Ангел-строитель

В строительном городке было ещё тихо и пусто. Две собачки бросились Прохорову навстречу, виляя хвостами, но, поняв, что у него ничего нет, тотчас перевели внимание.

– Не брал я сегодня ссобойку, – сказал больше самому себе Прохоров. – Голова трещит так, что ни делать, ни думать ничего не хочется. Как же это день отбыть?..

«А ведь странно, и не пил же ни капли…», – думал он дальше про себя, замечая иронию во всём, что с ним в последнее время происходит. Оторвавшись от мыслей, оглянулся на собак: одна чесала лапой голову, другая замерла и смотрела куда-то вдаль.

– Скоро все мы съедем отсюда, кто тогда будет вас кормить, а? – возникла на лице его ухмылка.

Он отпер дверь бытовки, но не сразу вошёл внутрь. В нескольких шагах от него стояли куски пенопласта – то есть, они стояли там уже около двух недель; в том же месте лежали обрезки кровли и много чего другого, никому ненужного. Соседний проход между бытовок был устлан контейнерами от обедов, стеклянными и пластмассовыми бутылками. А сразу же за городком начиналось, вернее, продолжалось поле – настоящие топи в такую непогоду, – где на небольшой возвышенности стоял бульдозер, имеющий грозный, воинственный вид.

Почему-то эти вещи привлекли его внимание, именно сегодня, именно сейчас. Хотя, может быть, дело не в них? Что-нибудь другое, неважно, что, он разглядывал бы точно так же… «Странно…» – подумал он; но прежде, чем продолжить эту мысль, обвёл ещё раз взглядом строительный городок, обрывок поля, дремлющие новостройки… В тишине, в отсутствии рабочих действительно было что-то необычное. Прохоров сообразил, что впервые за три или четыре месяца (сколько это он уже здесь работает?) он пришёл в городок так рано. Каждый день вместе со всеми ездил на рабочем автобусе, который раньше восьми сюда не приезжал. А к тому времени жизнь в городке уже шла полным ходом. Так что странным было то, что встал он ни свет, ни заря (да, к тому же, явно не с той ноги) и попёрся в такую рань пешком на работу. Вот и вся странность. Находя своё экстраординарное решение в сущности дурацким, Прохоров с неприятным чувством вошёл в бытовку. Прогулка на свежем воздухе не избавила его от головной боли и отнюдь не придала оптимизма, скорее наоборот. Он открыл шкафчик, повесил куртку; во время стягивания с себя свитера, упал на скамейку, и едва не упал вместе с ней. Пока переодевался, в голове медленно прокручивались разные эпизоды и разговоры вчерашнего рабочего дня… Вдруг вспомнилось, что вчера во время обеда всё-таки довелось принять немного на грудь – но, сколько там! – от этого голова не могла разболеться. «От погоды, наверное», – заключил он, и встал со скамейки. Мысли о вчерашнем дне как будто немного помогли. Прохоров сел за стол и подтащил к себе стопку газет.

Эту газету принесла вчера Нина Петрушевич, женщина из его бригады, – громко с порога она бросила: «Угадайте, сколько Брюс Уиллис ежедневно спускает в казино? Триста тысяч баксов!» Ей так хотелось произвести эффект (и, конечно, с подобной информацией ей легко это удалось), однако она прочла неправильно. Ни один человек в мире не может ходить в казино каждый день, да ещё при этом оставлять в нём по триста тысяч долларов. Не ежедневно, разумеется, может быть, раз в месяц. В другой газете наиболее значительной была статья о том, что некая дама тратит сотни тысяч долларов на одни только сумочки. Но сейчас Прохорову не хотелось читать ничего подобного. Его привлекли яркие страницы журнала с крестословицами и анекдотами. Вычитав, однако, парочку пошловатых опусов на тему семейной жизни, он отодвинулся от стола и задумался. Его сын перестал его уважать, и это правда! Что это он спросил у него вчера?.. А, вот… он пришёл на кухню и сказал:

– Кстати, Прохор Петрович (так иногда он обращается к нему, – что бы это могло значить, как правильно на это реагировать?), вот вас как учили в те времена? Что труд облагораживает человека. А теперь вот люди более здравомыслящие говорят обратное – что тяжёлый физический труд изнуряет и оскотинивает.

– Что? – произнёс Прохоров старший, отрываясь от полусонных мыслей, посещавших его во время еды. – Ты о чём?

– О чём… о том, что и невооружённым глазом видно. Вот ты скажи, сколько лет ты работаешь на стройке своей?

