Жена на час для дикого босса

Анна Измайлова

Жена на час для дикого босса

Глава 1. «Горячий стояк»

Позвонили в семь сорок три, когда снег за окном шёл так густо, будто кто-то наверху встряхнул подушку и передумал останавливаться. Я как раз дожёвывала вчерашний пирожок, грела ладони о кружку с чаем и мысленно торговалась со Вселенной: «Дай ещё десять минут, и я стану святым человеком». Вселенная вздохнула в трубке строгим мужским голосом:

– Сервис «Чини-Звони»? Течёт отопление. Срочно. Адрес пришлю.

Судя по дикции, у человека не текло – а нарушался свод законов мироздания. Через минуту пришла СМС: «ЖК „Ракурс“. Пентхаус. Артём Литвинов». Отлично. Кипяток буржуазный. Мы зовём так случаи, где полотенцесушитель стоит дороже моей прошлогодней выручки.

Я натянула утеплённый комбез, закинула на плечо сумку с инструментами, проверила, на месте ли троица – ключ, фум-лента, изолента – и шагнула в снег. В Североморске зима умеет кусать: мелкими острыми зубами за щиколотки, за уши, за настроение. Я шла и думала, что теплосети – как люди: если кричат, значит, им нужно внимание.

В холле «Ракурса» было тепло и пахло дорогим кофе. Пол блестел так, что я поймала своё усталое отражение и уважительно хмыкнула: это ж надо так натереть. Консьерж оглядел меня скептически – словно взглядом сказав, что вы делаете в нашем пентхаусе в старом пуховике и комбинезоне? – но после звонка наверх вздохнул и разрешил пройти: «Вас ждут».

Меня действительно ждали. Дверь квартиры открылась настолько быстро, что я не успела досчитать до трёх. На пороге стоял мужчина из породы тех, кто держит спину, будто у него внутри встроен уровень. Высокий, собранный, на нём всё было ровно – от манжета до взгляда. Глаза холодные, серые. Голос – как лёд:

– Литвинов. Проходите.

– Круглова. Не снимаю обувь, предупреждаю сразу. У вас тут река.

С реками я не преувеличивала. В гостиной – белая, натуральная «картинка из журнала» – по мраморному полу текли тонкие потоки воды. Где-то в стене шипело. Воздух был влажный, горячий, как в дешёвой бане.

– Кран перекрывали? – спросила я на ходу, сбрасывая сумку и уже шаря взглядом в поисках стояка.

– Там, где мне сказали, что он есть, – сухо ответил он.

– А где вам сказали, что он есть? – Я уже стояла на коленях у декоративной панели, под которой несомненно прятался виновник торжества.

– На плане. – Он подал мне планшет с каким-то идеальным чертежом.

– Чудесно, – сказала я. – План… Хорошо, что он есть, да делу не поможет.

Он стоял рядом, очень близко – от него пахло чем-то дорогим и холодным, как от новых лифтов. Я сняла перчатки, нащупала защёлки панели, отщёлкнула: за красивым деревом – унылая реальность труб. Шипение ударило в уши громче, пар пошёл в лицо.

– Плотенец не жалко? – бросила я через плечо. – Больших. И мисок. И тазиков. Если у вас в пентхаусе вообще держат тазики.

– У нас есть всё, что нужно, – сказал он и исчез в сторону кухни.

Я усмехнулась и полезла внутрь. Ключ встал на гайку, как родной. «Дышим, Лада, – сказала себе. – Ты просто женщина-ключ. Поверни, что есть сил». Шипение стало ниже.

Вернулся Литвинов с полотенцами и – внезапно – с ребёнком. Девочка лет шести, в пижаме с динозаврами и маленьким фонариком в руке. Волосы собраны в кривой хвост. Глаза серьёзные.

– Я умею светить, – сказала она, вытягивая руку с фонариком.

– Это самое важное, что нужно в мире, – ответила я. – Свети мне вот сюда, малышка. Видишь, где гайка улыбается? Вот туда и свети.

