Зверь выходит из вод

О внешности хищников можно судить только из любительских фотографий со смартфонов и рассказов выживших. Из моего рассказа в том числе. Трупы убитых кипящих волков быстро истлели, оставив лишь свалявшийся стог шерсти. Это еще одна особенность, которой пока нет объяснения.

Что еще странно – ни одного живого кипящего волка обнаружить, а тем более словить, так пока и не удалось. И чувство, что мы все отныне в постоянной опасности, не дает спокойно спать.

Я вот спать не могу совершенно. Задыхаюсь, едва заснув, вскидываюсь – мокрый и невменяемый. Мне постоянно снится кошмар. Один и тот же кошмар.

Будто вижу я бассейн. Тот, в котором выжил. Но вижу его со стороны. Низко склонившись над бортом. Солнце жарит нещадно, но мне комфортно. Лишь вода, шепотом плескаясь об кромку, щиплет кожу. Вокруг безмолвно, безлюдно, безлико. Но тишина тревожная. От подобной тишины хочется кричать во всю глотку, чтоб ее разрушить. Это злая тишина.

И вокруг – атмосфера гнетущего вымирания.

Потом я вижу Карину. Она стоит по пояс в воде. Ей страшно, до одури страшно. Я это понимаю, чувствую. Но не испытываю ни малейшей жалости. Она смотрит на меня – широко распахнутыми от страха глазами, остекленевшими, воспаленными. Она будто давно отплакала, отстрадала, ее руки безвольно колышутся под водой. Ее плечи бордовые от глубоких ожогов.

А я стою, склонившись у бассейна, и наблюдаю за ней. Неотступно, пристально наблюдаю. И в момент, когда я хочу приблизиться – я чувствую, что это не просто желание быть рядом. Это желание настигнуть. И желание схватить.

Вот тогда я и просыпаюсь.

***

Наспех позавтракав, мы вернулись в номер, набили пляжную сумку и собрались на пляж. Я уныло наблюдал, как Карина долго надевала купальник, не выдержал, сел на край кровати и демонстративно вздохнул.

– Я прям стареть начинаю, – язвительно заметил.

– Тебе тяжело минуту подождать? – возмутилась Карина. – Мне плечи намазать надо, смотри, как покраснели.

Я промолчал. Ей постоянно нужно было что-то делать, а мне постоянно приходилось ждать.

Наконец-то мы вышли. Из ресторана слышалась посудная возня, несмолкаемый гомон, а ушлые постояльцы разбрасывали полотенца по шезлонгам вокруг бассейна, резервируя. Выйдя из отеля, мы наткнулись на заядлых местных – продавцов всякой местной или китайской дряни. Они окликали нас по инерции, машинально, на врожденном торгашеском рефлексе. Словно обязательный, но осточертевший и никому не нужный ритуал. С началом второй недели отдыха я перестал обращать на них внимания, хотя поначалу смущался, улыбался, отнекиваясь в ответ. А затем просто отмахивался, как от назойливых обезьян.

Как все же быстро человек способен черстветь.

До полуденного зноя было еще добрых три часа, но солнце уже обрушивало жгучий ультрафиолет с рьяной фанатичностью. Добравшись до пляжа, мы запрели и заморились.

Десятки тел уже плавились и невидимо горели. Задниками шлепанец разбрасывая накалившийся песок, мы поблуждали, поспорили, – и все же выбрали компромиссный свободный участок. Я бросил сумку, стянул с плеча завернутый, сложенный зонт. Карина села над холмиками песка и отрыла канавку. Я воткнул в нее белый металлический стояк с пластиковым острием, присыпал горячим песком, на стояк посадил шляпку зонта. Отточенные за неделю движения, настолько привычные, что я мог делать это с закрытыми глазами, даже на время. Мне хотелось поскорее окунуться в воду, потому я недовольно кривился. Карина неспешно, обстоятельно расстилала пляжные полотенца, поправляла края, струшивала крупицы, греблась в сумке.