– Ну…

– Ну и много ты лиц облагороженных видел?

– Ты чё, чё ты такое мелешь?!

– А то, что рыла там одни, а на некоторых так и смотреть тошно!

После такого засомневаешься: говорил ли он о других, или же и своего отца к их числу относил. Прохоров старший рассудил в выгодную для себя сторону, однако словно бы ненароком посмотрел на свои руки, которые в отдельных ситуациях старался скрывать от собеседника. Его руки – это руки трудяги, говорил он себе – но так ли это? Пальцы выглядят грубыми, какими-то даже неестественными… хотя почему они должны выглядеть иначе, если он работяга?! И всё же Прохоров испытывал сомнения по поводу своей внешности. После, проходя мимо зеркала, он остановился и стал смотреть на себя, надеясь побороть сомнения.

Сын давно ни во что его не ставит. «Почему это?!» Прохоров стал нервно заламывать пальцы. Когда и почему их отношения изменились? Но вот вопрос этот уже не стоит так остро, как всего несколько секунд назад. Егор – взрослый парень, у него своя жизнь, свои, наверное, более современные взгляды на вещи, а у него свои, и своя жизнь… Молодёжь нынче сложная, нам, так сказать, старикам трудно найти с ними общий язык. Конфликты? Так ведь они повсюду, пойди, разберись, кто в них прав, кто виноват. У каждого своё мнение, и каждый по-своему прав будет. Насвистывая что-то невразумительное, Прохоров встал с табуретки, засунул руки в карманы. Решил выйти на порог; остановился, чтобы включить радио, в последний момент передумал включать. Одно то, что он вырастил достойного сына, сглаживает многие его личные недостатки.

К этому времени успело понаехать машин. Из салона проплывающей мимо бытовки Прохорова Рено Лагуна рвалась наружу музыка в стиле рэп, которая создавала в городке совершенно иную атмосферу, нежели приглушённо-тоскливые звуки шансона, что вкрались в него пятью минутами раньше. Власть над ним мгновенно перешла к ней. Но вот машина припарковалась и затихла, и негромкая песня о лагерях окутала городок вновь.

По какой-то причине Прохоров, в отличие от большинства своих приятелей и коллег по работе, шансон недолюбливал. Хотя, впрочем, в отдельных случаях – под бутылочку, в небольшой компании друзей – убедительное пение шансонье приходилось по душе и ему.

Над мотором одного из автомобилей склонилось сразу несколько человек… Прохоров никогда не был водителем и не собирался им становиться, и, конечно, как всякий закоренелый пешеход немного завидовал владельцам автомобилей. Но такие сцены, как эта, забавляли его. При виде человека, копающегося в своём авто, или прослышав о том, что кто-то вбухал в него кучу денег, он испытывал лёгкую радость оттого, что он не автомобилист. «Сколько ж той зарплаты, чтобы ещё и машину на неё содержать! Мы столько не зарабатываем! А вдобавок, сколько лишнего беспокойства и суеты! Как говориться, когда был пешеходом, проблема была только одна, как сделать путь короче, а как купил машину…»

– Привет, коллега, – протянул ему руку Саша-плотник. Заметив грязь на штанине, громко обронил: – о, ё…(ёмаё)! – а потом, уходя, оглянулся и сказал: что-то ты рано сёння, – можа, пешком х…у (шёл), ха-ха?

– Пешком, – ответил Прохоров и зевнул.

Похоже, он приходил в норму после долгой, беспричинно-бессонной ночи.

–А, х…и (что ж вы думали)! – резко донеслось до него. – Ну, так ё…(ёмаё), я ж тяперака…

Разговоры, к которым обычно не прислушиваешься, бодро и ненавязчиво звенят в утренней атмосфере городка; легко и незаметно возвращают в привычное русло жизни всякого, кому случилось хотя бы сколько-нибудь отдалиться от него.

Прохоров оттолкнулся от порога бытовки и двинулся к открывшейся за подъехавшим автомобилем синей двери прорабской. Это была обычная его походка… порой она казалась вольной, почти беспечной – как сейчас, то напротив тяжеловатой, задумчивой и как будто с ударением на левую сторону – как всего час назад.

– Здравствуй, Васильевич, – поздоровался он с прорабом.

– Здорово. Как настроеньице?

– Нормально, – не задумываясь, как обычно, ответил Прохоров.

Васильевич суетливо перебирал стопки бумаг, сложенных на крышке сейфа.

