Горловка Это моя земля

– Да вот, думаю, правильно ли ставите. Никита-то был повыше.

Федор усмехнулся:

– Так скульптор с фотографий лепил. Ты бы подсказал, если что не так.

– Похож, – кивнул Виктор Степанович, разглядывая укрытую брезентом фигуру. – Даже очень.

Он помнил Никиту Изотова не по газетным вырезкам и не по кинохронике. Помнил живого – с крепкими руками, пропахшими углем, с хриплым смехом после смены, с упрямым взглядом, когда тот брался за новый забой.

– В тридцать втором мы с ним на соседних участках работали, – Виктор Степанович присел на скамейку, не отрывая взгляда от памятника. – Я молодой был, горячий. Всё думал – обгоню его, покажу класс. А куда там…

Федор присел рядом, достал папиросы.

– Курить будешь?

– Бросил, – Виктор Степанович покачал головой. – Доктор запретил. Говорит, и так легкие черные.

Они помолчали, глядя, как рабочие возятся с ограждением. Город готовился к своему столетию. Повсюду развешивали флаги, красили фасады, подметали улицы. А в центре всех приготовлений – памятник. Первый в мире памятник простому шахтеру.

– Никита, помню, говорил: "Виктор, не гонись за рекордами. Гонись за умением", – старик провел ладонью по колену, разглаживая складку на брюках. – А я молодой был, глупый. Всё норовил больше угля на-гора выдать. Чуть руку не потерял из-за спешки.

– Ну, Изотов-то сам рекорды ставил, – заметил Федор.

– Ставил, – согласился Виктор Степанович. – Только он по-другому работал. С умом. Не на износ, а с хитринкой.

Он поднялся со скамейки, чувствуя, как ноют старые кости. Завтра сюда приедет начальство из области, будут речи, оркестр, пионеры с цветами. А сегодня можно просто постоять рядом, вспомнить.

– Пойду я, Федя. Устал что-то.

– Завтра придешь? На открытие?

– А как же, – Виктор Степанович надел кепку. – Обязательно приду. С внуком.

Он медленно шел по знакомым улицам Горловки, мимо домов, построенных еще до войны, мимо новых пятиэтажек. Город менялся на его глазах – рос, строился, хорошел. Только шахты оставались прежними – темные, глубокие, требовательные.

Дома его ждал внук Павел, десятиклассник, умный, начитанный, с вечно взъерошенными волосами и острым взглядом. Виктор Степанович улыбнулся, представив, как будет рассказывать ему о настоящем Изотове – не о том, что в газетах, а о живом человеке, которого знал лично.

Виктор Степанович вошел в квартиру и услышал голоса из комнаты внука. Павел явно был не один.

– Да брось ты, это всё пропаганда, – говорил незнакомый юношеский голос. – Никто не может добыть столько угля за смену. Физически невозможно.

– Точно, – поддакнул другой. – Мой отец на "Кочегарке" работает, говорит, нормы и сейчас завышены. А тут – в три раза перевыполнил! Сказки.

– Ребята, вы не понимаете, – это уже был голос Павла. – Дело не в цифрах. Дело в символе. Им нужен герой для рабочих, чтобы все пахали как проклятые.

Виктор Степанович замер в коридоре, сжимая в руках кепку. Что-то кольнуло в груди – то ли обида за друга молодости, то ли разочарование в собственном внуке.

– Дед! – Павел выглянул в коридор. – А мы тебя не слышали.

В комнате сидели еще двое ребят – долговязый очкарик и коренастый парень с упрямым подбородком.

– Здравствуйте, Виктор Степанович, – вежливо поздоровался очкарик.

– Здорово, – буркнул старик. – О чем спорите?

Ребята переглянулись. Павел пожал плечами:

– Да так, о памятнике этом новом. Изотову.

– И что же вы о нем думаете? – Виктор Степанович прошел в комнату и тяжело опустился на стул.

– Ну, – протянул коренастый, – мы считаем, что все эти рекорды… преувеличены.

– Преувеличены? – старик усмехнулся. – А ты сам-то в шахте был хоть раз, а?

– Нет, но…

– Вот и молчи тогда, – отрезал Виктор Степанович.

– Дед, ну что ты сразу, – вмешался Павел. – Мы же просто обсуждаем. В учебниках одно пишут, а люди другое говорят.

Виктор Степанович внимательно посмотрел на внука. Высокий, худощавый, с умными глазами и упрямой складкой между бровей. Весь в мать. Такой же принципиальный.