– Мы участвуем в конкурсе? – сухо спросил.

– Я не хочу сидеть кое-как.

– Пойдет? – я рассматривал созданный зонтиком овал тени.

– Да, спасибо, – миролюбиво ответила Карина.

Я не стал ее дожидаться. Скинул пропотевшую рубашку, кепку, очки. У насыпи из пестрых камушков, похожих на яйца доисторических любвеобильных ящеров, оставил шлепки. Вода обожгла прохладой. Я медленно продвигался вперед, ощупывая твердую, сбивающую гладь камней. Будучи по колени, обернулся, сощуренно выискивая Карину. Она, придирчиво всматриваясь вниз и подняв для равновесия руки, шагала осторожно и плавно. С легким укором взглянула на меня. Вздохнул, поплелся обратно, подал ей руку. Она крепко схватилась.

– Достали эти камни, – ворчливо заметила.

– Дальше будет чище.

Море покрылось мелкими морщинами. Подпекаемый солнцем, ярко выбеливающим ландшафт, я шел по покатому дну. Долго и постепенно погружался в воду. Совершенно не понимаю людей, что сходу бросаются нырять, толком не почувствовав температуры. Никакого удовольствия и самосохранения. Моржи арктические.

Карина уже окунулась, проплыла немного, а я только решился оттолкнуться и прогрести пару метров. Вода была бодрящей, восхитительной. Как по мне, нет ничего лучше, чем купание в море. В подобные моменты я будто чувствую связь с далекими предками-амфибиями, что в древности вышли на берег и эволюционировали в человека.

– Блин, глаза щиплет, – пожаловалась Карина, часто моргая.

– Не три только. Хуже лишь будет.

– Угу.

Рядом проплыла бабушка в широкополой панаме с бантом и густо-сиреневыми веками.

– Как тебе? – ухмыляясь, почти незаметно махнула головой Карина.

– Модница. Так и хочется за пяточку ухватить.

Отморгав соль, Карина предложила проплыть на глубину.

Мы долго резвились в теплой окутывающей влаге. Добрались до оградительных буйков. Мелкие волны давали ребячливые пощечины, оставляя жгучую соленость в глазах. Сквозь рыхлое жидкое зеркало я высмотрел, как угловато двигался косяк рыбешек. Затем, глотнув буруна, тошнотворно зафыркал, сплевывая вязкие плевки.

– Какой же это кайф… – мечтательно протянула Карина и растянулась в улыбке, всплыв животом вверх и подставив лицо солнцу.

– Да, есть такое.

– Так хочется жить у моря.

– И зарабатывать на жизнь продажей магнитиков.

– Ну почему сразу магнитики, – деловитым тоном сказала Карина. – Я могу, например, устроиться администратором в каком-нибудь отеле. Английский я знаю неплохо.

– А я кем? – перебил, зная, что эта волынка может длиться до вечера.

– Ну, не знаю. Водителем автобуса.

– Возить этот пьяный сброд? – спросил я, указывая на пляжников.

Она пожала плечами, закругляя беседу. Я отвернулся. С расстояния пляж казался умиротворенным и лишенным базарной суеты. На мелководье по-прежнему барахтались и верещали дети, на шезлонгах грилировались курицы, а дядьки стояли и оттопыривали животы. Железные трубы удерживали натянутые тенты. С пирса неуклюже спрыгивал молодняк.

Ослепленный солью и сиянием пляжа, я сощуренно любовался, как, поддетые дымкой, гордо и грозно возвышались вдали горы – с каменистыми верхушками, с комами обросшей зелени по бокам.

