Аркас: Наследие Ниидов

Андрей Михайлов

Аркас: Наследие Ниидов

Глава 1

Глубокий вдох.

Рэйн замер. Его тело, изодранное в клочья, будто приковали к земле свинцовыми цепями. Воздух густел, пропитанный сладковатой вонью гниющего мяса. Перед ним клубилось нечто – гора из сплавленных тел, пульсирующая, как живой нарыв.

Каждый «орган» этого существа был недавно человеком. Рука, торчащая из бока, всё ещё сжимала меч. Глаза на спине слезились желтоватой слизью, но другой глаз, такой знакомый, будто смотрел на него и плакал. А рты… Их были десятки. Одни скрипели зубами, другие выли, третьи бормотали обрывки слов:

– Помоги…

– Убей…

– Не смог…

– Прости…

Рэйн попятился, но сапоги лишь впились в холодную грязь мерзко хлюпая. Ноги не слушались. Руки дрожали и еле держали меч, на котором слабо светились руны. Глаза жгло – то ли от трупного яда, то ли от слёз.

Чудовище наклонилось. Из его грудной клетки, сплетённой из рёбер и пальцев, вырвался хрип:

– Следующий ты…

Секунда тишины.

«Нет! ТОЛЬКО НЕ ТАК!»

Внезапный толчок ярости – пальцы вцепились в рукоять меча до хруста суставов, «хотя бы один удар!»

Но…

Костяной коготь пронзил грудь. Боль вспыхнула огнём в жилах. «Достал…» – но тьма уже накрывала сознание… Рэйн захрипел, пытаясь вдохнуть, но вместо воздуха в лёгкие хлынула липкая масса.

Тьма.

За долю секунды, будто яркой вспышкой, вся его жизнь пролетела перед глазами…

Рэйн Карзов родился в небольшой деревеньке Хиндел, входящей во владения королевство Элурии в 842 э.с. мората 21 морина по календарю Аркаса.

Отец его, Нэд Карзов, был местной знаменитостью, талантливым кузнецом. Он ковал оружие и броню для наёмников и стражи, инструменты для ремесленников, и многое другое, но прославило его не только это. Очень редко, но он брал заказы на особое оружие либо броню. Рэйн всего раз видел, как он изготавливал нечто подобное.

Помимо безупречного качества материалов и долгой, скрупулёзной работы, на них он выгравировал странные рунические символы.

Но, как оно часто и бывает, даже гении не без изъяна. Он был невольным служителем Довракара, которого, по местным поверьям, называли вечным «осушенной бутылки», повелителем пьянства и праздности. А невольным, поскольку он сам не осознавал этого, но пригубить любил, чем очень огорчал свою жену Реану Карзов.

Мать же, являлась дочерью обанкротившегося и разжалованного дворянина, о котором уже наверняка никто и не вспомнил бы, если б не помолвка с перспективным кузнецом.

Широкоплечий, обаятельный мужчина с необычайной силой и золотыми руками, но до нелепого неуклюжего на фоне прекрасной и изящной жены.

Так Рэйну и рассказывала мать, а еще она ему рассказывала, что это была любовь с первого взгляда…

Со временем Рэйн узнал, что все было не так просто.

Как и любая красиво сложенная история, она имела в себе крошечную ложечку дурно пахнущей действительности. По слухам, это был брак по расчету. дед Рэйна – Нерсиан Бёргс, отдал Реану за преуспевающего кузнеца Нэда, что в свою очередь, должен был, если и не вытащить из долгов обрывающийся дворянский род, то хоть спасти свою единственную дочь. По слухам, тогда он выполнил, тот самый, особый заказ для него, видимо, что бы откупиться. Рэйну, кстати, всё же представилась возможность познакомиться с дедом, хоть он и отрёкся от Реаны после их переезда из столицы в Хиндел, почему, неизвестно. Поговаривают будто свое положение он все же вернул. А вот про родителей по отцовской линии Рэйна, к сожалению, ничего не было неизвестно.

