скачать книгу бесплатно
Пойдем со мной. Жизнь в рассказах, или Истории о жизни
Анна Елизарова
Рассказы Рунета
Анна Елизарова – российская писательница, получившая широкую популярность на Дзене благодаря своим коротким честным рассказам. Количество прочтений историй, опубликованных на канале «Пойдем со мной», достигают 130 тысяч, а сам блог Анны занимает лидирующие позиции в рейтинге наиболее посещаемых страниц.
«Пойдем со мной. Жизнь в рассказах, или Истории о жизни» – это сборник историй, описывающих жизнь и показывающих ее разные стороны. В книге идет повествование о героях, которые несмотря на сложности сурового мира выдерживают любые испытания судьбы. Честные сюжеты заставят вас задуматься о предназначении человека, о том, что по-настоящему важно для каждого из нас. Что бы ни происходило с героями рассказов, какие бы трудности им ни приходилось преодолевать, сквозь время они проносят в себе главное чувство – любовь. Эта книга откроет перед читателем новые смыслы, позволив извлечь важные жизненные уроки судьбы.
Анна Елизарова
Пойдем со мной. Жизнь в рассказах, или Истории о жизни
© Елизарова А.
© ООО «Издательство АСТ»
* * *
Избавление
Моя мать была существом абсолютно аморфным. Она из тех женщин, которые во что бы то ни стало держатся за штаны… Даже если они плешивые, драные и напрочь провонявшие дымом сигарет.
Помню, как мы сбегали от папы в ночь бесчисленное множество раз. Мама с разбитой губой. Ее кровь на обоях и моей синей куртке. И на моих руках. Уже тогда я начала презирать весь этот чертов мир.
Помню, как колотило меня, когда мы прятались на тех вонючих остановках. Мы не собирались уезжать, мы просто пережидали метель, забившись в угол, ежась от холода и неизвестности. Переживали метель, непогоду, жизненную бурю и пургу, что губили меня, загоняли мое детство в тупик. Брат постоянно плакал. Ему было пять, а мне целых двенадцать. Было за счастье переждать ночь в подъезде, но они, как назло, почти всегда были закрыты на ключ. Мы возвращались домой лишь на рассвете, точно зная, что отец упился вдрызг и не сможет даже подняться.
Знаете, есть безобидные алкоголики, которые, нажравшись, добреют, лепечут чушь и засыпают, как младенцы, в самых неприспособленных для этого местах. Это ничего, это можно пережить. Считай, повезло. А вот мой папаша превращался в сущего монстра.
– Стой! Поди сюда! Женька!
По пути в ванну я пинаю ногой выкатившуюся из кухни пустую бутылку, и она со звоном закатывается ему под стул. Он орет, зовет меня тем измененным, охрипшим басом, от которого во мне просыпается зверь. Беспомощный зверь-ребенок, не способный дать надлежащий отпор. Я делаю вид, что не слышу, и запираюсь на щеколду.
– Иди сюда, дрянь такая! Считаю до трех… Один, два…
Я распахиваю дверь. Она врезается в стену. Там давно уже вмятина до самой штукатурки. Больше всего мне хотелось бы наброситься на него, растерзать… Но я всего лишь подросший котенок пумы. Я застываю на пороге и со всем презрением, на которое только способна, смотрю в налитые дьявольским блеском и кровью глаза. Выбегает мама и с другого конца коридора делает мне умоляющие знаки, чтобы я не нарывалась.
– Переоденься.
– Мне и так хорошо.
Он стучит кулаком по столу, и стоящие там предметы безвольно подпрыгивают.
– А я сказал, переоденься! В нормальную одежду! Для девочек! Что ты рядишься в эти мальчишеские футболки и джинсы?! Пугало! Смотреть противно на такое уродство!
