скачать книгу бесплатно
– Вам помочь? – я глазами показал на ношу.
– Нет, я привык.
Мы пошли параллельно, я следовал по его пути.
– Я не бездомный и не нищий. Просто люблю жить посреди людей, – пояснил человек.
– Я бы, наверное, тоже так хотел. Но нет привычки. И, мне кажется, это по-своему непросто.
– Да, нужен свой характер или многолетняя привычка. Трудно в первые два-три года. Я ведь тоже раньше пробовал себя в большом городе, – Михаил говорил как-то рывками, не заикался, а как будто каждый раз решал про себя, стоит ли делиться новым откровением.
– Почему вы сказали тоже? – банально поддержал разговор я.
– Ну, по вам видно, что вы из метрополии, – человек переложил ношу на другое плечо, – И предлагаю на «ты», – добавил он без перехода.
– Да, конечно, – мне понравилось, что он сам вёл разговор, я бы затруднился придумывать непринуждённые и нейтральные для начала знакомства темы. Кроме того, необходимость постоянного лидерства в большом городе утомляет, хочется побыть в норке, говорить невпопад, не бояться показаться глупым.
Мы шли по обновлённому бульвару. Из-за хорошего впечатления и первых тёплых дней прохожие казались героями с картин эпохи Возрождения, нёсшими свои образы каждый в свою даль. Во всяком случае, мне хотелось так думать. Но, невольно отвлекаясь на окружавшие эту часть города серые и бурые дома, я возвращался к осознанию, что отовсюду и полностью беда не уходила никогда, и страх и недоля даже не прячутся, а глядят на людей почти из каждого окна.
– А вы знаете… ты знаешь, что в итальянском есть специальное слово, обозначающее искусство вернуться в родной город после неудачи в большом? Только его не помню, – с новым знакомцем было удивительное ощущение, что можно говорить на самый широкий набор тем.
– Я тоже не помню, старею, – Михаил не смутился, и его слова прозвучали так, что он действительно это когда-то знал.
Пока между нами не возникало ни единой маленькой неправды, из которой часто состоят разговоры. Я списал это на краткость знакомства, по привычке не отпуская внутренние настройки, направленные на выявление манипуляций или непреднамеренной лжи.
– Хотите… хочешь выпить? – я и сам был не прочь в отпуске, пусть даже в середине дня.
– Нет, организм пока не просит. Может, попозже. У меня сегодня ничего не болит, и с утра здесь не было никакого горя.
– А что у вас всё-таки в сумках? – мне надо было дознаться для собственного успокоения, контуры ноши и её предполагаемый вес явно не соотносились, будто там были пушечные ядра.
– Там несбывшееся. Невоплощённое. Правда, только в судьбах людей этой местности.
– Например? – внутри себя я решил не избирать одну из простых линий, доверять или нет, а захотел пройти по среднему пути.
– Например, неизданная талантливая книга. Автор уже почти умер.
– В виде рукописи?
– Нет, в переплёте. Я сделал два экземпляра, ей и себе. Для радости. На толстой бумаге. Тяжёлая книга.
– И сказали, что книга издана? – я уже был вовлечён в эту игру с головой. Разгонялся на психологическом велосипеде, как тот пацан.
– Нет. Зачем так врать? Просто молча отдал.
Я знал вес настоящих книг. «Допустим, можно списать четверть ноши на это». (На этот счёт у меня был один «бзик»: я считал, что в современных текстах уже недостаточно привычных исторических знаков препинания, а стоит придумать и внедрить дюжину-две новых. Не эмодзи из Сети, нет – несложных, удобных и всем понятных символов. К примеру, знаки отчаяния, разочарования, приближающейся или происходящей катастрофы, может быть, надежды.)
– А ещё?
– Подожди! – он остановил меня жестом, положил сумки на скамейку, но оставив ношу, так и не распрямился.
Михаил сделал несколько шагов в сторону от бульвара, откуда донеслось громкоголосое: «Приём! Приём! Человечество, приём!». Машины резко остановились, люди отпрянули в сторону – через дорогу, задевая в попытках пощекотать прохожих, широкими волнами перемещалась пожилая женщина. Городская сумасшедшая ярко обозначала себя.
Речью, пёстрой одеждой, многочисленными лентами и тряпицами в длинных волосах. Я впервые видел «человека – лоскутное одеяло».
Люди были к ней неагрессивны – наверное, она выступала не первый раз. Нередко такие человеки, как говорилось по-старорусски (а в ней было много от старорусского), становятся местными знаменитостями или ходячими достопримечательностями, про которые не пишут в путеводителях.
– О! Архангел Михаил! – она помахала моему новому знакомому рукой. – Я сейчас.
Женщина отвлеклась, метнулась на несколько метров в сторону и атаковала хмурого задумчивого мужчину щекоткой. Тот был в куртке, и попытка не удалась. Он отпрянул, поднял до этого опущенную голову, как будто не знал, где он, и попытался понять обстановку и ситуацию. Потом слегка улыбнулся в усы, ничего не сказал. «А вдруг он пожалел, что не дал себя защекотать?!»