Она кивнула и так сосредоточенно подняла фонарик, что мне захотелось выдать ей официальный допуск ко всем утечкам города. Литвинов поставил тазики, расправил полотенца и… замер. Я краем глаза ловила его профиль: линия скул, сжатая челюсть. Он, кажется, дышал реже, чем обычные люди.

– У вас труба зажата вот тут, – сказала я, просовывая руку дальше, чем прилично для первой встречи. – Кто делал ремонт?

– Прежний владелец. Мы…

– Значит, прежний владелец и дурак, – констатировала я. – Но вы за это расплачиваетесь, простите. Такое встречается. Мало у кого мозг дружит с теплотехникой.

– У моего мозга много друзей, – отрезал он.

– Верю, – я крутила ключ, чувствуя, как вода сдаёт позиции. – Но теплотехника – девушка обидчивая. С ней нужно с головой.

Девочка хихикнула. Мужчина бросил на неё взгляд, и в этом взгляде было столько нежности, что у меня внутри щёлкнуло: ледяные глаза – не диагноз. Я узнала в нём одно: страх. Такой, который не кричит, а сжимает пальцы.

– Меня зовут Лада, – сказала я девочке. – Тебя?

– Ася, – она привстала на носочки, чтобы светить лучше. – Папа сказал, что придёт тётя и всё починит.

– Папа неплохо разбирается в тётях, – сказала я. – Почти готово.

Шипение стихло, превратилось в капель. Я подтянула фум-ленту, затянула гайку, проверила ладонью: горячо, но терпимо. Вода перестала литься в таз, зажила под панелью своей спокойной горячей жизнью.

– Всё? – спросил Литвинов.

– Нет, – ответила я честно. – Это временно. Нужно будет вскрывать чуть больше, потому что трубу жмёт. Сейчас я остановила кипяток, но если хотите жить нормально, придётся поработать.

– Когда? – Он уже включил в себе отдел планирования.

– Сегодня. Пока всё мокро, всё равно не до эстетики. – Я выпрямилась, сняла с лица мокрые волосы тыльной стороной ладони. – И ещё… у вас слишком «музейно». Воздух тяжёлый, тишина… как в выставочном зале.

– Мы не обсуждаем интерьер, – сухо сказал он.

– Мы обсуждаем воздух, – парировала я и вдруг слишком ясно почувствовала, как сильно здесь не хватает обычного уюта – теплого ковра, пледа, смешной кружки с кривым принтом. Я всегда чувствую такие дыры. Наверное, потому что знаю, как они тянут изнутри.

В это мгновение в дверь позвонили. Один раз, но так, что в голове у меня щёлкнул тумблер «официально». Литвинов пошёл открывать. Я ещё не успела прикрутить декоративную панель, когда в гостиной появилась женщина лет пятидесяти с небольшим – в аккуратном пальто, с портпапкой и улыбкой школьной учительницы, которая кажется тёплой, пока не задаст вопрос на вылет.

– Доброе утро, – сказала она. – Инспектор отдела опеки и попечительства Галдина. Внеплановый визит.

Литвинов стал ещё выше. Я, наоборот, опустилась ниже: на колени, туда, где труба, где вода, где я в родной стихии. Ася плотнее взяла фонарик, будто это был её маленький меч. Смешно: я на коленях под радиатором, ребёнок – мне светит, хозяин квартиры – статуя «самоконтроль», инспектор – на пороге, и всё вместе – «идеальная семейная фотография» из жизни, где никто ничего не планировал.

– Мы как раз… – начал Литвинов.

– …занимаетесь ребенком? – мягко подхватила Галдина, переводя взгляд с меня на Асю, с Аси на тазики, с тазиков – на полотенца. – Какая дружная соседская помощь.

Я хотела возразить, что я вообще-то не соседка, а коммерческая единица, но Ася перевела фонарик мне в ладонь и прошептала:

– Не говорите ничего этой тёте. Пожалуйста.

