Надзиратель

– Это он Валю довёл. Конечно, он. Этот алкоголик, он же не человек вовсе. Я тебе говорю ещё раз – прекрати с ним общаться, с этой нелюдью.

Сказала нервно – звонко, неприятно брызжа слюной. Сказала со злым удовольствием, что вот, мол, она-то знает, кто виноват в смерти Вали. И Киму снова было жалко мать. Но жалость эта теперь граничила с отвращением.

Пить отец стал по-чёрному. И как стал пить, так мать ещё злораднее стала повторять: – «А я говори-ила! Говорила, что он алкаш конченный! А ты всё – папа, папа, бегал за ним, как собака неприкаянная! Вот чем он тебе отплатил! Твой папа!».

Ким слушал всегда спиной молча, снисходительно, с жалостливым отвращением не понимая, да и не желая понять причин этих приступов ненависти. Но иногда он оборачивался на мать с изумлением, потому что в какую-то секунду этого чёрного словесного потока, ему казалось, что она начинает шипеть. Ким смотрел на неё с любопытством и невольно ждал того, что вот-вот покажется раздвоенный язык и хищно сощурятся зрачки в глазах матери и она, наконец, явит ему свой настоящий вид. Он бы не удивился.

Мать все больше и больше дурнела характером. Что с ней происходило, когда она оставалась наедине с собой? Какие мысли роились в её голове, какие призраки прошлого преследовали её? Ким не задавался этими вопросами, мучимый совестью, он думал об отце, о Вале.

И мать словно читала мысли сына. Чувствовала его предательство по отношению к себе. Нарочито громко она ставила тарелку с супом на стол, не смущаясь тем, что бульон всякий раз расплёскивался. Затем сердилась на этот расплёсканный бульон, хватала тряпку, быстрыми движениями возила ею по столу, вздыхала, швыряла эту тряпку в раковину, почти хрипела от злости, сдерживая внутри своего бледного, тонкого горла и чахлой груди беспричинный гнев.

«Мам, давай я сам!», – не выдерживал Ким.

«Сиди!», – рявкала она, снова вздыхала и принималась резать хлеб так остервенело, будто вонзала нож в бывшего мужа. Так, по крайней мере, Киму казалось. И однажды она поранилась.

Киму хорошо запомнился тот вечер, когда капли крови мешались с белой, нежной мякотью хлеба. И хлеб этот представился Киму таким, как будто над ним жестоко надругались.

Пока Ким искал аптечку, пока трясущимися руками шарил в бездонном брюхе кожаной облезшей сумочки, пропахшей Корвалолом, валерьянкой и, бог знает чем ещё, отыскивая вату и бинт, мать стояла, молча и заворожённо глядя, как тёмно-красные капли часто срываются с её порезанного пальца и, падая, впитываются в беззащитный кусок хлеба.

Тогда Ким впервые за всё время психанул на неё. Он грубо схватил её за локоть, подтащил к раковине и, включив воду, подставил руку матери под холодную струю.

Разгадка поведения матери пришла спустя неделю после того, как она порезала палец.

Киму позвонили из отделения почты, где работала его мать, и попросили срочно прийти. Почта находилась в десяти минутах ходьбы.

Оказалось, что у матери случилась истерика, и работники были вынуждены вызвать скорую.

Уже в больнице в рыдающую, бьющуюся в агонии женщину вкололи тройную дозу успокоительного, и доктор, молодой мужчина со свежим здоровым лицом и с хорошо поставленной речью, сказал Киму, что у неё предварительно диагностирован нервный срыв. Но он настоятельно рекомендует пройти обследование на предмет психического заболевания. На вопрос  какого заболевания, доктор ответил, что возможно у женщины шизофрения.

