История одной собачки

– Эй, прачка! Помнишь, ты в прошлый раз потеряла наволочку и пару носков? Смотри, чтобы больше этого не было! – И удалилась с ехидной усмешкой.

Жаб поискал, чем бы запустить в неё, но не нашёл и почему-то огорчился этому до слёз. Наконец голодный, холодный, уставший до изнеможения, он залез в первое попавшееся дупло, соорудил постель из прошлогодних листьев и крепко заснул до утра.

9. Песнь странствий

Водяной Крыс не находил себе места. В строгих полях окрест зелень сменилась желтизной, в гуще лесной листвы замелькали смуглые тени, живые зелёные изгороди тронул первый пурпур – всё так; но не было при этом оснований считать, что лето кончилось или пошло на убыль. Тепло и свет щедро струились с ярко-синего неба, и было всё вокруг ярким, не по-осеннему сочным и густым. Не по-осеннему… Но отчего немолчный хор садов и рощ звучал реже и неувереннее, как будто остались в нём лишь самые стойкие и неутомимые певцы? Кукушка давно уже не куковала, прорезалось вновь синичье треньканье, и воздух наполнился смутным веянием близящихся разлук и странствий. Многие пернатые друзья, всё лето бывшие рядом, исчезли. Казалось, ряды их редеют с каждым днём. Всегда внимательный к этим приметам, Крыс понял, что медленно, но верно началось движение к югу. Даже по ночам, лёжа в постели, он слышал, как в тёмной вышине, послушные древнему зову, машут и хлопают нетерпеливые крылья.

У Гранд-отеля Природы тоже есть мёртвый сезон. Один за другим постояльцы расплачиваются по счёту и отбывают. На меньшее число персон сервируется общий стол, на этажах идёт чистка. Выметают сор из углов, ковры пылесосят и сворачивают, с окон снимают шторы, комнаты запирают. Те же, кто остаётся на пансионе круглый год, чувствуют себя угнетённо и подавленно. Вокруг них все поглощены планами, выбирают маршруты, сверяют часы и карты, и день за днём всё меньше и меньше друзей вокруг, и хочется вспылить неизвестно на что, и некому объяснить, до чего же тоскливо оставаться. Да и откуда эта тяга к передвижениям? Почему нельзя сидеть спокойно и радоваться жизни, как мы? Вы же ни разу не бывали в наших краях во время затишья, вы даже не представляете, как славно проводит время наш тесный круг: чего только не случается в отсутствие посторонних!

– Да-да, конечно, – услышите вы в ответ. – Порою мы завидуем вам, даст бог, и мы через годик… Ах, извините, вот-вот подадут автобусы, а мы ещё не всё уложили.

Улыбка, кивок, и вот – они уезжают, а нам обидно.

Крыс был привязан к своей реке, но, видя, что происходит вокруг, он ощущал смутную тревогу и непокой. Можно ли заниматься делом, если кругом суета и бестолочь? На берегу тростники стояли стеной, а вода убывала, мутнела. Он уходил в поля; перебегал пыльные пастбища и с головой нырял в бескрайнее море ячменя, овса или пшеницы. Море было полно шёпота, шороха, бормотания, морские волны перекатывались над ним, как чистое золотое небо. Часто блуждал он так между жёсткими сухими стеблями, на которых держалось это сухое жёлтое небо. Золотое небо мощными волнами поддавалось напору ветра, потом легко, играючи распрямлялось. В полях у него были друзья, большая весёлая компания, которая жила своей жизнью, но всегда находила для него свободную минуту и доброе слово.

Сейчас полевые мыши и хомячки приветливо кивали ему, но не скрывали занятости. Они расширяли ходы и, собираясь вместе, рассматривали чертежи и наброски зимних квартир, внимательно следя, чтобы от спален до амбаров было недалеко. Кто-то тащил пыльные корзины, кто-то уже с головой увяз в сборах и упаковке имущества. Везде были свалены груды овса, ячменя, пшеницы, орехов, ягод.

– А, вот и Крысик пришёл! – радостно восклицали они, как только он появлялся. – Иди помогай нам, Крыс, не ходи без дела.

– Что вы все – с ума посходили? – сердился Крыс. – Неужто сейчас думать о зимних квартирах? Это же смешно!

