Жена Дракона

Катя была похожа на отца, и взяла только худшее: тяжёлую фигуру, блеклое, словно выцветшее на солнце, лицо и неровную капризную кожу. В младшей школе из-за неповоротливости и беспомощной мягкотелости к ней пристала обидная кличка “Тесто”. На школьных групповых фотографиях в окружении подтянутых одноклассниц она выглядела каменной бабой из казахских степей – крупной, налитой, с широкими бёдрами и плечами. Даже за простые девчоночьи хитрости вроде дешёвой туши и блеска для губ с мамой приходилось воевать, не говоря уже о коротких юбках и туфлях на каблуках. Мама выглядела бы прекрасной, вздумай она нарядиться в мешок из-под картошки, поэтому Катю ей было не понять.

В девятом классе Кате не дали сыграть Ахматову на литературном вечере в школе, несмотря на то, что она знала больше всего стихов. “Таких поэтесс не бывает”, – со смехом отмахнулась сухопарая литераторша, утвердив на роль туповатую подлизу из параллельного класса. Из “Теста” её переименовали в “НеАхматову”… Бремя Некрасивой девочки давило на плечи, и она стала сутулиться, носить исключительно тёмное и безразмерное и молчать даже тогда, когда слова рвутся с языка.

В выпускном классе Катя неожиданно похорошела: вытянулась и загорела за лето, светлые – в немецкую бабушку – волосы приобрели золотистый оттенок. Злоязычные девчонки и любители плоских шуток прикусили языки. Перемену заметили все, кроме самой Кати: неловкие заигрывания одноклассников она считала очередным издевательством, попытки затащить в компанию – злым розыгрышем.

Неожиданно встрепенулась мама. Так до конца и не понимая, какую ошибку совершила, она спешила наверстать упущенное: говорила дочери комплименты, дарила красивые вещи и уговаривала сходить куда-нибудь развеяться. Поникшая фигура с книгой в углу дивана пугала. Мама любила шумные компании, внимание и комплименты, хотя сама бы в этом не призналась никогда в жизни.

Катя научилась наслаждаться пребыванием в тени матери. Каждое застолье постепенно становилась галактикой вокруг звезды-мамы. Она умело управляла своей гравитацией: неприятных отдаляла, доброжелательных приближала. Катя порой ловила отражённые лучи маминой славы, но никогда не была им рада.

Дракон быстро понял, как можно воспользоваться всем тем мусором, что неотвязно жил в Катиной голове. Однажды утром, лёжа на продавленном пружинном матрасе посреди съёмной комнатушки (вместо дивана они купили ноутбук), он окинул её внимательным оценивающим взглядом и лениво проговорил:

– 

Да, лицом и фигурой ты не вышла.

Это оказалось очень неожиданно и больно после всего того, что он говорил раньше. Катя, почти уверовавшая в то, что она может кому-то понравиться, оказалась застигнутой врасплох и по-девчоночьи горько расплакалась. Глядя в её красное припухшее лицо почти с неприязнью, он ворчливо добавил:

– 

С некоторыми вещами, Катюша, стоит смириться. Я люблю тебя такой, какая ты есть, и не требую никакой благодарности.

От этого становилось только больнее. Катя понимала, что мужчина не должен говорить такое женщине, которую, по его словам, он любит, но мёртвые деревья внутри неё неожиданно дали новые побеги: она начала считать Дракона своим благодетелем.

– 

Ну-ну, – продолжал он, как ни в чём не бывало поглаживая её по волосам, -

хватит реветь. Когда женщина лишена красоты, у неё больше шансов проявить себя в различных сферах. Меня, кстати, беспокоит, что ты отказалась от идеи об аспирантуре. Преподавательская деятельность хороша для женщины, она позволяет развиваться на профессиональном поприще, расширять кругозор, посвящая достаточное время мужу и ребёнку.

Тут уж Катя не выдержала и вылетела из комнаты, хлопнув дверью. Аспирантура? Как же! А кто станет обеспечивать их, когда он решит уволиться с очередной работы, где на него косо посмотрели? Или она должна работать, учиться, уделять время ему и гипотетическому ребёнку? Чёрта с два! Хватит терпеть. Завтра же она соберёт вещи…

Катя ожидала, что кухня будет свободна: обычно оба соседа рано утром уходили из дома, но Андрей, первокурсник Бауманки, стоял возле плиты, помешивая черенком вилки неаппетитное варево. Обернувшись, он увидел Катино заплаканное лицо.

