Сухарь

Мари убирала со стола и мыла посуду. Алисия протирала фарфор и серебро накрахмаленным полотенцем и аккуратно расставляла на полках, всё непременно по размеру и по цвету. Между делом и с самыми добрыми намерениями информируя непутёвую племянницу о том, что сидящий сегодня справа от неё джентльмен уже четыре года как вдовец.

– Почему ты не выходишь замуж? – Тётушка бесцеремонно вторгалась в личную жизнь Мари.

– Видимо, не хватает времени.

– Ты молодая девушка, а живёшь, как одинокая старая дева. Твоя жизнь безвозвратно проходит мимо.

– Я не одинока. У меня есть кот.

– Боже правый, где твой здравый смысл?

– Не спрашивай об этом у Бога. Ему не до меня. У него есть дела поважнее.

– Больше не говори мне таких вещей! Лучше присмотрись к Эдварду. Современные молодые люди совершенно не умеют строить прочные долгие отношения, а на него всегда можно положиться. Он порядочный и состоятельный человек.

– Этим он меня и раздражает.

– Просто шекспировская трагедия какая‐то! Слишком тяжело думать о возвышенном на кухне. Мне надо выпить бренди!

– Ах, тётушка, не в каждой истории нужно искать трагедию, – говорила Мари, открывая шкафчик, в котором Алисия хранила травяные бальзамы на все случаи жизни. Они помогали ей справиться со склерозом, давлением и малокровием, продляли молодость и долголетие. Но когда дело доходило до шекспировских трагедий, бальзамы были бессильны.

– Но даже если они там есть, это не повод так нервничать, – продолжала Мари, доставая с полки хрустальный флакон и десертную серебряную ложечку, которой дозировался бренди. – Пять хватит?

– Семь!

– Пять, и ни ложки более! Достаточно, чтобы справиться с волнением.

– Ты со своим котом выбила меня из колеи.

– Моя бабушка в таких случаях пила имбирный чай с сахаром. Он возвращал ей лёгкость бытия.

– С тобой не поспоришь. Ты сумеешь уговорить и норку отдать свой мех. Хорошо, пять. А лучше шесть.

Мари отсчитывала золотистую жидкость, ставила флакон обратно в шкаф, уводила притихшую тётушку в спальню, укладывала в постель, целовала в напудренную щёку. Оставив гореть ночник, закрывала за собой дверь, наводила в квартире первозданный порядок.

И так каждый год. Менялись только имена «женихов». Мари отшучивалась, но внутри испытывала возмущение.

Каждый человек должен жить сам для себя и только потом выбирать, стоит ли разделять свою жизнь с другими, думала она, отжимая половую тряпку. И уж точно не стоит впускать в неё кого бы то ни было по приказу. Брак с неприятным стариком не избавит от одиночества и не принесёт счастья. Нужно верить в лучшее, не соглашаясь на временное худшее. Если ты чиста перед собственной совестью, то всё остальное будет хорошо. Время рано или поздно всё расставит по местам так, как надо.

Мари верила в существование любви и верности. Что чьи‐то искренние чувства, забота и внимание могут помочь пережить неудачи и подарить тепло, способное согреть самой холодной зимней ночью. Пусть это звучит старомодно, но что в этом плохого?

Тётушка пытается подогнать мою жизнь под собственные убеждения, думала Мари, это делает её неприятной и не оправдывает вторжение в душу. Хоть она и родной человек, но я вынуждена держаться от неё подальше, чтобы охранять своё спокойствие, словно дорогое сокровище. Если вдруг Бог слышит мои мысли, то, надеюсь, поймёт и простит.

Неудивительно, что наутро она стремилась как можно скорее покинуть и тётушкину квартиру, и город, и оказаться, наконец, дома, где могла уединиться, просто закрыв за собой дверь, и делать то, что считала нужным.

– Ты услада моих глаз, мистер Август, – говорила Мари, обнимая кота.