Я специально так одевалась, потому что это бесило его до потери пульса. Потому что это был мой протест. На что я рассчитывала? Может быть на то, что мать, наконец, прозреет и поймет, какое он все-таки дерьмо…
– Нет. Мне так нравится, – отвечаю смело, а у самой сердце так и выпрыгивает. Нельзя, нельзя играться с огнем. Если бы я имела суперспособность убивать взглядом, первым в моем списке был бы он. Потом я бы расправилась с вредной техничкой, которая любит подрезать меня своей долбаной шваброй. Так и засунула бы ту рукоятку в ее толстый… Еще физичка – чёртова стерва. За все причиненные мне унижения она заслуживает не меньших экзекуций, чем отец.
Он подходит, хватает меня за футболку и тянет вверх. Я еще мелкая и очень худая. Я почти отрываюсь от пола.
– Знаешь, что я могу с тобой сделать?!
Он говорит, и я задыхаюсь от его смрадного перегара.
– Думаешь, дерзкая, да?
Плюну, я сейчас плюну в его поганое лицо.
– Петя, отпусти ее, хватит! – подбегает мать и хватается за его руку.
Он рад. Ему только то и надо, что малейший повод. Отец отпускает меня и тут же хватает мать за горло и резким движением впечатывает ее в стену. Теперь уже я висну у него на руке, но он отшвыривает меня, и я врезаюсь затылком в угол.
Я уже знаю, что делать. Мы с братом накидываем куртки, запрыгиваем в ботинки, и я беру с собой верхнюю одежду мамы. Она выбежит из подъезда через пять-десять минут босиком. Каждый раз ей чудом удавалось смыться. Нам не к кому идти: родственников здесь нет, да и друзей у мамы тоже.
– Это ты виновата, зачем ты его провоцировала?!
Мама верещит. На этот раз вина на мне, но я огрызаюсь:
– Ну, конечно, кто ж еще виноват в том, что ты вышла замуж за дебила и продолжаешь с ним жить!
– А куда мне, по-твоему, уходить? С двумя спиногрызами? Да, да, и не надо так на меня смотреть! Вот выйдешь замуж…
– Не бывать этому! Ни за что!
– Ой, дочка, никуда ты не денешься. Так надо.
– Как надо? Мучиться и страдать?
– Все девочки должны выходить замуж.
Она потирает скованную болью шею.
– Бред! Спасибо, но я уже с вами наелась этого семейного счастья.
– Ну, не у всех же так! Просто твой папа… он несчастный человек. Нереализованный. Вот и пьет, заглушает там в себе… не знаю… пустоту.
С ума сойти! Она его еще и оправдывает!
– Мама, мы должны уйти от него!
– Нам негде жить. Квартира его.
– Снимем комнату. Что угодно! Ты можешь не давать мне денег на обеды, только давай уйдем, прошу тебя!
Мама смотрит на меня одним из своих типа умудренных взглядов. На самом же деле она просто тряпка и трус. Существо без гордости и принципов. Валенок.
– Я не могу. Он не сможет без нас. И я люблю его.
Мы бегали до моих пятнадцати, пока однажды он не избил мать до полусмерти. Соседи вызвали ментов. Маму выписали домой через неделю с закованной в гипс ключицей и с тугой повязкой на ребрах, а отца на три года упекли за решетку.
Два года мы прожили, как в раю. Он писал письма… Слезливые, длинные, пропитанные пафосной чушью. Я прочла одно случайно – чуть не стошнило от его лжи и мнимого раскаяния. Он, видите ли, все переосмыслил и стал другим человеком. Как же! А мама верила. И даже скучала. И даже ждала.
После школы я поступила в институт и уехала в другой город. Новая жизнь захватила меня. Я не тосковала по дому, по маме… Не знаю, наверное, я очень плохой человек. У меня была подруга Ксюша, которая, как и я, не стремилась навещать родных. А может из-за меня она и оставалась? Как бы то ни было, мы весело проводили время вместе в полуопустевшем общежитии студгородка. Но на новый год уезжали все, даже Ксюша, поэтому я тоже решила – пора.
– Приедешь? Это замечательно, Жень, – наигранно обрадовалась мама, – значит, соберемся в кои-то веки всей семьей…
Я насторожилась.