Мать положили в больницу, и Ким остался один. Он продолжал навещать отца, убирал его квартиру, готовил еду, терпеливо слушал сто пятидесятый раз, как его отец познакомился с Валей и как она спасла ему жизнь, и что вот теперь её нет и некому его больше спасать. Про мать Кима он даже не вспоминал, и когда, однажды, Ким спросил у него впервые за все их знакомство – почему они разошлись, мужчина ответил: – «А ты сам-то ещё не понял? Твоя мать -психическая».

Мать выписали спустя две недели, прописали лекарства, и с тех времён состояние её улучшилось, однако, зияющая пропасть между ней и Кимом никуда не девалась, напротив, выросла, и они к ней со временем так привыкли, что уже и не замечали. Ким привык к странностям матери: к тому, как она вставала по ночам и проверяла заперта ли дверь, закрыты ли окна. Привык к тому, что она заходила в его комнату и включала свет, объясняя свой поступок тем, что бандиты не дремлют, что если они увидят тёмные окна, то станут ломать двери, а те и так хлипкие. Он молча накрывался с головой одеялом и спал дальше.

Так прошли долгие, нудные два года. В постоянной беготне между домом равнодушной, меланхоличной матери и домом непросыхающего отца.

И вот теперь, когда Ким стоял над могилой своего лучшего друга Валерки, глядя на то, как мокрые комья земли сами сползают на чистую, лакированную крышку гроба, пачкая её ржавой грязью, ему казалось, что земля, пропитанная декабрьским дождём и снегом, хочет забрать в себя всё живое на своей поверхности. Что тёмное, вечно нависшее небо, на котором неделями не видно солнца, только и ждёт, чтобы помочь этой жадной земле, придавить своей тяжестью упавших в могилу живых людей. Он чувствовал, что остался в этом умирающем мире совсем один.

У Кима засосало под ложечкой и нестерпимо захотелось бежать туда, где тепло и уютно. Но где это место? Он вдруг понял, что такого места у него нет.

Глава 3

Последний раз взглянул на закрытый Валеркин гроб, – хоронили в закрытом, – и мысленно пообещал: «Я найду их, брат». Хотя пока не понимал – как искать, где, но в глубине души был убеждён, что найдёт. Рано или поздно это обязательно случится.

Домой идти не хотелось. Желудок скрутило в холодный комок, грудь была словно продырявлена, и через эти дырочки в неё врывался сырой уличный воздух. Ким знал – дома ему будет ещё хуже, потому что его дом стал ёмкостью, в которую незаметно и потихоньку проникла удушающая тоска, и теперь эта тоска там была хозяйкой. К отцу – тоже не вариант. Тот наверняка снова пьяный в хлам сидит в своей пропахшей перегаром квартире, вспоминает Валю, клянёт весь белый свет. Нет, сейчас туда нельзя идти.

Он не пошёл на поминки к Валерке. Старательно запахивая ворот своего чёрного пальто, он двинулся в магазин, где купил полуторалитровую бутылку пива и, выйдя на улицу, тут же открутил крышку и сделал несколько жадных глотков. Внутренности с непривычки свело спазмом. Резко замутило. Ким шумно задышал, утёр рот; проходившая мимо женщина демонстративно цокнула, удостоив молодого человека косым взглядом, в котором легко читалось презрение ко всему молодому поколению. Ким усмехнулся и снова приложился к бутылке, желая, чтобы алкоголь поскорее попал в желудок, выместил оттуда неприятный холодный комок и согрел продырявленную грудь.

Через минут пять бросил опустошённую бутылку в урну; не попал. Бутылка сердито забубнила, катясь по ребристому, мокрому снегу.

Хрен с тобой, – почти благодушно подумал Ким, отмечая приятное тепло, растёкшееся по телу. С облегчением расстегнул пальто и двинулся к станции метро.

Узкий подземный переход служил и входом в метро, и выходом сразу к двум параллельным районам. Построенный за пять лет до того, как один маленький посёлок превратился в город многоэтажек, и разделённый веткой метро пополам, этот подземный переход не был рассчитан на население в семьдесят тысяч человек, и потому каждый день в час пик тут были огромные людские пробки.