Я не сказала. Впервые за утро. Просто встала, вытерла руки о полотенце, кивнула инспектору и представилась:

– Лада.

– Очень приятно, Лада, – её улыбка стала чуть теплее, но взгляд остался профессионально точным. – Мы ненадолго. Просто проверим, как у вас всё устроено. Режим дня, безопасность, питание… Простые вещи. Так вы… соседка?

– Простые вещи, – повторил Литвинов. – Конечно. Лада моя жена.

Мои ошалевшие округлившиеся глаза явно выдали меня с головой, но я стойко промолчала. Я почувствовала, как у него натянулись плечи – под рубашкой, под тканью, до самой кожи. И как будто эта натянутость передалась мне по воздуху. Поймала себя на том, что мне хочется влезть между ними и сказать: «Не трогайте девочку». Глупо. Непрофессионально. И по-человечески – правда.

– Девочка выглядит бодрой, – сказала Галдина, отмечая что-то в блокноте. – Так… Артём Сергеевич, вы же недавно развелись. И вдруг резко женились?

– Кашей, – честно ответила Ася.

– Да, моей дочери нужна хорошая мама и женский пример, – ответил он.

Я коротко фыркнула. Галдина улыбнулась уже почти по-настоящему.

– Отлично. – Она подняла взгляд на меня. – А вы здесь… часто?

Я увидела, как напрягся Литвинов. У него целомудренно дрогнула скула – смешно говорить «целомудренно» про мужчину, который похож на грех, но именно так это и выглядело.

– Да, – сказала я. – Простите, сегодня не при параде. У нас тут потекло так, что без третьей руки и фонарика никуда.

– Понимаю, – кивнула инспектор. – Вызовите мастера, не женских рук это дело.

Усмехнулась про себя, если бы она знала… Что я владею фирмой по сантехническим услугам и сама слесарь-сантехник четвертого разряда.

Она прошлась взглядом по комнате: стекло, дерево, ровно, ровно, слишком ровно. Потом снова – на нас троих. Я вдруг осознала, что стою близко к Литвинову – ближе, чем хотелось бы. Он тоже это понял: отступил на полшага, будто от горячего чайника.

– Господин Литвинов, – ровно сказала Галдина. – Учитывая прошлогоднюю ситуацию и сегодняшний… колоритный эпизод, я назначаю дополнительную неделю наблюдения. До тридцать первого декабря включительно. Без предупреждений, по графику и вне его.

Слова повисли, как иней на стекле. Ася крепче сжала фонарик. Я, не удержавшись, отозвалась первой:

– Неделя?

– Неделя, – подтвердил Литвинов, и голос у него был такой, будто он подписал контракт. – Мы готовы.

Мы. Я услышала это ясно, как щелчок гаечного ключа.

Галдина попрощалась так же корректно, как вошла, и исчезла, оставив после себя запах зимнего воздуха и невидимую невесомую галочку «наблюдение начато».

Дверь закрылась. Я перевела дух, подняла упавшую скрепку с пола – зачем-то – и сказала первое, что пришло на язык:

– У вас слишком много стекла и камня в интерьере. Оно не держит тепло.

– Держать тепло – ваша специализация, верно? – сухо отозвался он.

– Моя – чинить, – поправила я. – Тепло – это вообще про людей.

Ася подошла и впилась взглядом мне в лицо – серьёзно, со взглядом полным надежд.

– Вы придёте ещё? – спросила она тихо. – Пока тётя будет… смотреть?

Снег за окном сыпался, как песок в часах. До тридцать первого – семь дней.

– Приду, – ответила я. – Но только как мастер. Нужно закончить ремонтировать.

– Нет, – сказал Литвинов, – Предлагаю контракт. Называйте любую цену за то, что потратите на нас неделю.

– Вам точно нужна я?

– Вы случайно попали на глаза соцслужбы. Теперь вы – моя семейная легенда.