– Ну да, наверное, – смущённо объясняли ему полевые мыши, – но ведь лучше всё делать заранее, правда? Мы непременно должны всё приготовить и вывезти раньше, чем на полях застрекочут эти ужасные машины. Кроме того, с жильём сейчас туго, и кто промедлит, может остаться ни с чем, а в те квартиры, что снимешь, прежде чем въезжать, придётся вложить массу затрат и усилий. Конечно, сейчас ещё рано, но и мы только-только начинаем работу.

– Да бросьте свою работу, – говорил Крыс. – День чудесный, пойдём пробежимся по лугу, или устроим пикник в лесу, или ещё придумаем что-нибудь.

– Нет, знаешь что, – не сегодня, – торопливо отвечала полевая мышь. – В другой раз, когда я окажусь посвободнее…

С презрительным фырканьем Крыс поворачивался к ней спиной и, зацепившись за тюк, кубарем летел наземь.

– Если бы кое-кто ходил аккуратно и глядел под ноги, – сухо замечала полевая мышь, – то кое-кто бы не ушибался и не мешал другим. И не фыркай, Крыс! Сядь, лучше посиди в холодке, а мы тут за час-два управимся и поговорим обо всём спокойно.

– Я вижу, как вы управитесь! Вам тут до самого Рождества не управиться, – ворчал раздражённо Крыс и возвращался к своей надёжной, верной реке, которая никуда не собиралась и никогда не переезжала на зимние квартиры.

В прибрежном ивняке он увидал ласточку. К ней вскоре подсели вторая и третья. Завязалась негромкая оживлённая беседа. Крыс подошёл ближе:

– Как, уже? Куда вы торопитесь, ведь это смешно!

– Ах нет, мы ещё не улетаем, – ответила первая ласточка. – Мы обсуждаем планы, готовимся. Надо решить, как мы полетим в этом году, где будем делать привалы, и вообще, это же половина удовольствия!

– Удовольствия? Вот что мне непонятно, – сказал Крыс. – Если уж вам приходится улетать отсюда, бросать родные места, друзей, которые будут скучать без вас, уютные домики, едва-едва обжитые вами, – нет, я понимаю, пробьёт час, и вы храбро двинетесь навстречу невзгодам, бурям и прочим неприятностям. Вы даже сумеете притвориться, что всё это вам почти не в тягость, но говорить об этом, переживать всё заранее, когда ещё можно жить и ни о чём не думать…

– Конечно, не понимаешь, – чирикнула вторая ласточка. – Сперва оно поселяется внутри нас, это сладкое беспокойство. Потом, как голуби в голубятню, слетаются к нам воспоминания. Они будоражат сны, тревожат нас днём, когда мы кружимся и щебечем. Не терпится расспросить друг друга, сравнить и увериться, что все прошлогодние истории были на самом деле, и постепенно всплывают звуки, названия, запахи – другая, давно забытая жизнь снова зовёт нас.

– А если на этот раз вам остаться, – искренне предложил Крыс. – Мы постарались бы сделать всё, чтобы вы чувствовали себя как дома. Вы даже не представляете себе, как здесь хорошо.

– Как-то раз я пробовала остаться, – заговорила третья ласточка. – Я так полюбила эти места, что однажды, когда пришло время отлёта, я спряталась и все улетели без меня. Несколько недель всё шло хорошо, но потом! Пасмурные, заиндевевшие дни, нескончаемо длинные ночи, в воздухе туманная изморось, и над огромными пустыми полями ни одного насекомого! Нет, в этом ничего хорошего не было. Моё мужество надломилось, и в одну холодную буревую ночь я навострила крылья, держась подальше от моря, чтобы не попасть в шторм. Наперекор метелям пробилась я через хребты больших гор, и это было ох как нелегко. Но мне никогда не забыть, как жарко солнце брызнуло на меня золотым лучом, когда я помчалась вниз, к голубому озеру. А восхитительный вкус первой жирной мошки, попавшейся мне на пути! Тотчас прошлое представилось дурным сном, а будущее сплошным праздником, и, двигаясь на юг, я влетала в будущее лениво, медленно, задерживалась везде, где мне нравилось, но никогда не отклонялась от верного курса. Нет, мне хватило; с тех пор я и подумать не смею о том, чтобы нарушить наши правила.

– На Юг, на Юг, – мечтательно защебетали её подруги. – Вы помните Юг, его цветы, ароматы, краски, лучистый свежий воздух? А помните… – И, позабыв про Крыса, они снова пустились в нескончаемые воспоминания.

