Солнце Парижа. Часть 2. В зените. Вспышка

«…Вы должны,

Я вас прошу, меня оставить;

Я знаю: в вашем сердце есть

И гордость и прямая честь.

Я вас люблю (к чему лукавить?),

Но я другому отдана;

Я буду век ему верна».

‑ У Вас была прекрасная гимназия, ‑ он улыбнулся и попытался повращать диск макарони на ребре как монету – не получилось, пирожное упало на бок.

‑ Пушкин так и не создал продолжения «Евгения Онегина», ‑ Даша усмехнулась одним уголком губ.

Он отвёл глаза от упавшего пирожного, взглянул на неё:

‑ Почему?

‑ Почему? – в её глазах читалось: «Глупый вопрос». ‑ Отсутствовало вдохновение. Обстановка, может быть, мешала. Идеи для других его поэм, ‑ она пожала плечами. ‑ Да мало ли причин у нашего поэта было…

Андрей сделал ещё одну попытку привести макарони в танец на ребре – опять неудача.

‑ У нашего? Поэта? Вдохновение исчезло? – многогранник в голове завертелся с бешеной скоростью, в его зеркалах начали отражаться образы: стены Петропавловской цитадели, стальные волны Невы, шпиль Адмиралтейства, плачущая женщина на коленях, её крик, переходящий в вой: «Господи, господи! Спаси его! Спаси, Господи!» ‑ в ответ лишь виселицы скрип.

Андрей добавил:

‑ А может, просто сам куда-то он исчез? И продолжение исчезло вместе с ним.

Даша взглянула на Андрея своими большими глазами, устало поправила шляпку: «К чему весь этот беспредметный разговор, на бред и глупости похожий?». Мужчина прервал молчание:

‑ По сердцу Вам судьба Татьяны?

Женщина фыркнула:

‑ А Вам хотелось бы иного?

‑ Поэт исчез, исчезла и Татьяна, дальнейшей участи её никто и не узнает, ‑ усмехнулся Андрей.

‑ Остались только Вы, о всём глубоко знающий мудрец, ‑ уже ехидно поддела его Даша.

‑ Хотите Вы примерить на себя, чем та история закончилась для Лариной Татьяны? ‑ на этот раз его улыбка показалась ей загадочной с неким налётом превосходства.

Беседа шла по непонятному для неё руслу. Но неприкрытый вызов в его словах она прекрасно улавливала. Это раздражало её, и в то же время она не понимала, чего он добивается. И она приняла его вызов:

‑ Ну, что ж, попробуйте Вы продолжение сыграть, Онегиным себя, наверно, мните? Увы, строка «Я вас люблю (к чему лукавить?)» к Вам не относится совсем. Пусть Ваш поэт доселе неизвестный подскажет Вам мою судьбу. За сим расстанемся мы с Вами.

Даша улыбнулась ‑ манера поэтического слога её позабавила. Дама встала, кивнула, прощаясь, вскочившему Андрею:

‑ Прощайте навсегда, Ромео-неудачник, супруг со службы вернуться должен скоро, ‑ и направилась неспешной походкой, негромко цокая каблучками по мостовой. Оставшийся стоять мужчина провожал её взглядом. Прежде, чем повернуть за угол, Даша обернулась. Андрею показалось, что на её губах играла какая-то печальная усмешка сожаления.

Глава II

Андрей остался один, на память пришли очередные вирши из поэмы:

«Она ушла. Стоит Евгений,

Как будто громом поражён.

В какую бурю ощущений

Теперь он сердцем погружен!».

Мужчина опустился на стул, чтобы как-то отвлечься махнул рукой официанту в окне кофейни. Тот понятливо кивнул и, выйдя из залы, подошёл к столику. Андрей заказал кусок киш лорена с грудинкой и грибами – единственное основное блюдо, которое могло предложить заведение. Прошло не так много времени, и перед посетителем возникла тарелка с ароматным куском чуда парижского кулинарного искусства. Запах горячего сыра, покрывающего сверху пирог, проникал в мужчину, возбуждая нешуточный аппетит.