– А у меня вот не очень… – прозвучала в его голосе нотка серьёзности, которая почему-то вынудила Прохорова приспосабливаться к дальнейшей беседе.

– Да, о…ь (отстань) ты! – донеслось с негодованием с улицы.

– Кто там к кому при…я (пристал)? – бездумно произнёс Васильевич, будучи занят своим делом.

Прохоров взглянул на него исподлобья, являя серьёзнейшую мину, которая в действительности выглядела скорее нелепо. Так и хотелось сказать что-нибудь остроумное. И всякий раз, общаясь с прорабами или, тем более, с начальством, хочется, чтобы к тебе отнеслись с большим вниманием, чтобы смотрели на тебя ни как на простого рабочего, а как на равного себе.

– Что-то, может, случилось?

– Да в том то и дело, что ничего не случилось, а должно было случиться, – загадочно протянул Васильевич.

Прохорову захотелось сесть. Слова прораба вызвали уже знакомое ощущение: неразбериха везде и во всём, и на фоне её собственное бессилие, ощущение, что ты, также, как и все, не способен разобраться до конца в чём-либо, ощущение, зачастую доводящее до смеха, до идиотизма.

Странное дело… эта будничная жизнь, которой живут простые смертные, в которой не происходит практически никаких перемен, а, может быть, и не только… может быть, даже жизнь в целом – похожа на какой-то нелепый театр, где всё как-то… поверхностно, что ли; где люди-актёры точно не знают, какие роли им отведены, и в чём суть самого театрального действа. Один из немногих афоризмов, что он знал, и который приходился ему по душе, в отличие от других, «слишком заумных», был предельно короток и ясен. Он звучал так: «Что наша жизнь? Игра!» В редкие, но периодически повторяющиеся моменты жизни Прохоров любил произнести эти слова вслух.

– Ты о чём это, Васильевич?

– Сантехники ни х…(совсем) не успевают на этой неделе отопление запустить. Заутра, кали морозы ё…ть (ударят), будете сядеть без работы.

Чему Прохоров и был рад. Да и любой, кого не возьми, радовался бы в душе точно так же. Но только сейчас эта радость для него была мимолётной. После этих слов, смысл которых он не сразу уловил, так как ожидал от Васильевича иного ответа, он отнюдь не почувствовал себя бодрее. Взгляд его устало бродил по бытовке, затем наткнулся на текст, висевший на стене. «Не зли других, и сам не злись – мы только гости в этом мире. И если что ни так, смирись…». Закончив чтение в этом месте, Прохоров потупился и, по причине некоторого сумбура в голове и, одновременно, от безделья, забарабанил пальцами по стулу.

– Федька! – окликнул его кто-то, когда вместе с бригадой он шёл по городку.

– Чего? – без привычного задора отозвался Прохоров.

Со стороны на него надвинулось красное, морщинистое лицо Кириллыча.

– Надо мне цементик.

– Сколько?

– Мешочка три…

– Ну, подходи, насыпай.

– Ближей к обеду, добра?

– Только мешки пустые приноси!

– Прохорунька, ё… Это ж, сколько лет, сколько зим?!

На сей раз Прохоров остановился – от неожиданности. Перед ним вырос старый знакомый, механизатор Серёга, с которым он вместе долгое время проработал в «МАПИД-е». Они не виделись с тех пор, как Прохоров уволился. А уволился он почти четыре года назад. Да, вот так встреча! Он почувствовал, что это должно взбодрить его.

– Уж кого не ожидал увидеть! Ты ж вроде покончил со стройкой?

– Не я с ней, а она со мной.

Рука механизатора крепко сжала руку Прохорова, а потом слегка хлопнула его по плечу, от чего тот покачнулся.

– Ну-ка, ну-ка…

– А что рассказывать… За…о (достало) всё! Директор поймал с поличным…

– Когда солярку загонял?

– Ну. И я сказау, яб…ь (работайте) сами! Он, мол, предупреждение на первый раз… А что предупреждение, – зарплату все равно урежуть, а я б… пахау у прадлёнку – мне это тоже на х… (совсем) не надо было. Я кинул и яб…ь (работайте) сами, а я лучшую работу найду!

– Ну и где сейчас ты?

– У частника работаю, личным шофёром, ну, как… не только личным, вожу всякую х…ю (ерунду).

– В смысле?..

– В смысле стройматериал.

– А…Ну а как зарплата?

– Да, за…ь (хорошо). Не, так… средне. Мне хватает.

