скачать книгу бесплатно
На следующий день бабушка Дуся разбудила меня рано.
Сегодня наш черёд пасти коров. Оплатайся да бежи на улицу. Платок-от на пече? возьми. Скоро уж пригонят коров.
– Бабушка, а вичку мне сделаешь? Чтобы гнулась хорошо, а на кончике листочки были.
– Но, сделаю.
С собой у нас котомка с едой: картофельные и сметанные шаньги, луковые пироги, варёные яйца, хлеб на всякий случай (вдруг корова домой не пойдёт, тогда её можно заманить: хлеб, посыпанный солью, можно скормить ей по кусочку), соль, зелёный лук и квас.
Квас бабушка делала хороший: кислый да сладкий. В деревне водилось правило: если пришёл гость, его обязательно надо напоить квасом или брагой. Для этого у хозяек была специальная, то?дельная, коричневая или белая литровая кружка.
– Иди, Санко, испей брагу-ту. Хоро?ша получилася, по?рна, вечор токо цедила.
Сначала сама глоток сделает, и после этого только гостю предложит, чтобы показать, что и вправду хороший квас, не отрава.
– Но, беда хороша брага! От, умеешь ты, Васи?льна, брагу делать! Кхе, кхе…, – ответит Санко, покряхтит и от удовольствия прищурит глаз.
– Ты понорови да ишо испей. У меня там цела фляга да мисочка стоит, тебя дожидаца, – смеётся бабушка. – Давеча Володька у Парани заходил, принёс мне хмелины на пиво, буду ставить тожно.
Ежели приходил гость, а брагу не подавали, то так говорили про хозяев:
– Ее чё! В пустой избе нально побывала. Кружку брагу не подали. Это куды годно?
У нас дома был специальный чан для бражных дел. Перед праздниками и на Семи?к (поминальный день на седьмой четверг после Пасхи) все хозяйки готовили брагу. Это было большое дело.
Сначала бабушка Дуся насыпала рожь в большую кастрюлю, заливала дряблой водой и оставляла набухать. Заносила в избу рости?льник (неглубокий ящик). Он был в каждом доме, его берегли и использовали строго по назначению. Пересыпала набухшую рожь в него и ставила на три или пять дней для проращивания. Ростильник стоял на лавке, и бабушка с нетерпением ждала, когда появятся росточки на зёрнышках, подходила к ящику, разговаривала с ним: что, мол, не растёшь, шары-те выставило?
Когда проклюнутся беленькие ростки, подходил следующий этап: ростильник нужно было поднять на русскую печь и осторожно, не обломав хрупких росточков, переложить всё на большой лист железа, чтобы просохло. В эти дни топилась русская печь, и в избе стоял непередаваемый запах зерна. Бабушка руками перемешивала его, чтобы оно равномерно сохло. Как только зерно «подходило», бабушка сгребала его в мешок и ехала в соседнее село По?лву, чтобы смолоть его где на колхозной мельнице. Молотое зерно называлось бра?жно.
Бабушка засыпала бражно в кастрюлю, заливала водой, перемешивала мутовкой, ставила в протопленную горячую печку – преть. Оно постепенно заваривалось и превращалось в светло-коричневую кашу, а сверху покрывалось сладковатой корочкой. Бабушка вынимала кастрюлю из печки, давала остыть, потом цедила через сито, разбавляя водой. Получалась преснуха. Преснуху тоже можно было пить, она была вкусная, но «пустоватая». А чтобы получилась настоящая брага, в преснуху баба Дуся добавляла мел (закваску из хмеля) и немного сахара. Ставила корчагу с брагой на лавку ближе к печке, давая ей настояться и укиснуть. Примерно через сутки – двое бражка «подходила»: появлялась пенка. Бабушка, волнуясь, помешивала её черпаком и помаленьку пробовала, решала, удалась ли бражка. Ежели удалась – торжественно наливала в литровую кружку и первой отхлёбывала, смакуя и причмокивая, искала в бражке те самые нотки кислоты, сладости и хмельных оттенков. Иногда могла и в маленькую кружечку налить, делала послаще и звала меня:
– Бежи, девка, чюрскай брагу-то. Ох, хоро?ша получилася как молоко. Много-то не пей, а то хмельна? станешь.
Я небольшими глоточками пила пресную бражку как божественный напиток, и даже всё ещё помню этот неповторимый вкус.
