скачать книгу бесплатно
– На фига нам ее сиськи? – съязвил Митяйкин.
– Ты что? Императрица! Присвоила погосту статус города! Так бы и остались гнилым Мухосранском…
– За деньги свои ставь, в туалете своем…
– Митрофан! Потомок крепостных!
– А ты из графьев? Бред с бодуна!
Тут косой писатель с Митяйкиным уж вилки похватали.
– А ну! – рявкнула Митрошина. – Не в кабаке!
– Давайте прочтем по строке Абасова, – вмешался Кумов.
– Вспомнил! – обрадовался Позлузин. – «Спасибо, собутыльник – век, за то, что до конца не спился…»
– Изрек… – поморщилась Митрошина. – Это лучше: «Хочу как свечи и сосна прожить в строю прямых и честных…»
Ей шутя зааплодировали.
– Прочту целый абзац, – неожиданно заговорил Худовей. Он вытащил из внутреннего кармана газетный листок.
Пару слов о новом персонаже. Худовей представлял поэтов молодых и презирал стариков. Он был поэтом – демоном. Писал стихи в духе дьяволизма – оккультизма. Все у него было черное, вампирское и смертельное.
Сейчас он стоял, небрежно прислонившись к стене и скрестив руки на груди. Черные волосы ниспадали на плечи, черные глаза сверкали инфернальным огнем. На лице – ироничная, презрительная излучина губ. Стал читать статью Абасова.
«У нас сплошь маленькие люди, не ставшие личностями, разбираются в своих мелких сексуальных чувствах. И думают, что это – лирика! Или пишут о соловьях… Считают, что это о Родине.
Но можно через стихотворение, порой, репортажное, быть лириком и гражданином. Мне уже много лет. Быть старым литературным импотентом и насиловать издательства бездарными стихами, как это делают многие в нашем городе, я не могу. На самом деле писателей у нас один – два. А из поэтов, не знаю, кого и назвать…»
Наступила тишина. Даже жевать перестали.
– Эй! – раздался из угла могильный голос. – Сашок – мой кореш!
Это проснулся фартовый Паша Гомон. Он еще дремал.
– Что же… Статья честная, – заметил я.
– Что? – набросился на меня Митяйкин. – Ты кто такой?
– Вообще – плотник, – говорю. – А ты – Митяйкин! Конъюнктурный мазила… Но Митяйкин уже подскочил к Худовею. Они сцепились. Худовей держал руки Митяйкина. Тот – орал. Кумов полез примирять дерущихся и нечаянно получил локтем в глаз. Митрошина чего-то басила. Гомон кричал из угла:– Дай ему! Писатель с косым глазом повизгивал от удовольствия, а Подлузин – квакал…
Я возвращался на первом утреннем автобусе. Трещала башка, – видно надышался прокуренным воздухом. Последние минуты в обществе поэтов казались невыносимыми. И автобус, сейчас, был сладчайшим спасением. Вспоминать ничего не хотелось. С наслаждением вдыхал я запах автобусного салона, запах утренней зимы, жизни… Ехать, с остановками, нужно было минут сорок. В автобусе сидели на разных сидениях несколько человек. Кто возвращался в город после ночной смены, кто – на работу в город.
Постепенно я успокоился и даже расположился к людям в салоне. Уже начинало светлеть и за окном виднелись снеговые леса, поля и чернеющие черточки столбов… Меня не оставляло ощущение, что наших поэтов слишком заботило собственное устройство в поэзии. Оттуда и тянулись все эти ухищрения, поиск выгодных тем, красивых рифм, эпатажных образов. В такой поэзии можно было заметить все, кроме людей, горожан…
Я рассматривал спины и затылки пассажиров. Мне казалось, что между нами есть что-то общее. Вот летит автобус жизни вдаль, навстречу надеждам. Кто-то из нас сильная личность, кто – послабей. И у каждого своя последняя остановка, до которой еще далеко. Откуда-то, из глубины, во мне зародился ветерок, такой легкий и тревожный. Я понял, это – начальный образ стихотворения. И он, как малый ребенок, отныне будет мучить, просить внимания. Стали складываться строки:
Вперед, по – прежнему, вперед —
безостановочный автобус —
летит задумчивый народ,
колесами толкает глобус
туда, где даль смиряют далью,
где счастье пополам с печалью.
Бегут царапины по спинкам,
кривые даты, имена,
красотка на стекле кабины,
маршрутный номер у окна, —
летит, не возвращаясь, взгляд,
как черные столбы в полях.