Всего через год, родился Рэйн. Как только он произнес свое первое слово и до одиннадцати лет, воспитанием активно занималась мама.

Она, как бывшая представительница знатного дома, в идеале знала грамоту и придворный этикет, который так усердно вдалбливала в непоседливое дитя на протяжении восьми лет.

Тепло очага разливалось по горнице, смешиваясь с ароматом сушёных трав, развешанных под потолком. Маленький Рэйн, едва доставая подбородком до стола, сжимал в потных пальцах зазубренное гусиное перо. Чернильная клякса расползалась по пергаменту, как неудачный след охоты.

– Опять, – вздохнула Реана, но в её голосе не было раздражения, только мягкая усталость. Она присела рядом, поправив прядь тёмных волос, выбившуюся из строгой косы. Её пальцы, тонкие и бледные, обхватили его ладонь, направляя движение. – Не дави так. Буквы – как люди: если сжимать их в кулак, они задохнутся.

За окном хлопья снега кружились в танце с ветром, а внутри было тихо, будто время замедлилось. Мать выводила на чистом листе: «Саэль» – имя бога мудрости, чьи символы украшали фамильный меч деда.

– Почему я должен это учить? – Рэйн надул щёки. – Папа говорит, главное – правильно держать молот, а не выводить каракули.

Реана замерла. Тень скользнула по её лицу, но через мгновение она уже улыбалась, по-кошачьи щуря золотистые глаза:

– Сила без мысли – это топор в руках сумасшедшего. Ты же не хочешь, чтобы твой меч однажды повернулся против тех, кого любишь?

Она взяла со стола моченое яблоко, разрезала его пополам ножом с рукоятью из оленьего рога.

– Видишь? Сердцевина. Если удалить её – останется только сладкая оболочка. Но гниль проникнет внутрь быстрее. Её ноготь ткнул в потемневшее пятнышко у черенка. – Так и с людьми. Грамота – это то, что не даёт гнили съесть нас изнутри.

Рэйн не понимал тогда её слов. Но запомнил, как её холодные пальцы вытирали чернила с его щеки, а голос звучал твёрдо:

– Когда-нибудь ты станешь вождём для тех, кто слабее. А вождь должен видеть дальше собственного кулака.

Вскоре матушка известила всех о радостном событии, она была в положении.

853 э.с. 48 доврака по календарю аркаса. В тот долгожданный день родов, всё небо было затянуто чёрной, будто копоть, пеленой из густых и плотных облаков, но вокруг стояла мертвая тишина, настолько гнетущая, что даже сверчки не смели ее нарушить, предвещая недоброе. Лишь крики рожающей матери разрывали молчание природы. Это длилось, по меньшей мере, часов пять. Отец не мог найти себе места, то метался из угла в угол будто дикий зверь в клетке, то сидел на стуле, обречённо качаясь из стороны в сторону с пустыми глазами, словно худшее уже случилось, но заходить к ней в комнату не решался. Рэйн же, неистово молился про себя Саэлю, что было сил.

Вскоре, стоны страдания, сменил детский плач и крики матери прекратились.

Уже навсегда…

Повитуха вынесла младенца со словами: «У вас… девочка», но на её лице не было улыбки.

Малышка, вопреки погоде за окном, была румяная, улыбчивая.

Отец обрадовался, но тут же осекся и осторожно, хриплым, почти дрожащим голосом спросил:

– Реана … она … почему она молчит? – он в панике ворвался в комнату будто захлёбываясь дурными мыслями – любимая! – он рухнул на колени у кровати схватив её за обмякшее запястье, оно безвольно болталось у него в руках, а на остывшую кожу лились раскалённые слёзы рыдающего кузнеца – родная, ты справилась! У нас дочка! Так и быть, назовём как ты и хотела! слышишь?! Очнись! Не бросай меня! – он захлёбывался слезами, выл и целовал уже холодное запястье.