А других угощать – это целый обряд был.
Выйдет бабушка на середину кухни с кружкой браги, встанет перед гостьей, отхлебнёт первой, потом протягивает кружку гостье:
– Испей жо, кумушка.
Та примет кружку, отхлебнёт и возвращает бы её хозяйке.
Бабушка тыльной стороной ладони тихонько оттолкнёт кружку в сторону гостьи и говорит:
– Да ишо, кума, испей.
Гостья опять прикладывается к кружке, отвечает:
– Да напилася уж.
– Да испей, испей, брага-та тёпла, су?тошна.
Та снова отпивает:
– Напилася, напилася, – и отдаёт кружку хозяйке.
Потом они посидят, поговорят, бабушка вновь несёт кружку, и угощение повторяется.
Бабушка Паша так же готовила брагу. Соседка Федосья и дед Максим частенько захаживали к ней попить бражку, побаять. Сосед дядя Вася Плотников, молодой могутный мужик, мог три-четыре кружки замахнуть, а потом уходил, довольнёхонький, покряхтывая.
– Брага-та кислушша сёдни, подмолодить бы надобно, прямо еть шары воротит. Уприёт-нет? Печку-ту не шибко топила сёдни.
В тот день мы с бабушкой угнали коров к сосне, которая росла у дороги. Кто и когда её посадил – богу ведать. Наверное, она дикая, то есть сама выросла, потому что раньше здесь были луга. Говорят, что этой сосне целых сто лет, а может быть и больше. Мы с бабушкой вдвоём не могли обхватить ствол, надо было третьего человека звать.
И вот сидим мы под сосной, жарко, скучно, пауты и мухи одолевают, прямо беда. Бабушка дремлет, клюёт носом, песни пытается петь, чтобы не заснуть.
По диким степям Забайкалья,
Где золото роют в горах,
Бродяга, судьбу проклиная,
Ташшится с сумой на плечах.
Бежал из тюрьмы тёмной ночью,
В тюрьме он за правду страдал.
Идти дальше нету уж мо?чи —
Пред ним расстилатся Байкал…
– Бабушка, а кто такой Байкал?
– Байкал-то? Дак это большушее озеро, в ём вода как зеркало – не поморшится. Оно в Сиби?ре есь.
– А Сибирь – это чё?
– Это тёмнуший лес, там лисы да мидвиди живут. И горы высокушие стоят, поболе сосны будут, дай-ко дак, – и рукой показывает на вершину.
Я поверила. Потому что если выше сосны, то и вправду высокие.
И так протяжно опять запоёт, так заунывно, что мне плакать захотелось.
– Не пой, – говорю, – бабушка, не пой, миленькая, а то я сейчас зареву.
А бабушка сама чуть не ревёт, так жалко ей и бродягу, и мать, и особенно за судьбинушку их горькую обидно. И где границы судьбы бродяги, а где бабушкиной, уж не видать.
Наконец бабушка пододвинула к себе сумку с едой, и мы молча начали обедать пирогами да шаньгами, запили их бражкой, а хлеб не тронули – корове он. Хлеб бабушка всегда нарезала тонким острым ножом, прижимая к груди круглый еру?шник. Ломти получались ровные и ноздреватые, коричневая корочка всегда хрустела и долго жевалась. А с луком, молоком или квасом было очень вкусно, и язык пощипывало. Интересно, что у каждой хозяйки хлеб имел свою форму, запах и вкус. Я могла есть только бабушкин хлеб, а чужой совсем не могла, не глотался он.
А потом я спрашивала через каждые полчаса:
– Бабушка, а когда уже домой?
Баба Дуся ворчала:
– Ноо, постони? ишо, постони?. Сказано, долго будем, до вечора, как сончо переметнётся на ту сторону, тожно и погоним коров домой. Смотри, како? небо – завтра вёдро будет, по ягоды слетам с утра. Может уж поспело чё.
Тут она увидела, что Настасьина корова побрела в кусты у речки.
– От лешачья корова! Понесло опеть куды не следует! От я тебя сичас дубиной-то отхайдакаю! Увязнёшь в ричке дак я чё тожно буду делать! Там эть вода по колено! Гулёна кака нашлася. Тако?ска была!