Вскоре Карина заявила, что устала, и поплыла к берегу. Я сопроводил ее до камней, бьющих ноги при накате волн, придержал к самой прибрежной гальке. И с шумным плеском рванул назад. Жмурясь, отплыл задом на глубину и понаблюдал за Кариной. Она обходила лежбища, сально блестя лопатками и вальяжно перекатывая ягодицы. Я самодовольно отметил, что ее подтянутая фигура, как бы она мне не приелась, выгодно отличалась от всех тех топорных конструкций в купальниках, что праздно шастали и шкварились поблизости. От всех тех страшных девушек, что выползали на берег наподобие увечных крабов.

Ведь, как ни крути, именно на пляжах обнажается вся суть женского тела. Скрыть мало что удается. И каракатичность, непропорциональность, неухоженность открывается во всей красе. И не могу сказать, что меня это очень радует. В городе, когда на девушке или платьице, или шортики – остается место для воображения. И ты всегда приукрашиваешь внешность, дофантазируешь в плюс, наделяешь ее в мыслях лучшими чертами, чем оно может оказаться на самом деле.

Перед взором проплыла фыркающая девочка в шляпке. Имея на плечах спасательные бицепсы, она дергано торопилась догнать мамашу, величаво, как танкер, бороздившую морскую гладь в сторону говоривших. Там женщина с белесым от крема носом громко доказывала прелести выбранной экскурсии. Остальные, три мерно качающиеся на волнах прилизанные головы, похожие на спички-переростки, слушали с затаенной скукой.

Зыбь укатилась, и я неподвижно повис под радостными лучами морского солнцепека, в ласковой стеклянной толще. Только иногда шевелил ногами, сохраняя равновесие.

Выпрямившись, поднатужился и помочился. Моча расширялась и по-родному обдала теплом бедро. Девушка в белом купальнике залезла на матрас, выставив свою заднюю часть для загара. Мне детально было видно складчатое ущелье, зажеванное трусиками, между ног.

Как заблудившийся кит, рядом проплыл мужик. То погружаясь, то выныривая. У него смешно торчал на макушке хохолок слипшихся волос. Слизистая его носа добротно очищалась, отчего ему приходилась зычно отхаркиваться. И тут же расплескивать рукой сгустки.

На побережье царил многоголосый гул, пересекаемый иногда окриками и пискливыми визгами. Народу коптилась тьма. Все новые порции пляжников прибывали, навьюченные сумками и рюкзаками. Пляж был забит телами, зонтами, подстилками. И ряды разноцветных въетнамок мирно ждали купающихся.

Почти никого из них уже нет в живых.

***

Наплававшись до изнеможения, я выгребся на берег. На ходу отплевывая вязкую соль. Незаметным движением подправил плавательные шорты, чтобы их прилипшая ткань не сильно очерчивала скукоженное хозяйство. Стекающий потоками, плюхнулся на свое полотенце. Карина лежала на животе и читала книгу.

– Ты тут цирк пропускаешь, – доверительно заявила.

Неподалеку от нас бывалая, обваленная целлюлитом женщина в серебристой, будто чешуйчатой, кепке склонилась над сидящим на шезлонге мужиком и чихвостила его. Внятно, с огоньком. Придирчиво наклоняясь и вталдычивая с гадкой жестикуляцией. У мужика был вид второсортного бомжа-алкоголика.

– Когда забыл закусь, – произнес мысль вслух.

– В рыбу там не превратился? – не оборачиваясь, с иронией в голосе спросила Карина.

– Один плавник, и тот поник.

– Плавник? Он что, грести тебе помогает?

– Он мне во всем помогает.

– Ну да, кто бы сомневался, – она приподнялась на локте, закопошилась в сумке. – Воду будешь?

– Можно.

Пока Карина пила, я спрятал глаза под очками.

– О, твоя ундина выходит, – мелко кивнула головой.