Мальчик стоял рядом с отцом и осознав, что произошло, его хрупкий, внутренний мир рухнул, разбился на миллион осколков. В глазах у Рэйна все поплыло, далее все было как в тумане.

Он бежал.

Бежал что было сил, проклинал всех вечных, ненавидя всё вокруг. Когда силы покинули детское тело, мальчик рухнул на колени во влажную, жухлую траву посреди леса и горько зарыдал.

Выплакав все слёзы, он уснул. Маленькому Рэйну снилось, что-то поистине прекрасное. Он проснулся на руках у отца, который был весь бледный, а на лице читалось явное облегчение. По всей видимости он с ног сбился в поисках сына. «П-прости … пап…» жалобно вымолвил Рэйн и вновь провалился в сон.

На следующее утро все местные помогали собирать погребальный костёр. Каждый приносил своё полено, на котором писал что-то хорошее о Реане , которая умерла, подарив новую жизнь этому миру.

Тогда малыш Рэйн увидел её в последний раз, такую бледную и худую, но безгранично красивую.

После прощания с любимой, Нэд помрачнел, кончина жены сломала его. Добродушная и теплая улыбка, больше не появлялась на его ощетинившемся лице, а от талантливого кузнеца с золотыми руками не осталось и следа. Он начал пить, вернее даже не пить, а утопать в беспамятстве, всецело отдаваясь Довракару.

Дождь стучал по крыше, как будто пытался пробить её. Рэйн стоял на пороге кузни, глотая холодный воздух, чтобы не заплакать снова. В доме было тихо – слишком тихо.

Раньше мама пела, пока месила тесто, или смеялась, когда отец, закончив очередной заказ в кузне, обнимал её, оставляя на фартуке чёрные отпечатки массивных пальцев. Теперь же только Лина копошилась в колыбели, а отец лежал в углу, прижимая к груди пустую бутыль, хватаясь за неё так, будто за последнюю нить, связывающею его с миром.

Множество забот свалилось на плечи двенадцатилетнего мальчишки в те годы.

Теперь ему каждый день приходилось заготавливать дрова на зиму. Топор был слишком тяжёлым. Первый удар соскользнул, оставив на полене лишь неглубокую зарубку. Второй – тоже. К десятому удару ладони покрылись кровавыми волдырями, но хотя бы одно полено раскололось. Рэйн стиснул зубы и продолжил. «Зима будет долгой», – говорила мама. Он утёр слезу рукавом. Теперь он понимал, что это значило. щепки хрустели под сапогами, словно кости в кулаке Довракара. Он утёр пот со лба и вдруг вспомнил…

…Ему было шесть. На столе лежал пергамент с кругами, похожими на спутанные корни. Реана смеялась, подбрасывая в воздух сушёный цветок.

– Смотри, Рэй! Это Лунор – месяц, когда даже камни цветут!

Она обвела пальцем символ, напоминающий росток. За окном бушевала метель, но в горнице пахло мёдом и тёплым хлебом.

– А вот Морат, – она тепло улыбнулась, будто говорила о празднике, а не о месяце завершения цикла жизни. – Месяц, когда родился ты. В двадцать первый день, под вой вьюги. Старики шепчут, что в эти дни даже смеяться нельзя слишком громко… Духи ревнивы к живым. Но я-то знаю – они прислали тебя мне в подарок.

Она прижала его руку к холодному окну, за которым кружилась метель.

– Видишь? Даже Мортаринн не смогла украсть свет в этом месяце. Ты – мой лунарский огонёк посреди зимы. – Реана погладила сына по голове и улыбнулась, так тепло и успокаивающе, как могла только мама.

Рэйн потрогал угрюмое лицо на схеме.

– А это кто?

– Торганор. – Мать щёлкнула его по лбу. – Если будешь лениться, он придавит тебя горой!

Она развязала с запястья красный шнурок с восьмью узелками и обмотала вокруг его ладони.

