Fatum

Андрей Воронин

Fatum

FATUM

Памяти ФТМ

Глава 1

Силы небесные

Высоко, в заброшенных богами и забытых людьми горах, смиренно, но гордо доживала свой век некогда всемирно известная обсерватория. При ней, разделяя и ее судьбу, и ее характер, прижились четверо астрономов – старый академик  Иван Палыч Фурманов, его ученик с женой, Женя и Таня, оба когда-то были аспирантами академика, а теперь уже разбирают милые послания по Емеле от троих внучат, и сравнительно молодой – под сорок – мужчина, о котором сказать можно было только то, что он сам есть, – это безусловно, имя у него тоже есть, Тимур, – хотя подлинное или нет – это уже вопрос, вот он сидит на стуле, или смотрит в окуляр телескопа, – а остальное было совершенно не ясно. Откуда он взялся, почему один, без семьи, зачем он заперся в добровольной (или нет?) ссылке в горной глухомани, что бросил он в краю родимом – никто не знал. И уж тем более – что ищет он в краю чужом. Он не любил говорить о себе, работал много и хорошо, общался вежливо, был вполне покладистым, не ершился – а чего еще желать от человека, с которым коротаешь годы отшельнического труда, без особой цели, без надежды изменить что-нибудь в своей тающей жизни, хрупкая гармония которой и есть единственное ее оправдание.

Старый академик в быту был простоват, любил побрюзжать, играл роль строгого, но справедливого вожака стайки, посмеиваясь над академической иерархией, воспроизводить которую его обязывало положение. Но ни за что не признался бы ни себе, ни людям – остальной троице – что любил их без памяти и частенько незаметно подглядывал из своего темного угла за их работой, просто движениями, стряпней, прогулками по единственной безопасной тропке – с умилением и стариковской завистью, глубоко спрятанной под покровы отеческой заботы.

Перед разговором, положившим начало всей нашей истории, он несколько дней ни с кем не общался, сердился, вертелся на стуле, чертыхался, хлопал себя ладонями по коленкам, и свирепо сверлил взором любого, кто приближался на расстояние прямого попадания. А потом и вовсе замер. Супруги уж решили, что дед болен, пытались…  – да куда там, им же еще и досталось, «отстаньте и уйдите», – это еще в мягком изложении.

Наконец его угол ожил, задвигался и заскрипел половицами.

– Так, все сюда, и немедленно! – глухим, но нервным голосом дед отдал приказ по команде, и все, побросав дела, метнулись в его закуток. Дед уже поставил стулья в кружок, вскипятил чайник, уселся под любимой настольной лампой с выцветшим абажуром – единственное, что с годами уцелело из его личного имущества, закурил трубочку и наклонившись, таинственным шепотом – чтобы никто посторонний ни-ни, заговорил.

– То, что я скажу, надо еще проверить. Всем. И по отдельности. Займетесь завтра. Но, похоже, сходится. Да. Дела, дорогие мои, мои милые. – Дед пустил дымовую завесу, и никто , разумеется, не заметил, как со щеки скатилась слеза. Нет, дед был кремень, в сантиментах не замечен.

– Около недели назад пришло сообщение из Индии, ну я вам говорил, – мы еще смеялись, – помните, что пропала планета в созвездии N. Так вот, зря смеялись. Пропала. Нет ее. Но это еще цветики. Куда пропала – вот вопрос.  – как и положено, драматическая пауза, колючий взгляд и  – боже, неужели и впрямь что-то серьезное – дед-то почти плачет!

– Кажется, я знаю ответ. – а спазмы уже душат, не отпил, а откусил кусок воды, судорожно проглотил. – Планета была поглощена небесным телом неизвестного нам типа. Я назвал ее небесным хищником. Что-то аналогичное черной дыре, но летит с непредсказуемой скоростью и засасывает в себя космическую материю. И энергию. Последствия такого обжорства для N будут, разумеется, катастрофическими. Это ясно. Но ясно, друзья, и другое. Нам тоже не избежать встречи с хищницей. Скорость, с которой несется дыра, ясно показывает: она недавно возникла для наблюдений и направление движения – прямо на нашу солнечную систему. Понимаете?

– Не может быть! – три голоса, но отнюдь не трио, было ответом.

