скачать книгу бесплатно
Болская деревня. Истории из детства
Юлия Анфёрова
Здесь вы найдёте до боли знакомые деревенские слова и поговорки, почувствуете запах сенокоса и земляники, услышите журчание речки, пение петухов и деревенские частушки. «Гледите жо! Ее чё, робята, еко место. Коршун-от счи?поршил чипу?шку-ту. Прошарапу?чили, сидим та?ргам!» «Хлеб-от шибко неизда?шный сёдни. Квашонка-та у?росила стояла на лавке», «Будь ты жжит ты! Как еть сту?ргало. Перева?ла кака? пришла. Лизьте жо, девки, на пола?ти. Гром-от тамока? пережидать будём», и другие.
Болская деревня
Истории из детства
Юлия Анфёрова
© Юлия Анфёрова, 2023
ISBN 978-5-0059-5503-6
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Посвящается бабушке Дусе и прабабушке Паше, а также нашим родственникам и жителям Болской деревни.
Чем пахнут пионы?
Когда тебе пять лет, ты ощущаешь мир иначе.
Проснувшись, слушаешь тишину в доме: где сейчас бабушка Дуся?
Дом сонно притих, как будто замер. Слышно только звенящих комаров на окне. Можно даже посчитать их, потому что у каждого особенный писк. Одни комары пищат тоненько, отрывисто, другие, которые крупнее, как будто басом поют. Радуешься, что ты им не интересна: после ночи они сыты и отрывисто изучают оконную раму, ищут место для посадки, но всё не то, не то. Вот один оторвался от окна, сделал неуверенный круг, вроде как наконец почуял то, что так давно искал. Полетел в комнату нервной дорожкой. Его звон отличается от других: он на охоте. Надо срочно с головой накрываться одеялом, оставить только глаза и обязательно следить за комаром, иначе сразу после лёгкого прохладного прикосновения почувствуешь, как он больно проколет твою кожу.
Я лежу на высокой кровати с блестящими спинками и крашенными синей краской ножками. На ней белое постельное белье с цветочками и большие тяжёлые подушки. Бабушка кладёт их всегда с краю, чтобы я не упала. В ногах спит наша кошка. Её зовут Рыжая. Она самая добрая из четырёх бабушкиных кошек, никого не боится и громко мурлычет, жмурясь от удовольствия.
Дом у нас небольшой, но в нём есть всё, что нужно. Посередине стоит русская печка, по другую сторону от неё – просторная комната, слева от входной двери – маленькая кухня, справа – прихожая, которую бабушка Дуся называет «за печкой».
«Кофта твоя за печкой на гвозде висит», – так она говорит.
В комнате четыре окна. Нижнюю часть закрывают светлые шторки-задергушки, а верхняя прикрыта кружавчатым тюлем. У каждого окна стоят высокие табуретки, на них возвышаются красные и белые герани в эмалированных кастрюлях. Герани бабушка любит, каждый вечер поворачивает их к солнцу, проверяет землю, стряхивает сухие, терпко пахнущие зонтики цветов и разговаривает с ними.
– Ну, когды ино росцветёшь? Чё тебе не хватат? Сидишь чунашь. Цвести не будёшь – ей-богу, вынесу на мороз.
На подоконнике в коричневой миске красуется серёжка. Цветок, известный своими ярко-розовыми цветками-юбочками с фиолетовой или белой серединкой и длинными серёжками. Бабушка всегда ждёт его цветения и строго-настрого запрещает лопать нераскрывшиеся бутончики, которые так и манят меня. Чем больше бутончик, тем громче хлопнет. Это известно всем. Я лопала их украдкой, каждый раз давая себе обещание, что лопну только один, но не могла остановиться, поэтому многие цветочки сразу же засыхали – жу?хли. Бабушка сильно ругала меня за такие проделки и следила за тем, чтобы я близко не подходила к серёжке.
На другом окне растёт цветок под названием ванька мокрый. Говорят, его нельзя заводить дома, а то муж будет пировать. Но у бабушки мужа нет, так что не страшно. Есть, конечно, у нас дедушка Коля из деревни Парфёново, но бабушка от него почему-то давно переехала и никогда не начинает о нём разговор.