– Запомни их порядок. Каждый узел – олицетворяет «Вечного». Они научат тебя, когда бить, а когда – открыть сердце.

Уборка также входила в новые обязанности после смерти матери.

Пыль висела в воздухе, как пепел после пожара. Он вымел её из углов, вытер стол, на котором уже неделю стояла немытая посуда, и поднял с пола разбитую кружку. Отец швырнул её в стену прошлой ночью, когда Рэйн не смог найти ещё вина. Осколки блестели в луже пролитого супа – того самого, что он пытался сварить по маминому рецепту. Получилось несъедобно.

Горшок пригорел. Рэйн скреб лопаткой по дну, но чёрная корка не отставала. Лина плакала на кухне, потому что каша была горькой, а молоко – прокисшим. Он дал ей последний кусок хлеба с мёдом – тот, что принесла Тётушка Нира. «Надо сходить к ней за советом», – подумал он, но не мог оставить Лину одну.

Рэйн с детства наблюдал за своим стариком за работой, это приводило в трепет детское нутро, лязг металла, шипение масла и конечно бесконечная ругань поддатого мастера, она звучала как мантра, без которой не могло бы сковаться чудесного меча.

Но отец больше не работал. Горн остыл, инструменты покрылись ржавчиной. А заказ на подковы ждать не будет. В голове всплыли воспоминания о том как Рэйн помогал отцу в кузнице.

– Пап! А можно я попробую? – Нэд громко и низко рассмеялся – ковать? Маленький ещё, убьёшься гляди, даже горн раздуть не сможешь – он продолжал хохотать. – А вот и смогу! – Рэйн насупился, прыгнул на мехи, потом ещё. Угли ярко разгорелись, тогда смех отца утих – проклятье! И правда смог – он растеряно почесал затылок – хорошо, тогда смотри внимательно …

Рэйн раздул угли, как когда-то делал для отца, и попытался выковать хоть что-то. Первая подкова вышла кривой. Вторая – тоже. К третьей пальцы уже не чувствовали боли.

Молот был неподъемен, а жар печи будто бы плавил детскую кожу, он из раза в раз портил заготовки превозмогая боль и усталость, пока Нэд валялся без чувств после очередной бутылки. Сестренка, сладко спала в дальней комнате.

Заказов у отца было всё меньше, денег соответственно тоже, а его паломничество в таверну средств к существованию явно не добавляло.

Ночью отец закричал. Рэйн вскочил с постели и побежал к нему. Тот бился в кошмарах, бормоча имя матери. «Реана… не уходи…». Рэйн пытался его удержать, но получил локтем в лицо. Кровь потекла из носа. Он всё равно не отпускал, пока отец не очнулся, дико таращась на него.

– Реана…? – прохрипел отец, продирая отёкшие глаза.

– Я… Рэйн, – всхлипывая, прошептал он.

Отец уставился на него, и в глазах мелькнуло что-то знакомое – может быть, стыд? Но через секунду взгляд снова стал пустым. Рэйн в тот момент подумал: «тот человек, что когда-то подбросил меня на руках, смеясь, теперь мёртв. Осталась только тень, привязанная к бутылке». Отец закрыл лицо руками и зарыдал.

Местные, либо из жалости, либо чёрт его знает зачем, периодически приносили продукты и помогали по хозяйству.

– Привет Рэйн, снова ни свет ни заря! – пришла соседка, женщина средних лет, седая, маленькая и сгорбленная, но с добродушной и горькой улыбкой, за которой она скрывала сочувствие, ведь мальчику не нравилось, когда его жалели. Она несколько раз в неделю приносила урожай со своего огорода. – Вот, держи, малыш, у нас осталось тут кое чего. И не смей отказывать! – она поставила на порог большую, плетёную корзину, полную овощей и трав.

