скачать книгу бесплатно
Следователь вскипел…
– Арестованный, я Вам не товарищ!!! И впредь советую называть меня – гражданин следователь! Хватит испытывать мое терпение, нервы с вашим братом у меня иногда сдают, могу и в подвал к «спецам» опустить. Не позднее, чем к утру, во всем признаетесь…
Майор Корюхов слушал внимательно, наблюдая за происходящим со стороны, затем прикурил папиросу и молча, направился к двери. Взялся за ручку
– Ты куда, Федор?
– В уборную схожу. Ты поработаешь один или охрану позвать, мало ли чего?
– Сходи конечно, только побыстрее…
Когда странный майор выходил из кабинета, Павлов заметил у него сзади под кителем на уровне поясницы небольшое утолщение
«И снова ты Вася ошибся. Он же пистолет пошел выносить, за ремень его пристроил. Лихой, однако, мужик, раз арестованному помогать не боится. А как точно майор просчитал критический для хлюпика момент, подоспел вовремя? По сути дела он же спас меня своим вмешательством, иначе бы я словил пулю прямо в этом кабинете. Надо держать себя в руках несмотря ни на что…»
Едва за Корюховым закрылась дверь, как следователь нажал что – то под столешницей.
В кабинет влетели два бугая в штатском…
– Постойте у дверей, пока нет Федора! Придет, уходите!
Снова вышел из-за стола, вплотную подошел к сидящему на табурете Павлову.
– Так что Вы можете мне сказать по поводу карточки из немецкого архива? Где немцы могли раздобыть ваши подробные данные? А может Вам просто нечего мне сказать?
– Объяснение у меня только одно: в первый час войны, заставу, на которой я служил, после сильного минометного обстрела, с боем взяли немцы. Две трети личного состава погибли прямо в казарме, в самом начале нападения. Остальным, кто уцелел под обстрелом, пришлось, отстреливаясь, отходить в лес. Немец пер большими силами, устоять не было ни малейшей возможности. В штабе, в сейфах, находились документы на весь личный состав погранотряда, мои в том числе. Я уверен: «Абвер» изготовил липовый архив, по уцелевшим в сейфах документам, с целью – подбросить нашим особистам для уничтожения оставшихся в живых. Очень не любил немец пограничников…
Следователь долго молчал, обдумывая объяснение
– Допустим, что все было именно так? Объяснение вполне правдоподобное, хочется даже поверить? Но Вас не было на нашей стороне целых два месяца? Согласно имеющимся в вашем личном деле документам, в действующей части Вы появились в самом конце августа сорок первого. Так, где же Вы были, Павлов, столь длительное время, аж целых два месяца? У немцев проходили разведывательно-диверсионное обучение?
Павлова затрясло от злости, но усилием воли он сдержал нахлынувший гнев, и спокойно сказал
– Попробую объяснить, раз Вы такой непонятливый? Как я уже говорил, уцелевшие пограничники ушли в лес, и я в их числе. Вермахт передвигался по дорогам, в основном на технике, и довольно быстро. Мы же пробирались лесными тропами и почти всегда в темное время суток. Во всех населенных пунктах стояли немцы, все дороги и даже тропинки были перекрыты. Без малого два месяца выходили из окружения. Вышли вдвоем, так как все из нашей группы погибли в перестрелках. И еще: мы пришли к своим с трофейным оружием, а не с пустыми руками, что тоже сыграло немаловажную роль при проверке
– Это объяснение никуда не годится! Окружением пытаются прикрыться многие, в том числе и предатели. Оружие могли и немцы выдать, как раз для прохождения проверки. Из старшего офицерского состава с вами кто был?
– Нет, никого не было, только рядовые…
– Ну вот, видите, почему я должен Вам верить?
– Когда мы вышли к своим, нас несколько раз допрашивал капитан из Особого отдела, значит где-то должны быть протокола допросов и заключительный результат проверки. Вы ранее сказали, что мое личное дело у Вас, вот и посмотрите…
– Ничего подобного в деле нет, никаких протоколов и никаких капитанов Особого отдела? Вы все придумали, Павлов, в то время тщательной проверки просто не могло быть, условия не позволяли.
– А Вы что, тоже были на фронте в сорок первом?
– Нет, не был, у меня другой фронт…
Громко стукнув дверью, зашел Корюхов, бугаи молча вышли…
– Федор! Что – либо интересующее нас, обнаружил в чемодане: записную книжку, какие-либо иностранные штучки?