– Понятно…

– Ты лучше скажи, як ты тут змагаешься?

– Да ничего. По-тиху змагаюсь… Ты это, какими судьбами здесь оказался?

– Дела личные решаю. Ремонтом заняться решил.

– А…Своим или чужим?

– На х…(зачем) мне свой!

– Ясно. Что неясно, так это, чего тебя сюда-то занесло?

– Х…и (что) тут понимать. У меня ж тут знакомых полстройки! Витька привет!

– Здороу, Серёга! Каким это ветром тебя принесло?..

Бригада маляров-штукатуров двигалась к своему объекту, что находился довольно далеко от городка. Идя друг за другом, каждый старался попасть в след впередиидущего, так как дороги не было, а земля порядком напиталась дождями. Кто-то шёл молча, кто-то, ругая бездорожье и бьющий в лицо сырой ветер, кто-то, невзирая на трудности пути, рассказывал про вчерашний день, да ещё и щёлкал при этом семечки. Прохоров шёл впереди всех, ссутулившись, пряча лицо, шею и руки от холода, напряжённо глядя под ноги. Примерно так же он преодолевал расстояние от дома до работы сегодня рано утром. Ничего и никого не замечал, лишь асфальт, лужи, да мелькание собственных башмаков. И был такой же ветер, который вынуждал его брать то в одну, то в другую руку ничего не весящий целлофановый пакет. Почти всякий раз, когда остаётся один, Прохоров ускоряет шаг, – его взгляд при этом устремляется в одном направлении, на исключительно лежащий перед ним отрезок пути. И лишь изредка что-нибудь, например, собственные мысли, вынуждают его рассеянно посмотреть по сторонам.

Но его тело знало о себе больше, чем он знал о нём. Это оно шло в любую даль, работало подолгу без устали, – расходуя энергию, добывало её для себя. Реагировало на малейшие изменения во внешнем мире, – многие из которых ум не замечал. Обходило препятствия (вот, как сейчас, ловко миновало глубокую грязь и затем торчащую из земли арматуру). И оно делало, и легко сделает это ещё бессчётное число раз. Это его каждую клеточку наполняет жизнь. Это оно – носитель знания о светлой и тёмной сторонах жизни. Тот, кому ведомы наслаждение и боль… кто понимает смысл, когда его не удаётся выразить словами. Это его постигает и не может постичь вечно блуждающий ум. А мечты – которые ум присваивает себе, так как считает бессмертным – на самом деле являются его мечтами. Настоящий мечтатель – оно, тело.

Прохоров вдруг на мгновенье остановился. И тут же кто-то сзади налетел на него и толкнул.

– Брыгадир, ты чо не идешь?! – звонкий женский голос раздался у него над ухом, обдав дыханием с запахом семечек

– Не задерживай народ! – за компанию, с особой выразительностью прогремел мужской бас кого-то постороннего, шагавшего параллельно людям из его бригады.

Прохоров же как будто ничего не услышал, – никак на это не отреагировав, двинулся дальше, углом зрения заметил глядящее на него с ухмылкой лицо того, кто только что произнёс эту фразу.

И вот снова явился на ум фрагмент из детства. Он бредёт по какой-то просёлочной дороге, – как обычно, с опущенной головой: перед его взором только бегущая земля, да мелькающие башмаки; ему нравится так идти, он вообще любит ходить, – особенно когда ощущается некая неопределённость. Не знать в точности, куда и зачем идёшь, каким будет новый день и что тебя ожидает – в этом есть что-то чудесное, это его, юного Прохорова маленькая тайна. Но сейчас ему вспомнилось ещё кое-что. Он вдруг увидел перед собой обрыв и услыхал голос паренька:

– Ты бы рискнул туда сигануть? – мальчишка сверлил его испытующим и хитроватым взглядом. – Давай поспорим, что нет!

– Давай поспорим, что и ты нет! – стоял за себя Прохоров.

– Ха, я то?.. Легко! Делал это уже не раз!

Паренёк был убедителен. Что подвигло юного Прохорова стать на край. С опаской и налётом грусти он констатировал:

– Далеко до дна…

– Не верю, что ты сможешь… – подстрекал его паренёк, блестя щёлками тёмных глаз.

Но юный Прохоров знал – откуда знал, неизвестно, может быть, это знание возникло спонтанно там, у обрыва, – что в таких ситуациях главное не тянуть, если уж решился, то действовать надо сразу. Он прыгнул вниз, продемонстрировав предварительно пареньку, что намерен сделать это особым способом – без рук.

