Диссиденты советской эстрады

Кто знает, может, идея увенчалась бы успехом, если бы не коллапс Европы и захват Литвы Советским Союзом. С этого момента с канторством было покончено. Даже синагогальный хор был распущен, а мальчики-хористы стали пионерами. Теперь, встречая на улице кантора, они с ним не здоровались.

600 концертов под аккомпанемент минометов

За свою длинную жизнь Александрович сменил пять гражданств и 9 стран проживания. Он свободно говорил на шести языках, а пел на двух дюжинах, включая ладино. («Когда я пел по-грузински, я не всегда был уверен, что пою не по-армянски», – иронизировал артист). Став в 1940 году советским гражданином, певец впервые столкнулся с проблемой: что петь и для кого петь? И эту проблему решила за него жизнь. По трагическому стечению обстоятельств, он вышел из поезда на перрон московского вокзала утром 22 июня 1941 года. Улицы Москвы еще не были увешаны афишами с его именем. Они пестрели нескромными идеологическими лозунгами и транспарантами с их нелепыми напоминаниями о несокрушимости и могуществе на фоне всеобщей подавленности и смятения. В филармонии он получил предписание отправляться в Тбилиси для обслуживания войск Закавказского фронта. По дороге судьба сведет его с 19-летней балериной, беженкой из Риги – Раей Левинсон. Вся ее семья – 19 человек – не вернется из гетто. Та же судьба уготована и для старшего брата Александровича с семьей. Они с Раей поженятся и не расстанутся до самой смерти. Таким образом первыми слушателями свежеиспеченного советского тенора стали бойцы, защитники Кавказского хребта и раненые в военных госпиталях. Таких концертов только за первые полтора года войны Александрович дал более шестисот в непосредственной близости от огневых позиций, стоя под открытым небом на ледяной земле. В 1944 году командующий Закавказским фронтом генерал армии И. В. Тюленев лично представит певца к награде медалью «За оборону Кавказа». Поздней ему вручат также медаль «За оборону Ленинграда».

Неаполитанские песни для агентов вражеских разведок

После войны стихийная популярность Александровича охватывает всю страну. Его голос ежедневно транслируется по радио. Билеты на его выступления в БЗК и Зале им. Чайковского продаются перекупщиками за несколько номиналов, а на предприятиях талоны на приобретение билетов разыгрываются в лотерею. Его харизма и мастерство не оставляют равнодушными даже тиранов. Ему сходит с рук дружба с С. Михоэлсом и Л. Квитко. НКВД не сводит с него глаз – ждет команды. Даже распространяет легенду о том, что он передает сидящим в зале агентам иностранных разведок шпионские сведения, закодированные в… неаполитанских романсах. Циркулируют слухи о его аресте. Но Александрович не рвется к должностям и глаза не мозолит – до семи месяцев в году проводит в поездках по стране. Более того, на годы последней волны сталинского террора приходится время наивысшего успеха Александровича. В 1947 году он становится Заслуженным, а в 1948 – лауреатом Сталинской премии.

В разгар борьбы с «безродными космополитами» и «агентами сионизма», жертвой которой пал цвет еврейской культуры, Сталин дает указание удостоить Александровича высших государственных почестей – звания «Заслуженный артист» (1947) и премии своего имени (1948). Гонения настигнут певца при наследниках Сталина. На фото: Работники искусств чествуют в ЦДРИ свежеиспеченного лауреата Сталинской премии. Москва, 1948

Репертуар Александровича был беспрецедентным в истории вокала по жанровому разнообразию, даже с учетом гнетущих идеологических ограничений. «Национально мыслящие» критики бдительно держат нос по идеологическому ветру. Молодого вокалиста упрекали в недостаточной «русскости», что поет он «с чужого голоса», протаскивает чуждый советским людям репертуар, в том, что в его репертуаре итальянские композиторы занимали больше места, чем русские. Статистику, должно быть, портили оперные арии и неаполитанские песни о любви, которые, собственно, и сделали его кумиром миллионов. Единственная разновидность любви, которая вообще не коснулась репертуара Александровича, – это любовь к партии.

Обмани цензора!