Крыс слушал с горящим сердцем. В его груди тоже была потаённая, до времени дремлющая струна. Сейчас её пробудило негромкое чириканье влюблённых в Юг птичек; с какою бы силой его обожгло живое солнце Юга или один вдох южного ветра! Сглотнув слюну, Крыс на мгновение зажмурился, а когда открыл глаза, река показалась ему почти свинцовой, а поля серыми и бесцветными. Но он тотчас же устыдился своего невольного предательства и ревниво спросил:

– Зачем же вы тогда возвращаетесь? Что вам здесь нужно, в унылой, скучной стране?

– А ты думаешь, – спросила первая ласточка, – что, когда приходит время, для нас не звучит другой зов? Нас преследуют видения и картины сочных луговых трав, фруктовых садов, туманной дымкой курящихся на рассвете, гладких прудов с тучами насекомых над ними, стад на пастбищах, сенокоса и деревень, толпящихся вокруг Дома Звонких Колоколов.

– По-твоему, – вмешалась вторая, – никто, кроме вас, не ждёт с нетерпением, когда же подаст свой голос кукушка в лесу?

– В положенный срок, – чирикнула третья, – мы взовьёмся в воздух и полетим к кувшинкам, качающимся на ручьях и реках милой Англии. Но сейчас всё это, правда, скучно, в нашей крови поёт иная музыка.

И они вновь завели разговор о лиловых морях, песках, потемневших под жгучим солнцем, и каменных стенах, чьи трещины дают приют юрким ящерицам.

Чувствуя себя лишним, Крыс отошёл и, не зная, куда пойти, забрался на вершину холма, лёг и устремил взгляд к югу, в сторону ближних холмов, служивших ему границей мира, Геркулесовыми столбами его полей. Раньше для него за холмами ничего не было, но сегодня, когда в его сердце пела тревога и небо над ним дышало не последним летним зноем, а новыми надеждами, когда он познал над собой власть Неведомого, – сегодня ближние склоны холмов заволокла пелена скуки.

На дальних же раскинулась яркая шумная панорама, отчётливая перед его внутренним взором. Какие там были моря! Бурные, зелёные, штормовые! Как залиты солнцем белые виллы на берегах под сенью оливковых рощ! В уютных гаванях толпились стройные клиперы, гружённые пряностями с пурпурных островов, прихотливо разбросанных в пламенеющих водах… Он встал и снова пошёл к реке, но передумал и лёг у края дороги. Лёжа там в пыльной траве, он смотрел на гладкую ленту шоссе и думал о чудесном мире, в который оно ведёт, о храбрых путешественниках и приключениях, ждущих их там где-то… далеко!

Послышались шаги. Краем глаза Крыс увидел путника и искоса оглядел его. То был другой Крыс, покрытый с ног до головы дорожной пылью. Подойдя ближе, путник поклонился с иноземной учтивостью, поколебался, свернул с шоссе и сел рядом. У него был усталый вид, и Водяной Крыс не стал приставать с расспросами. Он не хотел докучать гостю. Он знал, как важно порой посидеть рядом молча, расслабившись, не думая ни о чём.

Путник был худ, с острой мордой, сутулыми плечами и длинными тонкими лапами. У глаз лучились морщины, в ушах висели маленькие золотые серёжки. Плотная шерстяная куртка и видавшие виды бриджи в заплатах и пятнах, когда-то синие, вылиняли и потеряли цвет. Все его скромные пожитки были увязаны в синий платок.

Помолчав, путник вздохнул, втянул носом воздух.

– Тёплым клевером пахнет ветер, – молвил он, – травой и коровами. Коровы срывают пучки травы, сопят и отфыркиваются. Где-то жнейка трещит, за лесом трубы дымят. Наверное, поблизости есть река: слышно скрипучее кряканье лысухи, и ты, судя по твоему сложению, моряк пресноводный. Безостановочно движется ручеёк дремотной жизни, и это лучшая жизнь для тех, у кого хватает сил её вынести.

– Да, да, ты прав. Такова жизнь, другой она не бывает, – отозвался Водяной Крыс, но без обычной уверенности в голосе.

– Этого я не говорил, – осторожно заметил путник. – Я только сказал, что это очень хорошая жизнь. Я пробовал, и я знаю. Я прожил так целых шесть месяцев, и, убедившись в том, что это прекрасная жизнь, вот – я теперь здесь, голодный, с мозолями на ногах, бреду прочь от неё, бреду на юг, не в силах противиться зову старой жизни: от старой жизни мне не уйти.