Ким не любил эту станцию метро. Каждый раз спускаясь по грязным ступенькам, его охватывало тревожное чувство. Он видел не глазами, а сердцем нечто невидимое и молчаливое, страшное и едва сдерживаемое в сотне людей, одновременно идущих в узком бетонном переходе. Глядя на этих людей, Ким всякий раз ловил себя на мысли, что всполох только одной спички может зажечь эту гнетущую, повисшую над головами атмосферу, и тогда произойдёт взрыв, будто атмосфера эта пропитана напрочь вонючей соляркой.

Поразительно, – думал он – Как люди, которые идут, стараясь никого не задеть, не наступить на ноги, а если задевают и наступают, испуганно вскрикивают: «Извините!», «Прощу прощения!», и виновато полу–улыбнувшись, бегут дальше, могут в одну секунду превратиться в зверей. Он был уверен, и непонятно откуда произрастала эта уверенность, что только один всполох спички способен сжечь маски. Десятки человеческих душ, – полагал он, – поднимут панику, побегут, затаптывая ногами тех, кто упал, будут запинаться о тела несчастных, будут толкаться, что есть сил. И конечно же, никому в голову не придёт извиняться. Всего один всполох спички, чтобы запустить хаос. Одна спичка, чтобы сгорела хрупкая человечность.

Тяжёлые мысли роились в голове, когда он шёл в толпе, мрачно глядя себе под ноги. Нет, он не ненавидел людей, как вид, скорее – ненавидел толпу.

Приложив банковскую карту к турникету и выйдя, наконец, на платформу, Ким облегчённо вздохнул. Здесь всегда становится полегче. Может быть, все дело в длинном туннеле, который будто разрывает замкнутое пространство и даёт видимость выхода. Хотя куда может быть выход в тёмном, узком туннеле, в котором место есть только для поезда?

Пахло тёплой сыростью. Старый, дребезжащий поезд подъехал, остановился и приветливо распахнул железные двери. Ввалившись в вагон, Ким устало рухнул на сидение и приготовился увидеть всех тех, кто скоро умрёт. Теперь он всё время видел "присосок". "Присосками" он называл призраков, которые ни на метр не отставали от живых и сопровождали их все время. Они всегда шли за живыми чуть позади, боясь упустить из виду, терпеливо стояли за спинами, глядели с молчаливой тоской. Присоски видели Кима, знали, что и он видит их, но никогда не проявляли недовольства или агрессии, воспринимая эту зрительную связь как само собой разумеющееся. Ким не мог не видеть их, потому привык к этому скучному для себя занятию.

***

Но сегодня внимание привлекла живая девушка. Она сидела наискосок между толстым мужиком и хмурой бабкой, которые стиснули ее с двух сторон и от этого она почти не шевелилась. Девушка была одета в серую дутую куртку и в стоптанные угги.

Блин, зачем ей угги в этом мокром городе? – подумал Ким, – Наверное, каждый раз приходиться их сушить. Нет, она явно не местная. Приезжая, как и тысячи вокруг.

Ее светлые волосы выбивались из-под вязаной бежевой шапочки, белёсые ресницы подрагивали, бледная кожа была облеплена тёмными веснушками. Совсем как у Вали. И ещё: на коленях у неё лежала тканевая сумка кричаще – жёлтого, неуместного здесь цвета. Она – то и привлекла внимание Кима.

Не было в этой девчонке ничего особенного. Лицо как лицо, но Ким, то и дело, бросал взгляд на неё, на её тонкие, почти прозрачные пальцы, держащие томик «Сто лет одиночества». Иногда пухлые губы девчонки шевелились, читая, иногда замирали.

Чего-то недоставало для того, чтобы увидеть её всю. Казалось, что образ не полный. И ещё Ким не понимал, что больше всего его раздражает в этой девушке – то ли её стоптанные угги, то ли сумка.