Кровать у нас стоит в углу. «В ногах» кровати – окно. Перед ним на табуретке в кастрюле растёт высокий щучий хвост. Дальше возвышается комод, застеленный клеёнкой и белым вязаным покрывалом в сеточку. Под клеёнкой бабушка хранит ценные вещи: деньги, бумажки с рецептами и напоминания о том, кому что отдала на время. Над комодом висят чёрно-белые портреты бабушки и наших родственников: тётки Натальи и дяди Егора, которые раньше жили в этом доме.
Позади комода стоит нерабочий маленький холодильник. Напротив – печка-буржуйка, которую бабушка топит в холодную погоду. Буржуйка даёт быстрый жар, поэтому эта маленькая помощница есть в каждой избе. Дома становится тепло уже через полчаса, но и остывает такая печка тоже быстро. Русская печка, наоборот, отдаёт тепло намного дольше, а летом даже и несколько дней. Бабушка топит её только тогда, когда печёт хлеб: раз или два в неделю.
Возле стены у нас стоит большой блестящий шкаф, на котором пылятся таинственные книги с названием «Астрология 10 класс» и «Родная речь 4 класс», а ещё школьные тетради маминой младшей сестры Веры. Однажды я украдкой даже забралась на шкаф и долго рассматривала интересные картинки про звёзды и про мальчика-орлёнка, который «летел выше солнца».
За шкафом у окна – простое кресло на ножках, обтянутое серой тканью. Под креслом лежат мои че?чки – игрушки: две куклы, коричневые камушки-гальки с речки и большие счёты из магазина. Бабушка Дуся учила меня считать на них, но я ничего не понимала в «рублях» и «копейках» и чаще просила вместо счёта прокатить меня. Если бабушка была согласна, то я радовалась: скорее стелила картонку внутрь прямо на косточки счётов, хваталась за га?сник – верёвочку и мчалась по кругу с ветерком. Иногда на счётах я возила Катьку – мою молчаливую кареглазую куклу с длинными волосами. А иногда и кошек, которые испуганно таращили глаза, угрожающе мяукали и пытались бежать.
Над креслом висят старинные коричневые часы с кукушкой. Кукушка выпрыгивает и кукует на весь дом. Под часами на гвоздике – игрушечный розовый львёнок с кожаным носом, оранжевой гривой и хвостом. В нём есть карман-тайник, там хранится мой клад – сосательные конфетки, камешки, бусинки, обрывки листочков с картинками и даже паста зелёного цвета для простой ручки. Я хранила эту пасту и рисовала ей мало, потому что она была у меня одна-единственная.
У кресла стоит круглый стол со скатертью, высокий стул, позади него в углу – старинный синий стол-тумбочка с дверцами, в котором ровной стопкой сложены красивые белые тарелки с цветочками. Внутри душисто пахнет сухим деревом, пылью и чем-то сладким. На задней стенке этого стола большими цифрами написано «1892». На столе лежит большая книга с закладкой, рядом зеркало на подставке и кружка с ромашками, которые я нарвала возле дома. Бабушка сказала их не заносить, но я всё равно занесла, потому что они красивые, мяконькие. Я спрятала цветы за зеркало, чтобы бабушка не увидела.
Над столом к стене кнопками приколот чи?сленник (календарь) за прошлый год, на гвоздике висит отрывной – за этот. Выше календарей божничка – угловая полка с иконами, сушёными веточками вербы, огарками серых душистых свечей и розовыми искусственными цветами. С икон строго смотрят люди. Бабушка Дуся называла их Святыми, с утра подходила к ним, что-то долго шептала и крестилась. А потом говорила, что Бог живёт на небе и всё про всех знает и видит, и от этого становилось жутко.