Мешала Александровичу не только итальянская вокальная школа, но и «еврейские ворота», через которые он вошел в искусство. Если с итальянской «слезой» он был в состоянии справиться (на то он и мастер), то с еврейской все выглядело куда драматичней.

Концерт в БЗК. За роялем Тихон Хренников – первый советский композитор, которого стал исполнять Александрович, став гражданином СССР. С серенадой «Как соловей о розе» из постановки в Театре им. Евг. Вахтангова шекспировской «Много шума из ничего» он не расставался, как с талисманом, до самых последних дней. Эта утонченная лирическая миниатюра с прозрачным рисунком не может оставить равнодушным ни одного слушателя. Сам Хренников в конце жизни признался, что вершиной своего творчества он считает именно это произведение и что он благодарен Александровичу за верность «Соловью» и его изысканную интерпретацию

Роль этого артиста в спасении и сохранении еврейской музыкальной культуры трудно переоценить. И это прекрасно понимали министры культуры, жестко ограничивавшие его еврейский репертуар. Ему разрешали, и то не всегда и не везде, включить одну-две еврейские песни в программу или исполнить их в качестве бисов. Но часть слушателей по всей стране приходила на его концерты только ради этих двух песен. При том, что в СССР было выпущено 90 пластинок Александровича, которые разошлись тиражом в 22 млн экземпляров, за 30 советских лет только одна (!) долгоиграющая пластинка была наполнена еврейским репертуаром. Это были не клезмерские мелодии, а еврейская песенная классика. У каждой песни был автор. У некоторых даже два, поскольку, чтобы сделать эти песни «проходными», приходилось «крутиться» – маскировать или убирать «некошерные» имена, выдавать старые, не прошедшие цензуру произведения, за «народные», переписывать, то есть делать совершенно новую обработку, меняя их подчас до неузнаваемости.

Сегодня уже непросто объяснить людям, что значит нелепая фраза «запрещенная музыка». Но ведь это было. И не только с евреями, хотя еврейским жанрам было труднее всех из-за гонений на распятые языки – идиш («проводник националистических тенденций») и иврит («обслуживающий сионистские и клерикальные круги»). Сегодня любому школьнику понятно, что запретить певцу прикасаться к своим культурным корням – то же, что запретить врачу пользоваться латынью. Но еще труднее описать, какими средствами еврейские исполнители, стремившиеся любой ценой обмануть цензуру и донести до слушателя лучшее, вернуть к жизни незаслуженно забытое, достигали своей цели. Александрович был величайшим мастером такого камуфляжа. Канторские фиоритуры, которые Александрович искусно вплетал в ткань еврейских (и не только) песен, были его «секретным» оружием, которым он воздействовал на слушателя на невербальном, подсознательном уровне. О самих канторских композициях и речи быть не могло – здесь действовал полный запрет, равно как и на участие в синагогальных службах.

К счастью, публика умеет читать между строк. Воздействие неконтролируемого подтекста на советского слушателя, наверное, никогда не будет по-настоящему изучено. В этом контексте в исполнении Александровича совершенно новое звучание обретает и знаменитая еврейская песня «Дуделэ», это экстатическое воплощение любви и веры во Всевластителя, который присутствует во всем, везде и всегда. Текст песни – частично на иврите, частично на идише – художественно оформленная, нераспознаваемая игра слов. Сбивает с толку и невинное донельзя название песни – «Дуделэ» – дудочка, эдакая шапка-невидимка, кое-как нахлобученная на первую строку. Ибо в каком еще языке, кроме еврейского, можно образовать ласкательную форму от местоимения «ты» (ду – Дуделэ)? Только при более внимательном отношении к тексту и музыке становится ясно, что речь идет не о дудочке, а о мистическом, пантеистическом прославлении Бога.

Именем народа…

К концу 1950-х Минкульт начнет исподволь «регулировать» спрос населения страны на голос певца, чья популярность уже зашкаливала. А вместе с ней и заработки. В 60-х двумя приказами министра число разрешенных сольных концертов артиста, под предлогом «недовольства рабочих большими заработками», было сокращено на 75 %. В цивилизованных обществах это называется запретом на профессию.