– Все чисто: обычный набор вещей советского офицера приехавшего домой. Гостинцы родным, предметы личной гигиены армейского образца, фотографии матери, жены и ребенка. Китель и награды ты сам видел, удостоверения на них в кармане. В общем, ничего для тебя интересного в чемодане не нашлось. Да, еще две пачки приличных папирос и пара коробков спичек. Я думаю курево и спички капитану можно вернуть, в камере пригодятся. Домой ты его, конечно же, не отпустишь, знаю я твою хватку.
Утолщения под кителем майора уже не было
«Точно вынес пистолет из кабинета. Свой майор, фронтовик. Но ради чего он рискует? Это уже должностное преступление, наказание за такие вещи серьезное. И как он попал в этот сучий дом – нужда заставила, или партия направила? А недомерок его уважает, и похоже побаивается…»
…итак, Павлов, вернемся к нашему разговору. Вы утверждаете…
И еще больше часа следователь добивался от Павлова признания в несуществующих грехах. Тряс перед его лицом потрепанным кусочком картона без фотографии, с едва различимыми надписями и жирным номером на уголке, угрожал побоями и расстрелом.
А майор Корюхов ему больше не мешал, он шуршал бумагами за вторым столом и лишь изредка ободряюще поглядывал на Павлов, подмигнул два раза, дескать – «держись на своем».
Павлову же признаваться было не в чем, и он упорно доказывал свое… – Да, был я в окружении, но через два месяца все же вышел к своим. Капитан из Особого отдела проверял меня по всем правилам того времени. После проверки был направлен в действующую часть. Нет, в штрафном батальоне не был, не удостоился такой чести. В соседях со штрафниками стояли, я этого не отрицаю, даже не один раз стояли, а что в этом такого? Штрафные батальоны были на всех фронтах, многие с ними соседствовали…
Неожиданно и громко зазвонил телефон. Следователь с раздражением схватил трубку
– Да? Коган слушает! Понял, сейчас поднимусь к тебе!
вскочил со стула
– Федор! Поработай с Павловым, мне надо сходить по делам на третий этаж. Упрямый, я тебе скажу, тип. Ты, построже с ним, тот еще кадр…
Хлопнула дверь. Корюхов мгновенно переместился за зеленый стол, положил на сукно большие жилистые руки. Наклонился ближе к Павлову
– Слушай меня внимательно, капитан! Слушай, и вбей себе в голову мои слова! Времени у нас в обрез, постарайся не перебивать! Мы, с тобой, – одного поля ягоды, вот поэтому я и постараюсь тебе помочь…
выхватил из кармана пачку папирос, бросил на стол…
– Кури! Вот спички… подвинул пепельницу…
– Сразу, главное! Не расслабляйся ни на секунду! Перед тобой очень серьезный враг! Эта мелкая гнида очень умна. Она пережила в этом сучьем доме Ягоду, Ежова, и сейчас лижет задницу Берия. Она не провалила за все годы террора ни одного дела, доказала и довела до конца все! Многие сотни ни в чем не повинных людей отправила к стенке. Говорю тебе это для того чтоб ты знал с кем имеешь дело и не верил ни одному ее слову. Она еще долго будет ездить тебе по ушам и даже пообещает свободу, но повторяю, – все ложь! Будет тебе чесать, что отменили расстрел, не верь, – стреляют! Тебя хотели взять еще в Москве, но гнида сказала: «Зачем транжирить государственные деньги на конвоирование и прочее, Павлов едет в Ленинград к матери и сыну, и он приедет. Беру всю ответственность на себя!»…
…и ты приехал. Сейчас она потащила свои кости на третий этаж, там сидит такая же умная тварь, зовут – Стас. Разговор будет о тебе. Стас разрабатывает одного из группы арестованных офицеров, кроме тебя взяли еще двоих. Одного уже забили до смерти, сейчас выколачивают признание в шпионской деятельности из второго. Работает нагло и грубо, орет и бьет арестантов до потери сознания. В общем – гад! В этом плане Коган даже лучше – сама вежливость по сравнению с ним. Сегодня я был удивлен – он сорвался на крик в начале допроса? Но не в этом суть. Эти сволочи задумали раскрутить громкое дело, что-то типа заговора и предательства в офицерской среде среднего состава? На большие звезды замахиваться побаиваются, осторожничают.