Ему не особо везло с женским полом. Единственная девушка, с кем он когда-то встречался, была Леся из параллельного класса, и встречались они всего пару недель. И Леся была его первой и пока единственной женщиной. После неё он больше ни с кем не заводил отношения. Да и не думал об этом. И вот сейчас он почувствовал лёгкий укол интереса. Он бросал быстрые взгляды на девушку, стараясь делать это незаметно. Но она, погруженная в чтение, не замечала его. Двери открывались, толпа вываливалась на очередной станции, оставляя на полу грязные, мокрые пятна. Девушка сидела.

Что он тут делает? – подумал о себе Ким. – Куда он едет? Хотя какая разница.

Тут девушка, наконец, закрыла книгу, и Ким увидел её всю. Увидел её зелёные глаза – насмешливые, спокойные. Один только взгляд.

Как вообще это работает? Ты просто наблюдаешь, и вдруг вы встречаетесь глазами, что-то ёкает внутри, и ты потом всё время бросаешь на неё быстрые взгляды, в надежде понять – почему? Что привлекло? Почему десятки, сотни женщин, с кем ты ежеминутно встречаешься глазами, не способны тебя привлечь, а тут всего один короткий взгляд, и все твои старые раны, свежие раны, такие огромные, что казалось, никогда не отпустят тебя, вдруг отступают на шаг назад. Отпускают.

Ким всё глядел и глядел на незнакомку, и когда девушка бросала быстрый взгляд на него, от поспешно отводил глаза и тут же сердился на себя. И чем больше он сердился на себя, тем больше он сердился на девушку, потому что это она была причиной его сердитости. И чем больше он сердился на девушку, тем чаще бросал на неё тревожный взгляд.

Но вот она встала. Куда ты?

Глупый вопрос даже самому себе. Конечно же, её станция. Сейчас она выйдет, смешается с многотысячной толпой на улице, и Ким больше никогда её не увидит. Никогда.

"Осторожно! Двери закрываются!", – раздалось над головой, и Ким рванул. Еле успел выпрыгнуть из вагона, как железные двери старого поезда с лязгом захлопнулись, закрывая в вагоне его брошенное одиночество.

Поток людей сшибал с ног.

Сумка! Дурацкая жёлтая сумка!

Вот мелькнула на мгновение, пропала, вот снова мелькнула… Чуть-чуть успокоился. Шагнул на эскалатор, не спуская глаз с дутой куртки и жёлтого страшилища, – так Ким мысленно обозвал сумку девушки.

На улице он с наслаждением вдохнул свежий воздух. Вдруг почувствовал, как пересохло во рту. Двинулся за девушкой почти бегом, и она, словно почувствовав его напряжённый взгляд, резко остановилась. Обернувшись, она воинственно выдвинула вперёд подбородок и чётко спросила:

– Зачем ты идёшь за мной?

Ким удивился. Он полагал, что у этой хрупкой, как деревце, девчонки должен был быть высокий фальцет. Но её низкий тембр голоса звучал с оттенком взрослой мудрости и усталости. Он ожидал, что, увидев его, она закричит что–то вроде «что тебе нужно, придурок?!». Но вместо этого она вполне спокойно спросила: – «Зачем ты идёшь за мной?». И потому он не стал врать, придуриваться, а чётко ответил на поставленный вопрос:

– Хотел познакомиться.

И тут же растерялся от своей откровенности. В груди у него совсем некстати проснулось выпитое пиво и хлынуло наверх.

Только не сейчас!

Но пиву было плевать. Отвернувшись, Ким согнулся пополам. Молодая пара шарахнулась, как от прокажённого. Кима рвало, и он краснел. Краснел от стыда.

Он ожидал, что она воспользуется этим и свалит. Сбежит от такого придурка, как он. Но не свалила. Стоя за его спиной, она спокойно сказала:

– На. Возьми платок.

Багровый от стыда, Ким взял протянутую ему тряпицу, вытер ею рот, хотел было протянуть платок обратно девушке, но вовремя спохватился, скомкал его, сунул в карман.