– Так, значит, есть и другая жизнь? – удивился Водяной Крыс. – Откуда же ты?

Он не посмел спросить, куда тот шёл. Слишком хорошо знал он это!

– Сейчас я с фермы, – коротко ответил путник, махнув лапой на север. – Она где-то там, и не упоминай о ней больше. У меня было всё, что я мог пожелать. У меня было всё и ещё больше, но вот я здесь – и слава богу, друг мой, и слава богу, – вдали от дома, но далеко от моей мечты!

Он говорил, не отрывая глаз от горизонта, и напряжённо вслушивался в мирную тишину пастбищ.

– Ты не речных мест уроженец, – внимательно присмотревшись, определил Водяной Крыс, – и, сколько я могу судить, не с фермы родом. Ты чужестранец?

– Верно, – кивнул путник, – я – чужестранец. Я – Морской Крыс, происхожу из Константинополя, но, строго говоря, я и его не могу назвать своей родиной. Ты слышал о Константинополе, друг? Прекрасный город, богатый, древний город. Но ты, может быть, слышал про Сигурда[1], короля Норвегии, как он туда приплыл на шестидесяти судах? Все улицы в его честь были убраны золотом и драгоценными тканями, и император с императрицей сошли с трона и пировали с ним на борту его корабля. Когда стал он возвращаться домой, немало викингов предпочли остаться на императорской службе, и с ними, на подаренном императору корабле, остался мой предок родом из Норвегии. Неудивительно, что с тех пор мы плаваем по морям и город, где я родился, для меня столько же родина, сколько любой удобный порт оттуда до устья Темзы. Я знаю их все наперечёт, и меня там все знают. В любой бухте, у любого причала найду я родину.

– Так ты, наверное, бывал в дальних странствиях, – сказал Крыс и придвинулся ближе к незнакомцу. – Долгие месяцы в открытом море, нехватка провизии, иссякающие запасы воды, и ты – наедине с могучим океаном, и всё в таком роде, да?

– Ни в коем случае, – откровенно ответил тот. – Всё, что ты говоришь, вовсе не для меня. На каботажных судах я редко удаляюсь от берега, а весёлые дни на берегу влекут меня с не меньшей силой, чем само плавание. Ах, эти южные порты! Они полны совершенно особым ароматом, освещены лунным блеском, и разноцветные огни дрожат и мигают на рейде!

– Как знать, – задумчиво промолвил Водяной Крыс, – может быть, ты выбрал себе лучшую долю. Если ты не против, расскажи мне что-нибудь из твоей жизни. Чем привлекательна она для храбрых и россыпью каких воспоминаний будет расцвечен её хладный закат? Ибо, признáюсь тебе, моя нынешняя жизнь тускла и безотрадна.

– Моё последнее плавание, – начал Морской Крыс, – в результате которого я оказался в этих краях, исполненный надежд на то, что смогу наконец осесть на суше, мало чем отличается от остальных и является типичным эпизодом из моей бурной и многоцветной жизни. Всё началось, как всегда, с семейных неурядиц. Бежав от домашних бурь, я завербовался на небольшое торговое судно, плывшее из Константинополя на острова Греции и в Левант по морям классической древности, где даже волны полны воспоминаний славной старины. То были золотые дни и благоуханные ночи. Мы заходили в каждый порт, везде встречая старых друзей. Днём, в жару, спали у стен древних храмов, а после захода солнца пели и пировали до утра под крупными звёздами чёрного бархатного неба. Потом развернулись и взяли курс на Адриатику, чьи берега подобны розовому саду в оправе из янтаря и яхонта. Проходя по изгибам глубоких бухт, швартуясь у причалов исстари знаменитых городов, мы плыли, и однажды утром царственное солнце взошло у нас за кормой и первым лучом начертило на воде золотую дорожку. По ней мы вплыли в Венецию. Венеция! Блистательный город, в нём путешественник может жить весело и ни о чём не заботясь. Устав от беготни, мы садились на набережной Большого канала и всю ночь не смыкали глаз, потому что воздух был полон музыки, а небо – звёзд. Огни горят и пляшут на поручнях гондол, составленных одна к другой вплотную так, что, не замочив лап, можно перебежать с одного берега на другой. А еда! Как ты, например, насчёт устриц? Ну ладно, не будем об этом.