– Да, не может быть. Правильно. Но будет. Вот в чем штука.

– Иван Палыч, но ведь это…

– Да, моя милая, да, Танюша. Это конец. Нашей солнечной системе. И нам с вами, и всем нашим – тоже. Пока я не уверен, но можно предположить, что до полугода у нас еще осталось. А дальше – ничего не могу ни сказать, ни предположить…

Все на свете иголки впились в головы троице.

– Иван Палыч, мы сами должны проверить, или сообщить коллегам по электронке? – из Жени вопрос выполз сам собой, автоматически.

– Да вы что, смеетесь – сообщить? Если я ошибся, не простят, а если нет, это слишком серьезно. Надо подумать, вообще стоит ли об этом кому-нибудь говорить.

– Как это? – было давно принято, что наводящие вопросы задает Таня. Именно ей академик адресовал «полные ответы», как он выражался, то есть излагал академическим голосом академические соображения. Если надо бывало, ставь диктофон и пиши – готовый текст, не нужна правка, посылай в журнал и выйдет отличная статья.

– Понимаешь, Таня, если все верно, – впрочем, может рано это говорить, ну да ладно, – представь себе, что начнется там, в миру. Лучше не знать, когда придет косая, тебе любой врач скажет. Иллюзия безопасности – это самый сладкий миф нашей цивилизации. Ее стержень. Ей приносились такие жертвы, что и не подсчитать – и людские, и материальные, и умственные. Сколько людей только и работают, что на так называемую безопасность – бомбы, химические и бактериологические, психотропные, лазерные – да мы толком и не знаем, чем именно нас укокошат наши мужественные защитники. Или их коллеги из-за колючки. Безопасность – самая дорогая иллюзия, и ее трогать запрещено. Она как наркотик – успокаивает и обезболивает.

– Но ведь это самообман!?

– Гм. Отчасти. Но видишь ли… Нет никакого «подлинного», истинного самосознания – ни у человека, ни у людей в целом. Нету. А есть мифы, в которые нас с пеленок научили верить.  Если мы ничего не скажем, то до конца – почти до конца, поглощение займет миллисекунды – люди будут жить как ни в чем ни бывало, умрут мгновенно и без паники, без боли за себя и ближних своих. Просто все вместе прекратят существование в этом мире. Понимаете, на полслове и на полвздохе – разве не мечтают об этом те, кому предстоит пережить мучения – чтобы все равно умереть?

– Я категорически с Вами не согласен, – тихо, в глубоком раздумье вымолвил Тимур, – впервые за многие годы взяв на себя инициативу в беседе. – Простите, но Вы не великий инквизитор, и не бог, чтобы судить, что надо, а что не надо людям. Я знаю, что Вы мудрый, предусмотрительный и добрый человек. Но зачем тогда обманывать? Всех? И даже себя – разве Вы уверены, что молчание – золото? Если цивилизация привыкла себя обманывать – надо быть выше, надо быть лучше цивилизации. Простите мою патетику, я отвык говорить много. Признаюсь, у меня были очень веские основания покинуть столицу, – коротко говоря, я разочаровался в людях, пережил глубокую депрессию и вновь ожил только здесь, с вами. И благодаря вам всем, спасибо вам за это. Но перед самым страшным и неожиданным, общим концом – надо найти в себе силы отбросить сладкую ложь, вернуться к тому, чего, как Вы говорите, нет – истинному самосознанию. Да, его нет актуально, но оно спит в каждом нормальном человеке. Иначе у людей, у человечества вообще не будет шансов состояться в моральном смысле – многие тысячелетия сон разума не прерывался. И вот – час Икс. Отвори глаза, оцени себя как ты есть, не лги себе, – вот что выстрадала наша долгая и мутная история. Шанс искупить грех неподлинного бытия человечество упустить не должно.

Твердо, преодолев смущение, Тимур встретил взгляд деда, и тот не стал возражать. Вздохнул, покачал головой и выдавил:

– Верно и ты говоришь. Ладно, давайте пока ничего не решать, вот вам задания на завтра, – и разговор зашел о вещах, для широкой публики не предназначенных.