Ему удалось сделать три прыжка по несущемуся склону, после чего он, естественно упал и кубарем покатился на дно карьера. Юноша ушибся в нескольких местах, но это лишь дало повод гордиться собой, считать себя смельчаком.

Некоторое время Прохорову верилось в то, что и другие вершины могут быть покорены точно так же. Однако ему случилось разочароваться в себе, – в себе и во всём, когда его контакт с реальностью стал более тесным. Одни вещи оказались в действительности не такими, какими он их представлял, другие… недоступными и остались, а покорение иных «вершин» так и вовсе считалось глупой затеей. Стоило юному Прохору бросить вызов жизни, как жизнь ответила ему тысячью вопросов. И после того, как маленькая победа затмилась чередой поражений, он понял (и ему помогли понять): борьба не имеет смысла, трудностей можно просто избегать; на всё воля случая: повезёт – будешь счастлив, – не повезёт – несчастен, – но скорее всего ни то, ни другое, вот именно – ни то, ни другое. Отцовская истина гласила: «Надо быть, как все. Те, кто выпадает из общей массы, либо гении, либо страдальцы. Ты – далеко не гений, так зачем тебе быть страдальцем? Проще будешь, люди к тебе потянутся». А один человек как-то сказал: «Знаешь, жизнь – так себе приключение».

– Брыгадир, ты куды нас вядешь?!

– Эй, Сусанин, ё…т…м…(ёлки-палки)!

– А я что, кого-то заставляю за мной идти? Клименцов, шире шаг, ты уже должен быть на объекте! – бросил он обгоняющему его рабочему.

– Да е…ь (пошло) оно – щас завярнуся, назад пойду!

Сказав это, высокорослый молодой парень протянул Прохорову руку:

– Здароу!

Рабочая территория состояла из нескольких строящихся жилых домов, находящихся на разных стадиях строительства. На ней работало четыре башенных крана. Два из них уже завершали монтаж, а два к нему только недавно приступили. Их стрелы медленно и бесшумно проплывали над домами, стоящей внизу техникой и людьми. Внезапно Прохоров остановился и, точно загипнотизированный или маленький ребёнок, стал рассматривать эту картину, которую видел уже тысячу раз. На миг ему почудилось, что никакого другого движения на стройке нет – только вращение стрел башенных кранов. Он не представлял, что может означать подобное наваждение. Кажется, раньше этого с ним не случалось.

Краем уха Прохоров услышал, как кто-то выругался ему в спину. Ругательство вывело его из тумана и заставило ускорить шаг.

Головная боль и дрожь в теле, но не от холода, а отчего-то другого, и от неё становилось как-то одиноко, тревожно… Но затем на смену этому в голову потекли разного рода идеи, маленькие планы на предстоящий день, которые призваны были тешить его и подбадривать.

Он и его бригада вошли в свою секцию, поднялись на более спокойный, в отличие от первого и второго, третий этаж, где заняли одну из просторных комнат для того, чтобы скоротать время за игрой в карты.

– Б…, за…и (ёмаё, достали)! – раздалось негодование мужичка, вошедшего в санузел той же квартиры.

– Вот же суки! – добавил другой мужичок, который вошёл следом за ним, но сразу же вышел.

– Ну что там слышно? Будем мы сегодня работать или как? – осведомлялись рабочие у Прохорова.

– Будем, будем, – выдал он нежелательный для многих и в первую очередь для себя ответ, правда, тут же опустился на пол, громко бросив, – раздавай!

– Так, как мы будем работать, если тепла нету?!

– Х…и (что) ты будешь тут мазаться! Помёрзне потом всё на х…(к чёрту).

– Завтра уже будет отопление. Только что спрашивау. Сергей… наверно, иди, по-тиху начинай мешать.

Сыграл Прохоров всего только раз, после чего, не сказав никому ни слова, удалился из комнаты. Выйдя из подъезда, он направился на соседний участок стройки.

– Здорово, Петро!

– Здорово! – приветствовал его в ответ пожилой монтажник с высоты цокольного этажа.

– Де Петька Манович, не подскажешь?

– Ищи, де-то ходить.

– Олег, де Манович? Здароу! – обратился он к другому.

– Петька? Только что здесь был… А зачем он тебе?

– Да так… Поговорить хотел, с днём рождения поздравить…кстати!..

– А-а, ну, это дело хорошее! Так ляти сперва у магазин, а потым приходи поздравлять.