Между кроватью и божничкой два окна. Над ними висят прижатые проводом портреты моей мамы и её сестёр – Зои, Люды и Веры – таких красивых, как из книжки. А ещё портрет дяди Миши – маминого брата. Это он в армии фотографировался. У него дома настоящая розовая морская звезда есть размером с ладонь и армейский синий бархатный фотоальбом. Там есть фотография, где он сидит с вьетнамцем, у которого круглая шляпа с острой макушкой и узкие глаза, а сзади них могуче темнеет бескрайнее море. Это однажды они ушли в море на целых полгода и зашли во Вьетнам (есть такая страна, говорят). Дядя Миша красивый, в тельняшке, и улыбается. Ему и дедушке Коле посчастливилось служить в армии во флоте на Дальнем Востоке. Корабль дяди Миши назывался гордым словом «Чапаев». А дедушка Коля служил на острове Русский.
Это чтоб из нашей-то деревни и вдруг сразу оба – на море, где корабли и чайки? Чудеса, да и только!..
Под портретами стоит диван с деревянными подлокотниками. Мне не разрешалось сидеть на его спинке, потому что она могла сломаться. Но, как вы уже догадались, я частенько это делала в бабушкино отсутствие. Мне было очень страшно ослушаться, и в то же время надо же было проверить – правда сломается или нет?
У печки стоит кровать поменьше. Здесь спит моя прабабушка Паша. Это для меня она – бабушка Паша, а для других – Павла Семёновна. По её дыханию понятно, что она уже просыпалась, и сейчас снова задремала. Иногда она ворочается на узкой кровати, куда поверх железной сетки настелены доски и матрас, чтобы спине было твёрже.
Бабушке Паше восемьдесят лет.
Она уже маленькая ростом, худенькая, почти не видит, мало ест и редко выходит на улицу. Её голову покрывает светлый платок, поверх рубахи надета красная кофта на пуговках. Эти пуговки я любила перебирать, когда была поменьше. Бабушка давала мне это зади?льё (дело) и подолгу стояла передо мной, чтобы я не ревела. А ещё она всегда носит серый запо?н (передник). Без него никак нельзя – вдруг юбка замарается? На ногах чулки с подвязками и шерстяные носки. Бабушка Паша всегда мёрзнет и даже летом надевает валенки. Волосы у неё стали «жидкими», но всё равно строго заплетены в косичку, перевязаны гасником и убраны под платок. Она расчёсывает их гребнем, подолгу сидя на кровати, потому что «у?спех-от не тот уж». Под кроватью стоит небольшой «яшшык» с сокровищами: всяческими клубочками, носками, туго завязанными платочками, гребнем, лекарствами, бутылкой с муравьиным спиртом, и самое главное – кульком со сладостями. Если кто приходил к нам, бабушка Паша доставала из него угощенья: «Бежи, дева, дам тебе хоть печенюшку али пряничок». Печенье и пряники всегда были сухими и твёрдыми, но от этого становилось только вкуснее.
Что-то брякнуло возле печки: это спрыгнула кошка на приступочек. Багирка, наверное, или Чернавка. Передние лапы вытянула, изогнулась и зевает, обнажив свои острые зубки. Мне нравились кошачьи передние зубы: маленькие, ребячьи, настоящие. И мокрый нос, кожаный и рельефный. Когда за ухом чешешь, кошка мурлычет, и от удовольствия у неё даже капельки слюны появляются. Её надо выпустить в се?нки (крытый коридор между домом и крыльцом).
В сенках две двери. Через ту, что слева, можно попасть в ограду и загон для коровы и овечек, через дверь справа – на улицу. В ограде есть зимняя тёплая конюшня из брёвен, над ней сеновал, где куры несут яйца. Яиц бывает по двенадцать-двадцать штук, потому что куриц у бабушки Дуси много. Яйца надо собирать в глубокую чашку или бито?н. Залезешь на сеновал, а там насиженные гнёзда белеют скорлупками. Радости-то сколько! Мы с мамой собирали я?ички наперегонки, считали, у кого больше. Некоторые из них были ещё тёплыми, грязноватыми, с прилипшими пёрышками. Бабушка говорила, что если курица не знает, где снести яйцо, надо самолично сделать ей гнездо из сена и колты?ш (яичную скорлупу) туда положить, чтобы она знала, куда в следующий раз садиться.