Дня, конечно, не хватило. Да и двух тоже было мало, хотя к вечеру стало понятно, что в принципе дед оказался, увы, прав. Феномен, которому придавали совершенно другое значение – так называемая темная энергия – была известна уже давно. Но только сейчас проявилось ее свойство, прежде не отмеченное никем – она, оказывается, может сгущаться и то ли вдруг возникать, то ли носиться вихрем на огромных межзвездных просторах, не подчиняясь ни гравитации, ни световым константам, ни инерции и геометрии. Самое тревожное, что направление ее движения с учетом кривизны пространства-времени как раз приближалось к траектории движения Солнца. То есть прикидки академика оказывались верными, а для более точных расчетов нужно совсем другое оборудование.

– Хочешь – не хочешь, а придется, видимо, разослать сообщение, не предваряя выводов – пусть проверят-перепроверят на более мощных станциях, через спутники и радиотелескопы. – Академик обвел троицу тяжелым взглядом, черные круги под глазами, седая щетина и всклокоченные седенькие волосики выдавали крайнюю степень тревоги. Хотя разговор и не был закончен, к нему не торопились возвращаться – ответственность за то или иное решение была и впрямь гигантской. Это не в шахматы играть – сообщить миру, что послезавтра, мол, конец света.

– Завтра, Женя, сообщи, пожалуйста, по узкому кругу рассылки, копию в Президиум, да и в Министерство, пожалуй, тоже.

– Секретность ставить?

– Валяй. – Академик обвел всех потухшим взором, и вздохнул прерывисто, в несколько заходов, как дети после хорошего рева. – А что, может, напьемся, молодежь, давненько мы не бражничали? А то ведь – доведется ли еще?

– Давайте. Спирт или вино?

– Я бы коньячку, того, что нам прислали итальянцы, чего беречь – в расход его! – дед делал вид, что хорохорится, но актером он не был никогда.

И запылал очаг, комнату заполнил тонкий запах изысканного напитка. Cavalino Rosso XO –  из тех светлых коньячков, что покупают нечасто, а ценят и того реже. Пили молча, боясь неверным словом потревожить новое чувство общности, почти родства, которое только что возникло и уже в младенчестве обречено. Одно дело жить вместе, другое – вместе умирать.

– Не забыть бы завтра почту детям – нет, конечно, ни слова, просто проведать, как они там, – Таня сказала это как будто сама себе, и робко оглянулась на мужа, – может он сделает что-нибудь, он ведь всегда выручал в трудную минуту, а минут этих трудных было ох сколько, за десятки-то лет, да в горах! Но Женька выдавил из себя подобие улыбки настолько жалкой и неловкой, что стало ясно, – притворяться не надо.

Выпили изрядно, коробка со стружками и красивыми вензелями была почти пуста – куда девается коньяк в наших компаниях, вы не знаете? Было же когда-то девять бутылок! И тепленькие, но не тяжелые, разбрелись по спальням. Казалось. что до утра-то по крайней мере время им принадлежит, что вот завтра они на свежую голову найдут, наконец, правильные решения, либо приняв, либо стряхнув с себя выбор – как жить планете последние свои мгновения.

Ан нет. Никто из наших бражников не слышал шум подлетающего вертолета, никто не вставал отпирать двери, и как могли в три часа ночи к ним добраться с материка – они тоже понять не могли. Зато быстро сообразили, что это были за гости. Уж у них-то ключи ото всех дверей.

Глава 2

Силы земные

Экипаж в летной форме – понятно, летчики, а гости –  в штатском. Самый главный – моложавый, с бесцветными водянистыми глазами, был корректен, но не вежлив. Ничего никому не объясняя, обращаясь с учеными как с неодушевленными предметами, требующими, правда, бережного отношения, он негромким голосом объявил, что обсерватория временно закрывается на профилактический ремонт, а коллектив будет размещен в санатории для диспансеризации и лечения.

– Никаких ответов на ваши вопросы у меня нет. – Устало, без всякого выражения бросил он, затянулся сигаретой и отвернулся к окну, и пока все собирали вещички, так и не повернулся.

Таня попыталась было возмутиться, набрала воздуха для гневной тирады, он один из гостей рявкнул:

– Прошу сохранять молчание! Еще наговоритесь! Ишь, разговорчивые какие!