Поливала лимонное деревце, насыпала Клавдии зерна, надевала передник и принималась готовить шоколадные пряники с малиновым джемом. На дворе хозяйничала поздняя дождливая осень, навевающая меланхолию, особенно у одиноких стариков.

Завтра она будет разносить газеты и письма и кое-кого подбодрит чудесной выпечкой. Для пожилых жителей деревни Мари всё равно что близкий родственник. Они её ждут и встречают с теплом. Ей открывают душу, делятся печалями и радостями; жалуются на мировую политику, на здоровье, на погоду и кошку, от шерсти которой не стало житья. Старикам не хватает общения, и Мари старается их выслушать и поддержать.

Надеюсь, моё угощение порадует кого‐то и заставит улыбнуться, мечтала Мари и сама улыбалась, взбивая яйца…

Хорошо, что на свете всё ещё существуют надёжные и предсказуемые вещи. Жизнь тем и хороша, что кое-что в ней случается независимо от наших возможностей и желаний.

В одно прекрасное утро на вспыхнувшее голубизной небо выкатилось яркое, словно спелый апельсин, солнце. Морозные узоры на окнах растаяли, и все увидели, что пришла весна. Жаркие лучи согрели мир, наполнили удивительной радостью и светом. Стали оживать дворы, сады, живые изгороди и маленькие цветные жилища. Первой зелёной траве обрадовались коровы, овцы, взрослые и дети. Птицы запели о счастье. Деревня, нежная и свежая, купающаяся в солнечных бликах, заблагоухала, словно коробка от чарующих духов.

Дома и домишки, как и подобает, подвергались великой весенней уборке: чистились, мылись, проветривались. Одеяла и подушки раскладывались на солнце для просушки, на бельевых верёвках развевались выстиранные занавески и покрывала.

Мари обожала убираться. Создание порядка и чистоты в доме привносило гармонию в жизнь и отвлекало от порою довольно суровой действительности. Иногда, чтобы почувствовать себя счастливой, ей было достаточно всего лишь помыть пол, передвинуть стол и кресло и позволить тиканью часов расставить по местам мысли.

К обеду комнаты жизнерадостно блистали чистотой и уютом. Оставалось лишь прибраться в бабушкиной спальне. Мари редко сюда заходила, это было слишком больно. Но позволять пыли чувствовать себя здесь хозяйкой всё же не стоило.

Мари протёрла столик, пару ореховых стульев, украшенных резьбой, прикроватную тумбочку. Выдвинула верхний ящичек: что в нём? Тетради. Дневники? Неотправленные письма? Рецепты? Она присела на край кровати, открыла одну и стала читать:

«Мистер Льюис, как обычно, в конце рабочего дня протирает прилавок, смахивает невидимые пылинки, оглядывает опустевшие полки. Рождество на носу, и горшочки с мёдом раскупаются как горячие пирожки. Почитай, в каждом доме хозяйки готовят праздничный пудинг, а какой же пудинг без мёда?..»

Мари перелистывает страницы и снова читает:

«Мистер Мэтью просыпается ни свет ни заря, ставит на плиту чайник, наливает молоко для кота, умывается, завтракает и спешит в свою пекарню. Много лет назад пекарем был его дед, потом отец, а теперь он сам живёт ради того, чтобы печь хлеб. Он знает о нём всё…»

Да это же её сказки о добрых жителях волшебного городка! Всё, что она когда‐то, в детстве, нафантазировала. Оказывается, бабушка их не только слушала, но, словно прилежная секретарша, ещё и вела записи. Две пухлые тетради милых историй!

– Прелесть какая, – улыбнулась Мари и принялась читать дальше, забыв про пыль и тряпку…

Что, если попробовать? Но вдруг не понравится? Откажут? Не стану ли я объектом для насмешек? Но они такие чудесные! Они не могут не понравиться. Что делать? Как поступить? Страшно так, будто собираешься нырнуть в глубокий холодный омут.