– Доброе утро, тётя Нира, а вы снова нас подкармливаете, будто сирот – Рэйн криво улыбнулся, вытирая пот со лба рукавом, он каждое утро пытался колоть дрова, готовясь к зиме. – Лина так обрадуется, когда увидит столько овощей! Спасибо вам.

Но чаще всех к ним приходила бабуля Хидда, которая жила всего через несколько домов от Карзовых.

Пару лет назад её молодой сын и муж, что жил охотой, ушли в лес за дичью, но, по загадочным обстоятельствам, так и не вернулись домой. Тогда их искали всей деревней несколько месяцев подряд, но безуспешно.

После той трагедии, Нэд и маленький Рэйн, иногда помогали ей по хозяйству, чинили что-то, косили траву, заготавливали дрова.

Но теперь, когда уже они в ней нуждались, старушка была рада помочь, направив всю томящуюся в ней любовь, чувствуя, что ещё хоть кому-то может быть полезна.

Она часто поучала Рэйна и Нэда, просто заботилась, чего мальчику так сильно не хватало в те мрачные времена. Он даже представить не мог, что с ними было, если бы не ее поддержка. Как в тот день, когда отчаяние мешало здраво мыслить.

День клонился к закату, а поленница всё ещё не была готова.

Рэйн сжал топорище потными пальцами, чувствуя, как мозоли на ладонях лопаются и кровоточат. «Ещё пять поленьев», – буркнул он себе под нос, но тело уже не слушалось.

Последний удар топора соскользнул, едва не задев ногу. «Чёрт!» – вырвалось у него, но даже ругань звучала сдавленно, как будто сквозь вату. В ушах зашумело, мир накренился – земля под ногами вдруг стала мягкой, как пух.

Шагнул, чтобы удержаться, но ноги подкосились. Темнота поползла по краям зрения, а в следующее мгновение что-то тёплое и солёное потекло по губам. Рэйн провёл тыльной стороной ладони по лицу – кровь.

«Так, а ну, взял себя в руки!» – прошипел он сквозь зубы, но голова кружилась так, будто его раскрутили в плясовой да бросили. Пальцы сами разжались, топор с глухим стуком упал на землю.

– Ах ты, гриб сушёный, бестолковый! – раздался голос, от которого даже воздух затрепетал. Бабуля Хидда, быстро подбежала, заслонив солнце своим массивным плечом, словно ворона к падали. – Ну и дурачина! Ты что, решил, что у тебя три жизни, как у котяры подзаборного? Чтоб тебя медведи в стогу задавили, дубина ты стоеросовая!

Она схватила его за шиворот и потащила к скамье, ворча:

–как дала бы веником по лбу – кровь не только из носа полилась! Твою плешь воробьи заклевали, что ли?

Рэйн хотел огрызнуться, но рот не слушался. Вместо слов получился только хрип.

– Помолчи, мешок костей! – Бабка сунула ему под нос влажную тряпку, пахнущую уксусом и пряностями. – Давай-ка, жми скорее к переносице, а то весь истечёшь, как поросёнок на заклании! И не дёргайся, дурень, а то привяжу, как козла на базаре!

Он послушно прижал тряпку, кровь пропитала ткань почти сразу.

– Глазки-то закатились, как у дохлой рыбы. – продолжала Хидда уже без злости, зачерпывая ковшом воду из кадки. – Ты ж не кузнец ещё, а сопливец! Негоже так убиваться, махонький ещё.

Рэйн глотнул – вода показалась сладкой, хотя он знал, что она обычная. Просто тело так жаждало хоть капли покоя.

– Вот и ладно, – Хидда погладила его по затылку, уже улыбаясь. – Сиди давай, а то, как шмякну – небо с овчинку покажется!

Она наклонилась, подбирая топор, и убрала его подальше:

– Работать надо головой, а не спиной, соломенный ты чурбан! А то загоняешь себя раньше, чем до армии дорастёшь – и кто ж тогда мою избу конопатить будет? А про Линочку, малышку, ты подумал? А ли на бабку решил всё бросить?

