Любовь на Лазурном берегу

Андрей Миллионер

Любовь на Лазурном берегу

Прилив одиночества

Глава 1. Прилив одиночества

Осень в Лазурном Берегу пахла солью и грустью. Воздух, ещё тёплый от ушедшего лета, теперь пропитывался металлическим холодком моря, а туманы по утрам окутывали городок словно свадебная фата – красиво, но с налётом прощания. Алиса стояла на пустынном пляже, сжимая в кармане куртки крошечный кулон в форме якоря – последний подарок него. Она бросила его в волны, но через минуту, задыхаясь от внезапного ужаса, полезла в ледяную воду, чтобы спасти. Теперь якорь царапал ладонь, напоминая: убежать от прошлого не выйдет.

Домик, который она сняла, напоминал скворечник – выцветшая голубая краска, крошечная веранда с видом на причал, где качались лодки с потускневшими названиями: "Марго", "Удача", "Ангелина". Внутри пахло рыбой и лавандой от старого саше в шкафу. Алиса расставила мольберт у окна, повесила на дверь ветряные колокольчики, купленные на распродаже после сезона, и поняла, что забыла самое главное – кофе.

"Прилив" оказался первым местом на набережной с работающим светом. Вывеска скрипела на ветру, буква "и" мигала розовым, словно подмигивая прохожим. Алиса толкнула дверь, и её встретил звон колокольчика и взгляд.

Его взгляд.

Он сидел за стойкой, сгорбившись над книгой в кожаном переплёте, пальцы в чернильных пятнах нервно перелистывали страницы. Очки сползли на кончик носа, открывая шрам над бровью – тонкий, как трещина на фарфоре.

– Закрываемся, – бросил он, даже не подняв головы. Голос звучал как скрип несмазанных дверей.

– Но… – Алиса машинально поправила рыжие пряди, выбившиеся из пучка, – на вывеске написано "до 20:00".

– Вывеска врет. – Он щёлкнул замком книги, и Алиса успела заметить обложку: "Стихи моря" Элиота. – Всем здесь всё врем.

Она хотела уйти, но ноги приросли к полу. За его спиной, на стене, висела карта городка с отметками красным маркером – крестики у маяка, гавани, старой школы. Алиса прищурилась: линии между метками складывались в контур кита.

– Эспрессо, – выпалила она, снимая мокрый плащ. – Двойной. И… – её взгляд упал на стену снаружи, огромную, серую, исцарапанную граффити, – пирожное. С корицей.

Он медленно поднялся, и Алиса поняла, что ошиблась с возрастом. Ему было не тридцать, как показалось сначала, а больше – морщинки у глаз говорили о бессонных ночах, а не годах.

– Пирожные кончились. Как и вежливость. – Он повернулся к кофемашине, и Алиса заметилa, как дрожат его пальцы, наливая эспрессо в крошечную чашку с трещиной. – Вам сахар?

– Нет. – Она села за ближайший столик, украшенный ракушками под стеклом. – Только… правду. Почему карта на стене рисует кита?

Чашка грохнулась о стойку так, что коричневая лужица расползлась по дереву.

– У вас пять минут, – он протёрл поверхность тряпкой, оставляя размазанный след. – Потом вымету.

Кофе обжёг горло, но Алиса не отводила взгляда от стены за окном. Представила, как превратит её в бурю: синие волны, чайки, сплетённые из солнечных бликов, и где-то в углу – силуэт человека, стоящего спиной к зрителю.

– Как вас зовут? – спросила она, замечая, как он напрягся.

– На табличке при входе, – кивнул он на дверь, где висела потёртая табличка: "Марк. Хозяин и бариста-пессимист".

– А я Алиса. Художник-оптимист. – Она допила кофе, оставив на краю стола монету. – Ваша стена… она кричит о помощи.

– Она кричит "отойди", – он хлопнул тряпкой по стойке, но Алиса уже выходила на улицу.