Мари то и дело задавалась этими вопросами. Ей пришла в голову мысль, что бабушкины рукописи могли бы превратиться в прелестную книгу. А если каждую историю дополнить красочной иллюстрацией, она бы стала просто очаровательной. Но не слишком ли это смело с её стороны?

И вот в один тёплый солнечный день Мари, всё ещё полная сомнений и вопросов, покинула издательство детской литературы. Редактор принял её истории на рассмотрение. Теперь нужно набраться терпения и ждать его решения.

Неизвестное будущее вносит в жизнь некоторую долю беспокойства и тревоги, подумала Мари. Но, положа руку на сердце, должна признаться: приятно, когда у тебя есть что‐то, чего можешь с нетерпением ждать. Нужно просто уметь управлять ожиданиями, вот что важно. Надеюсь, что за это время я не состарюсь и не умру.

Жизнь – череда различных событий и мгновений. Они неизбежны. Важен результат.

Всё свершилось в не самый счастливый день. Во время утренней прогулки в уже пестреющих разнотравьем лугах Мари засмотрелась на чудную красоту и свалилась с велосипеда.

– Всего лишь ушиб, – сказал доктор, осмотрев распухшую ногу. – Холод и покой! Не меньше недели!

Вот тут‐то, будто дождался нужного случая, и позвонил редактор: её волшебные истории принимают в печать, и теперь Мари необходимо встретиться с иллюстратором, чтобы обсудить будущее оформление книги. Ах, вы не можете? У вас нога? Сочувствуем. Может быть, в таком случае вы примете его? Это будет удобно? Прекрасно! Себастьян приедет завтра. Он наш лучший художник.

Назавтра рано утром, заслышав динь-дон медного колокольчика, Мари наскоро взглянула в зеркальце, поправила волосы и поковыляла в прихожую, опираясь на старый бабушкин зонт. Прежде чем открыть дверь, заглянула в глазок: не помешает убедиться, что это не продавцы неработающих пылесосов и не спасители заблудших душ. Покупать она ничего не собиралась, а что до души, то это касалось только её самой и Бога, и больше никого. Стоящий на крыльце молодой человек не был похож ни на тех, ни на других, и Мари распахнула дверь.

– Я купил сыр, хлеб, фруктовый пирог, – радостно произнёс он. – И не отказался бы от завтрака. Ну или хотя бы от чашечки кофе. Я Себастьян.

– Надеюсь, вы умеете готовить? Я Мари.

Час спустя Мари уплетала горячие гречневые блинчики с кружевной хрустящей корочкой по краям, запивая не менее горячим кофе, от души сдобренным молоком и мёдом, уверяя себя и гостя, что ничего вкуснее в жизни не ела.

– Мама научила готовить, – смущаясь, признался мужчина. – Вы сидите, берегите ногу. Я помою посуду, а потом покажу несколько вариантов иллюстраций. Или придумаем новые…

День длился и длился. Несколько чаепитий между рисованием, куриный суп на обед, опять чай, обсуждение того, какой представляет будущую книгу Мари, а какую предлагает художник. Их щёки горели лихорадочным румянцем, их руки соприкасались, лица сближались, глаза встречались. Их окутала пелена, но не мрака, а света и волшебства. Связали невидимые нити.

Не сразу, но чуть позже оба поняли, что эта встреча была вовсе не случайной, а предначертанной свыше. Они были самыми настоящими родственными душами, которым хорошо вместе и не хватает, когда врозь. С этого времени любовь их, нежная и верная, стала крепнуть день ото дня.

Выждав для приличия шесть месяцев, Себастьян сделал Мари предложение. Выждав для приличия пять минут, она ответила:

– Да.

Потому что навряд ли кто‐то другой станет хоть иногда готовить ей на завтрак такие вкусные гречневые блинчики.