Я осторожно обернулся. Огромная бабища, плавно покачиваясь, вышла на берег. Ее двойной живот, прелестно втиснутый в закрытый купальник жгучего ультрамаринового оттенка, рыхло трепетал. На ней была белая панамка. Она остановилась, капли жемчужно переливали на солнце. Кокетливо накрыв кряжи плеч кофейным парео, загорала. Ноги, эти колонны дорического ордера, погрузились по щиколотку в песок. Грудь плавным бугром спадала на первый живот. Первый живот был похож на проглоченное и переваренное ведро. А второй – смазанной жировой террасой – нависал над лобковой долиной. Каждая складка хранила свой личный секрет, каждая впадинка незначительна и шальна, как улыбка незнакомки.

Округлость ее форм обязывала взор к размытости остального пейзажа.

Затем она грузно выложила свое тело на покрывальце. И животы сомкнулись. Теперь это было похоже на ядовито-синий курган, захоронивший блоки пищи, что возвышались над пляжем, как маяк.

– Глаз не оторвать, – сказал, убедившись, что она замерла.

– Не то слово. Вот интересно, как жирные занимаются сексом?

Я под новым ракурсом взглянул на женщину, превращенную в бесформенную расплывшуюся глыбу плоти, и не нашелся что ответить.

– Может, как рыбы. Мечут икру, а самцы орошают.

– Та ну, я серьезно. Посмотреть бы, как они пристраиваются друг к другу. Наверно, он всегда сзади. Она на четвереньках. Он подбирает живот, выкладывает ей на поясницу – и как-то уже пытается всунуть.

– Фантазия разыгралась у тебя.

– Представляешь, как они трясутся во время этого. Как желе.

Дребезжа винтами, низко над нами прогрохотал вертолет. Где-то поблизости находилась посадочная площадка. Карина недовольно скривилась – шум заставил ее замолчать. Затем протянула воду. Бутылка еще хранила остатки прохлады. Надпив, смыв соль и увлажнив горло, я запрятал бутылку обратно.

– Надо бы тень поменять, – сказала.

– Ладно, – вздохнул.

Пока я возился с зонтом, нас окликнули:

– Привет теннисистам!

Оглянулись. Одессит. Он входил в тройку лидеров по дефективности. Высокий, узкоплечий, костлявый и сутулый. Поросшая редким волосом впалая грудь, худые и длинные конечности, мохнатый понизу живот. Зубы по-лошадиному крупные и кривые, с желтым никотиновым налетом. Туловище, будто панцирь насекомого. И в целом он напоминал изголодавшегося неандертальца в плавках.

Прошлым вечером мы до глубокой ночи резались в настольный теннис, там и подружились. Развлечение для бедных.

Мы потом полночи обсуждали его потную, рахитичную грудь, на которой сваленные волосы причудливо разрослись в форме звезды.

– Салют, – я улыбнулся и махнул рукой. Он потопал дальше, с женой, на удивление миловидной женщиной в закрытом купальнике, в поисках шезлонга.

Пляж кипел деятельностью. Возникало ощущение, что попал на парад уродов. Доморощенная, отвислая, как старая корова, мамаша фотографировала плоскогрудую школьницу. Та прыгала, растопырив руки, нелепо забегала в воду, подкидывала горстями воду. При этом натянутая улыбка, похожая на клоунскую гримасу, не сходила с ее напряженного лица.

Погрузив ноги в воду, в некотором отдалении на песке расположилась бабка. Она напоминала древнюю черепаху, что вылезла на берег и теперь безвольно сидит на месте, не в силах вернуться под воду. Жирная, мосластая, как оплывшая воском свеча. С купальника вывалился кусок сиськи, похожий на носок. Вокруг бегали две мелкие девочки, оглушая бабку криками и заливистым смехом. Чуть поодаль сидел третий малой, совсем еще шкет. Он был с головы до ног облеплен сырым песком. Над ним стоял дед и сосредоточенно, будто газон поливал, обмывал внучка из водяного ружья. Внучок при этом дико верещал.

На морском жидком блюде колыхались лишь головы.