А ещё на сеновале под самой крышей ласточки свили гнездо. Летают там в вышине, суетятся. И даже иногда слышно, как пищат их птенчики. Бабушка Дуся говорит, что это хорошая примета.
В ограде дверь в огород. В огороде под окошком дома стоит рассадник – большой деревянный короб с мягкой землёй для выращивания рассады. Он высокий, мне не достать. Но я проверяла там землю, забравшись на перевёрнутое ведро: палец погружается как в тёплый пух. А весной через щель видны зелёные дорожки из малюсеньких ростков с пустыми коричневыми шариками от семян на верхушке листика.
Возле рассадника стоит бочка с водой, в ней плавают водомерки, шустрые пиявки, иногда тонут жуки. Я их спасаю листиком, представляю, что я командир, а жук терпит бедствие. Он из последних сил цепляется за листик или щепку, я вожу его туда-сюда по воде, устраиваю шторм или заставляю вдруг уходить под воду. Наверное, в эти минуты жук думает, что пришла его последняя минута, поэтому стойко терпит свои мучения, еле шевеля усиками. Но потом мне надоедает эта игра, и я выбрасываю жука на траву. Он выглядит уже куда увереннее, хотя вода с него так и течёт.
У рассадника повсюду расставлены вёдра и корыта для поливки, висит большой железный ковш, и кое-где белеют старые пакетики от семян. На пашне приподняты ровнёхонькие гряды с луком, морковкой, капустой, репой, сладкой ка?легой. Капусту, калегу и репу бабушка накрыла пихтовыми лапками, поставила обрезанные бутылки на бобы и горох – от мошек. Остальное место в огороде занято картошкой, которую уже окучили, и теперь она выглядывает из своего гнезда как барыня.
Воду в бочку, домой и в баню бабушка носит на коромысле с речки, которая бежит пониже нашего дома. Речка, как и бабушкина деревня, называется Болка. Вода в ней лесная, холодная, такой водой сразу поливать нельзя, надо ждать, когда одря?бнет.
Бабушка Дуся моя красивая, с кудрявой светло-русой чёлкой, деловая, немногословная и строгая. Ей никто не смеет перечить. В деревне все уважительно говорят ей «тётя Дуся» или «Евдокия Васильевна». Бабушке пятьдесят пять, а мне пять лет. Это посчитать легко, потому что день рождения у нас почти в один день – у неё пятого, а у меня шестого марта, только разница в пятьдесят лет. Бабушка любит хорошо одеваться, но вещей у неё мало, потому что купить негде, да и было бы на что, а те, которые для праздника, она бережно хранит в комоде. Иногда я заглядываю туда, и от вещей очень вкусно пахнет чистыми простынями. Бабушку по всей округе знают, она дружит с тёткой Настей Немой и бабой Маней Плотниковой. У неё все расписано: от зари до зари дела и заботы. Огород, хозяйство, бабушка Паша и я.
Лето у нас короткое, поэтому деревенские дни по особому распорядку идут. Сначала нужно срочно пахать, а то «все уж вспахали, а мы чё?», вслед за этим картошку и лук садить, семена сеять, рассаду ро?стить, картошку окучивать. Не успеешь оглянуться, как пришла пора сенокоситься, а до Ильина дня надо «ишо за вениками сбегать», ведь берёза пожелтеет, и веники будут осыпаться в бане. Это, конечно, «никуды не годно», – говорит баба Дуся. А ещё надо «кажный день поливаться», и, когда очередь дойдёт, коров пасти.