Он протянул полотенце. Я взяла его и вдруг заметила: пальцы у меня дрожат – то ли после кипятка, то ли после «мы». Я сунула руки в ткань, вытерла, глубоко вдохнула горячий влажный воздух их идеального, слишком ровного дома и кивнула сама себе. Такого у меня в планах с утра не было. Играть жену богача. Но, деньги мне сейчас очень нужны, иначе моя фирма загнется быстрее, чем я получу большой проект.

Я подняла взгляд на него и сказала:

– Хорошо. Но вам нужно будет пересмотреть интерьер. В доме не видно, что тут живут люди и есть ребёнок. Все как в музее, на показ, только надписей не хватает "не трогать".

Он молча смотрел на меня и потом вдруг сказал:

– Лада, сегодня же переезжаете сюда, в квартире есть гостевая спальня.

Глава 2. «Предложение без кольца»

Мне всегда казалось, что самые сложные решения пахнут металлом: монетами, ключами, перекладинами. Эта мысль пришла, когда я сматывала фум-ленту.

– Нет, все же я передумала. Не готова переезжать. У меня клиенты, они уже записаны на месяц вперед, даже без выходных в праздничные дни. Я не могу их бросить.

Слова шли ровно, как плитка в их санузле. Внутри всё шаталось.

– Понимаю, – сказал Литвинов так, будто не понимает и не собирается. – Но…

– Вот именно, «но», – перебила я. – Я оставлю номер. Сегодня вернусь, когда подсохнет, и вскроем панель. А жить у вас я… не смогу.

Подняла сумку, в петлю ухватилась ладонью, чтобы не дрожала. Ася посмотрела, как будто я только что её предала. Я на это всё не подписывалась, но похоже, меня уже кем-то назначили.

Лифт встретил моим же отражением – уставшая женщина в комбезе, прижатая к плечу сумка, две вялые косички. На первом этаже пахло кофе и тем бесстыжим спокойствием, которое умеют излучать дорогие холлы. Я шла к стеклянным дверям и мысленно складывала в столбик сегодняшние дела: три вызова по городу, у бабушки Полины глючат розетки, у DenisBarbers – смеситель, потом на склад за кронштейнами. Мой день, мои люди, моя работа.

Я думала, почему же сначала согласилась? Наверное, мне просто было жалко девочку. Да и в фирме много проблем, деньги нужны… Но когда Литвинов сказал, что я должна переехать – меня словно встряхнуло.

Снег снаружи падал то крупно, то мелко – как будто небо листало варианты. Я уже натягивала капюшон, но уши уловили быстрый, уверенный шаг. Звуки у богатых людей другие – даже подошвы у них ходят как-то дороже.

– Лада, подождите.

Я обернулась.

– По-моему, мы уже всё выяснили, – ответила я. – Речи о переезде и быть не может.

– В идеале – нужно, чтобы вы жили у нас. Неделю. – Он говорил так же, как в пентхаусе: будто подписывал контракт и параллельно мысленно что-то строил. – Нужна неделя присутствия женщины в доме. Женские вещи чтобы были. Присутствие как факт. Я не нанимаю вас как домработницу или няньку.

– Присутствовать можно в музее. В доме – живут. И я не нанимаюсь играть в семью за деньги, извините. Работа горит, времени на это никак не найдется.

– Назовите сумму, – перебил он неожиданно мягко. – Любую. Я оплачу.

Мне стало смешно и горько.

– Вопрос не в сумме, – сказала я. – В смысле, я работаю и у меня очередь на неделю. Я не могу исчезнуть из жизни людей, которые на меня рассчитывают. Да, мне действительно очень нужны деньги для фирмы и попервой я согласилась, но слишком уж плотная неделя на работе, я не смогу. Извините.

У него дёрнулся висок – едва уловимо, как стрелка у прибора. Он открыл рот, чтобы возразить, и в этот момент у меня завибрировал телефон. Я глянула на экран и мгновенно похолодела. Арендодатель.