Пока министерство культуры не начало ограничивать его право на труд, Александрович давал не менее 15 концертов в месяц. Популярность Александровича лишала сна министра культуры и ее замов. Приказ № 365, закрепивший за Александровичем право лишь на 5 выступлений в месяц, наводил на черные мысли. Сама формулировка – «внести ЧАСТИЧНОЕ изменение» – предполагает, что окончательное решение – вопрос времени

Все годы действовал и негласный запрет на заграничные гастроли. На заявки зарубежных импресарио следовал один и тот же ответ министерских кукловодов: «артист болен» или «у артиста очень плотный график выступлений». В конце 60-х давление на певца усилилось и стало приобретать формы репрессии. Так, минкульт попытался подвергнуть артиста «переаттестации» и перевести его из категории «оперно-камерных» исполнителей в «эстрадно-цирковые». Сделать это не удалось только благодаря решительному протесту самого Александровича и поддержке И.С. Козловского.

Во второй половине 1960-х имя Александровича полностью исчезает из центральных газет и журналов. Эти издания и раньше не слишком жаловали певца своим вниманием. Практически все сохранившиеся рецензии написаны по следам бесчисленных концертов по стране. Но и этот ручеек высыхает. Не лучшим образом обстояло дело и с «телерадио». Всесоюзное радио чуть ли не ежедневно передавало записи и концерты Александровича, пока к рулю не прикоснулись «иезуиты» Н. П. Чаплыгин и С. Г. Лапин. Поздравляя с Новым годом работников радио и телевидения, Лапин публично возвестит: «В наступающем 1971 году мы обойдемся без Мулерманов, Мондрусов и Александровичей». Таким образом, к концу 1960-х, лишившись самых мощных средств популяризации, Александрович оказался полностью отрезанным от своего слушателя. Интерес к нему в стране стал падать.

«Кажется, мы снова должны бежать»

Окончательную точку в советской карьере певца поставили открытые антиеврейские преследования. В 1970-м – тревожные звонки от братьев: в Риге прошла волна обысков. Сотрудники местных органов безопасности вламывались в еврейские квартиры и дачи и предлагали «добровольно выдать огнестрельное оружие и антисоветскую сионистскую литературу». В числе подозреваемых (в измене родине) – племянница, 23-летняя Рут. За обысками и изъятием компромата последовали многочасовые допросы, а 7 октября – арест. В конце того же года в Ленинграде зачитаны смертные приговоры двум участникам так называемого «самолетного дела».

Александрович объявил семье: «Кажется, мы снова должны бежать».

Еще до эмиграции певца в СССР начали уничтожать его записи. В сохранившихся тетрадях регистрации ГДРЗ прилежно фиксировали не только даты поступления записей, но и даты их уничтожения. Так, 19 апреля 1971 г. экзекуции подвергаются первые 18 эфирных дублей – оперные арии, не аполитанские песни и другие произведения, пять из которых не сохранились в других записях. Но эфирными дублями дело не кончилось. Это известие он воспринял болезненно. 23 июля 1971 г. певец направляет запрос по этому поводу шефу Всесоюзного радио Н.П. Чаплыгину. После отъезда – «процесс пошел». Юрий Георгиевич Ельцов, музыковед, доцент Томского пединститута, в одном из своих писем рассказал мне о трагической судьбе записей концертов Александровича, которые хранились в архиве телевидения Томска. Все ленты были… «заживо» сожжены, поскольку «таили в себе опасность возгорания». Гильотина – лучшее средство от головной боли. Томские «пожарники» спасали Россию.

Борьба за выезд длилась около года. «Подавантов» такого калибра еще не было. Поэтому Александрович превратился почти что в духовного лидера движения за выезд. В защиту артиста выступили Президент Никсон, Генсек ООН У Тан, лидеры международных организаций. 1 ноября 1971 года Александрович с семьей прибыл в Израиль.

