Симулянт или Дело, которого не было

– Я не могу вести допрос. Боюсь, что это может плохо кончиться. Я не готова рисковать здоровьем этого человека или чем-то худшим.

Она стояла перед столом, как будто ожидая выговора или насмешки, но в её глазах светилась не только боязнь, но и внутренняя решимость. Начальник следствия посмотрел на неё долгим, проникновенным взглядом и сказал:

– Допрос прекратить, мужчину отпустить. Пусть приходит через неделю.

Под молчаливые взгляды следователя и оперативника Сергея, я спустился по лестнице и покинул линейный отдел полиции.Выиграно время протяженностью в целую неделю. Медицинские документы и направление в городской Психоневрологический диспансер у меня на руках, а значит, с утра следующего дня направляюсь прямиком в городскую психушку. Это было продолжение истории.

Следующий день выдался хмурым, и я про себя заметил, что само небо сочувствовало моему положению. Проснулся рано, ведь слишком многое зависело от того, как пройдёт сегодняшний день. В голове стучала мысль: «Отступать некуда».Утро было скорым – чёрный кофе со сливками, больше ничего в глотку не лезло. За окном шел мелкий дождик, оставляющий на стекле влажные полосы, напоминающие скользкий город. Я собрал сумку с необходимыми вещами и документами, еще раз проверил направление и справки из районного психдиспансера, ведь забывать ни чего было нельзя, всё должно было выглядеть правдоподобно. Я ведь не просто человек с диагнозом «депрессивный синдром», а гражданин, заботящийся о своем здоровье и желающий выздороветь.

Городской Психоневрологический диспансер встретил меня запахом лекарства и приглушённым шуршанием бумаги. В регистратуре взяли паспорт, направление, прошло еще минут десять – пятнадцать, и я был оформлен на стационар. Поднялся на второй этаж. Окна, выходящие на улицу, были затянуты сеткой, как будто здесь не лечили, а удерживали. Дежурная медсестра, посмотрев на меня сквозь очки, спросила:

– Направление есть?

Я осторожно протянул ей, пакет документов. Она бегло просмотрела, сложила все в одну стопку, занесла мои данные в журнал и сказала:

–Посидите здесь и подождите, вас пригласят в кабинет к врачу.

Я огляделся. Люди вокруг были разные, кто-то смотрел в пол, кто-то бормотал что-то себе под нос, кто-то просто сидел, как будто ждал автобуса, но неизвестно куда.Подошла моя очередь, я постучался и вошёл в кабинет. Свет мягко мерцал от люминесцентной лампы. Врач, это была заведующая отделением Елена Марковна Круглова, женщина лет пятидесяти, суховатая, с профессиональной маской на лице, предложила мне сесть.

– Что у вас произошло? – спросила она без лишних эмоций.

Я, положив ей на стол, медицинские заключения и выписки из медкарт, сказал:

–Вот вероятная основа причин моего недомогания.

Она стала внимательно просматривать принесенные мной бумаги, отдельно и очень внимательно изучила состряпанную мной вписку из медицинской карты, касающуюся полученной мною военной травмы, контузии в далеком 1989 году.Одновременно с этим, слушала, не перебивая, время от времени, делая пометки в медицинской карте, уже оформленной в регистратуре Городского психдиспансера. Её взгляд, пронизывающий, но не жестокий, словно она пыталась разглядеть не только мои слова, но и то, что за ними скрывается.

Я внимательно следил за всеми ее действиями, репликами и вопросами, немного замялся, имитируя эффект растерянности. Еще на стадии оформления у регистратора, мое выражение лица, голоса, телодвижений, неоднократно отрепетированные, приняли вид человека, находящегося в депрессии. В беседе с заведующей отделением, особо остановился на тревожности, плохом сне, невыносимом состоянии, когда ломит все тело, особенно в области солнечного сплетения. Я говорил, говорил и говорил. Рассказывал о себе, о том, что всё плохо. Не конкретизировал, потому что и так было все понятно. Работа, быт и здоровье, всё это давно стало похоже на старую стену, готовую обрушиться от лёгкого толчка.

Но одругом, о том, что правоохранительные органы интересуются моими делами, я умолчал. Сознательно. Пока это останется со мной, как заноза, которую нельзя вытащить – больно, но можно терпеть. А Елена Марковна задавала стандартные вопросы, проверяя уровень тревожности, суицидальные мысли, аппетит, интерес к жизни. Я вел себя крайне осторожно, не перебарщивая, но достаточно, чтобы вызвать интерес. Каждое слово, каждый взгляд – всё было частью игры, от которой зависела моя свобода. Если они признают меня действительно психически больным человеком или даже временно невменяемым, дело могут закрыть или приостановить. Если нет, тогда суд, и, возможно, реальный срок.