Дождь начался внезапно, превращая песок в грязевые реки. Алиса прижала блокнот к груди, рисуя в уме контуры будущей фрески. Когда она обернулась, Марк стоял в дверном проёме, его силуэт чётко вписывался в жёлтый прямоугольник света. Он что-то кричал, но ветер унёс слова в море.

Только вернувшись домой, Алиса обнаружила в кармане плаща чужой блокнот. На первой странице, под кляксой от кофе, виднелись строчки:

корабля, что плыть не смог…""Осень пишет письма дождём, но адресат – песок. А я храню в груди облом

Она захлопнула тетрадь, будто поймала кого-то в ванной. За окном грохотал прибой, смывая следы её сандалий на песке. Но след от Марка остался – колючий, как осколок ракушки в мягкой подошве.

Дождь стучал в окна, будто хотел прорваться внутрь, а ветер свистел в щелях старого домика, напоминая Алисе, что убежища здесь нет. Она сидела на полу, прислонившись к мольберту, и перечитывала строчки из блокнота. Каждое слово будто цеплялось за неё крючками:

Он открывает дверь в мою неволю…""Люблю молчанье штормовых ночей, где крики чаек – лишь эхо боли. Ты спросишь, что скрывает этот ключ?

Стихи были перечёркнуты, смяты, словно Марк ненавидел их так же сильно, как и себя. Алиса провела пальцем по неровным строчкам, представив, как он сидит в пустой кофейне, склонившись над бумагой, пока кофемашина шипит, как разъярённый зверь.

Она не заметила, как задремала, а когда открыла глаза, на часах было 3:14. На улице давно стихло, но в тишине явственно слышался скрип шагов по мокрому гравию. Алиса приподняла край занавески и замерла: Марк стоял под фонарём, куря сигарету, его тень растянулась до самого её крыльца. Он смотрел на домик, как будто решался на прыжок с обрыва.

Сердце Алисы забилось чаще. Она схватила блокнот, накинула плащ и выскочила наружу. Холодный воздух обжёг лёгкие.

– Вы что, решили патрулировать район? – крикнула она, пытаясь звучать насмешливо, но голос дрогнул.

Марк вздрогнул, сигарета упала в лужу, шипя. Он повернулся, и в свете фонаря его глаза казались совсем чёрными, бездонными.

– Блокнот, – прошипел он. – Верните.

– А что, в нём государственная тайна? – Алиса подняла тетрадь, и Марк рванулся вперёд, но споткнулся о корень старой оливы. Она отскочила, прижимая блокнот к груди. – Или это ваши стихи? Вы пишете о… неволе?

Он замер, словно её слова были пулей. Потом медленно выпрямился, и Алиса вдруг поняла, как он высок – на голову выше её, широкоплеч, но согнут, будто невидимый груз давил на шею.

– Вы не имеете права, – его голос звучал хрипло. – Это не ваше.

– Тогда почему вы оставили его в моём плаще? – она сделала шаг вперёд, чувствуя, как адреналин пульсирует в висках. – Может, подсознательно хотели, чтобы кто-то прочитал?

– Вы ничего не понимаете, – он сжал кулаки. – Вы приехали сюда со своими красками и дурацкими улыбками, думаете, что всё можно исправить яркими мазками?

Алиса фыркнула. Ветер разметал её волосы, и она резко тряхнула головой, чтобы убрать мешающую прядь.

– А вы думаете, что если будете прятаться в своей кофейне-склепе, то боль уйдёт? Вы даже табличку повесили – "бариста-пессимист". Как мило! Над собой издеваетесь или над другими?

Марк внезапно рассмеялся. Звук был горьким, как его эспрессо.

– Знаете, что случилось с последним человеком, который пытался меня "спасти"? – он приблизился так близко, что Алиса почувствовала запах кофе и дождя от его кожи. – Он сбежал через неделю. Сказал, что я высасываю свет, как вампир.

Она не отступила.

– Может, он просто был идиотом.