Предсвадебные дни омрачила кончина Клавдии. Её бездыханное тельце Мари обнаружила в кладовой возле банки со сливовым вареньем. Старая мышь была уложена в бархатную коробочку, горько оплакана и упокоена во дворе под розовым кустом.

– Уйти из этой жизни в возрасте почти трёх лет для мыши не так уж плохо, – попытался утешить рыдающую Мари Себастьян. – Её не съел кот, не прихлопнула мышеловка. Она просто уснула, когда пришло время. Лучше и быть не могло. Не горюй, дорогая. Мы обязательно заведём себе новую мышь.

Два года спустя

На дворе осень. Дни стоят чудесные: терпкие, хрусткие, пьянящие, как рябиновое вино. По ночам деревню окутывает густой, белый, словно молоко, туман.

Буйная зелень стала огненно-оранжевой, листва устилает землю медным ковром. Поистине волшебная пора.

В домике Мари пахнет яблоками. Спелые и сладкие, она нарезает их тонкими ломтиками, укладывает послойно в таз, пересыпает сахаром. Если набраться терпения, дождаться, когда яблоки дадут сок, добавить ваниль, а потом несколько раз довести всё это до кипения, то получится изумительное варенье. Яблочные дольки станут прозрачными и мягкими, как мармелад.

Холодным зимним вечером, с пшеничной булкой и горячим чаем оно будет восхитительно, думает Мари. Плюс ко всему – это любимое лакомство мужа. Хотя сам он порой утверждает, что больше всего на свете обожает яблочные пироги. Нежные, вкусные, с хрустящей румяной корочкой, – он готов их есть на завтрак, обед и ужин. Кстати, именно такой пирог уже пора доставать из духовки, пока не сгорел.

Себастьян с минуты на минуту вернётся из города. Почувствовав аппетитные ароматы, он, как всегда, улыбнётся, обнимет Мари и скажет:

– Я знаю, чем пахнет счастье в доме! Оно пахнет пирогами и тобой…

А потом будет тихий, наполненный покоем и негромким счастьем вечер. Долгие разговоры, тёплые объятия, мятный чай, позвякивание ложечек. Небо на горизонте вспыхнет спелым гранатом и потухнет. Но выплывет толстощекая ароматная Луна, искупает своим светом всё вокруг. Замерцают мириады звёзд – окошек, из которых кто‐то невероятно любящий нас станет смотреть сверху, слушать и прощать.

Доверяйте своему сердцу, друзья. Оно даёт ответы на все вопросы. Не стоит оправдывать чужие надежды и чужие мечты. И тогда обязательно всё будет хорошо.

Так чем же пахнет ваше счастье?

Время покажет

Каждое утро, закутавшись в просторный халат, первым делом она подходит к окну. Сдвигает в сторону штору. Отросшая после стрижки, ещё недавно изумрудная трава уже становится рыжей и в лучах восходящего солнца отливает медовым золотом. Осень, как и старость, беспощадна. Медленно, но верно обступает со всех сторон, способствует забвению всего, что тревожит, заставляет ценить жизнь, учит отдавать любовь, а не получать. Приносит успокоение, принятие себя и ничего не требует взамен. Пахнет красным вином, рябиновым вареньем и холодными дождями. Иногда, когда Глория хотела, чтобы мир позволил ей желаемый покой, именно вот таким – осенним – он ей и представлялся.

Ещё совсем недавно она любила все времена года, весь мир и мужа. Но год назад завершилась его долгая борьба с онкологией. Болезнь победила. Остались воспоминания. Светлые, добрые, согревающие каждый уголок раненого сердца.

В девятнадцать лет Глория без излишних раздумий согласилась выйти замуж за лучшего мужчину на свете и прожить рядом с ним всю оставшуюся жизнь. Она прекрасно помнит их скромную свадьбу и первое собственное жильё: холодная мрачная комнатка в общежитии, куда сквозь густую крону высокого тополя не пробивался солнечный свет. Но они были молоды, влюблены и сами излучали тепло и свет.