Он закрыл глаза. В голове стучало, но мир больше не плыл.

– И не вздумай снова выть, как раненый лось! – добавила бабка, исчезая в сенях. – А то вылью на тебя ушат ледяной воды – прочухаешься быстрее, чем Саэль свечку задует!

Но в один из дней, как и обычно, с раннего утра Рэйн был на ногах. Лина еще сладко сопела, она просыпалась чуть луч солнца касался ее маленьких век, но свет еще не силился пробиться сквозь тугой пояс деревьев на горизонте.

Выйдя во двор, Рэйн присел на порог, стараясь поймать редкие мгновения покоя. Утро только начиналось, солнце едва пробивалось сквозь пелену тумана, оставляя на траве серебристые капли росы. Воздух был густым, пропитанным запахом сырой земли и прелых листьев. Мальчик закрыл глаза, втягивая холодные струи в лёгкие, как учила бабуля Хидда. «Вдох – наполняешься спокойствием, выдох – прогоняешь кошмары», – поучала она, и он повторял это, словно мантру, пытаясь отогнать остатки кошмаров.

Но что-то было не так.

Слишком тихо.

Давящая тишина.

Он открыл глаза, вскочил – и в тот же миг услышал.

Хруст.

Как будто кто-то раздавил сапогом гнилой плод.

Чавканье.

Мокрое, липкое, ненасытное.

Запах ударил в ноздри – медный, сладковатый. Кровь.

Рэйн вскочил, сердце колотилось так, будто рвалось наружу. В горле пересохло, а пальцы сами сжались в кулаки. Он обернулся – и застыл.

На углу дома напротив, стояло оно.

Чудовище.

Спина, как у медведя, покрытая свалявшейся шерстью цвета ржавчины. Длинная лисья морда, искривлённая в голодном оскале, обнажала клыки, острые как серпы. Глаза – узкие щели, светящиеся ядовито-жёлтым. Из пасти стекала слюна, смешанная с кровавой пеной, а на лапах, размером с лопату, чернели когти, испачканные глиной и … чем-то ещё.

Оно жрало…

Тётушку Ниру.

Её тело лежало в луже собственной крови, ноги дёргались в последних судорогах. Голова была почти оторвана, лишь тонкая полоска кожи удерживала её на месте. Кровь била из горла ритмично, как из перерезанного бурдюка, окрашивая траву в багрянец. Чудовище урчало, впиваясь клыками в мягкие ткани, словно ребёнок, жующий сочный фрукт.

– Т-тётя… – хрипло выдохнул Рэйн, и тут же схватился за рот. Желудок сжался спазмом, горло обожгла желчь.

Лисомедведь замер.

Жёлтые глаза медленно поднялись.

Взгляд скользнул по мальчику – и зрачки сузились в щёлочки.

Рэйн отшатнулся, споткнулся о порог. В ушах зазвенело, ноги стали ватными.

«Беги. Беги сейчас же».

Но тело не слушалось. Чудовище выпрямилось, сбрасывая с морды клочья плоти, и зарычало – низко, вибрирующе, будто под землей гремел гром.

Оно сделало шаг.

Затем ещё.

Когти впились в землю, оставляя глубокие рытвины.

Рэйн наконец ринулся к двери, но споткнулся о ведро. Металл грохнул, разбудив спящую тишину. Лисомедведь взревел и бросился вперёд, снося забор, как спички.

– ОТЕЦ! – закричал мальчик, отползая к кузне. Голос сорвался в визг.

Из дома вылетел Нэд, всё ещё хмельной, с отросшей бородой, но с молотом в руках. Его глаза, мутные от сна, расширились при виде чудовища.

– К чёрту… – прошипел он, но уже заносил тяжёлый инструмент. – Прочь от моего сына, ТВАРЬ!

Молот, описав дугу, опустился прямо на голову зверя впечатав его с невероятной силой в сырую землю. Куски земли, камней и осколки зубов разлетелись в стороны. Густая, почти чёрная кровь брызнула изо всех щелей, из беззубой пасти, пошла зловонная пена.