– А ты знаешь, что я с Никитой Изотовым работал? – спросил он тихо.

В комнате повисла тишина.

– Серьезно? – очкарик подался вперед. – Вы его лично знали?

– Знал, – кивнул старик. – Не просто знал – вместе уголь рубили. На соседних участках.

– И что, он правда столько добывал? – недоверчиво спросил коренастый.

Виктор Степанович медленно поднялся.

– Завтра открытие памятника. Я собирался взять Павла с собой. Но, может, и вам стоит пойти? Послушать, что люди говорят. Настоящие шахтеры.

– А вы нам расскажете? – вдруг спросил Павел. – Про настоящего Изотова? Не про того, что в газетах?

Виктор Степанович посмотрел на внука долгим взглядом.

– Расскажу, – наконец сказал он. – Завтра с утра пойдем на площадь, где памятник. Там и расскажу.

Когда друзья Павла ушли, Виктор Степанович сидел на кухне, глядя в окно на вечернюю Горловку. Внук подошел неслышно, поставил перед дедом чашку чая.

– Обиделся? – спросил он тихо.

– На что? – старик поднял глаза.

– Ну, на то, что мы говорили. Про Изотова.

Виктор Степанович покачал головой.

– Не обиделся. Просто… вы судите, не зная. Как слепые о цветах.

– Так расскажи, – Павел сел напротив. – Прямо сейчас.

– Нет, – старик отхлебнул чай. – Завтра. На месте. Там поймешь лучше.

Павел хотел возразить, но что-то в лице деда остановило его. Он только кивнул и вышел из кухни.

Виктор Степанович долго сидел один, вспоминая молодость, шахту, товарищей. И Никиту – живого, настоящего, с его смехом, упрямством, и той особой шахтерской смекалкой, которую не опишешь в газетах.

Утро выдалось ясным и теплым. Виктор Степанович и Павел шли по проспекту Ленина, направляясь к площади, где должно было состояться открытие памятника. Город принарядился – флаги на домах, свежевыкрашенные скамейки, подметенные улицы.

– Друзья твои придут? – спросил Виктор Степанович, искоса глядя на внука.

– Обещали, – Павел пожал плечами. – Хотя Витька, может, и не явится. У него с отцом сложно. Тот на шахте работает, бригадиром.

– На какой?

– На "Кочегарке".

Виктор Степанович хмыкнул.

– Там и Никита начинал. Кочегаром был, потом забойщиком.

Они свернули к скверу, где уже собирались люди. Памятник всё еще был укрыт брезентом, вокруг суетились рабочие, устанавливая микрофоны и трибуну для выступающих.

– Вон там, – Виктор Степанович указал на скамейку в стороне от основной толпы, – посидим пока.

Они устроились в тени старого тополя. Виктор Степанович достал из кармана потертый бумажник, а из него – пожелтевшую фотографию.

– Вот, – он протянул снимок внуку. – Это мы с ребятами после смены. Летом тридцать второго.

Павел взял фотографию. На ней группа шахтеров – молодых, усталых, с черными от угольной пыли лицами, но улыбающихся.

– Это ты? – он указал на худощавого парня с острым взглядом.

– Я, – кивнул Виктор Степанович. – А вот этот, справа от меня – Никита.

Павел всмотрелся в лицо человека на фотографии. Крепкий, широкоплечий, с открытым взглядом и легкой улыбкой.

– Совсем не похож на памятник, – заметил он.

– Еще бы, – усмехнулся дед. – На памятнике он герой. А тут – просто Никита, после смены.

– Расскажи о нем, – Павел вернул фотографию. – Какой он был?

Виктор Степанович бережно спрятал снимок обратно в бумажник.

– Упрямый был, – начал он. – Если что решил – не свернет. Но не злой. Многим помогал, особенно молодым. Меня вот научил, как отбойным молотком работать, чтоб руки не отбить.

– А рекорды? – осторожно спросил Павел. – Это правда?

– Правда, – кивнул старик. – Только не так всё было, как в газетах писали. Никита не просто быстрее и сильнее работал. Он по-другому работал. С умом.

Виктор Степанович повернулся к внуку, глаза его оживились.

– Понимаешь, раньше как было? Каждый шахтер сам по себе. Сам уголь рубит, сам его грузит, сам крепь ставит. А Никита придумал по-другому. Разделил работу. Одни только рубят, другие грузят, третьи крепят. И каждый свое дело знает от и до.

– Разделение труда, – кивнул Павел. – Как на заводе.