Кровать с провисшей сеткой, две табуретки, стопудовый лакированный шкаф, в котором можно было заблудиться, столик на шатающихся ножках, словно новорожденный телёнок, – вот и вся обстановка. А они чувствовали себя счастливыми с головы до пяток и танцевали, напевая дуэтом модную мелодию.

С течением лет приобрели дом, вырастили сына. Любили путешествовать, фотографировать природу, знакомиться с новыми людьми. Могли улизнуть на выходной в один чудесный тихий городок и целый день гулять босиком по берегу моря, взявшись за руки. А потом поужинать запечёнными креветками в маленьком кафе «Розмари» и уехать домой. Сама Розмари, яркая пышногрудая брюнетка, однажды сбежала, прихватив с собой большой чемодан и мужа соседки, но на качество подаваемых креветок это совершенно не повлияло. Бразды правления кафе согласилась принять её младшая сестра Дебора, приветливая тихая женщина, обожающая своего собственного мужа и двух старых лабрадоров. Счастье у всех разное.

Конечно, семейная жизнь – это не безмятежное существование в Эдеме. Были и горести, и неприятности, и непонимания, которые положить бы в коробку, убрать на дальнюю полку да навсегда забыть. И спорили, и кричали, и стучали кулаком по столу, отстаивая свои точки зрения. Сердились, обижались. Но никогда не произносили слов, за которые потом было бы стыдно. Это спасало. Оскорбить просто, но как с этим жить? Хоть тысячу раз повинись, а из памяти не сотрёшь.

Через несколько дней после похорон, преисполненная гнева на несправедливую и невосполнимую болезненную утрату, она сняла с полки фарфоровую фигурку Святого Николая и спрятала её в ящик комода. А вместе с ней и радость от того, что сама она ещё жива…

Глория заправляет кровать, принимает освежающий душ и не спеша готовит немудрёный завтрак. Были в её жизни другие времена и другие привычки. Она тоже была другая. Проснувшись раньше всех, с удовольствием порхала по кухне, виртуозно управляясь с миксером и кофемолкой, с духовкой и ножом, будто у неё четыре руки. Сейчас уже не порхает. Сидя за столиком у большого окна, выглядит такой одинокой, как будто она единственный житель на затерянной планете.

Что поделать, каждый горюет и выздоравливает в своём собственном темпе. Сын с женой и пара подруг время от времени пытаются её оживить, приглашают в гости и на выставки, но, положа руку на сердце, приходится понять и принять: у людей теперь нет времени друг для друга.

Глория допивает кофе, моет чашку и выходит в сад, прихватив пакет корма и кувшин со свежей водой. В это время суток сюда заходят две-три бродячие кошки. Сидят на лавке, обняв себя тощими хвостами, ждут угощения, но делают вид, что не голодны. Иногда с ними забредает черный кот, слишком толстый для того, чтобы Глория приняла его за бродягу, но она кормит всех.

Осень уверенно вступает в свои права. Что‐то обесцвечивает, что‐то, наоборот, перекрашивает, макая кисть то в охру, то в каштан, то в гранат. Прохладный ветер пахнет пленительной нежной сладостью. Пришла пора собрать позднюю сливу: крупные тёмно-фиолетовые плоды, покрытые голубоватым налетом. Они долго не опадают и не гниют, но ночи уже довольно холодные, а слива спелая – нет причины тянуть. Ведро наполняется быстро. Потом она удалит косточки, засыплет сахаром и сварит варенье. Остальное с удовольствием соберут соседи.