– 

Опять? – с холодным бешенством спросил он. – Катя, хватит терпеть этого урода. Ты…

– 

Это кто здесь урод, Андрюшенька?

Дракон стоял в дверях кухни, криво улыбаясь. Белое, как мел, лицо, трещины вен на лбу. Кате хотелось закричать от ужаса, но язык прилип к гортани.

– 

Я тебе и в лицо это скажу, – спокойно отозвался Андрей. – Ты – конченный урод, который позволяет себе…

Договорить он не успел. Катя ждала, что Дракон прыгнет вперёд, надеясь вклиниться между мужчинами прежде, чем дело дойдёт до драки, но вместо этого он схватил с тумбочки микроволновую печь и метнул в Андрея.

Печь врезалась в кафельную стену. Осколки плитки брызнули в стороны. Железный корпус с грохотом обрушился на плиту, перевернув кастрюльку. Конфорка зашипела и погасла.

– 

Я вызываю полицию, – Андрей шагнул к двери.

Катя повисла на руках Дракона. Её била крупная дрожь. “Миленький, пожалуйста, не надо, не трогай его, не надо…”

– 

Давай.

Дракон взял со стола банку с водой и жадно выпил. В коридоре Андрей спокойно говорил с диспетчером. Катя прошла в комнату и легла на матрас лицом вниз.

В отделе полиции ей подсунули объяснения, которые набросал Дракон: в квартире её не было, она ничего не видела и не знает, но Андрей всегда отличался конфликтным характером и неадекватностью. Катя едва вывела внизу свою закорючку – так дрожали руки.

В коридоре она столкнулась с Андреем. Он посмотрел без презрения – с жалостью. Тем же вечером он собрал вещи и уехал.

Больше никто не интересовался Катиным заплаканным лицом.

8

– 

Он придёт?

Таня стояла в дверях ванной, склонив голову к плечу. Заметив серую полосу в волосах дочери, Катя догадалась, что дочь лазала под кровать. Она и раньше пряталась, когда Дракон бушевал. Катя взяла расчёску и бережно вычесала пыль из тёмных волос.

– 

Придёт, – она не стала лукавить. – Но с ним будет дядя-полицейский, который не даст нас в обиду.

– 

Да? – в голосе девочки прозвучало сомнение.

– 

Нам помогут. Они во всём разберутся.

– 

Я не хочу к нему.

– 

Я понимаю, Танюша. Если нужно, я буду…

От звонка в дверь она вздрогнула и уронила на гулкий кафельный пол расчёску. Таня вырвалась и помчалась в комнату. Катя выпрямилась, положила расчёску на край ванны и пошла к двери.

Она знала, что они придут, но оказалась не готова. В животе перекатывалась, как бильярдный шар, тяжёлая пустота, ноги подламывались, под левой грудью зарождалась колющая боль. “Не умереть бы, – равнодушно, как о чужом человеке, подумала Катя, – иначе Таня достанется Дракону”.

Ледяные негнущиеся пальцы долго не могли справиться со щеколдой. Катя приоткрыла дверь, не снимая цепочки. Первым, кого она увидела, был Дракон. На секунду Катя испугалась, что он пришёл один, а она поверила телефонному звонку человека, представившегося полицейским, но нет – за спиной Дракона маячила тёмно-синяя форменная куртка.

– 

Привет. Мы войдём, – не спрашивая, а утверждая, сказал он и подался вперёд.

– 

Минуточку.

Каким-то непостижимым образом полицейский вклинился между Драконом и Катей.

– 

Кравцов Сергей Николаевич. Мы говорили с вами по телефону.

Полицейский посмотрел внимательно, но не оценивающе, а, скорее, с доброжелательным любопытством. Катя мельком оглядела его и отвела взгляд. Отчего-то ей стало неловко. Разве он не должен представляться “капитан Кравцов”? А то имя-отчество, как на званом ужине…

“Он – мужчина, значит, по определению на стороне Дракона. Имманентно, – умное словечко из вузовского курса философии неожиданно пришло в голову. – Не позволяй себе думать о нем лучше, чем он заслуживает. Не расслабляйся. Держи оборону”.