Нашего брата-фронтовика ненавидят лютой ненавистью, способны на любую пакость, а сами трусливы как шакалы. Вот на этом, мы с тобой и сыграем. Но сразу предупреждаю – по чистой тебе не выскочить. Карточка немецкого архива не даст! Главное для тебя – уйти из-под расстрела и миновать подвалы этого сучьего дома. Таких подвалов не было даже у Ваньки Грозного. Живым оттуда выйти невозможно, разве только что полным инвалидом? Там работают такие «спецы» по выколачиванию признаний, каких, возможно, не было даже у нацистов? Дальше: будем подводить дело к десятилетнему сроку, отмотаешь в лагере шесть – семь лет и выйдешь на волю живым и здоровым. Другого выхода я просто не знаю? Если ты мне поверишь, я все сделаю как надо. Коган отделит тебя от группы «заговорщиков» и пустит по делу одного. То, что я сейчас скажу, тебя шокирует, и, тем ни менее, это надо будет сделать…
– Что я должен сделать?
– Тебе придется признать плен и подписать протокол. Учитывая твои военные заслуги и ранения, «тройка» выпишет тебе не больше десяти лет…
Майор нервно прикурил папиросу, бросил горелую спичку под стол…
…плохо еще то, что гниды натрезвонили про мифическую офицерскую организацию во многих высоких кабинетах, и эта трескотня будет сильно нам мешать. Много хороших людей загубят, сволочи. У меня сердце кровью обливается, как подумаю о загубленных офицерах, а помочь им ничем не могу? Имена и фамилии оставшихся в живых, якобы бывших военнопленных, внесены в списки. Дано указание провести тщательное расследование и виновных отдать под суд. Даже если этот архив заранее спланированная акция «Абвера», карточки все равно сделают свое черное дело даже через много лет, копать глубже никто не будет. Архив огромен. Москва разослала списки по областям, сама уже не справляется…
И снова появились сомнения в искренности майора
«Так и вышло, как я подумал вначале допроса – Корюхов оказался тот самый „хороший“ следователь. Красиво работают, – профессионально, далеко пойдут, сволочи. Сейчас скажет про пистолет…»
– За пистолет забудь, в кабинете его нет. Хорошая игрушка, красивая и надежная. Другу подарю, скажу от тебя. Кореш мой, по войне, сейчас большой человек. Наших тварей прошибает в пот от одного его имени, их пути однажды пересекались. Мужик крутой и бесстрашный, служебные полномочия почти неограниченны. Сидит в Москве, на генеральской должности, но звание пока полковник. Вот к нему я и обращусь за помощью…
А мысли крутились разные
«А впрочем, какая разница – подпишу протокол или нет? Подпишут и без меня, только здоровье перед этим отнимут. Влетел я по крупному, запросто могут и к стенке поставить. В нынешние времена ничего удивительного в этом нет – сатана правит бал. А к стенке рановато, мне всего тридцать? Лагерь еще не конец жизни, отсижу и выйду, буду жить, как живут нормальные люди. Майор, похоже, искренне мне сочувствует и хочет помочь. Надо соглашаться, терять то мне уже нечего…»
– Слушай, майор, – почему ты мне помогаешь? Чем я лучше других?
– Все очень просто – я сам два года отпахал в разведке. Лучше других знаю: что такое рейд к немцу в тыл, какой ценой достаются разведчику медали и ордена, знаю, как тяжело бросать тела погибших друзей, когда немец прет по пятам, а у тебя на руках груз, из-за которого они и погибли. Я много чего видел и пережил. А ты мне всю душу расковырял своим появлением в этом треклятом кабинете, будь он трижды неладен! Сразу вспомнил ребят из своего взвода, комбата вспомнил, мы с ним два года в окопах вместе. Эх, брат, такое не забывается, да ты и сам наверняка всех помнишь.
– Да, майор, война навсегда останется в наших душах, – до самого конца!
– Ну, вот, видишь теперь, где собака зарыта?
– Вижу, и начинаю тебя понимать…
Корюхов вскочил из-за стола, нервно заходил по кабинету
– Ты думаешь, я добровольно пришел работать в «контору»? У меня выхода другого не было – два восьмилетних пацана у меня, близняшки. Жена в блокаду погибла. Теща, золотая женщина, спасла ребятишек. С нами сейчас живет, за детьми ухаживает. Она мне как мать родная, всем ей обязан. После войны уволился в запас, устроился на завод инженером. Работаю, деньги неплохие зарабатываю. Вдруг вызывают в горком партии: «Вы же кадровый военный, почему ушли из армии? А не желаете ли поработать в органах? Партия направляет: – попробуй, откажись, со свету сживут. А моим детям кто поможет, если меня не станет?