Он помолчал. Водяной Крыс, с отсутствующим взором, безмолвный, плыл по каналам мечты, прислушиваясь к песне, взмывавшей призрачным эхом меж серых стен, пропитанных солью и туманом.

– И снова на юг, – прервал молчание Морской Крыс, – мы плыли вдоль берегов Италии, пока не пришли в Палермо, где я устроил себе долгие-долгие каникулы. Нельзя слишком долго оставаться на одном корабле: теряется кругозор, на всё начинаешь смотреть с предубеждением. Сицилия же – один из моих любимых уголков Земли. Я знаю там всех, и тамошний образ жизни меня устраивает. Много весёлых недель провёл я с друзьями в походах в глубь острова. Когда меня вновь обуяла скука, я на попутном корабле отплыл на Сардинию и Корсику и как же был счастлив, подставив морду свежему бризу и брызгам солёной пены!

– Но ведь внизу, в… э-э… трюме, да? По-моему, там жарко и тесно, – прервал его Водяной Крыс.

Моряк посмотрел на него и, кажется, слегка подмигнул.

– Я лично уже ко всему привык, – с чрезвычайной простотой сказал он, – поэтому вполне обхожусь капитанской каютой.

– Так или иначе, тяжёлая это жизнь, – в глубоком раздумье заметил Водяной Крыс.

– Для экипажа – конечно, – серьёзно отвечал моряк опять с неуловимым движением ресниц. – На Корсике, – продолжал он, – я сел на корабль, который вёз на материк вино. Вечером, завидев Алассио, мы повернули к нему и стали в виду берега, а потом связали вместе бочки с вином и выкинули их за борт. Матросы перешли в шлюпки и с песней налегли на вёсла, а связанные канатом бочки ныряли и выныривали за нами, как стая дельфинов. На пляже нас ждали лошади. Они с грохотом поволокли бочки вверх по крутым улицам городка. Выгрузив последний бочонок, мы отдохнули, поспали и долго сидели в ту ночь с друзьями за прощальными кружками вина. Наутро я ушёл к оливковым рощам, ибо на время пресытился островами, морями и бурями. Я вёл ленивую безмятежную жизнь среди крестьян, порою лёжа и наблюдая за их трудами, порою глядя с высокого холма на далёкую средиземноморскую синеву. Не торопясь, то морем, то сушей добрался я до Марселя, и надо ли говорить, что и там я нашёл друзей и в промежутках между застольями немало полазал по палубам океанских судов. Что же до устриц, то я иногда вижу во сне марсельских устриц и просыпаюсь в слезах!

– Да, кстати, – сделал вид, что припомнил, гостеприимный Водяной Крыс, – ты раз упомянул, что голоден, так я должен был прервать тебя раньше. Ты не откажешься пообедать со мной? Я живу рядом, и всё, что у меня есть, – к твоим услугам.

– Поистине очень великодушно с твоей стороны, – откликнулся Морской Крыс. – Я хотел есть, уже когда подошёл к тебе, а неразумно упомянув устриц, довёл свой голод до крайности. Но лучше бы ты принёс всё сюда. Я без особой нужды не люблю забираться под крышу. Так бы я за едой порассказал тебе ещё про мою жизнь и странствия. Рассказывать я люблю, и, судя по твоему виду, ты тоже слушаешь не без удовольствия. А в помещении я просто засну, это точно.

– Прекрасно! – воскликнул Водяной Крыс и поспешил к дому.

Там он достал корзину и, помня, с кем ему предстоит делить трапезу, не позабыл положить в неё пресный пшеничный хлеб, колбасу, начинённую до самой кожуры чесноком, нежною слезою текущий сыр и длинногорлую бутыль, полную солнца, пленённого на склонах южных холмов искусными виноградарями. С таким грузом вернулся он к собеседнику и, разложив угощение, вспыхнул от радости, когда тот похвалил его вкус и обстоятельность.

Слегка утолив голод, Морской Крыс продолжил рассказ. Он сопровождал своего доверчивого слушателя по всем портам Испании, высаживал его в Лиссабоне, Опорто, Бордо и в живописных бухтах Девона и Корнуола и через Па-де-Кале доставил его к последнему причалу, где, чуя зовы новой весны, воспламенённый ими, бросился прочь от штормов и ураганов в глубь побережья, чтобы хоть раз в жизни вкусить сельской тишины.