Днём ещё довольно тепло, и Глория, пока готовит обед, ненадолго открывает окна: гораздо приятнее слушать радостное общение птиц, чем тягостную тишину. Ближе к вечеру начинает холодать. Снаружи опускается тьма, и уже хочется включить уютный свет, укрыться тёплым одеялом и погрузиться с головой в какую‐нибудь книгу, чтобы забыться и притупить боль реальности. День за днём…

В то утро она проснулась раньше обычного. Намного раньше. Не включая свет, подошла к окну. Далеко-далеко, на сереющем небосклоне разливалась алая полоска рассвета. В окнах домов – ни огонька. Глория вздрогнула, заметив ехавшего по дороге велосипедиста. «Куда он в такую рань?» – подумала она. В свете редких уличных фонарей виден лишь силуэт. Но мужчина вдруг остановился, прислонил к дереву велосипед. С узелком в руке подошёл к мусорному баку, размахнулся, ударил им по ржавой стенке, потом ещё раз и бросил внутрь. После чего спокойно уехал в темь, будто его и не было. В соседнем дворе вдруг тоскливо завыла собака.

Она охнула. Сразу поняла, что случилось. Увиденное так ужаснуло, что захотелось снова проснуться и с облегчением понять – это был всего лишь кошмарный сон. Но, к сожалению, Глория не спала. Или к счастью? Время покажет.

– Господи, зачем я это видела? Что же мне делать? – тихо сказала она, хотя ответ уже знала. Не знала только, выдержит ли.

Когда спускалась с крыльца, голос разума, ясный, как день, настойчиво предлагал ей вернуться, но сострадательное сердце влекло вперёд…

Из четырёх щенков один оказался живой. Убитых, обливаясь слезами, похоронила в том же узелочке за домом. Вернувшись, подошла к комоду, достала из ящика фигурку Святого, стёрла пыль, произнесла:

– Ну, здравствуй, Николай Чудотворец. Прости меня за ящик. Видит Бог, сегодня нам нужна твоя помощь.

Бог ли испытывает человека или Природа? Но определённо кто‐то из этих двоих. То птенца из гнезда выронит, то котёночка слепого подкинет. Или утку хромоногую приведёт за сломанное крыло. Злой в лучшем случае пройдёт молча мимо. А добрый бросит свои неотложные дела, помчится покупать пипетки, молоко и пелёнки, станет заворачивать доверенное тельце в мягкий шерстяной шарфик, баюкать, согревать дыханием, выхаживать, выпестывать, вдыхать жизнь с капельками молока и крошками хлеба. Терпеливо вытирать лужицы, убирать кучки, уговаривать принять лекарство. Станет отдавать всю свою нежность, заботу, тепло души, на которые только способен. И получать в ответ неограниченную, выплескивающуюся через край любовь, удивительную привязанность и неподкупную верность. Это тот самый случай, когда, отдавая, мы обретаем.

Глория тоже вдыхала, баюкала, грела, кормила, закутывала в мягкий шарфик, вытирала лужицы, забывая порой поесть. Благодаря этому беззащитное собачье тельце, умещавшееся на ладони, на втором месяце жизни превратилось в забавного крепыша Арнольда.

– Тебя можно катить, как мяч, – смеялась она, когда щенок после сытного завтрака уходил из кухни, покачиваясь из стороны в сторону. И целовала спящего. И зарывалась носом в мягкую шёрстку, пахнущую парным молоком. Варила полезную кашу с кусочками мяса. Выносила на прогулку. Умилялась цепочке следов на снегу. Разговаривала. Улыбалась. Журила за воровство тапок и распотрошённую диванную подушку. Не замечая, как тает, уходит в прошлое невыносимая грусть.

Как‐то, зайдя в лавку зеленщика, Глория услышала разговор двух покупателей, обсуждавших несчастный случай с велосипедистом. Почему‐то вспомнила то ужасное утро, неприятно кольнуло в груди. Вспомнила, но тут же подумала: любителей крутить педали в округе полным-полно. Мало ли…

Она расплатилась за пучок петрушки и поспешила вый-ти на свежий воздух. Ей больше по душе случаи счастливые.