– Вот-вот. А еще он инструмент усовершенствовал. Отбойный молоток переделал, чтоб удобнее был. И других научил. Не жадничал, не прятал секреты.

Они помолчали, глядя, как площадь заполняется людьми. Подходили шахтеры с семьями, ветераны с орденами на груди, школьники в пионерских галстуках.

– А правда, что из-за него потом нормы подняли? – спросил Павел. – И многие надорвались, пытаясь их выполнить?

Виктор Степанович нахмурился.

– Было такое, – неохотно признал он. – Начальство всегда так – увидят, что один может больше, сразу всех заставляют. Только Никита тут ни при чем. Он как раз против этого выступал. Говорил, что каждого нужно учить работать по-новому, а не просто нормы задирать.

– И что с ним потом стало? – Павел смотрел на укрытый брезентом памятник. – После всей этой славы?

– Работал, – просто ответил Виктор Степанович. – На разных шахтах. Учил молодых. Во время войны эвакуировался в Караганду, там тоже шахтером был. А после войны вернулся в Донбасс. В сорок девятом умер. Сердце.

– Молодой совсем, – тихо сказал Павел.

– Сорок семь лет, – кивнул дед. – Шахта здоровья не прибавляет.

К ним подошли друзья Павла – очкарик Сережа и коренастый Витька.

– Здравствуйте, Виктор Степанович, – поздоровались они. – А тут уже не протолкнуться.

– Народу много, – согласился старик. – Значит, помнят.

Витька хмуро оглядел площадь.

– Отец говорит, всех с шахты пригнали. В добровольно-принудительном порядке.

– Может, кого и пригнали, – не стал спорить Виктор Степанович. – А только многие сами пришли. Вон, видишь того старика с палочкой? Это Михалыч, с Никитой в одной бригаде работал. Его никто не заставлял приходить.

Павел внимательно смотрел на собирающихся людей. Многие были в выходных костюмах, с орденами и медалями. Некоторые привели детей и внуков. Они переговаривались, смеялись, встречали знакомых. Не похоже было, что их пригнали насильно.

– Дед, – вдруг спросил Павел, – а ты сам-то что думаешь? Нужен этот памятник?

Виктор Степанович долго молчал, глядя на укрытую брезентом фигуру.

– Понимаешь, – наконец сказал он, – памятник – это не Никите. Не человеку. Это… символ. Того, что простой шахтер тоже может быть важным. Что его работа имеет значение.

Он повернулся к внуку, и Павел вдруг увидел в глазах деда что-то такое, чего раньше не замечал – не просто усталость старого человека, а глубокую, выстраданную мудрость.

– Пойдемте ближе, – Виктор Степанович поднялся со скамейки. – Скоро начнется.

Вечером накануне открытия памятника Виктор Степанович не мог уснуть. Он ворочался на своей узкой кровати, прислушиваясь к звукам из комнаты внука. Там горел свет, слышались приглушенные голоса – Павел говорил с кем-то по телефону.

Старик поднялся, накинул старый халат и вышел на кухню. Поставил чайник, достал банку с заваркой. За окном мерцали огни ночной Горловки, где-то вдалеке гудел паровоз – наверное, состав с углем уходил в сторону Донецка.

Скрипнула половица – Павел стоял в дверях кухни.

– Не спится? – спросил он.

– Старость, – пожал плечами Виктор Степанович. – Чаю будешь?

Павел кивнул и сел за стол. Они молчали, пока закипал чайник, потом еще немного – пока заваривался чай. Наконец Виктор Степанович разлил темную жидкость по чашкам.

– С кем говорил? – спросил он, не глядя на внука.

– С Витькой, – Павел отвел глаза. – Так, ни о чем.

– Врешь, – спокойно сказал дед. – Я же слышу. Что-то затеваете.

Павел молчал, крутя в руках чашку. Потом вздохнул.

– Дед, ты не поймешь.

– Попробуй объяснить.

Павел поднял глаза – упрямые, решительные.

– Мы хотим… выразить протест. На открытии.

Виктор Степанович медленно отпил чай.

– Против чего протест-то?

– Против… против всего этого, – Павел взмахнул рукой. – Против того, что людей заставляют работать на износ. Что ставят в пример ударников, а потом поднимают нормы. Что делают из человека символ, а потом этим символом давят на других.

Виктор Степанович поставил чашку на стол. Руки его, покрытые старыми шрамами, слегка дрожали.

– И как вы собираетесь протестовать?