– Отставить! – прошипел начальник. – Не хами, Саша, они не арестованы, и не задержаны. – И обращаясь к академику, изложил ситуацию. – Уважаемый Иван Павлович, до особого распоряжения Вам надлежит пребывать под наблюдением врачей. И Вашим коллегам. Никаких комментариев я дать не могу, подробнее все узнаете на месте. К вам вылетела комиссия из столицы, они имеют спецпоручение встретиться с вами и решить, как быть. Моя команда получила приказ не вступать с вами в разговоры. Прошу меня понять, у меня приказ сопроводить вас до места назначения.

Коньячок – вот что значит иностранная штучка – не взбодрил, а расслабил астрономов, голова кружилась, конечности – включая язык – были не верны, и ко всему этому кошмару примешивалось чувство вины – в такую минуту оказаться не вполне в кондициях. Просто переглянувшись, они поняли, что, даже не успев отправить почту, уже оказались под колпаком – хотя как это возможно – никто толком не мог себе представить. Неужели все это время их прослушивали, но как? Здесь уже почти полгода никого не было посторонних. Тимур? Да нет, конечно, не он, по всему видно, что не стукач. Письмо, так и не отправленное, но уже набранное на компьютере? Так в сомненьях они и погрузили свои пожитки в вертолет, через два часа пересели на самолет и еще через три оказались на каком-то военном аэродроме, судя по всему – где-то невдалеке от столицы. В самолете – а сидения почему-то шли не рядами, а вдоль бортов, – успели переговорить. Академик считал, что их везут к руководству для предварительной информации, ничего страшного, собственно, и не происходит.

– Понимаете, мы не представляем никакой угрозы – ни для кого. Что нам будет? Поговорят и отправят обратно. Не вижу других вариантов. Таня, ты не нервничай, перед лицом общей беды с нами ничего не сделают. Просто у них манеры такие – хотят поговорить – тащат на аркане, невелики птицы, подумаешь, академик и трое докторов, эка невидаль!

– Иван Палыч, Вы как хотите, но я попытаюсь удрать – при первом случае. – Тимур весь горел от возбуждения, но пытался говорить спокойно. – Неспроста они нас так выдернули, прямо тепленьких из кроватей. Они хотят нас заткнуть! Запрут под замок, сидите и пейте пилюли.  Чтобы опять всем врать. Опять что-то выгадывать, играть свою игру. А все должны быть заложниками в этой дурацкой игре, сидеть в прикупе. Да нет, хуже, ведь игра идет у них не на нас, людей, а на власть и деньги, привилегии и первенство. Чушь какая-то.

– Тимур, давай дождемся, когда с нами хоть поговорит кто-нибудь. Мы же ничего пока не знаем – кто, зачем, почему? – Женя был рассудительный и дисциплинированный человек, – именно таким и должен быть отшельник, чуть не двадцать лет проживший на крыше – если не мира, то страны-то уж  точно.

– Боюсь, Жень, после разговора будет поздно, – пробормотал Тимур, и не позаботился, чтобы собеседники его услышали.

Насколько он был прав, узнать можем только мы с вами, по закону литературных перемещений оказавшись самым преступным образом, без пропусков, допусков и мохнатого блата в кабинете, называть который непозволительно даже в полуфантастической повести. В таких кабинетах вместо обычных людей сидят, стоят и ходят не совсем обычные личности, а так называемые вип-персоны.  Они похожи на нас, но у них много и отличий. Внешне они покруче и понарядней. Запах у них специфический. А вот внутренне совсем на нас не похожи: склад ума не тот, манеры не те, ценности тоже, разговоры совершенно на наши не похожи, да и язык явно не предназначен для воспроизведения на печатной странице. Тем не менее, люди это великие, задачи ставят и решают гигантские, смотрят мудро и вдаль, и ногу ставят так, будто каждым шагом делают комплимент  Земле-матушке.

Ну, так вот, уж коли мы с вами взялись подслушивать, займемся делом. Один, который сидит, да еще к нам спиной, – не разобрать, кто такой, и говорит:

– Какие  к черту права, какого на хрен человека, ты хоть знаешь, сколько денег я уже вгрохал в предвыборную кампанию? Нет? А у кого я их взял, – ты тоже не знаешь? Да нам всем лучше типа аннигилироваться, чем проиграть, там шутить не умеют. – Это было сказано громко. –  Никакой огласки, чтобы муха не пролетела – ни туда, ни обратно!  – это было сказано потише. – Смотреть за ними в оба, не дай бог, опять надерутся, еще Кондратий хватит – слушай, а может их вообще – того, а? – нет человека, нет проблемы, ведь никто не знает, кроме них? – А это было сказано шепотом, может, мы с вами чего и не разобрали, а может, и просто ошиблись.