– 

Екатерина Алексеевна, вы хотели поговорить вне квартиры?

Катя нашла в себе силы кивнуть.

– 

Наденьте что-нибудь, здесь холодно.

Это было так неожиданно, что она ещё больше растерялась. Откуда эта забота? Уж не успел ли Дракон “подмазать” полицейского? Пока Катя натягивала куртку, Кравцов стоял в дверях, преграждая путь Дракону: бледное лицо с чёрными провалами глаз мелькало в полумраке за спиной полицейского.

– 

Катюша, как здоровье Танюши? – выкрикнул он.

Катя вышла на площадку, закрыла дверь и прислонилась к ней спиной. Таня должна знать, что она здесь и никого не пропустит даже ценой своей жизни.

Кравцов обращался к Дракону подчёркнуто вежливо, но в его тоне уже сквозило едва заметное раздражение, которое проявлялось у некоторых людей после длительного общения с ним.

– 

Екатерина Алексеевна, ваш супруг… бывший супруг заявляет, что вы не даёте ему видеться с ребёнком. Это так?

– 

Я…

“Главное – начать. Проглотить комок в горле. Сдвинуться с мёртвой точки”.

– 

Товарищ капитан, позвольте мне, – снова встрял Дракон. – Она украла моего ребёнка. Узурпировала права на него. Увезла мою Танюшу самым подлым образом, когда я был вынужден уехать на похороны своей матери. Я места себе не находил, искал их повсюду, больницы, морги обзванивал… Чуть не сбрендил.

Как всегда, он начал со лжи. Ему было прекрасно известно, что Катя уехала к родителям: записку она оставила у зеркала в прихожей.

Тем более, что вечером в день их приезда в П. в прихожей заголосил телефон. Катя давно собиралась подарить родителям лёгкую пластиковую трубку, которую можно носить по квартире в кармане, но папа никак не хотел расставаться со старым дисковым аппаратом, на боку которого были выгравированы поздравления с юбилеем от сослуживцев. Телефон надрывался громче трамвайного звонка. Его трели заполняли тесную прихожую, дробно ударялись о стены и катились к дверям комнат, как штормовые волны. Кате казалось, что по зеркалу шла рябь, как по экрану старого телевизора. Мама металась от двери к двери, поворачивая ручки, словно запечатывая их с Танюшкой в безопасных комнатах, густо населённых знакомыми с детства вещами. Они все знали, кто звонил.

Трубку взял отец. Слушая его спокойный, размеренный тон, Катя понемногу успокаивалась, хотя ухо всё же улавливало едва различимую незнакомую ноту в голосе отца. Он волновался. Он, который умел говорить: “Всё будет хорошо” с такой интонацией, что мир вокруг них с мамой действительно становился лучше. И вот теперь кто-то оказался сильнее. Совсем ненамного и ненадолго, но – сильнее. И это смертельно испугало Катю.

– 

Давайте выслушаем Екатерину Алексеевну.

Катя впервые осмелилась заглянуть в лицо человеку, который сумел перебить Дракона, и тот замолк – это мало кому удавалось на её памяти.

Лицо Кравцова мало отличалось от других мужских лиц, к которым Катя давно и прочно утратила интерес, разве что не выражало усталого равнодушия и тупой озлобленности, которых она насмотрелась достаточно. Он пристально поглядел на Катю, и в карих глазах застыло сожаление. Не жалость, а именно сожаление о том, что ей пришлось пережить. Неужели понял? На несколько секунд стало легче дышать.

Она раскрылась, почти поверила – и тут же захлопнулась, вспомнив лисью мордочку женщины из московской опеки. Катя пришла за советом, а эта лицемерка тем же вечером позвонила матери Дракона. Она думала тогда, что он убьёт, но он всего лишь переколотил половину посуды. “Никому нельзя доверять”, – напомнила себе Катя.

– 

Товарищ капитан, – сухо начала она, – судом определено, что Таня… что ребёнок проживает со мной. Мой адвокат пояснил мне, что бывший супруг вправе обратиться за определением порядка общения в суд, а до того момента я ничем ему не обязана…

– 

Посмотрите, товарищ капитан, – не выдержал Дракон, – какая ярость, какая навязчивость идеи! Это говорит о том, что обида не прошла и вполне возможно, что мы с моей супругой, а я специально не употребляю сочетание “бывшая супруга”, потому что она моя супруга перед богом, ведь у нас общий ребёнок…

– 

Тогда ты многоженец! – вырвалось у Кати.