– Что это значит?
– Понимаешь, тут такое дело… Папу выпускают досрочно! Правда, здорово?!
– Как…
– Женя, он стал совсем другим, вот увидишь, он изменился…
Мама тараторила. В моих ушах вся ее болтовня превращалась в неперевариваемый шум. Мне пришлось оборвать ее.
– Я не приеду. Никогда.
И бросила трубку.
В свете фонарей мирно кружился снег. Он холодный, он беспощадный, он красивейший из всех убийц. Я вышла на наш балкончик с ржавыми перилами и закурила. Я казалась себе героиней драматического фильма. Непонятая, несчастная, потерянная… Но я справлюсь. Устроюсь на работу в выходные дни… Выкручусь.
– Сдурела, что ли, в одной футболке выходить на мороз?
Ксюша выскочила следом и накинула мне куртку на плечи.
– Что случилось?
Я затянулась. Идеальные снежинки запутывались в черных волосах Ксюши.
– Я не поеду домой на Новый год. У меня больше нет дома. Отец вернулся досрочно. Помнишь, я говорила…
– М-да, засада… Ну что ж, тогда поехали ко мне? Или я останусь с тобой.
Господи, как же она меня понимает. Ксюша взяла мою сигарету и тоже затянулась. Она делала это красиво, эффектно, не то, что я, как заправский мужик. Мне вдруг стало легче дышать. Я мягко улыбнулась:
– Лучше останься. Останься со мной.
Ксюша почему-то смутилась и тут же напялила маску.
– Не вопрос! Но на следующий праздник поедем ко мне. Хочу познакомить тебя с моим старшим братом.
– Только если он такой же красивый, как ты.
– Он ничего так… Но не пугай его своими мальчишескими футболками. Боюсь, их прелесть могу оценить лишь я.
– О, нет, нет! Футболки – это часть меня. Без них я не я.
Мы засмеялись. Мы так молоды, нам всего восемнадцать. Снег тает на Ксюшиных длинных ресницах. Белые хлопья оседают на крыши и провода. Зима заметает… Все окутывает мертвая зима. Меня больше нет на тех остановках. Но там по-прежнему осталась девочка, ненавидящая весь этот чертов мир. А я же… Я здесь, рядом с Ксюшей, а после и с ее семьей, которая учит меня открывать другие, лучшие грани себя.
Он простит
Свекольное поле тянулось километром до самой посадки. Маленькая Люба серьезными глазками-блюдцами смотрела вдаль – туда, где кончалась выделенная ей грядка. Живот девочки ныл – ее преследовало неустанное чувство голода, впрочем, как и всех. Ножки дрожали от слабости и недосыпа. Увидев, что мама опустилась со своих костылей на землю и ползком начала прополку, девочка спохватилась. Безжизненная правая нога мамы волочилась между грядок, и эта картина привела бы четырехлетнюю Любочку в ужас, не видь она этого почти всю жизнь. Братья тоже приступили к работе. Играть никому не хотелось. Игры – это для сытых времен. Нужно успеть, пока не распалится солнце. Любочка ступила босиком на иссушенную землю, и ее миниатюрные детские пяточки отпечатались в пыли. Наравне со всеми девочка стала прорывать сорняки.
Когда в 1942 году с фронта пришла похоронка на отца – погиб в бою, – маму на нервной почве парализовало ниже пояса. Одна нога частично восстановилась, вторая же так и осталась бесчувственным куском мяса. Любочке в то время едва исполнился год. Помимо нее, на руках у женщины осталось три старших сына, но все они были еще детьми.
Мама почти заканчивала свою грядку, когда Люба достигла середины поля. Девочка выпрямилась, потянула вверх ручки, чтобы хоть как-то размяться. Солнце уже поднялось за посадкой, и сочно-зеленые листья свеклы как бы раскрылись от его лучей, стали более раскидистыми. Спину Любочки начало припекать. Голова кружилась, в горле пересохло. Братья продвинулись далеко вперед, а она, как всегда, позади. Мама доползла до теней посадки, присела на траву. Любочка чувствовала, что больше не в силах выдернуть даже тощенький сорняк. Испытывая стыд перед работающими братьями, пошатываясь и цепляясь за самый край ускользающего сознания, Люба направилась к маме.