Все те же острова – деревни,
где долго жить – сойдешь с ума
под телевизорные бредни.
…Минуя серые дома,
кондуктор, сосчитав рубли,
увозит нас на край земли…
Конечно, я знал, – складывается только черновик. Но оттого была сладость особенная. Я знал, что с черновиком придется работать долго, воспитывать, растить… Но ощущение, что стих получается, – преполняло. Черновик давал ни с чем не сравнимое наслаждение радости, неуверенности и восторга. Чувство, какое уже не получаешь, доработав стих.
…Не видно лиц. Устремлены
навстречу свету пассажиры,
ближайший силуэт спины
дремотною частицей мира
в лучах загадочно молчит
и, растворяясь, вдаль летит.
Мне эти люди доверяют
сиденье рядом. Общий бег
дороги долгой принимая,
запомню ли дыханье тех,
кто, к свету начиная путь,
сойдет когда-нибудь уснуть.
Мне казалось, что такое стихотворение покойный Абасов одобрил бы. При всей своей грубоватости, он ценил людей. Хотя, конечно, не любил философские рассусоливания.
Так себе журналист
…Что ж, писать ты можешь… – это Шохов, редактор, принимая на работу в новую газету, созданную на волне демократических перемен, – живая такая газетка, «вечерка», в отличие от официальных трескучих, – хотя этого мало, надо стремиться к профессионализму… Ему я: что вы понимаете и как мне воспринять… Он: – писать душевно, с юморком – еще не газета.. У нас тут все «литераторы» – стихи кропают, а надо корреспонденции… Лишь у двоих образование. Говорю: усвоил, буду пробовать, а пока осмотрюсь – начну с коротышек о жизни горожан – миниатюры, где-то в уголке, под экономическими «кирпичами», отчетами, предвыборной рекламой… А еще – портреты людей, – рабочих, артистов, служивых… Но не в стиле Доски Почета, а – живых— разве не надо? Он: может и надо, да – кому? Конечно, на фоне деловых текстов, – разнообразит, но возьми, как рабочий – «производство» – ты столяр? воспитывай направление, потому как газета планирует расширяться и нужны аналитика, репортажи… Слесарь, говорю, инструмент знаю… И тему возьму, но без красок живых плохо – «Вечерка» же…
И люди доверялись, делились:
«…пробовала в торговле… – не умею бомжей отшивать, теперь вот с сумкой кондуктора…»
«…ушло время киномехаников… сидишь в аппаратной, смотришь через окошко в зал, где голубой луч… а людей – мало…»
«…и наш вендиспансер – не надо бояться, идите на анализ… болезней, передаваемых половым путем, аж 26…»
«…эти двое решили… бизнес – ремонт музыкальных инструментов, концерт для мужского дуэта, музыкальные айболиты…»
«…она сидит на холодном ветру, тонкая, хрупкая… – Рисуешь? Меня сможешь? только без толстых щек…»
«…свои выходные лейтенант проводит с подростками… а звание ему присвоил без окончания училища сам министр…»
«…ей идет близорукость, где-то очки запропастились, а тут мы нагрянули… охраняет она памятники наши… стережет…
«… подхожу к нему – сварщик шов заваривает – На кого работаешь? – Плевать, кричит – …Наемник я…»
За два года – три редактора сменились. Теперь – четвертый торчит. Работает ли? Я когда узнал, кто следующий – содрогнулся. Лева Бубчак! Ну, все, думаю! Сожрет… А не надо было пародию писать на него, да еще в городской газете. Да кто ж знал. Пролез ведь …Где он только не указывал… А пародия – неплохая, острая… Пусть пишет нормально не выпендривается. Навалит терминов из разных областей, – смешает все в кучу, – потребляйте! Зато всегда громко и тревожно. Как Репетилов из «Горе от ума». Каждый из бывших редакторов думал о себе в первую очередь. Решал газетой какие-то свои проблемы. Один стремился подняться выше, пролез в пресс-службу губернатора, другой о славе писателя грезил…