Слева, сквозь потные тела пузачей и целлюлитных кикимор, я подметил двух симпатичных девушек. Три дня назад они поселились в нашем отеле, и теперь расстилали лежаки на горячем песке. Молоденькие, ухоженные, уже изрядно посмуглевшие. Одна из них, худенькая и с явно накачанными губами, была покрыта разноцветными татуировками. Я наблюдал, как она снимала коротенькие джинсовые шортики, обнажая черные купальные трусики, тряпочкой закрывающие разрез ягодиц.

Вторая была дурнушней, откормленней, с носом, как у какаду, но в целом тоже ничего. Я подумал тогда, будь я тут не с Кариной, а с другом, обязательно подскочил бы купаться, параллельно знакомясь с курортницами.

Неосознанно вздохнув, я глянул на ничего не подозревающую Карину. Давно изведанные очертания ее тела сейчас расплющились по полотенцу, напоминая вздувшийся блин. Он читала, рассеяно ковыряя пальцем ноги в песочных залежах. Возле прорытой рытвинки выглядывал смятый окурок. И я вспомнил, что хочу покурить.

– Где ты сейчас читаешь? – спросил, затягиваясь.

– Как они прессуют Ральфа.

– О, самое интересное скоро.

– Надеюсь, – уклончиво заметила Карина.

– Нудно? – спросил я догадливо.

– Честно говоря, есть немного, – призналась. – Повелась на твой совет, классика, нобелевка, всякое такое. Теперь уже надо добить.

– Та брось, чего мучиться.

– Не могу. Я других книг не взяла с собой.

– Ладно, больше не буду советовать. Сама выбирай.

– Чего ты злишься сразу? – обиженно произнесла. – Я виновата в том, что мне не нравится то, что нравится тебе?

– Дело не во мне, – терпеливо ответил. – Просто это признанный мировой шедевр.

– Значит, я дура! – огрызнулась. – И ничего не понимаю в признанных шедеврах!

– Глупости говоришь, – мягко сказал. – Я совсем не это имел в виду.

– Конечно, глупости. Что же я еще могу сказать…

Я молча докурил. Встал, чтобы окунуться.

Через время ко мне присоединилась Карина. Насев на спину, принудила покатать. Обиды как не бывало.

Все это время я мельком поглядывал на тех курортниц.

***

Вдоволь накупавшись, мы решили вернуться в номер. Назревал душный полуденный зной, и не сгореть до трухи под этим солнцем было задачей нелегкой.

Рассекая раскаленный воздух, мы добрались до отеля. В томном мареве колыхались горные гряды, зеленые, величавые, безмятежно усопшие груды камня. Никто и подумать не мог, какая смертельная опасность таилась в них.

В номере мы поочередно сходили в душ – смыть соль и успевший просочиться пот.

Кое-как вытершись, я завалился на кровать, застеленную местными безмолвными трудягами. Гудел кондиционер, воздух был терпим и сносен. Я взялся за телефон, давая волю отдыху. Вышла Карина, с грохотом открыв дверь.

– Блин, я, похоже, нос спалила, – уткнулась перед зеркалом. – Надо срочно намазать кремом.

Я продолжал листать новостную ленту.

– Глянь, загар хороший? – приспустила полотенце, давая сравнить линию незагорелой под трусами кожи.

– Угу.

– Ты даже не смотришь! – возмутилась.

– Я уже сто раз видел.

– Слушай, я, кажется, поправилась, – задумчиво произнесла. Взяла в складку бедро. – Жопу отъела, галифе нарисовалось… Ты вообще не обращаешь на меня внимания!

– Да все нормально, успокойся.

– Приедем домой, гимнастикой займусь, совсем запустилась. Не нравится мне это.

– Сколько раз я уже слышал подобные угрозы, – с иронией заметил.