Отец, тяжело дыша повернулся, тщательно осмотрел сына и хотел было обнять…

медведолис резко поднялся и с яростью вцепился Нэду в бок обломками окровавленных зубов.

Кузнец взвыл, чудовище потянуло его назад, повалило и начало трепать, разрывая кожу, вырывая куски плоти.

На Рэйна брызнула кровь отца, словно выжигая страх и сомнения. Слёзы текли ручьём «нет! Ты не заберёшь у нас ещё и отца!», он схватился за топор, которым каждое утро колол дрова и с криком кинулся на недобитого зверя.

Глухой удар.

Брызги крови.

Отчаянный, точный удар.

Чудовище ослабило хватку, глаза закатились, и оно медленно рухнуло в лужу крови.

Рэйн добил не зверя, а ребёнка в себе.

Через минуту местные набежали вооруженные: кто вилами, кто палками, а у кого-то была даже чугунная сковорода.

Они столпились вокруг монстра, охали и ахали, причитали, а мальчик побежал за Талином, только он мог спасти папу.

Он бежал так быстро, что ноги едва касались земли, сердце билось в истерике «Я успею! Я должен успеть! Пожалуйста, папка, держись!».

Рэйн в окровавленной одежде, бесцеремонно ворвался в хижину престарелого знахаря и начал кричать что-то несуразное сквозь слёзы и всхлипы.

Талин не задавая вопросов, схватил свою сумку и побежал за мальчишкой.

Крики Талина сливались с шумом в ушах. Когда они вернулись, дом пах уже не кровью, а дымом – бабуля Хидда развела огонь, чтобы согреть раненого.

После долгой операции, когда агония спала, отец уснул. Лекарь подошел сыну кузнеца.

Талин, множество раз лечил травмы и раны Рэйна. Он был изнурен спасением Нэда, которое длилось до самой ночи. Но облегчения на его лице Рэйн не заметил.

– Талин, он … выживет? – дрожащим голосом спросил мальчик.

̶ Да, но … – доктор склонился надомной, положил руку на плечо – он больше не сможет ходить, зверь повредил его позвоночник. Сожалею, малыш…

Время шло, Нэд тяжело отходил после ранения, теперь он калека. Но, что странно, он не отчаялся, перестал пить, заказал у местного мебельщика специальное кресло с колёсами, хоть и с помощью, но он всё же смог перемещаться по дому, даже вернулся к кузнечному ремеслу. Нэд работал сидя, придумав крепление для наковальни на уровне колесницы. Каждый удар молота давался ему с болью, но он ковал, будто этим мог искупить всё.

– Я больше не буду для тебя обузой, сын. Прости своего старика – он утёр рукавом слезу – Рэйн, ты уже такой взрослый, я горжусь тобой, сын. – он подтянул Рэйна к себе и крепко обнял.

Мальчика будто разорвало и он, заливаясь слезами с силой вцепился в рубаху отца – Наконец-то, долбаный старикан! – прошипел он сквозь зубы – я … я так устал, пап!

С тех пор, Рэйну стало проще, у него появилось немного времени на себя и это изменило всю его судьбу.

Он взял меч, что тайком сковал для себя, железяка была тяжёлая и весьма внушительная для четырнадцатилетнего подростка, но это единственная заготовка что он нашёл у отца в кузнице.

Ноги сами привели его в место, где, собирая ягоды и травы несколько лет назад, он плакал пока никто не видел. Но теперь плакать он не хотел. Он представлял, как рубит не дерево, а лисью морду чудовища. Каждый удар – обещание: «Я не позволю им забрать ещё кого-то. Никогда!» и с этими мыслями, Клинок вонзился в кору с таким треском, будто сама берёза закричала. Рукоять выскользнула из окровавленных ладоней, но он сжал её снова – крепче, злее.