Но корова Насти Немой не слушала эти слова и уверенно брела к речке. Бабушка схватила свою толстую вицу, похожую и правда на дубину?, и погналась за коровой, размахивая подолом и чавкая сапогами по болотной воде. Трава у речки стояла по пояс, так что издалека было видно белый платок и слышно грозные бабушкины окрики.
Мы с девочками всегда сразу угадывали, где у речки топко: там трава темнее и заманчивей, а ещё лягушатник растёт. В эти места нельзя ходить, можно утонуть. Летом здесь жёлтых купальниц видимо-невидимо. Мама их собирает в красивые букеты и ставит в банку. Цветок у купальницы плотный, едва видна мохнатая мягонькая серединка. Понюхаешь – весь нос жёлтый, чихать охота. Ещё мне нравятся мелкие розовые часики. Сорвёшь такой цветочек возле муравейника, покрутишь за ножку, отпустишь, а лепестки в обратную сторону раскручиваться начинают – шагать по часовой стрелке.
Деревню за речкой сморил полуденный сон. Тишина стоит, но собаки всё ж таки гавкают изредка да телята за изгородью жалобно мычат, потому что в стадо их не отправили. Коровы шуршат хвостами, бьют себя по бокам.
Спать мне захотелось так, что глаза слипаются, но оводы того и гляди норовят укусить, поэтому вичка моя всегда наготове.
Интересно, у мух есть ум или нет? Кажется, что есть. Вот пристанет к тебе муха, ты её отгонишь, а она облетит вокруг тебя и снова гудит у самого уха. И как будто видит, что ты на неё замахиваешься – сразу улетает. Значит, понимает всё, и есть у неё ум.
Бабушка Дуся вернула корову в стадо и тоже отмахивается от мух:
– Вот эть кака зараза, донимат! Норовит съись ровно. Навязалася!
Я сижу похихикиваю от её слов, но украдкой, чтобы она не заметила.
Алёшка и Колька однажды показывали, как они паутов запускали с травинками. Поймают паута, наколют его задним местом на травинку, отпустят и смотрят – у кого дальше полетит, тот и выиграл. Забава у них такая была.
Коровы улеглись на отдых. Они лениво жевали жвачку, изредка чесали головой бока, смотрели по сторонам большими умными глазами, вострили ухо.
– Бабушка, а как это – жевачка у коровы? Она что ли есть у них? Это же неправда.
– Ишо кака? правда! Конешно, есь. Нажуют траву, отрыгнут и тожно снова жуют – пережёвывают. Это и называцца жвачка, – отозвалась бабушка. – А ты чё думала? Не магазинска эть жевачка у их.
Чуть погодя вдалеке за речкой раздались крики – кто-то отчаянно ругался. Бабушка пробормотала:
– Манька опеть хайло-то дерёт. Санко костерит, нально. Всё ему от иё попадат. Чё хайло-то драть? Отсенокосилися уж поди. Это мы ишо не рабливали, литовку в руки не брали. Дозовись иди попробуй Мишку да Вовку! Хоть помоча?н собирай.
Мишка и Вовка, мамины братья, приходили на любую работу по первому бабушкиному зову – что картошку садить, что сено косить. Это она так ворчала, для порядку.
А потом, смилостивишись, сказала:
– Бежи конфету дам. Лампасейки тебе купила, на, не просыпь токо.
Эти маленькие разноцветные конфетки были без фантиков, назывались заморским словом «Мон- пась-е». Я любила зелёные и жёлтые, они кисленькие были, а красные – очень сладкие, их всегда на потом оставляла.
На болотце рядом с сосной прилетели утки —то было настоящее чудо. Птицы и звери в деревне близко к людям не подходили, хотя и жили рядом. Вода для уток была тёплая, они с удовольствием пу?рхались в ней.
Мы сидели молча, бабушка дремала, но старалась не уснуть, не проглядеть коров. Я собирала цветы и искала землянику, но она ещё только набирала цвет. Безжалостно одолевали мошки, жалили липучие мухи и огромные пауты.
– Мороча?т. Дож будет, мухи-те вон как жалят, – тревожно оглядывая небо, сказала бабушка Дуся. – Надо коров дозо?рить.
И ушла проверять коров, все ли на месте, не забрёл ли кто в неположенное место.