– Ну, типа мы знаем, – говорит другой, к нам лицом, но стоит в тенечке, и лица не разобрать. Что делать, придется считать обоих анонимами, – к сожалению, в арсенале литературной разведки нет пока еще таких фонариков, чтобы незаметно можно было бы посветить в лицо персонажу, да и крякнуть – батюшки святы, так ведь это же – ну вы понимаете… собственной персоной!

– Нет, себя трогать блин не станем, верно? Гы – гы! А с ними надо конкретно разобраться, просто втихаря, а исполнителей – на карантин, как раз месяца на три, пусть подлечатся. Перетерли? Давай, вперед, вечером доложишь. Придешь сегодня? У меня новая массажистка, японочка, 12 лет, от роду слепая. Ручки – просто бархатные. Ну, и все такое. Подарок, не скажу чей. Давай, подтягивайся.

Тот, который стоял в тенечке, кивнул и куда-то делся, ну и нам делать здесь больше нечего, подслушивать стало некого, а просто подсматривать – неинтересно. Массажистка-то будет только вечером, да и то в таком месте и за таким забором, куда и воображение писателя-фантаста не добивает. Так что я предлагаю тем же нефизическим способом вернуться к нашим персонажам, которые намечают и считают шаги от недостоверного  и пестрого «сейчас» к ясному и черному «ничто».

Впервые в жизни наши невольные путешественники удостоились прокатиться в шикарном «Мерседесе», в котором ей-богу не жалко хоть в тартарары, – тебе и телевизор, и телефон (заботливо отключенный, впрочем), и холодильник с горячительными напитками. Чем наши герои незамедлительно воспользовались, так что жизнь опять стала налаживаться, ценность настоящего стала значительнее ужаса будущего, и под конец путешествия ученые сыпали старыми анекдотами, от души веселясь и радуясь чужим бородатым шуткам. За окнами машины ничего не было видно, в темноте мелькали какие-то огоньки, потом дорога юркнула в лес, и на свежий воздух все вышли в просторном загородном имении, не слишком похожим на больницу, но не похожим и на чертову сковороду. Единственная вывеска на фасаде дома гласила, что здание является памятником архитектуры 19 века и охраняется государством. Впрочем, в этом-то как раз сомнений никаких не было: забор поднимался чуть не выше столетних елей, видеокамеры ощупывали каждую пядь мемориального пространства, а встречающие гостей ребята так настороженно улыбались и так мягко двигались, что холодок пробирал даже видавшего виды деда.

Им отвели вполне приличные комнаты, назавтра же обещали начать плановую диспансеризацию, и на завтра же – встречу с людьми, которые приедут на конфиденциальную беседу из столицы.

После трапезы – не берусь назвать ее ни ужином, ни завтраком, Тимур предложил деду пройтись по территории.

– Иван Палыч, я на всякий случай все-таки смоюсь. Понимаете, если хоть один из нас выскользнет, они остальных не тронут – утечка уже будет, они не захотят внаглую разделаться с Вами, с Таней и Женей. Я эту публику немножко себе представляю. Постараюсь подстраховаться – и спрячусь.

– А дальше что?

– А дальше – не знаю что. Посмотрим. Друг на друга, помните, наш разговор там, в горах? Дадим шанс людям осмысленно встретить свою судьбу – господи, да кто еще мог помечтать о таком прочищении мозгов? Из философов, писателей, вождей – кто?

– У тебя что, мания величия?

– У меня мания истины. Пусть и ужасной.

– Тимур, может ты и прав, но прав для очень небольшой части людей, которые готовы к истине, к самосознанию, к подлинному. Я же тебе говорил, что большинство людей – другие. Ими ты хочешь просто пренебречь? Как-то это не вяжется.