Певец для певцов

Александровичу тут же была предложена должность оберкантора Большой синагоги Рамат-Гана. 7 января 1972 года в этой синагоге началась служба, которую вел единственный в истории кантор-лауреат Сталинской премии. Как мы помним, еще до войны Александрович получил европейскую известность как один из величайших канторов ХХ века. После возвращения к этому сложнейшему жанру 30 лет спустя его мастерство получит новое экспертное признание, а известность станет мировой. В том же году в нью-йоркском отеле «Гроссингерс» проходил 26-й ежегодный конвент Американской канторской ассамблеи. Делегатам представили «русского кантора». Петь перед аудиторией, состоящей из 500 профессиональных канторов, Александровичу еще не приходилось. Один из присутствовавших в зале журналистов напишет: «Александрович – это певец для певцов».

6 марта в «Манн аудиториум» на 3 тысячи мест тель-авивского Дворца культуры, крупнейшем в то время концертном зале Израиля, при аншлаге состоялся первый светский концерт. На афише надпись: «Под патронажем Голды Меир». Это была демонстрация, в первую очередь, превосходной певческой формы и готовности к началу новой карьеры, что, само по себе, для тенора в возрасте 57 лет – редкое мужество на грани творческого самоубийства.

Один за другим выходят 4 альбома с записями еврейских песен и литургических композиций.

Александрович – единственный из советских евреев, кто весной 1949 г. рискнул откликнуться на приглашение и явился на прощальный прием, объявленный Послом Израиля Голдой Меир, которой предстояло вернуться домой и приступить к обязанностям министра труда. Вторая встреча с Голдой, уже руководителем государства, состоялась спустя 22 года. Между ними произошел такой диалог:

– Ну, скажите после этого, что я не пророк. Разве не я напророчила вам 20 лет назад, что вы еще будете петь в Израиле?

– А вы вспомните, что я вам ответил: «А вы еще будете главой правительства». Так кто из нас пророк?

После 30 лет кнутов и пряников колеса истории вновь развернули Александровича на 180 градусов. Его уникальный талант обретает новую жизнь. Но, как и в пору своей манчестерско-ковенской юности, он очень быстро вновь начал испытывать неудовлетворенность из-за косности, низкой культуры, религиозного эгоизма и сословной подозрительности ортодоксального истеблишмента к «побочным» интересам кантора.

Портативное государство не в состоянии обеспечить артисту даже прожиточного минимума. Светские гастроли (США, Канада, Великобритания) выводят кантора из поля зрения прихожан. И вообще голос кантора должен принадлежать конгрегации и никому больше. Два года, которые Александрович провел в стенах синагоги в Израиле, певец постоянно ощущал не слишком скромное внимание к его частной жизни со стороны коллег. Раввины и члены общины любили захаживать в гости на огонек даже без приглашений. Они попивали чаек, слушали увлекательные байки радушного хозяина, но не упускали случая заглянуть в холодильник или кухонный шкаф, дабы удостовериться в том, что их чересчур популярный кантор безукоризненно соблюдает религиозные предписания по части кашрута.

И снова извечный вопрос – что петь?

Как долго можно согревать сердца «родным» языком, который никто вокруг не понимает? Пусть даже твоя фамилия Александрович. Составители дисков и многие исполнители к месту и не к месту добавляют к названиям альбомов «песни штетл» или «песни исчезнувшего мира», подчеркивая реликтовый характер репертуара. Да и канторская служба – опора ненадежная. Даже если его и продлят, жить придется в культурном вакууме. Но конгрегация уже давно косо смотрит на «зарвавшегося» кантора, который бреет бороду, молится в Израиле, а зарабатывает в Америке. С деньгами, прямо скажем, не густо. Адвокаты обхаживают семью, подбивая воспользоваться своими правами для получения репараций от ФРГ за убитых нацистами родственников, за утрату имущества и т. п. При определенных обстоятельствах люди могли рассчитывать на облегченную процедуру получения вида на жительства в Германии, гражданства, пенсии, медицинских услуг и бесплатных курортов. Но Рая наотрез отказалась от всех этих благ. «Я не смогу пользоваться деньгами, заплаченными за людей, которых у меня отобрали», – сказала она. Миша ее поддержал. Адвокаты недоуменно переглядывались: случай в их практике небывалый. Выручали только американские гастроли.