– Извините, – бросила я, отступая под козырёк. – Это важно.

– Конечно, – сказал он. Но взгляд остался на мне, и я почти физически ощутила, как этот взгляд держит будто меня за локоть, чтобы не убежала.

Я ответила. Голос арендодателя был сахарно-вежливым, как у кондитера.

– Ладочка, надо закрыть долг по аренде до конца недели, иначе, сами понимаете… График брони у меня плотный. Если вы не оплатите… тут много желающих снять это помещение. Без обид, да?

Я закрыла глаза. До конца недели – это до тридцать первого. Деньги у меня – на материалы, на зарплату Кириллу, на пару новых ключей и на шоколад для себя в особо тяжёлые дни.

– Поняла, – ответила я ровно. – Постараюсь закрыть.

– Постарайтесь, – мягко сказал он и положил трубку.

Снег осторожно шел, я посмотрела на свои ботинки и поняла, что внутри меня кто-то тихо откручивает гайку: спокойствие уходит, на его место приходит гул. Я поджала губы, чтобы не было видно как сильно я нервничаю.

– Проблемы? – спросил Литвинов.

– Жизнь, – ответила я.

– Я оплату предлагаю не как актрисе, чтобы «играть в семью», Лада, – сказал он спокойно. – А как оплату за услугу, которая мне нужна. И которая, похоже, нужна и вам. Я оплачу всё: ваше присутствие, упущенные вызовы, плюс… аренду вашего офиса. Извините, подслушал. Без контракта и условий, кроме честных.

– «Кроме честных» – это какие? – мне не нравилось, что сердце у меня зашумело сильнее, чем стояк утром.

Он перечислял на пальцах, как сметы: коротко, ясно, по делу.

– Никаких отношений. Я не покупаю внимание и не навязываю близость. Вы – гость и координатор. Право говорить моему ребёнку правду, без сказок. Оплата ежедневно в конце дня. Столько, сколько вы скажете. Мне действительно нужна ваша помощь.

Я молчала. Где-то внутри поднялась волна смешанной злости: на себя за то, что хочу сказать «да» из-за дурацкой аренды и загинающегося бизнеса. На него – за то, что умеет сказать правильные слова в правильном порядке.

– Вы не понимаете, во что зовёте, – сказала я тихо. – Это жизнь. Она так просто не ставится на паузу через семь дней. И эксперимент над вашим ребёнком, если мы с ней к друг другу привяжемся, а я в один момент возьму и уйду.

– Я понимаю, – ответил он, и впервые в его голос прорезалась трещина. – У меня давно нет дома, только картинка. Мне нужна… – он поджал губы. – Реальность. Я не хочу давить на жалость, но вы подумайте, пожалуйста.

Мы стояли почти под снегом, и в его волосах – аккуратно уложенных, как небоскрёб на рендере, – начали застревать белые точки. Они делали его менее гладким. Чуть живым и от того ещё более привлекательным.

Телефон снова вздрогнул в кармане – уже Кирилл: «Лад, у тёти Полины искрит, я заберу?». Я представила тётю Полину с её вечно недовольным котом… Точно знаю: Кирилл справится. Поэтому можно не беспокоиться, всё будет выполненно качественно.

Я взглянула на Литвинова. На этот раз по-настоящему. Серые глаза, в которых прятался упрямый страх потерять то, что не измеряется метрами: ребёнка.

Быстро ответила Кириллу и вернулась к разговору.

– Хорошо, – сказала я. – Условия слышала. Добавлю свои.

Он кивнул, едва заметно.

– Говорите.

– Я не буду вам «картинкой без звука». Я буду собой, со всеми вытекающими: прямота, рабочие слова и неумение молчать, когда вижу глупость. Я остаюсь в своём графике – насколько это возможно. Если я кому-то обещала – я поеду. Но большую часть времени – да, буду у вас. Мне нужна зона для работы. На вашей кухне или где хотите. И ещё: если хоть раз почувствую, что мной пытаются манипулировать или будет что-то неприемлемое по отношению ко мне… вы меня потеряете. Без драм.