Андрей ел медленно, продлевая наслаждение. После встречи со своей кометой им овладели смешанные чувства – светило, несомненно, собиралось покинуть его систему, повинуясь своим законам гравитации – законам социального долга, но сейчас для него главное ‑ она не изменилась, осталась той же непосредственностью его мира, пусть даже с налётом чужеродных ошибок и заблуждений.

Покончив с пирогом, он прислушался к себе – многогранник внутри него успокоился. Мужчина усмехнулся: «Не будем сбрасывать со счетов и физиологические аспекты бытия» ‑ удовольствие от ещё одной чашки кофе. Подумав немного, Андрей заказал дижестив – рюмку «Гранд Марнье».

Две минуты ожидания и перед ним появилась каплевидная ликёрная рюмка с янтарным напитком. В этот момент, наконец, выглянуло скудное весеннее солнце. Андрей любовался золотистыми отблесками солнечного света, подчёркивающими медовый отлив ликёра. Сладко-горьковатый вкус тропических померанцев долго держался на языке, пока кофе не смывало его. Сорокоградусная жидкость немного расслабляла, заставляя понять, как ему казалось, терпкую и знойную суть Карибских островов. Маленькие глотки – долгие паузы. Это могло продолжаться бесконечно.

Мужчина снова подумал о Даше: желание заставить комету стать спутником в своей системе стало навязчивым.

Действительно, ментальное прикосновения к Даше было не просто прикосновение к источникам энергии его космоса: энергии леса, моря или старого финского лесника ‑ силам прошлого и настоящего – нет. Это нечто другое – материя, переходящая из прошлого в настоящее и будущее. Более того ‑ она была не просто материей – она была веществом, из которого могут возникать образы его мира.

Андрей встряхнул головой, пытаясь сбросить наваждение: «Что мне с ней делать? Уговорить её расстаться с Гумилёвым? Она не согласится. Но даже если так – то, что потом?»

Он вспомнил свой вопрос в разговоре с Мари: «Пройдёт ещё год, и я стану парижским месье?» Он знал ответ. Тогда к чему крушить судьбу молодой женщины из прихоти дать себе импульс к жизни за счёт неё? Она не разведётся, а он не сможет стать месье парижским для неё.

Вспомнилась Ницца, яхта: «Они ждут меня. Второго тома так и не возникнет…» ‑ саркастически вздохнул Андрей, заказывая вторую рюмку ликёра. Но пригубить его он не успел.

«Но шпор внезапный звон раздался,

И муж Татьянин показался», ‑ только и успел он подумать, увидев знакомую фигуру: на горизонте появился сам Гумилёв. Мужчина размеренно шагал по тротуару, намереваясь пройти мимо уличных столиков кофейни.

Гумилёв уже прошёл мимо столика Андрея, когда услышал громкий возглас на русском:

‑ Василий Евграфович!

Гумилёв обернулся: из-за столика встал незнакомый ему мужчина высокого роста в сером костюме, из-под пиджака выглядывала шерстяная жилетка.

‑ Господин штабс-капитан! – снова возглас от улыбающегося господина.

Гумилёв нахмурился, пытаясь припомнить этого мужчину – не получилось. Посетитель кофейни махнул рукой, приглашая за свой столик. Гумилёв неуверенно приблизился к мужчине:

‑ С кем имею честь?

‑ Батюшки! Не узнаёте? Андрей Сергеевич Градов, ‑ видя мучительный процесс воспоминания в глазах прохожего, Андрей развёл руками и подсказал ему: ‑ Я получал у Вас паспорт.

В глазах Гумилёва появилось облегчение: через него прошли сотни и сотни эмигрантов, разве всех запомнишь: «Да, где-то слышал – Градов, Градов… А может, и не слышал».

‑ Да, конечно, Андрей Сергеевич. Чем могу служить? – Гумилёв прикоснулся пальцем к своему котелку.

‑ Разделите со мной мой столик, дорогой Василий Евграфович, ‑ добродушная улыбка растеклась на лице приглашающего.

Гумилёв вздохнул.

‑ К сожалению, не могу – спешу: как обычно заказал обед в нашем ресторанчике «У Виктора», потом домой.

‑ Домой? Господи! Ещё бы, Василий Евграфович. Наслышан, наслышан. Ведь Вы теперь молодожён, ‑ Андрей продолжал играть роль шумного и уже подвыпившего «рубаху-парня». Он обернулся, замахал официанту и показал на рюмку – тот кивнул. Андрей снова повернулся к Гумилёву.

‑ Нет, я не отпущу, пока Вы не выпьете за Вашу супругу – великолепную Дарью Дмитриевну.

Гумилёв поморщился, но вынужден был присесть. Андрей не унимался:

‑ Видел, видел Вас с супругой вчера в Одеоне. Вот это совпадение – увидеть Вас сейчас. Кстати, Вы любитель театра?

‑ Я? Нет, не очень. По этой части Дарья Дмитриевна, ‑ Гумилёв поглядывал на двери кофейни.

‑ Ну, не сомневайтесь. Она приучит Вас к великолепию французского театра, ‑ Андрей растекся в глупой улыбке. – Когда собираетесь в очередной поход в храм Мельпомены?

Наконец, из дверей кофейни вышел гарсон с подносом, на котором гордо возвышались пузатая бутылка «Гранд Марнье» с неизменной красной лентой и две рюмки.

‑ Да, мы собираемся завтра на вечернее представление в театр Сары Бернар, на «Жар-птицу», ‑ Гумилёв тяжело вздохнул. Официант наполнил рюмку перед ним.

‑ За Дарью Дмитриевну только стоя! – Андрей дурашливо встал.

Пришлось и его гостю встать и сделать по глотку – напиток, явно, не для тостов.

‑ Это не то, – крякнул балагур, ‑ всё-таки, нет ничего лучше русской водки. Ну, Василий Евграфович, расскажите как Вы… Как Вы, дорогой? Как матушка Дарьи Дмитриевны? Слышал, она болела, ‑ Андрей начал неуверенно крутить шеей, расстегивая верхнюю пуговицу рубашки.

‑ Г-мм, она скончалась три месяца. Царствие ей небесное, ‑ Гумилёв снял шляпу и положил её на колени.

Маска печали покрыла лицо Андрея, он опять махнул официанту:

‑ Мы не можем это так просто забыть.

Через минуту перед ними уже стояли коньячные бокалы. Аромат Camus начал распространяться над столиком.

‑ За упокой её души, ‑ Андрей грустно поднял бокал с тёмным напитком.

Гумилёву ничего не оставалось другого, как последовать его примеру.

‑ Вот печально, Василий Евграфович. Дорогой мой! ‑ голова Андрея упала на руки, сложенные на столе. Глухой голос мужчины раздавался уже под столом: ‑ Господи, все мы там будем. Прости наши души грешные!

Гумилёв начал осторожно приподниматься, намереваясь незаметно уйти. Но его визави успел приподнять голову и замахать руками.

‑ Василий Евграфович! Нет, не предавайте память русскую, ‑ Андрей махнул рукой гарсону. ‑ Пожалуйста, киш лорен для моего друга, ‑ затем, повернувшись к собеседнику, добавил: ‑ У них больше ничего приличного, кроме этого пирога, нет.

Официант наполнил их бокалы дурманящим напитком и отошёл исполнять заказ…

Через два часа, насвистывая какие-то незнакомые для французского уха мелодии, пара подвыпивших мужчин появилась на улице Сен-Мишель.

‑ Ну, где твои апартаменты? – мужчина помоложе задирал голову вверх, как будто пытаясь по окнам определить нужный дом. Мужчина постарше тяжело опирался на руку Андрея. Лысая голова Гумилёва изредка поблёскивала в слабых лучах солнца – шляпу он где-то уже потерял.

– Милостивый… Милостивый государь, – Гумилёв замахал руками на ближайший подъезд, – мы пришли. Вы обязаны зайти к нам – я Вас представлю Дарье Дмитриевне.

‑ Не смею, не смею, уважаемый Василий Евграфович, побеспокоить Дарью Дмитриевну, ‑ Андрей замотал головой.

‑ Глупости, Андрей Сергеевич. Смею Вас уверить, она будет несказанно рада, ‑ Гумилёв тянул Андрея в подъезд.

Андрей сдался, и они вошли в дом. В вестибюле их встретил осуждающий взгляд консьержа – пожилой француз лет пятидесяти-пятидесяти пяти в расстёгнутой жилетке.

‑ Месье Жак, честь имею представить моего друга – великолепнейшего во всех отношениях человека: Андрея Сергеевича, ‑ при этих словах Гумилёва Андрей дурашливо кивнул, поглубже надвинув на лицо свою шляпу.

Консьерж неопределённо хмыкнул, но Гумилёв не унимался:

‑ Жак, мадам прибыла? Как она? В добром здравии ли? В настроении ли?

Француз сделал надменное лицо.

‑ Мадам прошла в апартаменты два часа назад и не выходила.

‑ О! ‑ Гумилёв поднял указательный палец вверх, ‑ И не выходила, ‑ и прыснул пьяным смехом.

Друзья неспешно, раскачиваясь из стороны в сторону, начали подниматься по лестнице, мурлыкая какие-то напевы. Ажурный парапет лестницы с одной стороны и стена с другой определяли амплитуду змеевидной траектории движения поднимающихся вверх мужчин. Остановились они на третьем этаже перед лакированной деревянной дверью. Гумилёв попытался позвонить, но получилось не с первого раза – надо было попасть пальцем в кнопку звонка. Наконец, прозвучал резко пищащий звук. Ждать пришлось недолго – минута, и дверь приоткрылась на цепочке – кто-то выглянул: улыбающаяся физиономия Гумилёва была пропуском, дверь распахнулась ‑ на пороге стояла Даша.

Андрей приподнял шляпу, но надевать назад не спешил: вид женщины заставлял задержаться взгляду ‑ платье для чая свободного покроя из легкого шёлка, под которым безошибочно угадывались формы тела, фишю из розового шифона, закрывающее декольте, и бант из лент под грудью – заставили мгновенно отрезветь гостя.

Многогранник в нём засверкал: будуарные образы из немых фильмов ‑ наследников серебряного века нахлынули на него – Вера Холодная, Бригитта Хельм, Вера Карали…

Хозяйка тоже опешила, увидев такого гостя: какое-то время она удивлённо смотрела на Андрея, не понимая, как он здесь появился.

Молчание нарушил Гумилёв:

– Голубушка Дарья Дмитриевна, разреши тебе представить величайшего представителя русского дворянства – Андрея Сергеевича Градова.

Даша тут же перевела взгляд на супруга – тот растянул рот в глупой извиняющейся улыбке:

– Прости, голубушка, мы немного выпили за нашу встречу.

Женщина вздёрнула голову, молча развернулась и ушла внутрь, оставив дверь открытой.

– Наверное, я не вовремя. Не смею беспокоить Вашу дражайшую супругу. За сим, позвольте откланяться, ‑ Андрей, наконец, надел шляпу, намереваясь покинуть своего «друга».

‑ Что Вы, голубчик, это просто неприлично. Вы должны посетить нас, ‑ Гумилёв начал толкать своего спутника в прихожую, уцепившись за его рукав. В результате Андрей сначала попал в небольшую комнату, с платяными шкафами, где он повесил на вешалку шляпу и поставил трость в корзину при вешалке. Далее он прошёл в гостиную – никого. За ним вошёл хозяин.

‑ Милости… Милости прошу, ‑ Гумилёв указал на диван около стола в центре комнаты. – Сейчас… Сейчас будет чай.

Однако первым делом он нетвёрдой походкой отправился к буфету. Покачиваясь, вернулся назад ‑ но уже с открытой бутылкой Courvoisier. «Наш русский чай», ‑ криво усмехнулся Андрей.

‑ Голубушка Дарья Дмитриевна, будь добра! Приготовь, пожалуйста, нам чаю, ‑ он смотрел мутным взглядом на закрытую дверь в соседнюю комнату.

В ответ ему была тишина, но если очень прислушаться ‑ еле слышное шуршание. Андрею больше пить не хотелось, свой бокал коньяка он крутил в руке, изредка делая совсем маленькие глотки. Зато Гумилёв опустошил свою порцию довольно быстро. Он откинул голову назад на спинку кресла и закрыл глаза. Прошло пять минут, и звуки мерного похрапывания убедили гостя – хозяин уснул.

Андрей развалился на диване и спокойно осматривал комнату: диван, буфет, большая люстра, комоды, камин, эстампы – типичная обстановка зажиточного буржуа. Он поставил бокал на стол, встал и подошёл к окну: бесконечный поток людей, авто, повозок по бульвару – бесконечный поток проходил внизу, также безразлично проходило мимо него время. Остановить его?

Мужчина оглянулся на спящего в кресле мужчину, затем на закрытую дверь – там тишина. А что осталось для неё? Тишина – это тот же равнодушный поток без шанса что-то изменить… Но он может изменить его для неё?

Андрей подошёл к телефонному аппарату на комоде и поднял трубку. Немного подумав, начал крутить ручку вызова на телефоне. На том конце ему ответила телефонистка, мужчина спросил справочную – его соединили. В справочной он узнал телефон кассы театра Сары Бернар. Перезвонив по указанному номеру, Андрей забронировал на завтра билет на вечернее представление «Жар-птицы».

Он положил трубку, и почти сразу открылась дверь из соседней комнаты. В проёме он увидел фигуру Даши. Она по-прежнему смотрела на него удивлёнными глазами. Он молчал, разглядывая её: на этот раз она накинула сверху домашнего платья длинный халат из легкой шерстяной материи с рукавами и отворотами из шелка.

‑ Я думала, Вы ушли, ‑ наконец, произнесла она, в голосе чувствовались напряжённые нотки.

Андрей пожал плечами, ответил просто:

‑ Нет, ‑ подойдя к столу, повернул бокал вокруг своей оси – аромат коньяка усилился.

‑ Зачем Вы вообще пришли? По какому праву Вы меня преследуете? – неожиданно её лицо вспыхнуло праведным гневом.

Её наивное возмущение позабавило его, но он удержался от улыбки – это могло ещё больше разозлить женщину. Он смотрел на неё – она ждала ответа.

‑ Я Вас не преследовал никоим образом, ‑ он снова сел на диван, распустил шарф, рассматривая собеседницу: раскрасневшееся лицо, большие грозные глаза, тонкие нахмуренные брови, появились даже вертикальные линии сморщенного лба – но всё это как-то по-детски, несерьёзно. Сейчас Андрею уже захотелось выпить, он потянулся к бокалу и сделал небольшой глоток: его мир закружился в фейерверке праздника – он получал эстетическое наслаждение от вида этой грозной «воительницы» и физиологическое – от превосходного напитка.

«Нет, французы не правы, рисуя свой символ свободы как простолюдинку Марианну с фригийским колпаком и в тунике ‑ какая-то низкопробная чепуха с рыночной площади. Пожалуй, символ «Милой Франции» ‑ передо мной: в платье с кружевной отделкой от Дома Уорта». Она согнула перед собой руки и сжала кулачки, готовая броситься в бой. Его мир танцевал, он невольно всё-таки улыбнулся, и, конечно же, она заметила его улыбку.

‑ Убирайтесь вон, милостивый государь, ‑ прошла вспышка по её лицу.

Мир продолжал танцевать – он сделал ещё один глоток. Уходить не хотелось, но он понимал хрупкость положения: скоро мир потускнеет, комета покинет его, но… но она погибнет в этом мире человеческой реальности – этот мир её раздавит, как грязный кайзеровский сапог лиможскую фарфоровую статуэтку. Он посмотрел в сторону спящего в кресле: комета уже один раз уходила по ложной траектории.

Из состояния медленно текущих раздумий, притупляемых алкоголем, его вывел хлопок двери за исчезнувшей в спальне Дашей. Некоторое время Андрей приходил в себя, затем встал и, слегка покачиваясь, направился к выходу. Замедлив шаг, оглянулся – дверь в спальню оставалась закрытой…

Вечером следующего дня Андрей, лениво прохаживался в уголке аскетичного фойе театра Сары Бернар, ожидая чету Гумилёвых. Про себя он называл этот театр на площади Шатле по-старому – театром Де Ла Виль: ему казалось неуместным искусственно портить ауру старого «храма искусства» прилипшими к нему метками истории, даже когда дело касалось величайшей актрисы. В конце концов, если памяти необходимо остаться ‑ она останется незримо, пока это будет необходимо.

Время шло, но знакомых фигур он не замечал. «Что-то пошло не так», ‑ мужчина пожал плечами и направился к лестнице, ведущей на балкон. Его ожидала феерия русского балета ‑ «Жар-птица» Стравинского: двадцатый сезон Сергея Дягилева в Париже продолжался. В образе Жар-птицы должна была блистать несравненная Тамара Карсавина, Вера Фокина танцевала Царевну ‑ примы ещё премьерного спектакля, в роли Ивана-царевича выступал Леонид Мясин.

После третьего звонка лампы начали медленно гаснуть, когда он, наконец, увидел Дашу и Гумилёва, пробирающихся к своим местам в партере. Андрей пристально наблюдал за дамой: она ждала, пока её спутник найдёт их ряд и места.

Можно ли объяснить это законами физики? Наверное, нет. Но это произошло – она обернулась и вскинула голову – он не успел откинуться назад, их глаза встретились: прятаться было бесполезно. Взгляда она не отвела, как будто хотела что-то понять или сказать. А он? Он просто смотрел на неё, погружаясь в чувство комфорта. Но продолжалось это недолго – через пару мгновений опоздавшие заняли свои места. Теперь он видел только её шляпку – женщина больше не оглядывалась.

Представление началось, и Дягилев есть Дягилев: великолепие танца, яркость декораций и экзотичность костюмов поглотили Андрея.

Неотрывно следя за волшебным действом спектакля, он поймал себя на мысли, что жар-птица (а не была ли это ушедшая Мари для него?) уже усыпила не только царство Кощея на сцене, но и его мир – его мироздание стало медленно засыпать, погружаясь в бесконечный сон, пока не исчезнет, разносимый ветром по вселенной. Но сейчас Иван-царевич, ринется искать Царевну, пытаясь спасти её… И, может быть, себя? Иначе без неё его постигнет участь остальных витязей, превратившихся в каменные изваяния в саду замка: если не телом, то душой наверно.

Андрей посмотрел на маленькую чёрную шляпку Даши, на затылок Гумилёва. Спасти её? Себя? Принести кого-то в жертву? Зачем? Стоит ли об этом думать? Может, и нет. Наши миры всё равно исчезнут с нами. «Так пусть исчезнут, взрываясь», ‑ мужчина прикрыл глаза.

Ему вспомнились институтские лекции по астрономии, столь необходимые в корабельном деле. К тому времени уже открыли явления вспышек звёзд как астрономический феномен. Престарелый профессор рассказывал студентам о гипотезе, объясняющей это наблюдение как зарождение новых звёзд. Но Андрей почему-то интуитивно опровергал этот тезис. Наверное, это было сродни какому-то романтизму в физике: ему казалось, что люди наблюдают свидетельство смерти звезды – яркая вспышка и конец, дальше только пустота. Маститые учёные сказали бы: «Чушь», но он верил в свою теорию. «Природа не рассуждает, она творит», ‑ Андрей открыл глаза и перевёл взгляд на сцену, где Кощей корчился в смертельной агонии ‑ наступил триумф светлых сил.