– Хэ-хэ. Так откажется ведь…

– Кто-о?! Манович?!

– Так ведь особый случай. Гости придут, а у него жена строгая – если выпивши домой явится…

– Да до п…ы (не нужны) ему те гости! Ты что Мановича не знаешь? Это ему не по душе: гости… Скучно дома с гостями, которые усе жонцыны. Петька любить, как это говорится, спонтанно выпить.

– Да-а…

– Гавару табе, у магазин иди, кали поздравить хочаш.

– Может, ты и прав, кто его знает…

Он двинулся дальше вдоль дома. Завернул за угол. Остановился, посмотрел по сторонам. В поле зрения попал полноватый человек в белой каске и брезентовом плаще. «Это ещё кто такой? В первый раз вижу… Начальник какой-то?» – думал, присматриваясь к нему, Прохоров, и медленно шёл в его сторону. Вопрос «Кто он такой?» не переставал у него возникать, как если бы ему и вправду нужно было это выяснить. «И к чему на нём плащ?.. Такое впечатление, что сейчас польёт с неба. Всех сразу же врасплох, а ему хоть бы что – он уже к этому готов… хотя какой, к чёрту, дождь, если мороз намечается! Странно…»

Ему вдруг захотелось рассмеяться, глядя на начальника в плаще. Но это желание быстро прошло. Вместо него возникло ощущение, что он сам ничуть не лучше. Его сапоги и штаны заляпаны грязью, а где-то раствором и краской. И только у него такой неряшливый вид – большинство строителей выглядит намного лучше. Взглянув на свои грязные и рваные джинсы, Прохоров представил, как будет покупать водку… Всякий раз он чувствует себя не в своей тарелке, когда приходит в магазин в рабочей одежде. Ему стоит туда идти или нет?..

Так он бродил, разговаривая с самим собой, когда заметил необычную быстро несущуюся по земле тень. Невыносимая боль внезапно пронзила всё его тело. В этот момент страшный вопль должен был вырваться из груди, но не вырвался – странное ощущение уже прошло.

Прохоров решил, что на какое-то время потерял сознание, чего прежде с ним не случалось. Впрочем, причина была ясна: он сидел на земле, а рядом с ним лежала длинная металлическая труба… видать, его огрело этой штуковиной и огрело здорово. Он осмотрел себя. Голова в порядке, руки, ноги тоже целы, – надо же, легко отделался! Сознание потерять – потерял, а на теле ни царапины?.. Пронесло, да ещё как – такой-то штуковиной и убить могло!

При очередной попытке подняться с земли обнаружилось, что ноги его застряли в глине. «Чёртово болото! Будь ты не ладно!» Прохоров взялся за трубу, которая находилась примерно на уровне его головы (с той трубой, что лежала на земле она была соединена металлическими перемычками), и с её помощью выбрался на твёрдую поверхность. «Цирк уехал, а клоуны остались» – с усмешкой произнёс про себя. «Ну, так-то лучше…» Отчего-то настроение у него поднялось. Даже более того – он чувствовал себя как школьник, которому объявили об отмене занятий. И не стал спрашивать себя, почему. Ему хотелось радоваться, ликовать! Что за странное новое чувство! Как всё-таки здорово, что им не придётся сегодня работать!

Но тут ему бросилось в глаза что-то такое, что мгновенно отняло у него весь задор. Чуть дальше от того места, где он только что лежал, находился предмет, напоминающий живое существо. Впрочем, для того, чтобы быть человеком он выглядел страшно и нелепо. Вдруг ему захотелось увидеть кого-нибудь, неважно, кого, и поговорить – неважно, о чём… Но на стройке, как будто, никого, кроме него, не было. «Куда ж все подевались?.. О, чёрт, уже, наверное, обед давно! Нех…ж (неслабо) меня садануло!» Тут поток его мыслей прервался – вдалеке возник высокий, полный человек в белой каске и брезентовом плаще. Вновь ощутив душевный подъём, Прохоров двинулся в его сторону.

– Время не подскажете сколько? Эй! Уважаемый, время не подскажешь, сколько? – прокричал он.

Но строитель в белой каске не отреагировал. Возможно, просто не услышал, а возможно был слишком занят. Издалека он показался Прохорову задумчивым, хмурым, но вблизи наоборот, совершенно беззаботным. Причём странно было видеть его именно беззаботным – ведь где такое видано, чтобы строительный начальник, находясь на объекте, просто прогуливался.