Михаил Александрович. Тель-Авив, 1971 год

Питайте пиетет к эпитетам

Первый концерт в Америке «русского чуда» (сколько же их было в жизни – этих «первых» концертов?) и отзывы критики напомнили певцу о рижской сенсации 50-летней давности. Запоздалое открытие феномена Александровича, с легкой руки Питера Дэйвиса из «Нью-Йорк Таймс», определило общий тон критики, с которой столкнулся артист после появления на американской сцене. Первые слова этой публикации на протяжении вот уже без малого 50 лет остаются самыми цитируемыми: «Миша Александрович – один из наиболее тщательно скрываемых культурных секретов России!». Забегая вперед, замечу, что во время постперестроечных турне Александровича в СССР советские газеты тоже не пройдут мимо этой оценки, но переведут ее на свой лад, передавая смысл оригинала с точностью «до наоборот»: «Михаил Александрович – один из лучших хранителей культурных секретов России». Пикантная ошибка переводчика простительна уже хотя бы потому, что достойна независимого цитирования.

Отныне программы всех крупных ежегодных музыкальных событий, проводимых еврейскими организациями Нью-Йорка, Бостона и других городов Америки, и культурных мероприятий, связанных с памятными датами, будут включать его имя. Еврейская среда становится тем оптическим волокном, которое позволяет преодолевать препятствия и перегородки и проводить яркий свет искусства Александровича в самые труднодоступные зоны американского общества, подобно тому, как выходцы из Ирландии были главным усилителем голоса его выдающегося предшественника – Джона Маккормака. Особенно заметна эта «проводимость», когда речь заходит о русской культуре, которая, как мы знаем, в зарубежье – то в изгнании, то в послании. Пианист д-р Мильтон Кэй, еще в 30-е годы представивший американской аудитории Первый фортепианный концерт Шостаковича, вошел в историю как многолетний аккомпаниатор Яши Хейфеца. Александрович и Кэй сблизились после совместного концерта как артисты-фронтовики. После этой «встречи на Эльбе» Кэй предложил Александровичу идею выпуска совместной пластинки с его инструментальным трио. Так родился первый целиком записанный в Америке сольный диск Александровича «Rendezvous» (Русские классические романсы XVIII и XIX вв.). Распространение русской музыкальной культуры на Западе всегда оставались для Александровича приоритетной сферой. Где бы он ни выступал, ни одна концертная программа не обходилась без романсов, арий и песен русских композиторов. Русские романсы в Америке, благодаря Александровичу, сыграли ту же культурно-посланническую роль, что и неаполитанские в России.

Но в то же время Александрович с трудом скрывал неприязнь к этническим эпитетам перед своим именем (одна американская газета даже договорилась до «великого русского кантора»). Ему хватало одного эпитета, который сегодня можно прочесть на его надгробье – «камерный певец». Профессиональное в нем перетягивало национальное. Александрович отстраняется от имиджа «еврейского исполнителя», прекрасно сознавая, что от него будут ждать «тум-балалайку» и прочую ресторанную «еврейскую цыганщину». Но погружаясь в его стихию национального мелоса, в выигрыше оказывались все – евреи и неевреи.

«Ходят санкции по кругу…»

Афиши концертов – на бегущей строке козырька Карнеги-холла, у входа в Линкольн-центр и Мэдисон Сквер Гарден. Все чаще его имя соседствует в программах с Теодором Бикелем, Артуром Фидлером, сестрами Берри. Даже попадает в эпицентр международного скандала. После нападения 6 октября 1973 года Египта и Сирии на Израиль в Бруквилле (Лонг-Айленд), как и в сотнях других городов Америки, прошли многотысячные митинги протеста против подстрекательской внешней политики СССР и его массивной военной помощи агрессорам. В крупнейшем концертном зале города, вмещавшем около двух с половиной тысяч человек, должен был состояться концерт Ленинградского симфонического оркестра. Но не состоялся. Его отменили в знак протеста, а зал передали для сольного концерта Михаилу Александровичу. Слушатели, купившие билеты на симфонический концерт, признали замену адекватной и валом повалили на выступление неизвестного им тенора. В этом контексте легко понять и то неистовство, с которым вскоре обрушится на артиста советская пресса, обвиняя «кантора-гастролера» в злобном антисоветизме, политической заангажированности и даже в финансировании (!) «фашиствующей Лиги защиты евреев».