– Извини, кхм, ты мне просто понравилась, и я подумал, что, если ты уйдёшь, я же не найду тебя. Город не маленький, – произнёс Ким, глядя в зелёные спокойные глаза и удивляясь своей смелости, что вот так, в первый раз он бросился за девушкой. Наверное, это играло в нём выпитое пиво, а может быть, и не пиво вовсе, а эти её стоптанные угги, дурацкая куртка. Была бы она одета менее небрежно, скажем, в элегантное пальто, и на плече бы у неё висела кожаная стандартная сумка, а не это жёлтое страшилище, то Ким бы, наверное, постеснялся бежать за ней.

– Ну давай познакомимся, я – Женя, – просто ответила она и протянула руку. Ким пожал сухую ладонь девушки и представился.

***

В Питер Женя приехала всего пять месяцев назад поступать на медицинский колледж. Квартиру, которую удалось снять подешевле, находилась в часе езды от места учёбы, потому каждый день Женя тратила на дорогу приличное время. Для неё, как и для многих людей, метро стало отдельным миром. Поначалу, глазея на всех огромными глазами, эта худенькая девушка производила впечатление птенца, выпавшего из гнезда. Непривычная для неё массовость людей подавляла и непроизвольно сжимала её личность до микроскопических размеров. Со временем, правда, девушка научилась не замечать вокруг себя почти никого и вполне комфортно и с пользой проводить время в поездках: подготовиться к лекциям, почитать книгу.

Жене город не нравился. Не нравилось серое небо, которое всё время давило на виски, не нравилась вечная слякоть, и девушка, словно сопротивляясь природным явлениям, впрочем, осознавая, как это глупо, носила свои любимые угги, к вечеру часто промокавшие так, что приходилось сушить их на трубе. Она скучала по снежным, трескучим морозам Сибири, по тому глубокому чувству собственной значимости, которое присуще жителям севера, да и вообще всем, чьи жизни тесно переплетены с природой. Питер, несмотря на всю его помпезную, загадочную красоту подавлял, стирал её, как личность. Погрузившись в меланхолию, Женя плохо спала по ночам, скучая по родителям, по школьным друзьям, по маленькому своему солнечному городку – Зиме. Утешало лишь то, что учёба на медсестру займёт всего три года. А это не так много. И она вернётся домой.

Женя снимала двухкомнатную квартиру с такими же первокурсницами, как и она сама.

Тем субботним днём, когда Ким был на похоронах друга, Женя планировала хорошенько выспаться и совсем не планировала куда-либо ехать. Однако тремя днями ранее её одногруппник попросил у неё учебник по анатомии. Сказал, что подготовится к семинару и в пятницу вернёт. Но в последний рабочий день недели он не явился на пары и не ответил на несколько Жениных сообщений. Написал только в субботу утром: прости, мол, с друзьями загулял, лежу, сил нет никуда выйти.

А в понедельник семинар.

Назвав парня кидаловом, что вполне справедливо, Женя, скрепя сердце написала, что приедет в общежитие.

Так, субботним днём в скверном настроении она поехала за учебником.

Ким сразу привлёк её внимание. Худощавый, с измождённым лицом. В чёрном пальто, джинсах и чёрной рубахе он незримо отличался от других людей. Отличие это проявлялось флёром обречённости во всём его образе: в повороте головы, в движениях рук, в беспокойном взгляде. В том, как он сутулил плечи. Хотя внешне он выглядел вполне адекватным и спокойным, можно было заметить, как порой он останавливал свои карие глаза на каком-нибудь человеке. Черты лица его тут же обострялись, кадык начинал нервно двигаться, затем лицо искажала болезненная гримаса, и он ронял глаза в пол, не поднимая их больше на того человека, который вызвал в нём ворох эмоций. Казалось, что он видел что–то неприятное или пугающее. То, что не видел никто другой.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.