Эти работы всегда есть у каждого в доме. Поэтому все начинали пахать и садить огороды почти одновременно, как только сойдёт снег и земля подсохнет. Смотришь с дороги на деревню – все хозяйки в огородах сидят, тычут луковки в землю. Хозяева степенно ходят, подбивают заборы, чинят лопаты, по-хозяйски осматривают свои владения. У кого есть мужик в доме, то семейство первым выходит огород пахать. У кого нет – те уж последние, ждут своей очереди, потому что лошадей в деревне всего три, да и не каждый пойдёт помогать по своим причинам. Тогда надо идти звать на помощь, кланяться другим людям в соседнюю деревню, например, в Ключи. Люди там живут отзывчивые. Знают, что если они помогут, то и им будет к кому обратиться, когда придёт пора. После вспашки надо сразу садить, нельзя допустить, чтобы земля высохла, иначе не взойдут семена, морковки или капусты не будет – беда. «Весной-то один день всю зиму кормит». Поэтому всё бегом, бегом. И ей «некогды со мной чи?лькаться». Она только знает, чтобы я была сытая и никуда не убежала. Она может здорово наругать, даже взять вицу, если натворить плохое или уйти на речку…
Глухо громыхнули ведра: бабушка Дуся управляется в конюшне. Значит, времени ещё мало, но корову Эмку и овечек она уже угнала, куриц, собаку и кошек накормила и сейчас пойдёт огород «дозо?рить» – смотреть, все ли там в порядке.
Дома пахнет чем-то вкусным: бабушка уже успела испечь пироги. Надо проверить, с чем они. Может быть даже есть сладкий пирог – для меня. Это зависит от бабушкиного настроения.
Я перелезла через подушку, спрыгнула на деревянный крашеный пол. Он приятно холодит ноги.
На кухонном столе стоит заветная горка пирожков, накрытая чистым рушнико?м (полотенцем). Рядом кружка с молоком под крышкой.
Румяные пирожки очень вкусно пахнут. Их края запеклись и затвердели. Беру один, надкусываю… с луком!
Сладковатый яично-сметанный вкус, в меру солёный, с гулким луковым хрустом – вкуснятина! А если с молоком, то вообще красота.
Смотрю в окно, жуя.
Летнее утро. Голубой простор, плывут белые нежные облака. Ветер шевелит толь на крыше дровяника. Куры внимательно щиплют траву, петух что-то грозно клокочет им.
Я иду к двери. Тяжёлая от ватного утеплителя дверь едва поддаётся. Железная ручка скользит. На цыпочках выхожу в сенки, гляжу через щёлку в ограду, ищу бабушку:
– Бабушка Дуся! Я проснулась!
Откуда-то из глубины в ответ слышу:
– Эу?.. Но, но, мила внучка, бежи ешь пироги-те, я тебе тамака оставила на столе. Я сичас прополю и приду.
Радостно выдыхаю, забывая про тревогу: бабушка дома, всё в порядке. Но надо быть начеку и не лезть, куда не следует, иначе может быть худо. Баба Дуся не будет потакать моим шалостям.
Пробегая всё так же на цыпочках по тёмному коридорчику с хлябающими половицами, накидываю кофтёнку и сандали. На пути тяжёлая дверь на «заломе» – засове из толстого железа. Лапка, наша собака, услышала меня, скребёт лапой дверь снаружи. Наконец мне удалось сдвинуть засов. Открываю, осторожно переступаю через высокий порог.
Солнце нагрело жёлтую полоску на полу, на улице ещё свежо. Лапка тычется в колени холодным мокрым носом, виляет хвостом, кивает и даже по команде подаёт лапу. Треплю её за ухом, целую в нос. Бабушка, конечно, не разрешает мне целовать собак и кошек, сплёвывает и морщится: «Уди ты! Она эть чё токо не ес, всяко погано собират, ты иё ишо в нос целуёшь! Нахваташся, девка, потом чё с тобой будём делать?» Лапка клацает зубами от избытка чувств и уходит чесать свой бежевый живот.
Спускаюсь по ступенькам. Трава пушистая и влажная, ногам от этого очень приятно. Осторожно закрываю за собой калитку в палисадник, чтобы не дай бог куры не зашли и не выгребли цветы. Голубой, крашеный с одной стороны забор выше меня. Повсюду пахнет свежей травой, землёй и домом. Старые дома имеют свой особый запах времени и тоски.