«Боженька, прости меня, пожалуйста, я только водички попить и сразу же вернусь», – думала по дороге маленькая Любочка и виновато посматривала на синее небо, и там, среди высоких и чистых облаков, она отчетливо видела Господа, следящего за нею суровым и мудрым взглядом, Господа, который знал о ней все и слышал каждую ее нехитрую мысль. Набожность была у Любочки в крови, она всосала ее с молоком матери, и все, кого она знала, были чрезвычайно богобоязненными и не испытывающими никаких сомнений в том, что Бог есть, и кары его также велики, как и любовь. Мама всегда говорила, что Господь их не оставит, если сердца будут чисты, а помыслы устремлены к тому, чтобы чтить божьи заповеди. У них в семье сложилась и своя заповедь за время войны: не себя жалей, а других, родных.
– Мама, можно мне водички, пожалуйста? – отводя глазки от лица матери, сказала Люба.
По лбу женщины была размазана грязь – протирала его от пота тыльной стороной ладони, а руки-то все в земле. Сальные волосы выбились из-под платка, мама тяжело дышала и морщилась от загрудинной боли. Рабочий фартук тоже весь в грязи – еще бы, ползком обрабатывать всю грядку.
– Вон там, в котомке, возьми и мне дай чуток, – выдохнула мама.
«Бедное дите! – думала она. – Ей-то это все за что?»
На исхудавшем личике дочери остались одни большие глаза, в которых не было ни капли присущей детям наивности. Только нужду, голод, страдания и потерянность выражала их синева, а белые кудряшки волос сбились от проступившего пота.
«Несчастная моя девочка. Никак не облегчить мне твою участь. Помоги нам, Господи, спаси грешных!»
Любочка отпила из фляги немного воды, хотелось выпить все, залпом, до того было вкусно, но она знала, что необходимо оставить и другим. Девочка передала флягу маме.
– Оладушек возьми там и посиди рядом со мной, отдохни.
– Но, мама, я еще не дополола…
– Поешь, говорю!
От мысли о еде в желудке девочки засосало. Люба взяла оладушек – он сплошь зеленый да коричневый, какая там мука – лебеда да отруби. Она проглотила его и даже не успела почувствовать вкус. Потом прижалась к маминой руке и, разморенная солнцем, чуть не задремала за те пять минут покоя. Любочка вернулась к своей грядке, а мама начала допалывать ее с другой стороны. Братья закончили работу и, сделав привал, смели всю воду с оладьями за минуту. Потом вместе допололи еще одну общую на всех грядку и собрались домой. По пути им встретился односельчанин, недавно вернувшийся с войны. Мальчишки смотрели на него во все глаза, оборачивались вслед. Восхищение и горечь смешивались с завистью.
– Мама, а вдруг и наш папа еще вернется домой? Ведь Фроловых папка вернулся, а они тоже получали похоронку… – сказал средний, Василий.
– Он не вернется, – отрезала, тяжело дыша, мама. Костыли натирали подмышки.
– Ты не можешь знать точно! Я вот верю! – притопнул ногой упрямый Василий.
Мама остановилась и обвела усталым взглядом детей. Какие же они все… Господи! А Васька вылитый отец. Им кажется, что если случится чудо, и отец вдруг вернется, жизнь станет совсем другой.
– Чувствую я, Вася, просто сердцем чувствую, что нет его больше. У нас с вами одна надежда – на себя и на…
– Бога, – закатил глаза самый старший, Алеша.
– Цыц, окаянный! Не смей так!
– Да где он, этот Бог твой, небось, чаи попивает мирно, пока мы все тут дохнем, но уже без войны!