Тишина повисла между ними, густая, как туман над заливом. Марк протянул руку, и Алиса подумала, что он схватит блокнот, но он лишь коснулся обложки, словмо боясь обжечься.

– Вы рисуете фрески… – произнёс он неожиданно мягко. – Знаете, что происходит с красками здесь? Море всё смывает. За сезон. Иногда быстрее.

– Значит, нужно рисовать так, чтобы оно не решилось это тронуть, – она наклонила голову, изучая его лицо. Шрам над бровью теперь казался ей не трещиной, а швом – будто кто-то собрал его из осколков.

Марк медленно отвел руку.

– Завтра, – сказал он, поворачиваясь к улочке, ведущей вниз к морю. – Приходите в кофейню. В десять. Если не передумаете.

– А пирожные будут? – крикнула ему вдогонку Алиса.

– Нет, – он не обернулся. – Но… кофе научитесь пить без сахара.

Когда его силуэт растворился в темноте, Алиса опустилась на ступеньки крыльца. Блокнот лежал рядом, раскрытый на странице с рисунком – чьи-то руки, сжимающие якорную цепь. Она провела пальцем по линиям, таким же неровным, как её собственное дыхание.

«Что со мной не так?» – подумала она, глядя на звёзды, которых здесь было больше, чем в городе. Вместо ответа ветер принёс запах кофе и что-то ещё – возможно, надежду. Или просто галлюцинацию уставшего разума.

Утром, когда она пришла к «Приливу», серая стена кофейни уже была очищена от граффити. На земле лежала банка с голубой краской и записка: «Рисуйте. Но если испортите – ваша голова станет украшением маяка».

Алиса улыбнулась и достала кисть. Первый мазок она сделала ярко-жёлтым – луч солнца, пробивающийся сквозь тучи.

Где-то внутри, за стойкой, Марк наблюдал за ней через щель в ставне. В его руке дымился эспрессо, а на уголке блокнота, который он всё же не решился забрать, появилась новая строчка:

"Она рисует свет там, где я разучился его видеть…"

Голубая краска ложилась на стену густыми мазками, смешиваясь с запахом моря и свежемолотых зёрен, которые доносились из открытой двери «Прилива». Алиса отступила на шаг, оценивая контур волны, и вдруг почувствовала на себе чей-то взгляд. Обернулась – Марк стоял в дверях, опираясь на косяк, в руке дымилась кружка. Его лицо было непроницаемо, но в уголке губ пряталось что-то вроде насмешки. Или интереса.

– Похоже на детский рисунок, – сказал он, глотнув кофе. – У кита, который у вас тут получается, плавники кривые.

Алиса приподняла бровь, макая кисть в жёлтую краску.

– Это не кит, – она провела изогнутую линию, превращая пятно в изгиб паруса. – Это корабль. Тот самый, что не смог уплыть.

Марк замер. Его пальцы сжали кружку так, что суставы побелели.

– Вы читали дальше, – это было не вопрос, а обвинение.

– Читала, – Алиса повернулась к нему, кисть в руке, как шпага. – И поняла, что вы не бариста-пессимист. Вы – поэт, который боится собственных слов. Как ребёнок, который рисует монстров под кроватью, но не решается посветить фонариком.

Он сделал шаг вперёд, и Алиса вдруг осознала, как мало между ними расстояния. Достаточно, чтобы почувствовать, как бьётся его сердце – или это стучало её собственное?

– Вы не знаете, о чём говорите, – прошипел он. – Эти стихи… они не для чужих глаз.

– Тогда зачем писать их? – она не отводила взгляда. – Чтобы хоронить в блокноте, как письма, которые никогда не отправят?

Марк резко развернулся, будто собирался уйти, но вместо этого схватил банку с краской. Алый цвет брызнул на стену, перечёркивая её голубые волны. Алиса ахнула, но он уже водил кистью по штукатурке, яростно, почти одержимо. Через минуту перед ней возник силуэт – человек, стоящий на краю утёса, руки раскинуты, как крылья.