– Согласен, – отозвался он быстро. – Сделаем вам рабочую зону. И… спасибо.

– Не благодарите заранее, – сказала я и вдруг нервно рассмеялась.– Это будет хуже ремонта. Это будет «ремонт в присутствии жильцов».

– Но с хорошим прорабом, – ответил он. И впервые улыбнулся, слегка одним уголком губ.

Он протянул руку. Я посмотрела на его пальцы и, не удержавшись, отметила абсурдное: красивые. Ухоженные. Ногти аккуратные. Мозолей – ноль. «Эти руки держат бумагу, – подумала я, – и мою годовую зарплату».

Я вложила свою ладонь в его. Тёплую, чуть влажную от снега. Рукопожатие получилось неловким, по крайней мере с моей стороны. Его рука оказалась в два раза больше моей.

– Тогда начнём сегодня, – сказала я. – Мне нужен час, поеду на склад и занесу одну вещь к тёте Полине. К шести буду у вас. Список закупок пришлю.

Глава 3. «Дом из стекла»

У хороших домов есть звук. Уют шуршит пледами, звякает кружками, тихо стучит детскими карандашами о стол. У этого пентхауса – звука не было. Только идеальная вентиляция и хрустящая тишина за миллионы.

Я вошла с сумкой, как в музей после закрытия. Кухня – белая, резко лакированная, посуда выстроена по высоте. Ни одной веселой вещицы, ни одного магнита «Сочи-2012». Детская – будто с витрины: кровать-домик, квадратный коврик, ни единой наклейки на бортике. Игрушки стоят вровень как по линейке.

– У вас тут хирургический блок, – сказала я, скидывая куртку и ставя сумку на пол. – Даже стены стерильные.

– У нас аккуратно, – прозвучал сдержанный голос Артёма. Он стоял у барной стойки, в белой рубашке, рукава закатаны ровно на два оборота – не меньше, не больше. – Я просил вас помочь, а не наводить хаос.

– Тепло без «хаоса» не живёт, – ответила я. – Начинаем тёплую диверсию.

Ася выскользнула из коридора босиком, в пижаме с зелёным тираннозавром. Глаза блестят, в руках – пачка детских рисунков.

– Можно рисунки… здесь? – она подняла глаза на меня, а не на отца.

– Можно, – отозвалась я и достала из сумки упаковку магнитов, купленных по дороге. Сердечки, котики, один смешной кактус с рожицей. – А ещё – тут поселятся магниты. И крючки-сушилка для варежек. Североморск, между прочим, зимний, а варежки сами не обсыхают.

– Это стоит в проекте иначе, – сказал Артём. Он подошёл ближе, от него пахло льдом и чем-то мятным. – Мы планировали минимализм.

– Поэтому все выглядит как палата в больнице, – парировала я и уже клеила первый магнит. Кактус прижался к гладкой стали холодильника и будто подмигнул. Я добавила сердечко, прицепила Асин лист с динозавром.

Я двинулась дальше – в прихожую. Достала самоклеящиеся крючки (устойчивые, силиконовые, любимые), протёрла стену, прижала ладонью. Повесила табличку «варежечная парковка» – простую деревянную, мне её мужики с деревообработки отдали «по знакомству». Сверху маленькая снежинка.

– Насколько это… – начал Артём.

– Надёжно? – Я нажала посильнее. – Держит мокрые рукавицы, детские рюкзаки.

Ася уже несла свои варежки. Повесила, отступила на шаг, вдохнула громко.

Дальше – ванная. Подвесная сушилка для варежек, шапки и чего угодно.

– Это точно… – начал Артём.

– В проекте иначе, – подхватила я. – Да. В проекте у вас много «иначе».

Я влезла на первую ступеньку стремянки. Я отметила молдинг, прицелилась, приложила кронштейн сушилки к стене.