– Плакаты сделали, – нехотя признался Павел. – "Нет эксплуатации", "Человек – не машина". Хотим встать с ними во время церемонии.

– Дурость, – тихо сказал Виктор Степанович.

– Почему дурость? – вскинулся Павел. – Потому что не вписывается в официальную версию? Потому что нельзя говорить правду?

– Потому что не знаете, о чем говорите, – отрезал дед. – Вы Никиту не знали. Не видели, как он работал, как других учил. Как спорил с начальством, когда нормы задирали. Как своими руками шахту восстанавливал после войны.

– Но ведь факт остается фактом, – упрямо сказал Павел. – Его рекорды использовали, чтобы выжимать из людей все соки.

– Использовали, – согласился Виктор Степанович. – Только при чем тут Никита? Он-то как раз хотел, чтобы людям легче работалось. Чтобы умом брали, а не горбом.

Они замолчали. За окном проехала одинокая машина, осветив кухню на мгновение фарами.

– Знаешь, что будет, если вы с плакатами выйдете? – наконец спросил Виктор Степанович. – Вас заберут. И родителям проблем будет. И в институт не поступите.

– Пусть, – Павел вскинул голову. – Зато мы скажем правду.

– Какую правду? – Виктор Степанович подался вперед. – Что Никита был плохим человеком? Что он виноват в том, что кто-то его достижения использовал не так? Это, по-твоему, правда?

Павел молчал, глядя в свою чашку.

– Я завтра на открытие не пойду, – наконец сказал он. – И ребятам скажу, чтобы не ходили.

– Струсил? – прищурился дед.

– Нет, – Павел поднял глаза. – Просто не хочу тебя подводить.

Виктор Степанович медленно поднялся из-за стола.

– Знаешь что, – сказал он, и голос его звучал неожиданно твердо, – иди. И друзей своих бери. Только без плакатов. Просто посмотрите. Послушайте, что люди говорят. Не начальство – обычные шахтеры. А потом решайте, кто прав.

Он вышел из кухни, оставив внука одного с остывающим чаем и тяжелыми мыслями.

Утром Павел проснулся от звука хлопнувшей двери – дед ушел раньше, не разбудив его. На столе лежала записка: "Буду на площади. Приходи, если захочешь".

Павел долго сидел на кровати, глядя в окно. Потом решительно встал, оделся и вышел из квартиры.

На площади было не протолкнуться. Играл оркестр, развевались флаги, гремели из динамиков торжественные марши. Павел протиснулся сквозь толпу, высматривая деда. Тот стоял в первых рядах, рядом с другими ветеранами-шахтерами.

Начались речи – длинные, официальные, полные пафоса. Павел морщился, слушая, как секретарь горкома говорит о "трудовом подвиге" и "примере для молодежи". Всё это звучало фальшиво, наигранно.

Но потом на трибуну поднялся пожилой шахтер – тот самый Михалыч, о котором говорил дед.

– Я не оратор, – начал он хрипловатым голосом. – Скажу просто. Никита был настоящим товарищем. Никогда не бросал в беде, всегда помогал. Когда меня завалило в тридцать шестом, он первым бросился откапывать. Сам чуть не погиб, но вытащил.

Павел увидел, как дед кивает, соглашаясь.

Потом выступали другие – простые шахтеры, инженеры, бывшие ученики Изотова. И постепенно сквозь официальные формулировки проступал образ живого человека – сложного, противоречивого, но настоящего.

Наконец наступил момент открытия. С памятника сдернули брезент, и взорам собравшихся предстала бронзовая фигура – могучий человек в рабочей спецовке с шахтерской лампой в руке.

Толпа зааплодировала. Павел смотрел на лица вокруг – искренне радостные, гордые. Эти люди не выглядели обманутыми или принужденными. Они действительно гордились своим земляком.

Он перевел взгляд на деда. Виктор Степанович стоял, выпрямившись, как на параде, и по его морщинистой щеке катилась одинокая слеза.

После официальной церемонии толпа постепенно рассеивалась. Кто-то спешил по делам, кто-то задерживался, рассматривая памятник, фотографируясь на его фоне. Павел стоял в стороне, наблюдая за дедом, который о чем-то оживленно беседовал с группой пожилых шахтеров.

– Ну что, убедился? – раздался за спиной голос Витьки. – Всё как по нотам – речи, оркестр, пионеры с цветами.

Павел обернулся. Рядом стояли его друзья – Витька хмурый, с руками в карманах, и Сережа, задумчиво протирающий очки.