Через час беседы врач сказала:

– Вам нужно углублённое обследование в рамках стационара.

Мое сердце замерло. Это было больше, чем я рассчитывал. Стационар, значит, время, ещё больше времени. И возможность «заболеть» серьёзнее, чем, казалось с первого взгляда.Прощаясь со мной, заведующая отделением пояснила, что дальше со мной будет заниматься психиатр Иванова Евгения Львовна.Со своим лечащим врачом я накоротке познакомился в коридоре у входа в отведенную мне палату.Слушая ее и отвечая на вопросы, я почувствовал, как лицо моё само собой принимает ещё более скорбное выражение, будто кожа и мышцы отзываются на внутренний напряг души. Речь стала отрывистой, как будто каждое слово давалось с усилием, а дыхание надорванное, точно внутри кто-то невидимый сжимал грудь в такт словам.

Мои размышления мгновенно изменили направление. Если я сумел обмануть их, значит, я не сломлен. Значит, я всё ещё хозяин своей головы. А значит, игра должна продолжаться. Только теперь уже с полным осознанием происходящего. Теперь я должен быть осторожнее,внимательнее. Нельзя допустить ни одного лишнего слова, ни единого сбоя в образе. Это не просто маскарад, это выживание. И возможно, единственное, что может мне помочь.

Я почувствовал, как внутри просыпается что-то новое, не страх, не отчаяние, а осторожная радость. Тихий триумф. Меня приняли за того, кем я не был. Значит, я сыграл свою роль хорошо. Очень хорошо. Возможно, даже слишком.Позже, уже в палате, я, уставившись в потолок, где бегали пятна света от проезжающих машин, не смотря ни на что, внутри чувствовал странную лёгкость. Ведь полиция не сможет производить, в отношении меня, следственных действий, пока я в нахожусь в больнице. Затем, приподнятое настроение сменилось апатией и реальной тревогой, в голову пришла мысль о том, что игра с реальностью, это опасная штука.

Ведь может наступить момент, когда начинаешь верить в свою ложь. Особенно, если вокруг одни больные, белые халаты и вечный запах антисептика.Главное, играя свою роль, не пропустить момент и понять где кончается актерство, а где начинается настоящее помешательство.К моменту посещения городского психоневрологического диспансера, я уже не просто знал многое о депрессии, я был ее актером. Я прожил с ней в мыслях не один день, прокручивал в голове каждую фразу, каждое движение, каждый взгляд, которые должны были выдать во мне человека, сломленного изнутри.

Легкая и средняя степень депрессии, это не безумие, не буйство эмоций, нет. Это тихий упадок сил, едва заметная трещина в душе, которая со временем превращается в пропасть. Я должен был быть именно таким, подавленным, но не разрушенным. Я заучил каждую грань этой болезни. Сниженное настроение, да, я чувствовал его как родное. Потеря интереса к хобби, работе, общению, я отстраненно вспоминал, как раньше любил читать или играть на гитаре. Жизненная активность? Да, она словно испарилась, оставив после себя лишь тень былого «я».Но этого было мало. Я должен был быть, а не казаться. Даже если бы меня попросили выступить в спектакле на экзамене у самого Шекспира, ставки были выше. От моего выступления зависело всё. Не просто роль, не просто театр, а моя свобода.

Психологические тесты, беседы, анкетирование, всё это ждало впереди. Я знал, что каждый вопрос, ловушка. Каждый ответ, шаг по канату над пропастью. И потому, заранее отрабатывал реакцию, замедленную речь, невнятные интонации, рассеянный взгляд. Усталость даже после минимальных изменений, я должен был показать так, чтобы врачам еще не пришла в голову мысль, что это игра.Изучение литературы стало для меня учебой в школе выживания. Я зубрил симптомы, как заклинание, забывчивость, «мыслительный туман», ощущение пустоты. Я тренировался заглядывать в окно, как человек, потерявший смысл жизни.

Рассказывая о семье, о работе, о друзьях, я должен был быть осторожен. Нужно было добавить нотку обречённости, проследить, чтобы голос дрогнул на словах о вине, о никчемности, о беспомощности. Нужно было создать образ человека, который не видит будущего, но ещё помнит, какое было его прошлое. Это была игра, в которой не было права на ошибку.