– Вот он, мой корабль, – голос Марка дрожал. – Тот, что разбился о скалы. И он не уплывёт. Никогда.

Алиса смотрела на алый силуэт. Краска стекала по стене, как кровь, но в этом был странный смысл. Она молча взяла тонкую кисть, обмакнула в золото и провела линию над головой человека – луч света, разрывающий кровавый фон.

– Тогда дайте ему солнце, – прошептала она. – Даже если не верите, что оно существует.

Марк выронил кисть. Его дыхание спуталось, и на мгновение Алисе показалось, что он протянет руку, чтобы коснуться её лица. Но вместо этого он резко отшатнулся, как обжёгшись.

– Закончите к вечеру, – бросил он, исчезая в глубине кофейни. – После шести здесь бродят пьяные туристы. Любят портить красивое.

Алиса хотела что-то крикнуть ему вслед, но дверь уже захлопнулась. Она вздохнула и присела на ящик с красками. Её пальцы сами потянулись к карману – там лежал смятый листок из его блокнота, который она незаметно оторвала прошлой ночью. Строчки, обведённые в рамочку:

ни правды, ни прощения, ни тебя…""Спросишь, почему молчу? Боюсь, мой голос разобьёт тишину, а из осколков не смогу собрать

Занавесочка на окне кофейны дёрнулась. Алиса улыбнулась про себя – он смотрел. Конечно, смотрел.

К полудню фреска ожила. Между красным силуэтом и золотым лучом она добавила стаю чаек, выложив их крылья перламутровыми ракушками, собранными на пляже. Когда тени начали удлиняться, дверь «Прилива» распахнулась с треском. На пороге стояла рыжеволосая девушка в косухе с нашивкой «Виски & Рок-н-ролл», держа в руках две бутылки пива.

– Эй, новенькая! – она ухмыльнулась, протягивая Алисе одну из бутылок. – Лика. Соседствую через два дома. Слышала, ты Марка заставила расчувствоваться. Он у тебя чуть ли не стихи читал!

Алиса покраснела, принимая пиво. В окне кофейни мелькнула тень – Марк определённо слушал.

– Он только рычал, как раненый тюлень, – фыркнула Алиса громче, чем нужно.

– О, это уже прогресс! – Лика плюхнулась на тротуар, прислонившись к фреске. – Обычно он просто хлопает дверью перед носом. Кстати, – она понизила голос, – если найдёшь его старые стихи про семью… Не вздумай вслух цитировать. Он того парня, который их нашёл, чуть не утопил в кофейном жмыхе.

– Лика, – рык из-за двери заставил девушку вскочить. – Твой бар горит. Или нет ещё?

– Ой, всё, всё, бегу! – она подмигнула Алисе, сбрасывая песок с джинсов. – Заходи вечером. Расскажу, как он в юности на маяке признания в любви писал. Буквами в два метра ростом!

Марк хлопнул дверью, но Алиса успела заметить, как его уши покраснели. Она засмеялась и добавила к фреске последнюю деталь – у ног человека на утёсе появился крошечный якорь, точь-в-точь как тот, что лежал у неё в кармане.

Когда солнце коснулось горизонта, окрасив стену в оранжевое, Марк вышел наружу. Он молча поставил рядом с Алисой кружку дымящегося капучино – с пенкой в виде сердечка.

– Это случайно, – буркнул он, глядя куда-то в сторону маяка.

– Конечно, – Алиса пригубила кофе. Сахар. Он добавил сахар.

– Завтра, – он замялся, поправляя очки. – Если придёте… Можете начать другую стену. Ту, что со стороны причала.

– Там же ваша табличка «Не рисовать под страхом смерти»?

– Я передумал. – Он повернулся к ней, и в последних лучах заката его глаза вдруг стали теплее. – Смерть подождёт.

Он ушёл внутрь, оставив дверь открытой. Алиса допила кофе, смахивая неожиданную слезу. На стене, под её фреской, кто-то мелком написал:

"Спасибо".