– Так, лежебока, давай взбодримся, – задорно предложила. Я огляделся. Завернутая в белое махровое полотенце, Карина плеснула в стаканы привезенный виски. Затем долила пепси.

Выпив, Карина стала приставать, и мы занялись сексом. Это длилось недолго, у меня не было особого желания трудиться. Но ее, похоже, это не огорчило. Довольно промурчав, она потянулась и прижалась ко мне.

– Извини, что я ругалась, – тихо проговорила. – Сама не знаю, что на меня нашло.

– Пустяки, – заверил.

– Мне очень хорошо с тобой. Спасибо тебе за отдых.

Никогда не знаешь, как реагировать на подобные фразы. Они обезоруживают. Они зачастую показывают тебя с того ракурса, который сам в себе не замечаешь.

И единственный доступный мне выход, это отшутиться.

– Отдых – слишком громкое слово, – сказал добродушным тоном.

– Дурень, – с наивной обидой приподнялась и мягко ударила меня в плечо. – Невозможно с тобой серьезно поговорить.

– Ложись, отдыхай, – потянул ее к себе. – А то в нашем возрасте от таких резких движений голова закружится.

Вскоре мы заснули, расслабленные и утомленные.

***

Проснулись далеко за полдень. Жара оседала, солнце оторвалось от верхушки неба, и можно было выходить. Карина помыла виноград, и мы решили съесть его у бассейна.

Перед выходом она спохватилась, вернулась и долила в бутылку воды.

– Зачем? – едко заметил я. – Тебе что, половины не хватит? Номер же под боком.

– Мне так спокойней. Если мало воды, я начинаю нервничать, и мне постоянно хочется пить.

Я раздраженно вздохнул. Я и представить не мог, что подобная предусмотрительность спасет нам жизнь.

Чудом отыскав два свободных шезлонга, и то один мне пришлось тащить с другого конца, мы улеглись перед бассейном.

Большая часть людей распластались на шезлонгах, подобно контуженным тюленям. Солнце вытягивало остатки влаги, высушивая и дубя. Нас окружали пузатые. Пузатые всех форматов. Отовсюду, с каждого шезлонга, под каждым зонтом, расширяя границы бассейна и вминаясь вглубь плитки. Дряблые, обвисшие, морщинистые, складчатые, напряженные, сдутые, рыхлые.

Степенно выйдя из воды, перед нами припарковался дед. Мы замолчали, внимательно следя за ним. Седой, дряхлый дедуган. Закинув руки за голову, выгнувшись дугой, что грудь с налипшей порослью оттопырилась – принялся загорать. Весь будто пожеванный, стянутый местами в комки плоти.

– Кое-кто забыл камушки с трусов высыпать, – тихо заметила Карина.

И вправду – в голубоватых трусах деда слишком много всего накопилось. То ли яйца отвисли и разбухли от земного тяготения, то ли член у него колбасный. Бугристая выпуклость удручала и притягивала взор.

– Похоже, наши отношения уже не будут прежними, – заметил я.

– Это очень серьезный удар по твоей репутации, признаюсь, – серьезно сказала Карина и засмеялась.

Дедуля с деланным равнодушием поглаживал пузылко, ласкался солнечными лучами, закрыв лицо.

Я закурил. Попивал вискарь из стеклянных стаканчиков, взятых из номера. Играла зубодробильная попса. Дед утомился стоять и залег бочком на шезлонг. Подперев голову рукой, глазел на парочку, ворковавшую возле стальной лестницы. Она – с острыми плечами и всаженной в туловище башкой, подкопченная до черноты, – хохотала, словно припадочная. Он – бойкий парень с широкой, покрытой прыщами, спиной, – притапливал ее.

Какие-то калеки, редко замечаемые, непринужденными истуканами стояли по шею в воде.

Сракатая, пыхтящая, шишковидная, как вздутое тесто, баба бережно спускалась в воду.