– У всех есть выбор, и главное – об этом никогда не забывать. За ваших многих, за большинство, выбор делают другие – мама с папой, училка в школе, вожак стаи – во дворе, поп или раввин, или мулла. А хуже всего – начальник. Но выбор, его ежесекундное присутствие – это и есть подлинная свобода. Я могу сейчас выбрать не то, что выбрал вчера, не то, что мне выбрали другие. Потому что я иначе не могу. Только так и возможен поступок. Иначе я буду повторять то, что мне велено повторять.

– Так-то оно так, но я, раз выбрав свой путь, иду по нему, не сворачивая, вопреки всем рогаткам  – вот в чем моя моральная доблесть. А ты хочешь оправдать моральный оппортунизм?

– Да нет. Где-то есть грань между твердостью устоев и догматизмом. Я не знаю, я просто хочу, чтобы свобода пришла к человеку изнутри, а не от Господа Бога или от политического пройдохи.

– Тимур, не время спорить – какая жалость, что там, в горах, мы не пользовались нашим досугом для разговоров! Так всегда – жалеем о том, что бездарно потратили. Давай, коли решил, беги. Ты прав по-своему, я – по-своему, не буду тебя держать. Может, и впрямь ускользнешь. У меня есть адресок, запомни, туда можешь прийти в любое время, скажешь, что от меня. Тебе помогут. А как ты отсюда выйдешь?

– Есть одна идейка.

Глава 3

Порядок и хаос

В царствование последнего русского императора, Николая кровавого, канонизированного православной церковью в качестве святого великомученика, было заведено такое правило: в тюрьмах, где сидели политические, охрану меняли каждые два дня. Чтобы пламенные революционеры не распропагандировали темных солдат в ненужном направлении. В наше время в отдельных медучреждениях от такого порядка отказались. А зря. Через пару суток, такой же темной ночью, ворота санатория чуть-чуть приоткрылись, – на щелочку, вполне достаточную, чтобы пропустить двух человек. Вместе с ними – Тимуром и его неверным стражем, не будем его называть, пусть останется инкогнито, – произошла утечка, придавшая новое направление всей последующей истории. Пробежав в темноте километра полтора, беглецы вышли к автобусной остановке на тракте, один проголосовал попутку, а другой остался ждать автобуса. И минут через двадцать благополучно укатил в другую сторону.

Тимур благополучно добрался до города, снял у бабки с автовокзала комнату в пустующей квартире, купил себе новую одежду и запустил бороду с усами.  Узнать его было теперь непросто, да и кто его мог узнать – родных и знакомых у него давно уже нет, все фотографии на документах – совсем старые, а в этот раз его  видели три- четыре человека – ну не будут же они бегать за ним по улицам! Теперь надо было передать сообщение – по электронной почте, коллегам. Но у бабки компьютера не было… Отправился он по дедову адресочку – Дегтярный пер. дом 11, кв. 7. Но там уже давно никто не живет, весь дом занят каким-то мрачным офисом. А внизу – китайский ресторан.

Хотя в Интернет-кафе Тимур идти и опасался, – их ведь не так уж и много в городе, там вполне могли устроить ловушку, – но, в конце концов, решился. К счастью, он помнил адреса нескольких своих коллег и в стране, и за границей, и разослал короткую информацию не о хищнице, а о деде и Тане с Женей.

Кафе  – нет, не само кафе, а обстановочка – кольнули и раздосадовали. Тимур давно уже не юноша, но старым валенком и прелой гнилушкой он себя не ощущал. А тут на него – даже скорее мимо него, сквозь него, так глянула размалеванная малолетка в пирсинге, татуировке, черно-зелено-малиновых волосах – или что там у них вместо волос – и что-то сказала на языке современных городских дикарей, чего понять было не только невозможно, но и вряд ли нужно – что он обомлел от неожиданности. Как в детстве, когда мальчишки, бывало, дразнились, – ничего по нашим меркам особенного, но сверстник готов или плакать от обиды, или лезть в драку.  Его просто вычеркнули из списков, даже не спросив, на какую он букву. «Неужели уже все всё знают, может у них из-за хищницы нервный срыв? А что, Интернет под рукой?» – размышлял Тимур. Хотя потом он понял, что девахе совершенно наплевать, что там будет через полгода – да ей плевать и на завтрашний день. То ли от травки, то ли от молодежной культуры, замешанной на травке, инфантилизме и невинной порочности. «Так что радоваться надо, что тебя не отнесли к «нашим»» -успокаивал себя Тимур по пути домой.