– Прости майор, я все понял. Делай что задумал, бумагу я подпишу. Но сам не попадись, цена за промах будет высока…
– Поехали дальше! Ранили в голову, в бессознательном состоянии попал в плен. При обыске немцы нашли в кармане гимнастерки медальон смертника, – вот откуда твои данные в немецком архиве. А в принципе, можешь, что и другое придумать, лишь бы было на правду похоже? Через сутки удалось сбежать, вышел к своим. Про плен не доложил: – потому что в начале войны за подобные вещи могли расстрелять на месте без суда и следствия. Вину свою искупил в боях, что доказывают награды и ранения. Подтверждающие документы будут в деле…
– Но как остановить следователя только на факте признания плена? Он же подводит меня к шпионажу в пользу Америки?
– Вот этим я и займусь. Объясняю вкратце для того: чтобы ты не падал духом, пока будешь сидеть в тюрьме под следствием. Кореша моего величают – Кузнецов Петр Иванович. Командует очень серьезным подразделением контрразведки. В определенных кругах личность весьма известная, и наши следователи его хорошо знают. Один раз попытались перейти ему дорогу, получили такую трёпку, что сразу пропало желание связываться с ним. Что мы с полковником кореша, они по сей день не знают, да им и не надо этого знать.
Запомни точно: до сорок третьего года вы служили с Кузнецовым в одном взводе. Командир батальона – капитан Лазарев Захар Петрович. В сентябре сорок третьего Кузнецов сдал тебе взвод и отбыл на повышение в Москву. С тех пор ты его больше не видел. Повторить для ясности?
– Не надо, давай дальше…
– Завтра, в девять утра, Коган выдернет тебя на допрос, будет дожимать до конца. Примерно в десять на его телефон будет звонок. После звонка, он начнет вынюхивать, откуда ты знаешь полковника Кузнецова? Ненавязчиво слей ему мою басню про сорок третий год, по – приятельски, назови Кузнецова – Кузей. Они знают, как его звали на фронте, наводили справки. Не дрейфь, дальнейшие события закрутятся в твою пользу. И еще: постарайся прикинуться простачком, пусть думает, что ты глуп…
Корюхов достал из пачки очередную папиросу, прикурил…
– Скажу больше, пока есть время. В мае этого года, гниды, сдуру или по ошибке, взяли его парня из местного отдела. Уже через сутки стояли под автоматами у лесной речки с привязанными траками на ногах, и с искренними слезами просили дать им шанс исправить свою ошибку. И Кузя им дал этот шанс. Парня выпустили. Но на него не было карточки в немецком архиве, там все было проще…
– Лихой мужик! Они же запросто могли его сдать?
– Кузя не только лихой и отчаянный, он еще умный и прекрасный психолог! А про тот случай я его позже спросил. Он мне отвечает: «Эти тыловые крысы – закоренелые трусы, у них духу не хватит меня сдать. Тем более они прекрасно знают, что мои парни за меня в короткое время их ликвидируют. Пусть пока живут – глядишь, пригодятся еще?»
Вот и пригодились? Ну и парни у него подобраны – оторви и брось! Все прошли войну, соблюдают негласные законы фронтового братства. Кузю уважают и любят, на смерть за него пойдут. А кличут – «Батей», как отца родного?…
В веселом настроении вернулся Коган
– Как идет допрос, Федор, есть положительные сдвиги?
– Сдвиги есть, и сдвиги положительные. Павлов признался, что был все – таки в плену. Утверждает: лишь одни сутки, потом сумел сбежать. Да сейчас он сам все тебе расскажет, парень вроде неглупый, понял, что запираться бессмысленно.
Следователь подозрительно посмотрел на обоих
– Странно? Арестованный так искренне оправдывался, что я чуть было не поверил в его честность? Ну что ж, я рад за Вас, Павлов, лучше поздно – чем никогда. Вы даже не представляете себе как я рад вашему признанию. Правда рано или поздно все равно всплывет, но тогда все будет намного хуже. Ну ладно, и мы, в свою очередь проявим к Вам снисходительность, поместим в хорошую, по тюремным меркам конечно, камеру. Ну а если следствие будет и дальше продвигаться при обоюдном согласии обеих сторон, тогда разрешим свидание с родственниками, и конечно передачу, если таковую принесут?