– 

Да, у меня трое детей и даже двое внуков, – раздуваясь, как индюк, невозмутимо продолжил он. – Но это свидетельствует лишь о том, что я знаю, как нужно воспитывать детей, имею колоссальный опыт, а моя покойная матушка – заслуженный учитель России…

В какой-то момент в Катином мозгу включился защитный механизм, и она просто перестала слушать.

9

Жаркое лето. Мрачный тёмный зал Савёловского дворца бракосочетания с нелепой советской люстрой и пыльными коврами. Звуки расстроенной арфы. “Катюша, моя старшая дочь Оля выходит замуж, мы должны присутствовать…” Должны. Катя всегда была должна.

Они поздравляли невесту самыми последними под перекрёстным огнём недружелюбных взглядов гостей. Наверное, подумала Катя, они недовольны, что отец невесты взял в жёны ровесницу дочери. Невеста подала ей руку и робко обхватила за плечи, изображая объятия. Когда Дракон попытался обнять дочь, она демонстративно отстранилась. Мать невесты смотрела с нескрываемым презрением. Катя не была уверена, что они сказали друг другу хоть слово за весь день.

Позже, в уборной банкетного зала, первая жена Дракона подошла к Кате. Она была навеселе, растрёпанная, с пятнами красного вина на подоле дорогого платья.

– 

Ну, как тебе? – спросила она, наблюдая в зеркало за тем, как Катя красит губы.

– 

Очень красивая свадьба, – искренне ответила Катя.

– 

Я не о том. Как тебе с ним живётся?

Следовало сказать что-то вроде “не твоё дело”, но она смутилась, как школьница у доски:

– 

Да так

… Неплохо.

Их взгляды встретились в зеркале. Бывшая жена Дракона посмотрела с сожалением, как на неизлечимо больную:

– 

Он сказал тебе, что лишён родительских прав в отношении Ольги?

– 

Нет.

Больше всего Кате хотелось уйти и не возвращаться в зал, а исчезнуть насовсем – сесть в поезд до П. прямо в нелепом синтетическом платье, похожем на полиэтиленовый мешок, и босоножках, в которых удобно только сидеть.

– 

Она настояла на том, чтобы пригласить его. Я была против.

– 

За что… он лишён прав?

Катя не хотела спрашивать, не хотела верить, не должна была верить… Она чувствовала, что предаёт Дракона, но почему-то была уверена, что эта женщина не лжёт.

– 

Когда Оле было полтора года, он угрожал убить её.

– 

Что?!

Катя зажала ладонью рот. Надо было зажимать уши, а она – рот, чтобы дослушать это до конца. Ей нужно знать. Потом она спросит его самого, и он ответит: “Конечно же, Катюша, это неправда, моя бывшая супруга весьма впечатлительна…” Но усталая пьяная женщина смотрела на Катю, и красные блестящие глаза были полны суеверного ужаса. Она видела это наяву, снова переживая самый страшный момент своей жизни.

– 

…Оле было полтора годика, – начала она, – и мы отдыхали на даче. Мы с ним, мой отец и Оля. Папа был ректором одного крупного вуза. В тот день я пошла с утра на речку. Было жарко и очень хотелось искупаться. Он, муж, не пошёл со мной – накануне подхватил насморк. На речке я встретила друга детства. Возвращаясь, мы смеялись, дурачились, вспоминали какие-то шуточки… Живя с ним, я почти не виделась с друзьями и знакомыми, поэтому это было… как глоток воздуха. Мы попрощались. Я чмокнула его в щёку. Открыв калитку, я столкнулась с мужем. Он сидел на скамейке в сирени и всё слышал. Ничего не спрашивая, с размаху ударил меня по щеке. Оля – она была с ним – заплакала. На шум вышел папа и сразу понял, в чём дело. Он и раньше недолюбливал мужа, но тогда у него просто… флажок упал. Меня родители ни разу пальцем не тронули, а какой-то мерзавец позволяет себе бить его дочь?! Папа сказал ему убираться прямо сейчас, в чём есть, и больше никогда не показываться ему на глаза. Тогда муж схватил Олю за ноги и закричал, что… – она нервно сглотнула, – разобьёт ей голову об угол дома. Что со мной было… Я упала на колени, целовала ему ноги, билась, умоляла – он только улыбался и размахивал моим ребёнком, как мешком с мукой. И тогда папа очень спокойно сказал ему, что если с головы Оли хоть волос упадёт, его сгноят его в тюрьме. Он сам лично обеспечит ему такую камеру, где он каждый день будет умолять о расстреле. И только тогда он отпустил Олю… Он ведь, в сущности, трус. Мы, разумеется, развелись. Папа настоял, чтобы лишить его родительских прав. Уголовного дела, правда, так и не случилось – папа не хотел огласки… Послушай меня, дурочка, не вздумай рожать от него детей!

Катя слушала, оцепенев от ужаса, и вдруг, словно спохватившись, выбежала из туалета. Дракон смотрел подозрительно. Она соврала, что плохо себя чувствует, и вскоре засобиралась домой.

“Не вздумай рожать от него детей”, – звенело у Кати в ушах, пока они тряслись в такси на другой конец Москвы. Первая жена Дракона не знала того, что знала она, и о чём, к несчастью, успела ему рассказать. Катя была на третьем месяце беременности.

– 

Давайте ближе к делу, – мягко прервал участковый.

Катя скользнула взглядом по его фигуре и перевела взгляд на Дракона. Его глаза казались темными, но в них не стояла пугающая бездонная чернота, которая засасывала Катю все эти годы, истончая и развоплощая. Она крепко стиснула правой рукой кисть левой, как будто хотела сломать себе пальцы, потому что услышала где-то, что боль мешает погружать в транс. Тогда Катя верила, что он обладает даром гипноза… Дурочка. Всё верно сказала его первая жена.

– 

Так ребёнка я сегодня

не получу?

Катя опустила голову, чтобы спрятать лёгкую улыбку, тронувшую бледные резиновые губы. Сорвался. Перенервничал. Он тоже человек, хоть и очень страшный. “Получу”, – сказал о Тане, как о чемодане в камере хранения. И это безликое “ребёнок” вместо медового и округлого, как тульский пряник, “Танюша”. Кто-то из них двоих – или капитан, или она сама – вывел его из равновесия. Знать бы, чем именно.

– 

Я не обязана…

– 

Я вам советую урегулировать этот вопрос через суд, – вмешался участковый.

– 

Капитан, послушай, – бросил Дракон пробный шар.

Его улыбка стала простой и виноватой, он прищурил один глаз и беспомощно раскинул руки – ни дать ни взять провинциальный мужичок, пойманный по пьянке на мелком хулиганстве. Он прекрасно умел подстраиваться под собеседника, блестяще ловил момент и настроение, но в этот раз промахнулся. Кравцов холодно посмотрел на них обоих и ощупал взглядом лестницу, словно разыскивая несуществующего человека, к кому Дракон обратился на “ты”.

А тот всё ещё не понимал. Лоб его сморщился, как синтетическая ткань под горячим утюгом, глаза потемнели, вены обозначились на лбу, припухли рожками. Катя незаметно сделала полшага назад, к спасительной железной двери.

– 

Послушай…те, – выдавил он, и Кате почудилось, что вместе со словом из его губ вылетел клуб дыма.

– 

Мы можем поговорить в опорном пункте, – прервал капитан. – Екатерина Алексеевна не намерена давать вам видеться с дочерью сегодня. Обращайтесь в суд.

– 

Она… – губы Драконы скривились, – она… узурпировала права на девочку! Она лишает её отца! Она…

– 

Екатерина Алексеевна, вы не замёрзли? – невпопад спросил Кравцов.

Катя растерялась и ответила не сразу:

– 

Нет, спасибо. Можно идти? Дочь волнуется.

– 

Да, разумеется. Зайдете в опорный пункт для дачи письменных объяснений на этой неделе?

Сил хватило только на то, чтобы кивнуть. Её переполнила благодарность к этому человеку. В ту минуту, когда она открыла дверь, показалось, что Дракон вот-вот прошмыгнёт в образовавшуюся щель. Она торопливо втиснулась в прихожую, где долго не могла сладить со щеколдой. Страх опутывал её, как ребёнка, бегущего ночью в спальню из туалета по тёмному коридору. Только убедившись, что дверь закрыта, она сползла по стене на низкую скрипучую скамеечку.