Легендарный американский артист и певец Теодор Бикель, президент профсоюза американских артистов, и Михаил Александрович – участники торжественной церемонии на Муниципальной площади Нью-Йорка по случаю «серебряного юбилея» Израиля. 2 мая 1973 г.

«Фигура национального масштаба»

В марте 1974 года импресарио Гарри Уокер плюхнул на стол папку с заявками на ближайшие 6 месяцев. Список (от двух до четырех выступлений в неделю) эффектно завершался контрактом с синагогой «Temple Israel» на большие праздники. Он также сообщил, что около двух тысяч конгрегаций проявили ошеломляющий интерес к организации у себя концертов Александровича, считая его «ведущим кантором в мире». Именно так представлял себе Александрович новую жизнь.

– Тебе, наверное, интересно узнать, что внутри? – спросил Уокер.

– Мне интересно узнать, есть ли у тебя хороший адвокат: мы с Раечкой приняли решение поселиться в Нью-Йорке, чтобы ты не разорился вконец на моих полетах и отелях.

Теперь Александровичу не надо было пересекать океан, чтобы добраться до работы.

Рецензии ведущих музыкальных критиков Америки заслуживают того, чтобы быть изданными отдельной книгой. Музыкальный обозреватель «Бостон Глоб» Ричард Дайер, которому по долгу службы приходилось посещать до 300 концертов в год, в одной из публикаций признался, что не пропускал ни одного концерта Александровича в Новой Англии с 1973 по 1995 гг. Это он после выступления Александровича с симфоническим оркестром под управлением Артура Фидлера назвал его «фигурой национального масштаба, которую нельзя сравнить ни с одним живущим ныне певцом по своей аутентичности и совершенству стиля, по красоте звука и легато, по глубине красок. Он стоит на самой вершине вокального искусства».

Закон маятника

В первый период в Нью-Йорке Александрович много пел литургическую музыку, вел праздничные богослужения, но упорно воздерживался от полного погружения в хазанут и отклонял предложения о постоянных постах в синагогах. Еще не улетучился горьковатый привкус несвободы. В 1975 г. опытному и практичному кантору Луису Данто, близкому другу Александровича, удалось уговорить его вступить в переговоры с правлением синагоги «Бейт Дэвид» в Торонто, заверив, что это именно то, что ему надо. Переговоры завершились подписанием контракта. Заключая контракты, Александрович мог с легкостью продешевить по части жалованья, но строго следил и жестко торговался по тем пунктам, где перечислялись его обязанности и, в первую очередь, права. Обязанностей должно быть столько, чтобы оставалось достаточно свободного времени для реализации прав, т. е. на концертную активность. И он выторговал для себя право на две-три концертные поездки в месяц. Но Александрович и здесь чувствовал на себе недовольные взгляды и плохо скрываемое раздражение. Особенно когда улетал в концертные поездки. Наиболее запомнившимися из них были два ноябрьских выступления 1975 г. в Бостоне, собравшие 9 тысяч слушателей.

В 1978 году певец не стал продлевать контракт с «Бейт Дэвид» и вернулся в Нью-Йорк.

Нью-Йорк, «Дом Москонцерта»

Панораму Манхэттена, открывающуюся с побережья Квинса, сегодня невозможно представить без четырех небоскребов, выросших в середине 1970-х годов на остроконечном пирсе Уотерсайд-плаза – между Уилльямсбургским мостом и штаб-квартирой ООН. Среди русских иммигрантов адрес Уотерсайд-плаза, 40, был известен как «Дом Москонцерта», «филиал» каретнорядного кооператива артистов. Здесь жили, заглядывали друг к другу на чай, прогуливались по променаду певец Эмиль Горовец, басист Лева Забежинский, ксилофонист Михаил Эйнгорн, танцовщица Кира Гузикова, пианистка Эдит Готтлиб, бывший концертный администратор Паша Леонидов. Горовец же и уговорил Александровича присоединиться к теплой компании и даже свел «с кем надо».