Возможно, турист. Или ветер. Или он.

А вечером, когда городок погрузился в сон, в окне кофейны снова горел свет. Марк сидел за столиком с ракушками, в его блокноте рождались новые строки – о художнице, которая рисует свет поверх его теней.

Краски и слова

Краски и слова

Утро начиналось с тумана. Он стелился по крышам, пряча рыжие черепицы и флюгеры, будто городок стыдился своего прошлого. Алиса шла к «Приливу», держа в руках коробку с кистями и красками, которые купила вчера в единственном магазине канцтоваров. На витрине там висел пыльный плакат: «Вдохновение – как прилив. Не жди, лови волну». Она поймала. Теперь несла её в руках, как нелепый подарок судьбы.

Кофейня была закрыта, но дверь оказалась приоткрыта. Алиса заглянула внутрь – Марк спал, склонившись над столиком у окна, его лицо прижато к раскрытому блокноту. Рядом стояла пустая бутылка виски. Она хотела уйти, но заметила, что на странице под его щекой нарисован её профиль – углём, небрежно, но узнаваемо. Сердце ёкнуло, как пробка от шампанского.

– Вы вообще когда-нибудь спите в кровати? – не удержалась она, ставя коробку на стойку.

Марк вздрогнул, блокнот упал на пол. Он вскочил, поправил очки и тут же нахмурился, заметив её взгляд на рисунке.

– Это не… – он резко захлопнул тетрадь. – Вы пришли работать или шпионить?

– И то, и другое, – Алиса достала банку с золотой краской, тряхнула её. – Вы же сами предложили стену у причала. Или уже передумали?

Он промолчал, потянулся к кофемашине. Рукава его рубашки были закатаны, обнажая татуировку – координаты, выведенные готическим шрифтом. Алиса запомнила цифры: 43.7° с.ш., 7.3° в.д. Позже она погуглит. Позже узнает, что это точка в море, где десять лет назад затонул паром «Ангелина». Тот самый, чьё имя выцвело на борту рыбацкой лодки у её дома.

– На причале ветрено, – он поставил перед ней чашку какао с зефиром. Не эспрессо. – Если унесёт в море – спасать не буду.

– Не придётся, – она откусила зефир, оставив след пудры на губах. – Я плаваю как…

– Как гиря, – он ухмыльнулся, впервые за всё время. Улыбка преобразила его лицо, сделав моложе, беззащитнее. – Видел, как вы вчера за якорем лезли. Топором бы лучше плыли.

Алиса засмеялась, и Марк замер, будто звук застал его врасплох. Потом отвернулся, бормоча что-то про «идиотов-оптимистов», и вышел наружу, хлопнув дверью. Но через минуту вернулся с лестницей и ворчливым: «Держите, а то упадёте и засудите».

Стена у причала оказалась ещё больше, чем та, что у входа. Серый бетон, иссечённый трещинами, будто шрамами. Алиса провела ладонью по шершавой поверхности – холодно, грубо, живое. Она закрыла глаза, представляя, как превратит её в гимн морю: бирюзовые волны, дельфины, выпрыгивающие из пены, и где-то вдалеке – маяк, чей свет пробивается сквозь туман.

– Вы заснёте стоя? – голос Марка заставил её вздрогнуть. Он стоял рядом, держа два термоса. – Кофе. Чтобы не уснула и не разбилась.

– Спасибо, – она взяла термос, их пальцы ненадолго соприкоснулись. Его рука была обожжена – старый шрам от кофемашины, как позже объяснит Лика. – А вы… останетесь? Поможете?

Он фыркнул, но не ушёл. Сел на парапет, наблюдая, как она набрасывает контуры углём. Ветер трепал его чёрные волосы, сдувал окурки с тротуара в воду. Молчание между ними было уже не колючим, а мягким, как пенка на капучино.