– Я подержу, – тихо сказал Артём и встал позади, пальцами нащупав мою голень. Ладонь тёплая. Держит надёжно. Я замерла на мгновение.

– Держу, – повторил он.

«Сосредоточься, Лада», – сказала я себе и всё равно почувствовала, как его пальцы скользнули на сантиметр выше, чем надо. Не нагло – скорее в попытке держать крепче, но кожа там загорелась отдельно от меня. Сердце пробило метроном в висках.

– Чуть левее, – выдавила я. – Там уровень… Передайте, пожалуйста.

– Папа, можно я повешу свои? – Ася подбежала, и её голос вернул мне воздух. – И рисунок в ванной тоже можно? Тут скучно.

– Рисунки в ванной нельзя, – машинально отозвался Артём.

– Можно, – сказала я, откидывая прядь со лба запястьем. – Есть ламинированные и с магнитной рамкой. Будут смотреться, как в галерее.

Сушилка щёлкнула, встала, как надо. Я спрыгнула со стремянки – и почти врезалась в него. Он взял меня за талию рефлекторно, секунду поддержал, будто проверяя всё ли в порядке. Эта секунда тянулась так, как тянутся трудно открученные гайки – неровно, с усилием, с нарастающим «хрусть» где-то под рёбрами.

– Осторожно, – сказал он низко с хрипотцой. Не стеклянным голосом, а человеческим.

– Со мной все в порядке, – я дотронулась ладонью до его предплечья, только чтобы оттолкнуться, и пальцы ощутили упругость, тёплую кожу под рубашкой. Чуть сжала. Воздух между нами стал гуще.

Он опустил взгляд на мою руку. Я – на его. Уголок его рта дернулся. «Не надо», – сказала я себе. Но организм человек я, а не шкаф для инструментов, и у организма – свои планы.

Глава 4. «Вирусное прошлое»

Стремянка скользнула ровно в тот момент, когда я решила, что держится «нормально». Лёгкое «кхрр» металла по плитке – и пол поехал из-под ног.

– Чёрт… – только и успела выдохнуть.

Падать я умею. Но в этот раз мне не дали проверить силу притяжения к плитке. Меня поймали за талию – крепко, легко, будто я ничего не весила (и это в полной "экипировке").

– Поймал, – сказал Артём. Низко, у моего уха.

Меня буквально прижало к нему: спина упёрлась в его грудь, ладони обхватили меня под рёбра, пальцы вцепились так, будто он проверял, все ли кости на месте. Запах – чистый, холодный, с едва слышной мятой. Он спокоен, я слишком часто дышу.

– Цела? – он наклонился ближе, не отпуская, проверил взглядом виски, губу – я, кажется, слегка её прикусила. – Болит где-нибудь?

– Только гордость, – выдавила я, чувствуя, как горячо отзывается кожа там, где его пальцы. – И немного… воздух.

– Точно цела, Лада? – он произнёс моё имя очень спокойно, но близость делала голос ниже. Его дыхание коснулось моей щеки, и меня шибануло странной ясностью: если сейчас не отойду – мы вляпаемся во что-то, что не имеет отношения к крючкам и сушилкам.

– Цела, – ответила я. И, к собственной наглости, потянулась к нему. Чуть-чуть. Как будто меня кто-то подтолкнул изнутри на пол-сантиметра.

Он тоже. Совершенно на автомате, будто так и надо – проверить, всё ли со мной «в порядке», но почему-то губами. Нос к носу. Тепло от его кожи, тонкий аромат после бритья, этот смешной микросекундный хаос, когда мозг уже «нет», а тело – «ну, почти же».

Почти-поцелуй случился и не случился одновременно: его губы едва не коснулись моих.

Мы оба замираем на краю, и вдруг…

– Кхм. Кх-кхм.

Звук был не просто «я здесь», а «я здесь и мне это не нравится». Мы одновременно дернулись.