По примятой тропинке между кустов смородины и золотого шара бегают большие чёрные «мураши?». Они вершат свои неотложные дела и настораживают чёрные блестящие головы, когда слишком близко к ним подходишь. Когда один муравей – не страшно. А когда ты случайно попадаешь в их владения – становится жутко и неприятно, хочется побыстрее сбросить с себя этих цепких насекомых. Приглядевшись, можно узнать, откуда и куда бегут муравьи, увидеть их таинственную тропу. Бабушка Паша собственноручно изготавливала из них настоящий муравьиный спирт для своих ног, которые часто болели. В стеклянную бутылку наливала сахарную или медовую водичку, ставила на муравейник, привязывая к горлышку нитку, и ждала пару дней, когда муравьи налезут в бутылку. Тогда она за нитку вытаскивала бутылку из муравейника, заливала их спиртом и снова ждала три дня, чтобы «втираннё» было готово. Это было для неё настоящим спасением.
Перешагнув через муравьёв, я случайно задеваю зелёную ветку большого куста с крепкими малиновыми бутонами, на которых блестят капельки росы. Скоро они расцветут и превратятся в цветы – пионы. Куст окутан тонким, еле заметным ароматом, который войдёт в полную силу после того, как все бутоны раскроются. Невозможно заметить раскрытие цветка. В этом есть что-то магическое, какое-то природное волшебство. Распустится утром цветок, заискрит росой, заиграют на нем малиново-жёлтые переливы. По стеблю потечёт лёгкой тоненькой струйкой сок. Тут-то и полезут на него муравьи, охотливые до сладостей. Поэтому и называют пионы муравьиными цветами.
Это была любовь бабушки Дуси. Она их поливала, пересаживала, разговаривала с ними, напевала песни. Очень радовалась, когда они распускались, но виду нам не подавала. Вот и сейчас бабушка уже приходила сюда, первым делом проверяла их – трава у кустов была осторожно примята, а рядом лежали наспех вырванные сорняки.
Я ещё немного постояла у куста и вприпрыжку побежала домой.
…До сих пор замираю, когда вижу эти цветы. Вспоминаю момент, как я, пятилетняя, стою перед кустом в сандалях и в платье до колена. А он, необхватный, только чуть пониже меня. Затем приклоняюсь к пиону, чтобы ощутить своеобразный травянистый запах, робко трогаю нежные упругие лепестки, радуюсь цвету и увесистой шапке цветка. В этот момент хочется говорить бабушкиными словами: «Ну, какой снарядный уродился, любо-дорого гледеть!»
Поэтому и еду в июньский день за букетом пионов на рынок, отдаю, не торгуясь, бабушкам деньги. За то, что вырастили. За то, что напевали задумчивые долгие песни. За то, что радовались и волновались. И иду домой, ликуя, как на первое сентября.
Драже в шоколаде
Пойду на речку, пока бабушка не видит. А речка у нас мелкая и узкая. И вода в ней студёная-студёная. Опустишь руку и обжигаешься холодом. Ногой потрогать так совсем нельзя. Мы с девочками держали в воде руки на спор, кто дольше, и до слёз это дело даже доходило. Баюкаешь руку перед собой и дуешь, а она не чувствует ничего. Как это, говорят, можно купаться в речке? И есть ли такое чудо на свете, чтобы вода была тёплая, как парное молоко? А про море у нас в деревне никто слыхом не слыхивал, и разговоров таких не было. Где это море есть, если вокруг только лес и поле?
Нет, всё-таки на речку нельзя, бабушка будет ругаться. Маме расскажет. Моя мама уехала далеко, в большой город. Пермь называется. Бабушка Дуся называет его «Перем», а мама сказала, что «Перем» – это неправильно, надо говорить «Пермь».
Нехорошо, конечно, вышло, обидно.
Мама обещала, что мы в гости к бабушке Дусе съездим, купила мне конфеты в красивой пачке с крокодилом Геной и Чебурашкой. На ней было написано: «Дра-же в шо-ко-ла-де». Они так заманчиво пахли, прямо объеденье. Но я их есть не стала, для бабушки Паши и Дуси оставила. Вот Бабе Дусе четыре штучки дам, а бабе Паше две, потому что она старенькая, у неё зубов совсем нету, и конфеты она только чупкать может.