А по небу и вправду пошли тучи, беспомощное солнце тонуло в них, выныривало и уходило обратно в синюю пучину. Над Полвой небо было грозовым, тёмно-синим, а это значило, что туча скоро доберётся сюда.
– Бежи, девка, домой, пока гроза не началася. Я тутака? с коровами останусь, а ты бежи давай. Гром-от не бойся, он не страшный, ниче тебе не сделат.
– Бабушка, не пойду! Я не успею!
Больше всего на свете я боялась, что со мной, не дай бог, случится история, которую мне бабушка Паша рассказывала.
– Правда ли, нет ли, не знаю, мене Настасья сказывала. Одна женшина летом пошла пасти коров на поле. Тутака гроза стала собирачча. Гром-от загремел, будто колеснича едет – громыхат у Ильи Пророка. Ну она и не подумай вовсе – погнала коров под сосну, котора на пригорушке стояла. А больше ничё и не росло на поле, так, трава да кустики каки-то. Коровы-то чё, ушли. Им эть куды скажешь, туды и идут. Розбрелися оне. А дож уж запокрапывал. Сверкат небо-то. Гром гремит. Пресвята Богородича, пречистая сила, охо-хо… Одна корова возьми да убеги из-под сосны-то. Женшина – за ей. Выбежала в чисто поле да так и упала тутака без памяти. Это огонь-от иё тожно настиг. Молния небесна. Скоко она пролежала, кто знат. О ту по?ру бабы проходили. С покоса нально шли. Увидали бездыханную, подбежали, а от иё ток идёт! Они давай иё скориё окапывать землёй! Ну, отошла малёхо, до дому едва увели. Как она не померла, родимая, богу ведать.
Теперича как токо гроза идёт, она в постель ложичча, обязательно на деревянну кровать, одеялами укрывачча – носа о?сё не кажот. Баяла она, что тело-то окалыват, шибко больно. Так и пропала бы, нально. Бабы-те спасли тожно иё.
Вот такая страшная история.
Я всё-таки побежала домой напрямую по мокрой картошке. Бабушка разрешила. Сказала, только чтобы быстро и большими шагами, потому, что сырой огород топтать нельзя. Хорошо, что сосна близко к нашему дому растёт, через жерди на заборе перелезть – и уже в огороде окажешься.
Я себе морковку сорвала по пути, хвост её обчикрыжила, сполоснула в бочке с водой и съела на ходу. Вкусная морковка с грядки, молочная как будто. Забежала в дом и залезла на кровать.
Бабушка Паша проснулась от моего топота.
– Это кто там то?пат? Это ты, девка? Я вздрогнула нально от твоего стука-бряка. Гром-от загромыхал, я под одеяло и зализьла, ничё не слышу тожно. Ба?ушка твоя где-ино осталася? С коровами?
– Да! С коровами. Под сосной мы сёдня их пасём.
– Но, там давно не пасли, подросла трава-то. Ты еть вымокла начисто? Платьте сыми, одень сухое. Шерстяны носки в комоде ну-ко погледи жо. Вот еть беда, откуль и налетело… Бежи-ко поешь маленько, голоднёхонька еть, нально. Сичас ну-ко обожди, похлёбку лину тебе. Это чё… така старая уж я стала, враз и не соскочишь с койки-то, куды девачча.
– Бабушка Паша, а сколько тебе лет?
– Чё, скоко лет? Дак еть восемь дисятков уж с лихвой. Я уж запамятовала год, когда роди?лася. Шибко давно это было, оии… при царе Горохе.
– Бабушка, а кто такой царь Горох?
– Царь Горох-от? А кто ж ево знат. Был да и сплыл, говорят. В старину-ту ково ль токо ни бывало. Вот я и роди?лася о ту по?ру.
И начала медленно вставать с кровати.
Пока бабушка Паша садилась, покряхтывала, искала свою дубинку, чтобы опереться на неё, я спрыгнула с кровати и пошла на кухню.
Русская печка была ещё тёплая, там стояла большая чугунка с похлёбкой. Мне было не под силу её достать даже ухватом.
– Ты чё, девка, удумала? Не смий! Надорвёшься! Опрокинешь ишо чугуно?к-от на себя, обваришша, дак я потом чё с тобой буду делать. Я нально сама не спрово?рю его с места сдвинуть. Куды уж тебе. Иди молоко наллю. И?чко вот ишо есь…