Через час представление закончилось, зрители потянулись к выходу. Андрей не спешил, пропуская выходящих: не напрасно – Даша посмотрела на него. Он как-то обречённо махнул ей рукой – «вспышка». Она повернулась к Гумилёву, отвечая на какой-то его вопрос. Андрей покинул театр одним из последних. Вечер провёл за бокалом вина в одном из близлежащих кафе.

Возвратившись домой, он лёг в постель, но сон долго к нему не шёл. Мужчина ворочался, пытаясь уснуть, мял подушку, сбрасывал, снова натягивал одеяло ‑ тщетно. Его охватил нервный озноб от принятого решения. Заснул только перед самым рассветом. Ему снились стены Петропавловской крепости, скрип виселицы.

Проснулся уже поздним утром, вчерашняя неуверенность прошла. Завтрак, и мужчина направился уже по знакомому маршруту, к Распределительному комитету. Он отправился на метро, чтобы свыкнуться с обыденностью своих действий: сутолока спешащей толпа успокаивала и настраивала на повседневный лад.

Не прошло и часа, как он был на месте. Теперь осталось найти ресторанчик «У Виктора», который упоминал Гумилёв. Это заняло ещё пятнадцать минут, и он оказался в небольшом заведении, увешанном глиняными горшками с домашними цветами. Заказав бокал белого вина, Андрей сел в уголке, бросив на спинку стула плащ, и стал ждать. Ждать пришлось довольно долго: клиенты начали собираться на обед только после полудня.

Наконец, появились первые русские. Весёлые и немного шумные они концентрировались около большого стола в центре зала, обсуждая что-то. Андрей ждал. Появился Вихров и, как обычно, навеселе. Громко хохоча, он хлопал по плечам собравшихся. Каждый заказывал что-то на обед. Но вот и появился тот, ради которого Андрей здесь находился – Гумилёв. Сидевшие уважительно подвинулись, давая ему возможность занять место и заказать обед у подошедшего официанта.

Андрей смотрел на свой бокал, иногда постукивая по нему пальцем и прислушиваясь к беседе русских соседей: ничего интересного – обычные сплетни. Подождав ещё несколько минут, он встал, взял бокал и подошёл к большому столу с развязанным возгласом:

‑ Василий Евграфович! Боже, такая встреча! – перед Гумилёвым вновь возник тот самый подвыпивший балагур и весельчак, исчезнувший позавчера из его квартиры.

Гумилёв неуютно заёрзал на стуле и как бы удивлённо поднял глаза на своего нового «друга».

‑ А, уважаемый Андрей Сергеевич. Какими судьбами?

‑ Да я живу здесь неподалёку. Иногда захаживаю сюда, ‑ улыбка Андрея растянулась на всё лицо.

Вихров, почувствовав родную душу ‑ ещё бы в руке бокал вина ‑ радостно воскликнул:

‑ Присаживайтесь, любезный а-а… Андрей Сергеевич, ‑ ротмистр придвинул к общему столу стул, на котором и расположился Андрей.

Усевшись, Андрей хлебнул немного вина, поморщился.

‑ Нет, господа, такого истинный русский не пьёт, ‑ он обернулся и махнул рукой гарсону. – Подайте коньяка господам.

‑ Виват России. Вот это я понимаю. Истинно русский, говорю вам, ‑ Вихров похлопал по плечу Андрея.

Минута, и перед собравшимися «выросли» бокалы, в которые ловкий гарсон начал разливать ароматный напиток.

Гумилёв быстро накрыл ладонью свой бокал.

‑ Господа, полагаю, после обеда мы продолжим службу. Нам это не нужно, ‑ он ещё помнил гробовое молчание и односложные ответы супруги после визита к ним нового знакомого.

Вихров осуждающе покачал головой.

‑ Василий Евграфович, не гоже так. За Россию всё-таки.

‑ Россию пьянством не вернёшь, ротмистр, ‑ сухо ответил Гумилёв.

Андрей начал «пьяно» мотать головой, оглядывая мутным взглядом окружающих. Над столом повисла тишина, мгновение ‑ на пол полетел бокал с недопитым вином.