К полудню Алиса закончила эскиз. Марк подошёл ближе, изучая рисунок. Его бровь дернулась, когда он увидел маяк – точную копию того, что стоял на краю мыса.

– Здесь не будет маяка, – сказал он резко. – Закрасьте.

– Почему? – Алиса повернулась, улавливая дрожь в его голосе. – Он же часть пейзажа.

– Закрасьте, – он схватил банку с краской, но она перехватила его руку.

– Марк, – её голос звучал тише волн. – Это просто рисунок.

Он вырвался, отступив на шаг. Глаза горели, как угли.

– Вы везде лезете со своими красками, думая, что всё можно переписать? – он ткнул пальцем в стену. – Маяк – это не «просто рисунок». Это место, где…

Он не договорил. Развернулся и зашагал к кофейне, оставив следы мокрых ботинок на песке. Алиса смотрела ему вслед, сжимая кисть. Лишь через час она заметила, что на стене, рядом с эскизом маяка, он нарисовал чёрной краской крест. Маленький, почти незаметный.

Вечером Лика затащила её в свой бар «Якорь». Внутри пахло деревом, пивом и чьей-то несбывшейся мечтой. На стене висела гитара с разорванными струнами.

– Маяк, – Лика поставила перед Алисой рюмку текилы. – Там погибли его родители. Паром «Ангелина» разбился о скалы. Марк должен был быть с ними, но остался у друзей. Выжил. Теперь считает, что украл их жизни.

Алиса выпила залпом. Огонь в горле не смог перебить холод в груди.

– Почему он не сказал…

– Потому что вы рисуете его боль, – Лика перевесила ноги через стул. – А он, как тот дурак, верит, что если спрячет воспоминания в чёрный ящик, они не взорвутся.

Ночью Алиса вернулась к стене. При лунном свете крест казался раной. Она достала золотую краску и превратила его в крылья чайки, взлетающей к маяку. Рядом вывела: «Простите». Не зная, кому – ему или себе.

Утром Марк стоял у стены. В руке он сжимал её набросок, найденный в кофейне – Алиса изобразила их обоих: он с блокнотом, она с кистью, а между ними мост из слов и красок. На обороте было написано: «Море стирает следы, но не память».

– Вы… – он обернулся. Глаза были красными, будто не спал. – Почему чайка?

– Потому что они всегда возвращаются, – она подошла ближе. – Даже если их гонит шторм.

Он протянул ей листок – стихотворение, переписанное аккуратным почерком:

Превращая в паруса…»«Я роняю слова в бездну, Они становятся волнами. Ты ловишь их кистью,

– Это… черновик, – он поправил очки. – Не смейтесь.

Алиса взяла листок, их пальцы снова встретились. На этот раз он не отдернул руку.

– Я нарисую ваш маяк, – сказала она. – Но только если вы нарисуете со мной.

Он молча кивнул. Когда они начали, его первая линия дрогнула. Но к полудню на стене уже светился маяк – не мрачный, а тёплый, с огнём, который не гаснет даже в самой густой тьме.

К вечеру фреска ожила. Маяк сиял золотыми бликами, а волны у его подножия, написанные смесью бирюзы и серебра, казалось, шевелились от ветра. Марк стоял в метре от стены, сжимая в руке кисть, как нож. Его мазки были резкими, угловатыми, будто он вырезал правду из камня. Алиса наблюдала, как он добавляет тени к скалам – чёрные, глубокие, но с проблесками лазури в расщелинах.

– Ты рисуешь, как пишешь стихи, – заметила она, смешивая на палитре оттенок заката. – Рвешь, а потом склеиваешь.

– Не анализируй, – буркнул он, но уголок губ дрогнул. – Это не твоя стена.

– Наша, – она ткнула кистью в его сторону, оставив розовое пятно на рукаве его рубашки. – Смотри, испачкала. Теперь придётся снять.

Он фыркнул, но не стал стирать краску. Вместо этого провёл линию вдоль её фрески – тропинку от маяка к морю, такую узкую, что по ней мог пройти только один человек.