Бубчак сразу стал задания давать потрудней, не из моей епархии. Я на культуре сижу, а он мне – экономику, криминал. Выдавливает… Послал на завод глиняных изделий. Какой там завод! Микулин – мошенник известный. На свина похож. Взял миллионы у правительства, набрехал, а потом смоется в Израиль… Ну, поехал я. Завод и вправду – дохлый… Внутри – тишина, и двое рабочих голодные сидят.… Худые, хмурые, полгода без зарплаты… Микулин приехал с быками – телохранителями, покосился на меня, укатил. Я, как есть, написал, что видел. После выхода статьи, – Микулин – гость у редактора, – сидят, коньяк пьют, обсуждают. Потом опровержение вышло, меня дураком выставили. Непрофессионал мол, не разобрался…
Утром пришел пораньше, подготовиться к разговору. Захожу – дверь редакторская открыта. Странно, – обычно опаздывал… Открываю – Опа! На столе туша вверх брюхом… Кто такой? Я ближе – рубаха вылезла из штанов, ширинка расстегнута – тьфу! – волосатое пузо… Вокруг стола, на полу таблетки рассыпаны… «колеса» пьет… Бубчак, красавец. Ну и редактор! Иду к себе, думаю – как быть, и надоело вроде, не проходит мое видение «вечерки»… А людей, читателей, жалко… Да бог ты, что ли? Слесарь, пришел по зову души… А «вечерка» приличному городу нужна. Украшает. И, главное – людям пищу дает. Не только информацию… Жить помогает. У «вечерки» своя физиономия. Смышленая, лукавая, иногда колючая, но – справедливая. Такая подруга и наподдаст кому надо, и поднимет настроение после трудного дня. Такой газете нужны «городские сюжеты» с теплой шуткой. И «горожане» – портреты о нас с вами. – Тогда она для людей – собеседник, а не служанка, обслуживающая денежные мешки… Ну, где в ней омоновец, вернувшийся из Чечни, где врач-участковый, исходила сотни подъездов панельных домов, сотни больных… Где токарь Заломов у своего станка. Чуть выпучил глаза, не умеет позировать. Придумал новый болт, а чиновники тормозят (а вот мы их, голубчиков – за ухо, на вид). И с политиками надо строже. Пусть свое место знают и свой объем, нечего целую полосу отдавать…
– Эй, кто есть? На планерку! Еще одна головная боль. Нас, корреспондентов, зовут в кабинет редакторский чихвостить друг друга. Все уже ознакомились с новым номером и набросали в уме свои комментарии к работам коллег. Отношение мое к мероприятию – кислое. Может и нужно для планирования. Но зачем критиковать друг друга? Не умеем мы уважать соседа. Тут и проблема. Потому в результате настроение испорчено у всех. Сидят, надулись… переживают. Не надо топить другого! Сегодня ты ошибся, завтра он. Успех команды – в сплоченности! А творчество не выдавишь из – под палки. Все сами ищут темы, а должен редактор направлять, не пить в бухгалтерии. И не умеем принимать чужой авторский стиль… Ну, пишешь ты короткой строкой, как дятел, – ну пиши себе. А тот – не может фразу закончить… Все работаем на одну цель – дать людям уму и сердцу. Не надо ловить блох у коллег. А без взаимного уважения, как свора собак, лаем без толку. И эта обязаловка строчек в месяц выдавать, иначе уволят. А время какое – людям не платят, задержки везде, и зарплату дают досками или мелким яйцом.
– Представляю нового сотрудника! – вчера Бубчак как индюк пыжился. И указывает на Подлуцкого. Мы – в шоке. Подлуцкий – самый сволочной в местной журналистике. Зато окончил факультет по специальности, чем и козыряет. Но человек – подлейший. Его из «Республики» выперли, дали под зад. В «Трибуне» Сумаров дал ему пощечину за сплетни. Тут Ардыш встает, человек из «Трибуны» гостем у нас. Вы, говорит, ошибаетесь, если берете эту жабу. А Бубчак: – Разберемся, мол… А фишка в том, что Бубчак на лесть падок. Чем Подлуцкий и взял. Ко мне тоже подходил, давай дружить, помогать буду… Я говорю – таких друзей не просим. Теперь оба меня клещами выдавят из «вечерки»… Статью мою поносит: – Вот мол, у Семы, целых 8 предложений начинаются с одной буквы… Я ему – гнида, уймись… Я о людях пишу, ты – о себе или о мэре патоку гонишь… Но другие молчат, за место дрожат.
Ладно, мол, заявляйте планы. Лычухин: напишу о кафе «Бекон»… Все аж привстали. Опять «Бекон»? Тебя там кормят, что -ли? Ага, и поят… А почему так мало строк? Лычухин: Кто-то должен мало писать! Ему: Почему ты? Мокрецов: Сеть у меня своих инмор… инфор… Лицо, как по асфальту катали ….Пьян опять? С утра? Мокрецов: Поправился чуть…
Моя очередь. Вот, говорю, две темы затеял. Жизнь в городской общаге. – «Дом на колесах» название…. О том, как годами люди без квартир. Их быт, характеры, судьбы… А вторая тема – о нашем клубе знакомств. Название – «К „Надежде“ с надеждой»… – Бытовуха! – квакает Подлуцкий, – аналитики нет… Какая аналитика – говорю, – если бабка там 30 лет живет. И газета наша вечерняя, не надо излишней мудоты… Пусть один материал аналитический – вот ты и пиши. А я, рядом, бытовой сделаю – о своем походе в театр, в гримерку Пиковой дамы… – Литературщина! – вопит Подлуцкий. – Я ему – Прибью! – Сядьте! – орет Бубчак. – А про «пиковую» напишет Пулькова. Та в ужасе – Не моя тема! Я на заседаниях мэрии… Бубчак – Развивайтесь! Деловые материалы нужны! Нечего ставить в полосу. Что нам «Любовников Екатерины» ставить? Я ему – Так покажи пример, сам напиши. Все молчат. Подлуцкий, липко, – Как ты разговариваешь с редактором? Бубчак от злости ручку сломал. А я себе – Какого черта? Смотрю в окно, там внизу парни фонтан готовят к весеннему запуску, слесари из мэрии… Щеткой металлической скребут, готовят к покраске. Ключи рядом гаечные, молоток, ломик… Аж заныло внутри… Какого хрена! Я умею работать! Что-то там Бубчак долдонит, Подлуцкий слова гнилые клеит… Не дослушал, повернулся, ухожу… – Куда? – кричат… На воздух, думаю… быстрей! На свежий… К людям…
Воскресный день в морге
Мне, начинающему корреспонденту, поручили в нашей городской газете написать что – то «острое», социальное. Как быть? Коррупцию вскрывать я не мог, с депутатами не общался… Решился на репортаж о работе морга. Возможно, удастся зацепить что-то общее для всех городков глубинки.
Встречу мне назначили в Бюро судебно-медицинской экспертизы. В небольшом деревянном бараке на окраине города.
– Зачем вам трупы? – удивился Начальник, похожий на старого Фрейда. – Пишите о живых! Вот они, – ясновидящие! Любого найдут… Мы пробирались по коридору с открытыми дверями тесных кабинетов. Женщины отрывались от микроскопов и доброжелательно смотрели на представителя прессы.
Кабинет главного криминалиста был заставлен разноцветными черепами и заспиртованными органами в колбах. На столе в банке плавала огромная кисть с наколкой: «Вася».
– Серийный убийца… – небрежно кивнул «Фрейд» и снял железные круглые очки. Один глаз у него оказался стеклянным. – А этот … – Начальник взял в руки склеенный череп с биркой, – для меня особенный… Старый врач углубился в воспоминания…
– Но, к делу, мозг! Багиров! – пролетел его рык по коридору.
Меня познакомили с патологоанатомом, непосредственно ведущим вскрытия в морге. Это был кряжистый, лысый мужчина, похожий на азиатского бая. Может, казах или узбек… Мы договорились, что он покажет свою работу в воскресенье, и я спокойно разберусь во всем.
– Мертвых боитесь?
– Мм… Как все…
– Полистайте…
Он дал мне книгу, от одного вида которой у меня свело скулы. Там были фотографии: пухлых утопленников, улыбающихся удавленников и обгоревших до черноты скрюченных «боксеров»…
В воскресенье, собравшись с духом, я поехал в морг, который соорудили почему-то на противоположной от Бюро городской окраине. Стояла жара, тополиный пух плавал в густом сиропе июня. Морг оказался на территории психиатрической больницы. Пока шел, на меня глазели психи сквозь зарешеченные окна. Лиц не различить, только точки глаз и скрюченные пальцы на решетках.
У серого низкого бункера останавливаюсь. Рядом дымятся мусорные баки. А из настежь раскрытых окон гремит поп – шлягер…
Сжав зубы, подхожу к входу, из которого на полу уже видны пятки мертвецов. Поразил не вид трупов, а их количество. Голые, полуодетые, разного возраста, синие, желтые, зеленые, – трупы занимали весь коридор. Между ними серела тропинка. Мухи садились то на трупы, то на мою голову…