– Мне вот интересно, – заявила Карина, – почему у мужиков животы тугие и надутые, как барабаны, а у баб обычные, свисающие жирком пузыла? Нет, я не спорю, и у мужиков бывают свисающие. Но чаще попадаются такие, будто он шарик воздушный проглотил. Вон, посмотри на того.

Я проследовал взглядом за ее кивком. Мужчина с животом-барабаном стелил полотенце на шезлонг. Казалось, если проткнуть иглой – живот оглушительно лопнет и мужчину унесет по ветру из отеля.

– Может, это пивные мозоли.

– Так ведь и женщины не меньше пиво хлещут. Но ни у одной нет такого. У них виснет.

– Думаю, дело в гормонах, – предположил я. – У женщин природой заложено беременеть и рожать. А для вынашивания потомства нужны жиры, вот они и откладываются. У мужчин же, скорее всего, от обжорства раздувает желудок.

Не доев отобранную гроздь, я ощутил, как скрутило живот. Давящий, требовательный спазм.

– Мне нужно в номер сходить, – сказал, вставая.

– Хорошо. Я чуть поваляюсь и купаться пойду.

Я спешно вернулся в номер. По дороге обогнал новобранцев – белобрюхих, подпаренных, с тарахтеньем тянувших чемоданы.

В номере воздух был влажный и паркий. За считанные мгновения сделал дело. Распахнул балконную дверь, чтобы вытянуть из комнаты ядреный запашок. Решив подождать, пока проветриться, присел на затененном, уединенном балконе.

Вид не отличался изысканностью – внизу кусты и апельсиновые деревья, под которыми находился склад под открытым небом. Пустые ящики, сачки для сбора мусора с бассейна, бутли с-под воды, кольца шланга. Однажды мы наблюдали, как в тех чащах бродила черепаха. Впереди была бетонированная стена нашего отеля, за ней дорога, и еще одно большое здание. Судя по узким окошкам и безлюдности, постройка нежилого типа.

У соседей развешаны купальные принадлежности, шумел кондиционер. Справа, огибая угол отеля, угадывался бассейн. Кто-то с внушительным грохотом упал в воду. А слева, в прорези между домов, открывалась часть горы, похожая на свалявшийся бок овцы.

Закурил, что еще оставалось делать. Было радостно и уютно на душе. Праздное ничегонеделанье, сплошной и беспробудный сибаритный образ жизни расслабляли и окутывали мягким безразличием.

Потрогал плечи. Сухие, шершавые, покрытые родинками и мелким шелушением. Попробовал выдушить прыщик. И в этот момент, расхлябанно отдыхая, я глянул в сторону гор.

И что-то там было не так.

В небе было множество черных точек, прямо над дымчатой зеленью. Россыпь точек густела, нарастала, обретая черты. Несколько секунд – и огромное, несметное скопление птиц бесшумно пронеслись над побережьем. Они направлялись на юг, в сторону моря.

Зрелище вызывало необъяснимые, а потому тревожные предчувствия. Птиц было так много, что на некоторое время над курортом нависла тень.

Птицы быстро скрылись из виду. Я наблюдал, как они таяли в неверном горизонте. Дрожащими от неясного волнения руками достал сигареты и закурил еще одну. Постепенно успокаиваясь, я пристально всматривался в зеленые холмы гор. Там не было ничего нового, ничего необычного.

С разных отелей грохотала музыка, создавая какофоническую муть. Местный трудяга деловито крутился возле ящиков, не подавая ни малейших признаков страха. Все шло своим чередом.

Затушив окурок в пепельнице, я хотел было уже покинуть балкон, как нарастающий шум привлек мое внимание. Растительность гор вдруг начала взбудоражено сотрясаться, ветви заходили ходуном. Было совершенно безветренно, и потому вдвойне удивительно. Да и на ветер не было похоже – деревья дергались разрозненно, хаотично, будто их снизу что-то или кто-то с силой трясли.

И тут началось.