– Вы всё-таки пришли, – констатировал Павел.

– Пришли, – кивнул Сережа. – Только без плакатов. Решили сначала посмотреть, послушать.

– И что скажете?

Витька пожал плечами:

– Официоз, как и ожидалось. Но… – он замялся, – люди вроде искренне радуются. Даже мой отец. Он обычно на такие мероприятия ворчит, а тут сам пошел, костюм надел.

– Я с одним стариком разговорился, – добавил Сережа. – Он рассказывал, как Изотов их бригаде помогал после войны шахту восстанавливать. Хотя мог бы и не лезть – у него своя была.

Павел кивнул. Он заметил, что дед закончил разговор и теперь направлялся к ним.

– Пришли всё-таки, – Виктор Степанович окинул взглядом ребят. – Молодцы.

– Виктор Степанович, – Сережа поправил очки, – а правда, что Изотов спорил с начальством из-за норм?

– Правда, – кивнул старик. – Он считал, что нельзя просто так нормы поднимать. Сначала нужно научить людей работать по-новому, обеспечить инструментом, технику наладить. А потом уже требовать.

– И его слушали? – недоверчиво спросил Витька.

– По-разному бывало, – Виктор Степанович усмехнулся. – Иногда слушали, иногда нет. Времена были сложные.

Он повернулся к памятнику. Бронзовый Изотов смотрел вдаль, над головами людей, словно видел что-то, недоступное остальным.

– Пойдемте-ка, – вдруг сказал Виктор Степанович. – Покажу вам кое-что.

Он повел ребят через площадь к скверу, где на скамейке сидели несколько пожилых шахтеров.

– Михалыч, – окликнул он одного из них, – покажи ребятам ту фотографию. С открытия "Кочегарки" после восстановления.

Пожилой шахтер с изрезанным морщинами лицом достал из внутреннего кармана пиджака потертый бумажник, а из него – старую фотографию.

– Вот, – он протянул снимок Павлу. – Сорок шестой год. Шахту только-только восстановили после войны.

На фотографии была группа шахтеров у входа в шахту. В центре – Изотов, уже немолодой, с сединой на висках, но всё такой же крепкий и прямой. Рядом с ним – совсем молодой Виктор Степанович и другие шахтеры, многие из которых сейчас сидели здесь, на скамейке.

– Тяжело было, – продолжал Михалыч. – Немцы при отступлении шахты затопили, оборудование вывезли. Начинать пришлось почти с нуля.

– И Изотов помогал? – спросил Сережа.

– Еще как, – кивнул Михалыч. – Хотя у него своих забот хватало. Он тогда уже на "Комсомольце" работал, директором. Но приезжал, советовал, иногда сам спускался, показывал, как лучше сделать.

Павел внимательно рассматривал фотографию. Лица шахтеров – усталые, но гордые. Они только что совершили невозможное – вернули к жизни шахту, которую считали погибшей.

– А вот еще, – Михалыч достал другую фотографию. – Это мы с Никитой в тридцать седьмом. После того случая, когда он меня из завала вытащил.

На снимке был Михалыч – молодой, с перевязанной головой, в больничной палате. Рядом сидел Изотов, что-то рассказывая и улыбаясь.

– Он каждый день приходил, – тихо сказал Михалыч. – Хотя у самого работы было по горло. Книжки приносил, газеты читал. А когда я поправился, помог с переводом на более легкий участок. Хотя я не просил.

Павел вернул фотографии и посмотрел на памятник. Теперь бронзовая фигура казалась ему другой – не просто символом трудового героизма, а памятью о реальном человеке, который жил, работал, помогал другим.

– Пойдемте-ка домой, – Виктор Степанович положил руку на плечо внука. – Обед пропустили, а у меня борщ со вчера остался.

Они попрощались с ветеранами и пошли через сквер к дому. Павел молчал, переваривая увиденное и услышанное.

– Знаешь, – наконец сказал он, – я, кажется, понял, почему ты хотел, чтобы я пришел сегодня.

– И почему же? – Виктор Степанович искоса взглянул на внука.

– Чтобы я увидел не памятник, а человека. Не символ, а… настоящего Изотова. Через истории людей, которые его знали.

Виктор Степанович улыбнулся и крепче сжал плечо внука.

– Понимаешь, Паша, – сказал он тихо, – любой памятник – это всего лишь бронза. Холодная, неживая. А настоящая память – она в людях. В историях, которые они рассказывают. В том, как эти истории меняют других.

Они дошли до дома и поднялись на третий этаж. В квартире пахло вчерашним борщом и свежим хлебом, который Виктор Степанович купил по дороге.

– Дед, – Павел помогал накрывать на стол, – а ты мне так и не рассказал свою историю про Изотова. Личную.

Виктор Степанович замер, держа в руках хлебный нож.

– Расскажу, – наконец сказал он. – После обеда сходим к памятнику, и там расскажу. Есть одна история, которую я никому не рассказывал. Даже твоей бабушке.

После обеда они снова пришли на площадь. Народу уже почти не было, только несколько человек стояли у памятника, рассматривая его.

– В сорок первом, – начал Виктор Степанович, когда они остались одни, – когда немцы подходили к Горловке, нас отправили демонтировать оборудование шахты для эвакуации. Работали день и ночь. А потом пришел приказ – что не успеем вывезти, уничтожить, чтоб врагу не досталось.

Он помолчал, глядя на бронзовое лицо Изотова.

– Мне поручили заминировать главный ствол. А я… я не мог. Понимаешь? Не мог взорвать шахту, на которой всю жизнь проработал. Это всё равно что… дом родной сжечь.

Павел молча слушал, боясь пошевелиться.

– Никита тогда уже был большим начальником. Приехал проверять, как идет эвакуация. Увидел меня – сижу у ствола, динамит рядом, а я сижу и реву как мальчишка. Спросил, в чем дело. Я рассказал.

Виктор Степанович глубоко вздохнул.

– Он молча сел рядом. Потом говорит: "Знаешь что, Витя, давай-ка я сам. А ты иди, помоги с погрузкой оборудования". Я ушел. А через час – взрыв. Шахту затопило, немцам она уже была не нужна.

Старик поднял глаза на памятник.

– Потом, уже после войны, мы встретились. Я спросил: "Никита, как ты смог? Ведь ты же шахту любил больше жизни". А он ответил: "Шахту восстановим. А вот если бы немцы ее запустили и гнали бы людей работать под дулами автоматов – этого бы я не пережил".

Павел смотрел на бронзовое лицо Изотова, пытаясь представить человека, который мог принять такое решение – уничтожить дело своей жизни, чтобы потом восстановить его заново.

– Вот такой он был, настоящий Никита Изотов, – тихо закончил Виктор Степанович. – Не тот, что в газетах, и не тот, что в бронзе. Живой человек. Со своими слабостями, ошибками, сомнениями. Но настоящий.

Они еще долго стояли у памятника, а потом медленно пошли домой. И Павел вдруг понял, что сегодня он узнал не только о человеке из бронзы, но и о своем деде – больше, чем за все предыдущие годы.

Справка об объекте

Памятник Изотову Никите Алексеевичу, адрес: Россия, г.Горловка, пр.Ленина, 1

Визитной карточкой Горловки является памятник известному земляку-углерубу Никите Алексеевичу Изотову.

Никита Изотов неоднократно лично ставил рекорды по добыче угля, один из которых стал мировым. Проявляя трудовой героизм, стал известным мастером своего дела, не только в нашем городе, но и по всей стране. В 1933 году организовал участок – школу для повышения квалификации молодых забойщиков на рабочем месте. За свои трудовые достижения был награжден: Орденом Ленина, Орденом Трудового Красного знамени и другими знаками отличия.

С целью увековечения памяти Никиты Изотова по решению Донецкого обкома Компартии и исполкома Донецкого областного Совета депутатов был создан памятник в честь прославленного шахтера.

Памятник был открыт 18 мая 1968 года. Заказчиком изготовления памятника выступила шахта «Кочегарка», где в 30-е годы трудился известный углеруб. Памятник изготовил «Донецкий художественно-производственный комбинат художественного фонда УССР». Его авторами являются скульптор В.М. Костин и архитектор Н.К. Яковлев, которые изваяли могучего человека в рабочей спецовке с шахтерской лампой в руке. Это был первый в мире памятник рабочему человеку, конкретной личности, с полным портретным сходством.

Источник: https://gorlovka.gosuslugi.ru/o-munitsipalnom-obrazovanii/dlya-gostey-i-turistov/dostoprimechatelnosti_18.html

Холст жизни

Автор: Елена Ковревская

Максим Петрович опаздывал. Снова. Стопка тетрадей, которую он нес, норовила выскользнуть из рук, а осенний ветер трепал полы его потертого пальто. Школа №17 осталась позади, и теперь он торопился в единственное место, где мог по-настоящему дышать – Горловский художественный музей.