Солнце ушло, и в коридоре царил полумрак, в котором букеты на порыжевших обоях казались диковинными птицами. Из выпуклой чёрной коробочки выключателя вверх полз витой провод, от центра коридора к стенам разбегалась серая ёлочка паркета. Казалось, всё в доме спешило спрятаться от всевидящего ока Дракона.

– 

Таня, – громким шёпотом позвала Катя, сглотнув слюну. – Танюша!

В глубине квартиры раздался едва слышный шелест, будто листок бумаги спланировал на пол. Таня появилась на пороге комнаты, как маленькое привидение. Бледное личико оставалось в тени, но Катя почувствовала страх – он ниточкой потянулся к ней, и она поймала его, как радиоволну. Девочка не подошла к Кате, только обеспокоенно завертела растрёпанной головенкой – нет ли Дракона в углу, не притаился ли он за вешалкой.

Катя щёлкнула выключателем. Свет ударил по глазам, и они обе сощурились. А потом в гулкой пустоте старой квартиры раздался звук, который Катя любила больше всего на свете – тихий Танин смех.

10

В 1941 году бабушке Татьяне было четырнадцать лет. 19 августа вместе с другими ученицами Ленинградского хореографического училища её втолкнули в большой деревянный вагон и отправили в эвакуацию. Эшелон уходил в город М., в котором много лет спустя, когда он уже носил имя П., родилась внучка Катя. В вагоне было то холодно, то жарко, и всегда – темно и душно, но этот вагон увозил их от смерти. В семье от безносой ускользнула только она: Катин прадед пропал без вести в первые дни войны, а в вагон, который увозил прабабушку и других работниц завода на Урал, попала бомба. Не уцелел никто.

На третьи сутки Татьяна заболела. Она и до войны не отличалась крепким здоровьем, а тут совсем расклеилась – тряслась от лихорадки, металась в жару, бредила, изредка приходя в себя, и слышала, как обсуждают, дотянет ли она до следующей станции. Бабушка Татьяна сдаваться не умела и дотянула до вокзала города М., откуда её привезли в эвакогоспиталь. Едва придя в себя, она получила весть о гибели матери.

Выписали Татьяну поздней осенью: над Камой клубились тучи, ветер сбивал с ног. Худая, чёрная, шатаясь от слабости, она брела по первому снегу в общежитие училища. Пожилой врач постарался как можно мягче объяснить, что о балете придётся забыть. «На время», – говорил он. Но Татьяна-то знала, чего стоит каждый пропущенный день…

Врача она не послушалась, и во время первого же занятия заработала тяжелейший перелом. Бабушка говорила «сломалась нога», будто речь шла не о части тела, а он неживом предмете.

Когда её, загипсованную, внесли в чужой холодный дом, она сразу задумала удавиться. В этом чёрном от дождей и времени деревянном доме, открытом всем ветрам, ютились две женщины, в один день получившие похоронки на мужей. У старшей, Ольги, в сентябре сгорел дом, и сестра по несчастью позвала её жить к себе.

Глотая тёплую воду, чуть подкрашенную горьким травяным настоем, которую приготовила молодая вдова – темноволосая Катря, Татьяна с пугающей ясностью представляла, как скатывает из простыни петлю, цепляет за спинку кровати…

– 

Ты это брось, – вдруг хриплым неживым голосом произнесла женщина.

– 

Что?

– 

Это. Даже думать не смей.

То, как Катря угадала её чёрные помыслы, поразило Татьяну. Принимая из жестких натруженных рук вдов скудную еду и горькое, отдающее болотом питьё, она всё больше привязывалась к ним.

Весной Татьяну приняли на завод. Самым тяжёлым испытанием стало ходить улицей, где прямо на тротуаре устроили подобие балетного станка, возле которого её прежние подруги повторяли заученные упражнения. Плие, батман… Проходя мимо, она надвигала на глаза чёрный платок Катри, чтобы никто не заговорил с ней. Лишь потом Татьяна поняла, что мера была излишней: за полгода она изменилась так, что не узнала бы даже родная мать, будь она жива.