И вот тогда, когда стоя перед дверью кабинета врача, я сделал последний глубокий вдох и перестал быть собой. Я стал пациентом. Больным. Человеком, которому нужна помощь. И только я знал правду, это была не болезнь. Это был план.

Я понимал, что если начну слишком активно "входить в образ", меня раскусят. Поэтому я выбрал простую тактику, это тишина, бездействие, усталый взгляд в потолок. Входил в палату после осмотра или процедур и сразу ложился на кровать. Примером в таком поведении послужил парень лет двадцати пяти. Он лежал, уставившись в потолок, будто там транслировали сериал его жизни. Ни разу не видел, чтобы он ел. Возможно, он вообще не ел.

Или делал это ночью, когда все спят, как вампир, сосущий суп из могильного блюдца. Но мне хватило и внешности – отрешённость, полное безразличие ко всему, словно мы уже давно не в мире людей, а где-то между сном и диагнозом. И вот, я тоже лег. На спину. Либо смотрю в потолок, иногда в стену, либо закрываю глаза и размышляю. Анализирую каждое слово, каждый жест. Где я сболтнул лишнего? Кто мог заметить, что за маской молчания скрывается не болезнь, а игра?

Пациент, которому плохо, очень плохо, и который только что пережил эмоциональный коллапс средней тяжести. Хотя, если честно, просто не хотелось начинать. Начинать говорить, объяснять, думать. Проще было раствориться в фоне. Сделаться частью интерьера.

Медсёстры приходили, как обычно, вовремя, как часы, как судьба. Звали в столовую. Я слабо мотал головой, типа: "Не могу. Мне плохо". Но они знали своё дело. Давили мягко, но настойчиво. Пришлось идти. Брал ложку, две, три, может, четыре. Суп был жидкий, как надежда, но есть хотелось так, что казалось, желудок вот-вот съест сам себя. Однако – нельзя показывать виду. Это игра. А в игре главное, выдержка.

Порою казалось, что я теряюсь между реальностью и вымыслом. Но именно тогда я понял главное,симуляция, это не прыжок в бездну. Это мягкий спуск в океанские возможности, где ты все решаешь сам. И если сегодня ты ещё не можешь оттолкнуться от берега, значит, тебе просто нужно подойти поближе к воде. Снять обувь. Почувствовать песок между пальцами. Услышать шум прибоя. Это тоже часть пути. Впервые дни, на этом месте я сделал несколько выводов. Если внутри возникнет сопротивление, не стоит с ним бороться. Это всего лишь страх потерять контроль. Боязнь мысли, что всё может сбыться. Что тебя действительно примут за больного. Но я повторил себе, это не обман. Это новая точка зрения.

Лежа на больничной койке, я представил себя персонажем книги. Не просто пациент, герой романа, который пишет автор, желающий мне счастья. Что ни день, то новый абзац. Каждый вздох, каждый взгляд, строчка в моей истории, я учился быть персонажем, Главное, не торопиться. Не давить на себя. Просто продолжить. Даже если сегодня ты не прошел свой путь идеально, завтра будет новый день. Новый эпизод. И возможно, в какой-то момент ты забудешь, что всё это игра.

В заведении такого рода я оказался впервые, поэтому всё вокруг казалось странным, необычным, будто я перешёл грань между привычным миром и каким-то другим, особенным. Учреждение встретило меня светлыми коридорами, тишиной и запахом лекарств. Всё было ухожено стены чистые, окна, хоть и прикрытые сетками, но большие, пропускающие мягкий дневной свет, в углах живые цветы, будто пытались напомнить, что здесь тоже можно жить.

Дни моего нахождения в стационаре городского психоневрологического диспансера протекали однообразно.С утра завтрак, медицинские процедуры (капельницы), сдача анализов, общение с лечащим врачом – психиатром, психологом, обед, ужин и, наконец, баиньки. Капельницы и антидепрессанты вводили спокойствие. Таблетки выдавались на посту, и принимать их надо было на глазах у медсестры.Я безропотно выполнял все указания, наконец, надо было понять и почувствовать действие медикаментов.

Персонал поражал своей внимательностью. Ни один взгляд не проходил мимо, ни одна просьба не оставалась без ответа. И врачи, и медсёстры вели себя с такой заботой, словно знали, попав сюда, человек особенно нуждается в человеческом прикосновении.Но, а я все свободное от медицины время проводил лежа на кровати, стараясь свести к минимуму общение с соседями по палате.

Время шло и растекалось, как тени на стене, бесцветное и бесконтрольное.Как-то на вопрос старшей медсестры, зашедшей в палату:

– Вы все время смотрите в потолок, почему? Вы что-то там видите?