Федор! Спички и папиросы арестованному можно вернуть. Разрешенные по закону предметы гигиены и белье завтра отдадим. Сегодняшнюю ночь, Павлов, переночуете в камере предварительного заключения. Там Вы будете находиться в одиночестве, обдумайте в тишине и спокойствии свое дальнейшее поведение. Вас переоденут в гражданскую одежду, военная форма в местах лишения свободы запрещена,. накормят, я распоряжусь. А сейчас: вот бумага и ручка с чернильницей, изложите свои злоключения на бумаге. Завтра, на основании вашего письменного признания, составим соответствующий протокол, его так же надо будет подписать, ну и будем работать дальше…
Глава вторая
Павлов лежал на самом краю огромных нар и дремал. Ярус был второй. Переворачиваться с боку на бок и даже пошевелиться было опасно, крайняя доска под тяжестью его тела подозрительно прогибалась, казалось, не выдержит и треснет. Вдобавок ко всему храпел и чесался во сне, сосед справа. «Хорошая» камера была битком набита людьми. По стенам и нарам ползали вши и клопы.
Напротив, через двухметровый проход, в котором находился железный, вмурованный в бетон, стол, и такие же железные, вмурованные в пол, скамейки, стояли вторые огромные нары до предела заполненные людьми.
Сквозь сон он слышал, как внизу куражились урки.
Привычная к тюремной жизни шпана, сбилась в шайку из семи человек, и держала в страхе всю камеру. Обнаглевшая от безнаказанности банда мелких блатных[3 - Заключенные с большим тюремным опытом, посвятившие свою жизнь тюремной романтике. Жизненные принципы – нигде и никогда не работать. Держали власть во многих тюрьмах и лагерях. Подчинялись только ворам в законе, но ни всегда.] занимала добрую половину нижних нар в углу у окна и под страхом избиения никого не пускала на свою территорию. От безделья шпана бесилась.
Они то ржали как лошади, то придумывали какие то дикие игры. Всегда обнаженные до пояса, и щеголяя разномастными татуировками, с визгом и криками, оголтелая толпа носилась по камере сметая все на своем пути.
Когда надоедали нехитрые эти забавы, принимались всей оравой изводить «расхитителей» государственной собственности – измордованных войной, голодом и начальством, колхозных мужичков, арестованных за кочан капусты или горсть зерна
– Чё, колхозная харя, отдыхаешь в тюрьме? Обворовал государство и балдеешь теперь на дармовых харчах? А баба небось одна с детворой мается? Папа же спрятался от семьи в тюрьме, а тут его не достанешь…
– Да лучше бы я в колхозе на поле горбатился, чем здесь бока пролеживать целыми днями, да вшей кормить?
– Но лежать целыми днями мы тебе не дадим, не заслужил! Давай бери швабру и подметай камеру. Подметешь, как следует, бери тряпку и пол помой. Ну а мы с корешками посмотрим какой из тебя получился работник? Эй, иди сюда! А ну приколи нам за доярок. Какие они? Толстые от молока и сметаны, наверное? Нет? А твоя баба кем работает? Скотницей??? Иди отсюда! Эй! Ты-ты! Иди сюда!…
Доставалось и интеллигенции. Со скуки урки вытаскивали на проход полураздетого и несчастного, единственного в камере музыканта
– Расскажи-ка нам, ентелегентная рожа, сказку на ночь. Сказку давай интересную, и чтобы бабы в ней были. Можно и в стихах…
Запуганный до полусмерти музыкант, сбиваясь и краснея, читал блатным стихи, пересказывал по памяти главы из книг, пел романсы и песни
Урки тешились…
– Очкарик, а на каком струменте ты на сценах играл? На скрипке? Ну скрипки у нас нет, к сожалению, а швабра, мы думаем, подойдет, сцену же вполне заменит параша. Схватил быстренько, и на помост! Мы все тебя внимательно слушаем…
Всех вновь прибывших урки тщательно допрашивали и сами отводили место на нарах. Сильных и крепких молодых парней определяли на лучшие места, и со временем затягивали в свою шайку.
Павлов тоже не миновал допроса, но прикинулся простачком, и на ходу сочинил легенду про деревенского «расхитителя» социалистической собственности
Только вошел в камеру, как подлетел урка в обвисшей грязной майке.
Заулыбался щербатым ртом
– Ты кто?
– Мужик!