Когда двери нашего жёлтого рейсового автобуса открылись на остановке, я очень обрадовалась, что
меня бабушка Дуся встречает. Родная такая, в синем платке, длинной юбке и в галошах. (Я знаю, почему бабушка в шерстяных носках и галошах ходит: чтобы было легко и прохладно, и чтобы ноги не промочить).
Бабушка меня снимает с автобуса, я ей на ходу про свои конфеты рассказываю, обнимаю за шею. Оборачиваюсь – и глазам своим не верю: двери автобуса закрылись, а мама за ними стоит. Уезжает.
Я – автобус догонять! Реву! Рассыпала свои конфеты прямо в грязь. Бабушка где-то сзади бежит, га?ркает меня (зовёт).
Ох, как обидно мне было, ой-ёй. До сих пор слёзы наворачиваются. А ещё говорят, что дети в пять лет ничего не помнят! Я всё помню, как вы уже догадались.
Баба Дуся наконец схватила меня, подняла на руки, обняла, успокаивает, сама чуть не ревёт.
Ну, пришли мы, значит, к нашему дровянику, а возле него бабушка Паша сидит, дубинкой водит по земле, ещё не знает про моё горе.
Меня второй волной захлестнуло:
– Бабушка Паша! Меня мама оставила! Сказала, что со мной пойдёт к вам, а сама уехалаа..!
Слёзы ручьём бегут, воздуха не хватает даже. Конфеты ей сую, которые остались.
Бабушка Паша разохалась, запереживала:
– Ох, беда ли нет ли… Бежи жо скориё в и?збу да игрульки-те свои собери… Молоко али простокиша-та есь ли, Дуська? Хлеб-от посыпь ей песком, пушшай отойдёт малёхо. Маш-маш-маш, все конфетки свои ростеряла нально. Ох, Галька, чё жо ты натворила? (Это про мою маму). Чё тожно будёт?
Гладит меня сухой жилистой рукой по спине, похлопывает:
– Не реви уж, не реви, дева. Куды годно так реветь? Ничё, приедет мать-та, куды де?нечча, обожди маленько.
Собака наша Лапка вышла из дровяника на мой плач, хвостом виляет, мокрым носом тычется, чихает, даже в лицо лизнула. Зверь, а понимает всё. Я её обнимаю, слёзы размазываю рукавами. Бабушка Паша машет на неё палкой, поругивает.
В общем, отошла я. Игрушки нашла. Полегчало маленько.
Лягушатник
В нашей деревне в этот полдень стоит тишина. Жарко. Все ушли на свои работы, и только изредка лают встревоженные собаки, кукарекают петухи. Если прислушаться, можно по голосу узнать, чей именно кричит петух. И от этой разгадки хочется улыбаться. Наш кричал знакомо, распевно. У Кудымовых ворчливо и с хрипотцой, потому что старый и клевачий. У Плотниковых был молодой, поэтому без дела пробует брать голосом то выше, то ниже, и к концу срывается на хрип, как будто кашляет. Смешно у него получается. Я знаю эту петушиную тайну потому, что умею наблюдать и слушать.
Бабка Настя, добрая и отзывчивая бабушкина подруга, сшила мне из новой юбки платье. Чёрное, в мелкий жёлто-белый рисунок, на подоле которого я разглядела маленьких барашков. Мне казалось, что они жуют траву на пёстром клетчатом поле. В этом платье кружиться можно: оно красиво надувается колокольчиком. Эх, мне бы ещё туфельки, лакированные на каблуке. Вот пойду в первый класс, мама мне обязательно такие купит. Буду хорошо учиться. Да, надо, чтобы обязательно без плохих оценок. Мои подружки, Лена с Таней, хорошо учатся. Белые колготки у них и банты, ранцы красивые за плечами. Я сама видела. Они теперь большие, в школу ходят, им уроки надо делать, не до игр. А мне играть хочется.