– Зачем? – спросила Алиса, разглядывая тропу. – Там же обрыв.

– Чтобы помнили, что шаг в сторону – падение, – он отступил, оценивая работу. – Не всё можно исправить.

– Но можно выбрать, куда шагнуть, – она подошла вплотную, их плечи почти соприкоснулись. – Ты же сам написал: «Слова становятся волнами». Может, пора перестать бояться воды?

Он резко повернулся, и Алиса почуяла запах кофе и горечи. Его глаза метались между ней и фреской, словно он застрял в ловушке собственных мыслей.

– Ты не понимаешь, – прошептал он. – Я каждый день слышу их голоса. Мать смеётся, отец спорит с капитаном… А потом – тишина. И я всё думаю: если бы я был там, они бы выжили? Или умер бы вместе с ними?

Алиса взяла его руку, перепачканную краской. Его пальцы дрожали.

– Ты жив, – сказала она твёрдо. – И это не твоя вина, а дар. Они бы хотели, чтобы ты…

– Не говори, чего они хотели! – он вырвался, но не отошёл. – Ты не знаешь их. Не знаешь меня.

– Тогда покажи, – она схватила его блокнот, валявшийся на земле. – Не стихи. Нарисуй их. Покажи, какими они были.

Марк застыл, будто её слова превратили его в соляной столб. Потом медленно взял уголь и прижал ладонь к стене. Линии ложились рвано, нервно: женский профиль с ямочкой на щеке, мужские руки в царапинах от сетей, детская шапка с помпоном, плывущая в волнах… Алиса молча добавляла краски – розовые румяна на щеках женщины, медный загар на руках мужчины, голубую ленту на шапке. Они не говорили, но стена между ними рушилась с каждым мазком.

Когда стемнело, фреска светилась в лучах уличных фонарей. На скале у маяка теперь стояли три силуэта – двое взрослых и мальчик, смотрящий вдаль. Марк сидел на земле, спиной к стене, и смотрел на звёзды. Алиса прислонилась к нему, чувствуя, как его дыхание выравнивается.

– Их звали Ольга и Игорь, – произнёс он вдруг. – Мама коллекционировала ракушки, папа ненавидел кофе… но варил его каждое утро для неё. А я… – он сглотнул, – я разбил её любимую чашку в день их отплытия. Она сказала: «Ничего, купим новую в порту». Но они не купили.

Алиса прижала ладонь к его руке. Краска уже высохла, слив их кожу в единое пятно.

– Они бы простили тебя за чашку, – она улыбнулась. – Родители всё прощают.

– Ты так уверена? – он повернулся к ней, и в его взгляде было столько надежды, что она едва не задохнулась.

– Да. Потому что я бы простила.

Он не ответил. Но когда они шли обратно, его мизинец случайно задел её ладонь. Она поймала его, и он не отдернул руку.

На следующее утро у стены собралась толпа. Лика раздавала капучино из термоса, размахивая руками: «Это арт-терапия, детка! Выплакал душу – и порядок!». Местный рыбак, дед Никита, утирал слёзы: «Да я их помню, Игоря-то… Он мне сеть чинил, золотые руки!».

Алиса искала Марка взглядом. Он стоял в дверях кофейни, с блокнотом у груди. Их взгляды встретились, и он медленно поднял руку – сначала будто хотел помахать, но передумал и поправил очки. Однако в углу фрески, там, где море касалось песка, появилась новая деталь: две пары следов, ведущих к горизонту. И третья – маленькая, неуверенная, – которая шагала рядом.

Лика подмигнула Алисе, шепча: «Видишь? Он уже не рисует кресты».

«Иногда следы ведут не назад, а вперёд».А вечером, когда город затих, Марк принёс в домик Алисы термос с какао и свой блокнот. Стихи в нём теперь были перечёркнуты не злостью, а нежностью. И на последней странице, под её портретом, стояло: