, и даже очень. Раньше, когда она проводила с ним большую часть времени, он был скульптором, потом хирургом, еще позже – разводил шелкопрядов и профессионально играл в кости, а теперь торговал произведениями искусства. Будучи еще девочкой, Каира пыталась отыскать среди меняющихся талантов ядро его личности, и нашла две черты, остававшиеся неизменными, несмотря на очередные геномодификации: ум, а также талант причинять боль.

– Много тренируешься с Нираджем?

Каиру обдало холодом. Именно Брин Исса разрешил ей учиться драться ножом-дараккой, надеясь, что у дочери окажутся способности хотя бы в этой области. Таковых не нашлось, по крайней мере, в достаточной степени, чтобы его удовлетворить, но он не стал запрещать ей учиться дальше и никогда впоследствии об этом не вспоминал.

До сегодняшнего дня.

– Да.

– И как?

– Неплохо.

Это означало, что она может защищаться в течение первых пяти-десяти минут – не так уж мало, учитывая, что лучшие душеинженеры Принципиума подобрали черты ее брата с точки зрения владения боевыми искусствами. Именно во время этих тренировок Брин Нирадж дважды пытался убить Каиру.

– Он строгий учитель, согласись? Могу поспорить, ты вся в синяках.

Она молчала, сгорбившись под тяжестью его слов. Если ее подозрения верны…

– Каира? – поторопил ее шепот из темноты. – Я прав?

– Ничего страшного… – пробормотала она, прекрасно зная, насколько неубедительно звучат ее слова.

– Ты всегда была упрямой девочкой, – рассмеялся Брин Исса, но в его голосе не слышалось ни капли похвалы. – И, должен признать, спокойной. По крайней мере, до недавнего времени. Все те дни, которые ты столь послушно проводила в своей комнате…

«Он все знает, – подумала она, теперь уже нисколько не сомневаясь. – Ему в точности известно, о чем я размышляла, прежде чем сюда придти. Может, во время последней геномодификации он велел добавить себе телепатические способности? Или просто видит всех нас насквозь, чувствует любую нашу ложь и всегда знает, за какую ниточку потянуть? В любом случае, он не станет ни бить меня, ни запирать на ключ. Он найдет другой способ, куда хуже».

– Я решил, что ты не заслуживаешь наказания, – спокойно проговорил он, и она тут же ему поверила, ощутив благодарность, а может, даже нечто наподобие любви, которую питала к отцу в детстве. Вспоминая позднее это мгновение, она каждый раз сгорала от стыда. – Ты настолько молода, что за все твои выходки отвечают твои непосредственные опекуны, а не ты, – продолжал Брин Исса. – Наказывать слуг нет смысла, так что, боюсь, придется возложить ответственность на тебя, Нура. Ты должна следить за младшей сестрой. Думаю, двадцати ударов хватит.

Каира остолбенела. Со стороны дверей донесся тихий испуганный писк.

– Отец, прошу тебя…

– Это несправедливо, – поддержала сестру Каира, когда к ней вновь наконец вернулся дар речи. – Я взрослая и могу сама за себя отвечать. Это я виновата, а не Нура! – крикнула она, прекрасно зная, что это ничем не поможет. Решение отца не имело ничего общего с логикой.

Брин Исса молча слушал. Он слегка пошевелился, и из темноты на мгновение возникла его белая рука с длинными пальцами.

– Не противоречь мне, – предостерегающе сказал он.

Каира не обращала внимания на его тон, зная, что отец развлекается от души.

– Накажи меня! – отчаянно заорала она. – Я заслужила!

– Каира, выйди. Нура, останься.

– Это я виновата, не она!

– Выйди, пока я не позвал Голубую Девятку.

Она закусила губу. В могучем механическом теле Голубой Девятки пребывала в плену банда братьев-головорезов, которых сторожил самый смирный из них. Но даже этот самый смирный мог, не моргнув глазом, сломать человеку руку.

Каира поняла, что проиграла. Собственно, против отца у нее не было никаких шансов. Она могла остаться, дожидаясь, пока придет слуга и унесет ее, кричащую, перекинув через спину. Или могла уйти, сохранив хотя бы частицу достоинства.

На пороге она обернулась, взглянув на сестру. На миниатюрном лице девушки, которую никто ни разу в жизни не ударил, застыл неподдельный ужас.

9

Даниэль Панталекис покачивался на волне, которая в его воображении была красной, будто свежая кровь. Иногда он нырял столь глубоко, что терял сознание, и ему становилось хорошо, очень хорошо. А потом выныривал, и его тело снова начинало скулить, захлестываемое пурпурной болью. Он быстро обнаружил, что меньше страдает, если не пытается пошевелиться, и просто лежал в темноте, моля бога, чтобы тот позволил ему провалиться ниже, в благословенную тишину смерти.

Хотя на самом деле особого желания умирать у него не было.

Пошевелив слипшимися губами, он открыл глаза.

– Пожалуйста… – прошептал он.

Взгляд его постепенно привыкал к красноватому полумраку. Он увидел высокий потолок, опиравшийся на черную колонну в форме танцующих фигур, а потом, ниже, морду напоминавшего пантеру зверя.

Пантера с механическим скрежетом повернула голову в его сторону.

Он тихо вскрикнул – на большее не хватило сил – и отпрянул назад, или по крайней мере попытался. Пурпурная волна была мелочью по сравнению с болью, которая взорвалась в его теле, в одно мгновение испепелив нервы, а потом он провалился во тьму.

Очнувшись, он понял, что весь мокрый от пота и дрожит как в лихорадке. Он лежал с закрытыми глазами, сосредоточившись на дыхании: вдох, выдох, вдох, выдох. По крайней мере, на это он был способен.