Забыв про всё, содрогаясь, Водяной Крыс следовал за ним по бурным заливам и оживлённым морям, в тихие, защищённые волнорезами порты, вверх по течению своенравных рек, скрывающих города за неожиданным поворотом русла, и наконец высадился на плоской равнине неподалёку от упомянутой, вовсе ему не интересной фермы.

Морской Крыс за это время явно передохнул, плотный обед подкрепил его силы, в глазах, как свет далёкого маяка, загорелись живые огоньки, голос стал гибче и глубже. Он наполнил стаканы хмельною кровью южной лозы и, не переставая говорить, взглянул на Водяного Крыса в упор. Его серые с прозеленью глаза меняли цвет, как штормовое Норвежское море. Вино переливалось оттенками жаркого рубина, вспыхивало, искрилось, как будто живое сердце Юга билось о стенки стакана, и надо было только заметить, поверить, откликнуться на эту сладкую дрожь. От переменчиво-серых глаз Морского Крыса и алым цветом горевшего вина не мог оторвать Водяной Крыс взора, прикованный цепью чудных картин к непрерывающейся нити рассказа, и окружающий мир померк для него, утратив черты реальности.

Волшебная речь странника поглотила его, сомкнулась над головой. Да и была ли то речь или – песня? В неё вплетались голоса матросов, поднимавших якорь на палубу, хлопанье монотонных снастей в порыве норд-оста, напев рыбака, что тянет свою сеть, тёмным силуэтом виднеясь на фоне персикового неба. Перебор струн мандолины или гитары донёсся с каноэ или с гондолы. Внезапный вскрик ветра, сперва негромкий, потом визгливо-пронзительный, поднимался до раздирающего свиста и растворялся в хриплом рычании паруса. Водяной Крыс слышал жалобный плач чаек, тяжкий грохот прозрачной волны, недовольный скрип корабельных балок. С бьющимся о рёбра сердцем он вслушивался в рассказы о приключениях в портовых тавернах, о драках, погонях, состязаниях, о крепкой дружбе и неверной любви. Он обшаривал в поисках сокровищ острова, удил рыбу в лагунах, дремал на тёплом белом песке, из глубины морской выбирал километровые неводы, полные живого, трепещущего серебра. На его глазах гибли шхуны, в безлунной ночи возникали перед ним рифы, на его лодку угрожающе надвигались форштевни больших пароходов. Из дальних странствий он возвращался домой, и было это так: из-за мыса показывались огни порта, с причала раздавались приветствия, наконец всплеск от падения стояночного якоря – и оставалось подняться по крутой улочке к дому, зашторенные, освещённые изнутри окна которого казались ожившим воспоминанием уюта и мирной тишины.

Не то во сне, не то наяву он увидал, что, не прерывая рассказа и не сводя с него пристального взгляда серо-зеленоватых глаз, Морской Крыс встал.

– А теперь, – тихо произнёс он, – меня ждёт долгий и утомительный путь на юго-запад. Там есть городок, знакомый мне до последнего переулка, круто спускающегося к морю. Над каменными ступенями лестницы нависли розовые соцветия валерианы, ступени сбегают прямо в воду, вода искрится и синеет. К железным кольцам в стене привязаны лодки, как в весёлом детстве. Во время прилива лососи выпрыгивают из воды и стаями резвится макрель у берега. Днём и ночью огромные корабли вплывают в устье реки и выплывают в открытое море. Там рано или поздно бросит якорь корабль моей мечты. Я не буду спешить, я никуда не брошусь очертя голову, но, когда единственный, назначенный мне судьбою корабль, осев под тяжестью груза, с бушпритом, склонённым в сторону города, закачается на волне, по сходням или канату проскользну я на палубу, где утром меня разбудят топот и стук лебёдки, и загремит втягиваемая внутрь якорная цепь. Заполощутся на ветру фок и кливер, заскользит мимо берег, и, набирая скорость, мы тронемся в путь! На подходе к мысу от пены поседеют борта, и первая большая волна подтолкнёт нас своим гребнем уже на пути к югу! А ты, мой юный друг, тебе суждена та же судьба, ибо дни безвозвратно проходят, а Юг ждёт тебя. Отринь уют, сбрось оковы, пока не поздно, пока ещё слышен зов! Захлопнется за спиной дверь, и ты шагнёшь в новую жизнь, оставив старую позади. А когда кубок будет выпит до дна, перед тем как опустится занавес, ты, может быть, вернёшься домой, сядешь на берегу реки, и твои воспоминания оживут перед тобой.