Побегу-ка я в дровяник, в «клетку» – мой собственный игрушечный дом. Буду пироги печь, как у бабушки. А вот и подорожник для этого. Подорожник, правда, трудно сорвать, пальцы больно, но листочки хорошие попались, большие. Чайник мы с бабушкой нашли на поле, когда в Ключи ходили. У него дырка в боку, но зато он настоящий, с длинным носиком и из железа. Крышки не хватает, но это не страшно.
Стол в клетке сделан из берёзовых поленьев и куска фанеры. На нем лежит клеёнка, красуются блестящие узорчатые чашечки. Это мама купила. Целый набор. Ни у кого такого нет. Вот сейчас пирогов напеку и позову бабушку чай пить. Её где-то не видать, наверное, ушла в деревню.
В дровянике прохладно от влажных дров. Пол усеян мелкими щепками, в углу стоит чурка с квадратной железякой, вбитой почти по самую шляпу. На чурке – длинные следы от лезвия топора и мелкая древесная крошка. Бабушка колет большие поленья да литовку (косу) отбивает, когда косить идёт. Осило?к (небольшой брусок из специального шероховатого камня) брать нельзя, а то бабушка ругаться будет, если «посею», потеряю значит. Магазин в деревне один, но там всё по делу и ничего лишнего нет. Осилка тоже нет, наверное. Я ходила туда с бабушкой. Там тётя Света работает. В магазине всегда темно, сыро и пахнет всякими товарами. Печка есть и прилавок. Бабушка берёт селёдку в железной банке, спички, лимонные круглые конфетки. Тётя Света быстро считает – щёлкает на деревянных счётах. Я в школе тоже этому научусь.
Стулья в клетке сделаны из двух деревянных ящиков, привезённых невесть откуда и заброшенных сюда за ненадобностью. Их надо красивой тряпичкой накрыть, чтобы по-праздничному было.
В большой чашке замешиваю тесто: мелкий песок с водой, чтобы на сметану было похоже. Беру лист подорожника и леплю пирожок. Один, два, три, четыре, пять… этого точно хватит для чаепития. Тесто из песка ещё осталось, можно в красивую формочку положить, прихлопнуть – и будет торт. А для украшения, конечно, ромашки. Ого, как быстро получилось избавиться от «этих чёрных» – мелких жучков, которые сидят в серединках цветов.
Торты, я знаю, бывают всякие. Даже свадебные. Они самые красивые. Когда-нибудь у меня обязательно будет свадебный торт с цветами, я сама его выберу. Гости будут. Мы будем чай с этим тортом пить, и нам будет вкусно и радостно.
Вот, почти всё готово. Мои зелёные пирожочки лежат горкой на блюдце.
Ой, а воды-то нет! А как же какао? Надо сделать и чай, и какао. Если бабушка захочет чай, налью ей чай, а себе какао, конечно. Оно в жёлтой коробочке с зайцем дома стоит. Тётя Вера привезла. Она у нас в Перми живёт.
Что же делать? Лужа высохла, и вода теперь есть только в речке и колодце. Ага, а если бабушка увидит? Она меня отлупит крапивой или вицей, обещала же в прошлый раз. Но делать нечего, придётся идти.
Возле колодца страшно: сыро, доски чавкают, когда идёшь. Вода чёрная в нём, а до дна не достать. Я проверяла длинной палкой. Потом, правда, бабушка узнала как-то, что я там была. Ругалась сильно. Но я стерпела, не заревела даже. У колодца растёт ива, а вокруг на кочках желтеет лягушатник – мелкие цветы с круглыми тёмно-зелёными листьями. Ими можно мыть руки, потому что мылятся липкой пеной. Я однажды принесла их домой с речки, порадовать бабушку хотела, а она сказала, что нельзя их «домой ташшыть, а то лягуши скакать будут». Нет, не надо нам лягуш. Да и бабушка сразу догадается, что я к колодцу подходила. Не буду рвать их. А чай мы и без цветов попьём.
Гроза