В один из дней, стирая влажной тряпочкой невидимые пылинки с плеч Святого Николая, вдруг поняла про себя: она рада тому, что жива. В её сердце вновь поселилась любовь. Или она никуда не уходила? В любом случае – это прекрасно.

Мой Арнольд, с нежностью подумала Глория, похоже, он способен излечить любую хворь!

Говорят, если на кресле тебя ждёт кот, а на тумбочке – книга, ты вернёшься домой сквозь ураганы и потопы. Я с этим согласна, но хочется добавить: а если у вас есть собака, она будет идти рядом. Удивительные создания, не осознающие своей цены. Что бы мы без них делали? Что бы с нами стало? Страшно представить.

Огонёк далёкой звезды

Левая, правая, левая, правая, длинными шагами. Никифор легко скользит по зимнему лесу на старых деревянных лыжах. Снега в этом году – не занимать, каждая ёлочка в белой пушистой шубке, лапки спрятаны в тёплые муфты. Будто знатные дамы с дочками нарядились для выезда в свет. Стоит отвернуться – и упорхнут блистать красотой туда, где музыка, танцы, кавалеры. Никифор идёт неспешно, вокруг поглядывает, много чудесного видит. Вот на ветке берёзы повисла длинная снежная полоска, похожая на шарф. Видимо, ангела спугнули, вот и обронил. Полно их тут. Иногда балуются, стукнут в солнечный день по еловой лапе, где снега побольше, и он слетает вниз золотистой пыльцой, искрится каждой пылинкой. Красиво.

Или пень, что возле кривой сосны: на голове высокий сугроб, словно поварской колпак, залихватски сдвинут на одно ухо. И не удивишься, если вдруг почувствуешь запах горячих пончиков.

Никифору без леса жизнь не в радость, с закрытыми глазами может вдоль и поперек пройти. Знает, где какой гриб растёт, где крупнее да слаще ягоды, где тропы звериные. Зимой по утрам тут лыжников много. Бегают, как оглашенные, видят ли они эту сказку, красоту такую? Он ближе к вечеру является, когда в лесу уже ни души. И лыжня у него своя, под широкие лыжи.

Только не тихо тут сегодня, не так, как обычно. Где‐то впереди подняли крик вороны. Болтушки. Не умеют хранить секреты, как увидят что‐то интересное, так и разнесут на весь лес. Никифор ускорил шаг…

У дома дорожки от снега расчищены, крылечко подметёно, возле окна снеговик с черными углями вместо глаз. Не ради личной забавы сделал, ради жены. Нынче почти не встаёт с постели, говорит, сил нет, умирать, мол, пора. Скатал вот бабу ей снежную, чтобы было на что из окна глядеть. Никифор, не раздеваясь, спешит прямиком в спальню.

– Маша, погляди, что я в лесу нашёл!

И достаёт из-за пазухи котёнка.

– Видать, на ёлке от ворон прятался да свалился в сугроб. До утра бы не дожил, замёрз. За что с ним так? Кто? Ведь не с неба же он упал?

Пожилая женщина вдруг улыбнулась, засияли тёмные глаза. Протянула руку, тихо произнесла:

– Может, и с неба…

Холодный розовый носишко уткнулся в тёплую ладонь.

Никифор дрова в печь сложил, бересту поджёг, присел на лавочку. Котёнок по спине на плечо взобрался, нашёл тёплое местечко, улёгся, заурчал довольно возле самого Никифорова уха. Плечо широкое, доброе, места хватает. Котёнок ласковый, сказки рассказывает.

Так с того дня и повелось. Никифор печь растопляет, кот уже на плече. Сидят, на огонь смотрят, молчат. От печки тепло разливается, дрова потрескивают, чайник закипает. Приятно в своём‐то доме, среди знакомых вещей, уютно.