Машины терпеливо ждали. Возможно, им была любопытна эта мизансцена.
Ещё гражданка выделялась тем, что она передвигалась, будто порхая: ни в один момент времени нельзя было предвидеть, куда и с какой скоростью она проследует дальше.
– Ты меня принимаешь? – сумасшедшая кинулась на шею Михаилу и повисла на нём на несколько мгновений.
Я уж было подумал, что тот рухнет под такой тяжестью, но нищий (я всё равно продолжал про себя его так называть – вероятно, потому что мне так было удобнее остаться с первоначальным поименованием и условным местом его и моим в системе) даже не согнулся. Он любезно поддержал её за талию и мягко, в общем ритме сюжета, дал опуститься на землю.
– Привет, дорогая!
– Привет, родной! Сто лет… – не выходя из образа, точнее, из своего помешательства, она говорила громко, при этом такая манера не выглядела нарочитой; женщина так просто жила.
– Да только вчера виделись, – захихикал Михаил.
– Я же и говорю: сто лет! – подруга взяла мужчину под руку и повела к сумкам. – Ну, показывай, что у тебя сегодня для меня есть.
Она без спроса стала заглядывать в сумки и хотела было запустить руку в одну из них. Михаил её остановил.
– Подожди, я сам.
Тут она обратила внимание на меня.
– Этот с нами? – речь её стала более связной, то есть сумасшедшая не утратила контакт с реальностью.
– Можно сказать, сегодня с нами. Впрочем, знакомиться вам необязательно.
Женщина обозначила жестом, что хочет меня тоже пощекотать – я ответил ей тоже жестом, показав пальцами звериные или вампирские клыки. Та оценила, зачем-то засунула большие пальцы рук под мышки. Чуть погодя достала их и понюхала.
Неряшливость в одежде дополнялась многочисленными заплатками. Я предположил, что многие из них были не функциональны, а просто так, сами по себе, возможно даже, чтобы лоскуты не пролёживали себя, а присутствовали в общей жизни.
Михаил тем временем завозился с содержимым поклажи, он даже отнёс сумки чуть в сторону, от гостьи и, очевидно, также от меня. Иногда женщина отворачивалась и шептала про себя, вздыхая. Я расслышал со второго раза.
– Ох, слабая сегодня я, ой, слабая…
– Как муж? – спросил её Михаил, не поднимая головы.
Я аж подпрыгнул: а почему, собственно, у женщины не может быть мужа?!
– Пыхтит! – из тона было непонятно, в хорошем или плохом смысле она это сказала. – Приготовила ему ухи: мелких карасей с молоком.
Я подумал, что это как-то несочетающиеся продукты. Прямо из реальной адской кухни – сразу на туалет!
Михаил уловил моё замешательство.
– Многим просто больше нечего, – пояснил он мне. – Ловят карасиков в местном пруду, а молоко, когда купят, когда попросят. – С утра уже пила, что ли? – обращаясь к ней, строго спросил он.
– Да немножко, – она закатила глаза в сцене кающейся жены.
Нищий погрозил ей кулаком – женщине понравилось такое дополнительное внимание.
– Муж практически не пьёт, – повернулся ко мне Михаил.
Я не знал, как себя вести при этой пьесе. Ну, у людей своя драма, своя канва. Ничего не сказал и молча жил с ними. Мог бы попрощаться и уйти, но делать всё равно было нечего, и вдруг как ещё можно было бы помочь. Кроме денег хотелось каким-то, пусть и малым, действием поддержать любого из них или каждого по отдельности – хотя бы удержать, когда кто-то оступится.
Женщина стала задирать в несколько приёмов длинную юбку. Я хотел отвернуться, но под юбкой виднелась ещё одна. К нижней, такой же добротной и вполне самостоятельной, были грубо и криво пришиты два крупных кармана.
– Вот, Миша, тебе! Пасхальное яичко, – она вручила другу первое яйцо.
Он принял, убрал в глубину сумки.
– Что, покрасить не получилось? Поди, поленилась? – Михаил старался разнообразить разговор со знакомой, наверное, потому что с ней мало кто разговаривал, и он хотел покрыть зараз её потребность в дневном или с запасом более долгом общении.
– Красила. Молоком. Просто не прокрасилось, не видно. На лук денег нет.
Я хотел было поделиться сокровенным знанием, что в некоторых магазинах специально продают луковую кожуру, но это прозвучало бы за гранью всякого цинизма. «Вот тебе наука: даже самое безобидное может оказаться грубым и неуместным!» – я пару раз в день делал себе подобные выволочки, когда говорил не думая.
Женщина спохватилась, достала второе яичко.
– А это тебе, прекрасный незнакомец!
– Спасибо! – я сделал неглубокий реверанс.
– Вот, дорогая! Тебе калейдоскоп и конфеты, – конфет было немного, но было несколько «морских камушков» (таких давно уже нигде не было видно).
– А конфеты мытые? – сказала она вместо «спасибо».
Моё здравомыслие и так было подвергнуто сегодня многим испытаниям, а тут захотелось схватиться за голову, закричать, как на картине Мунка, и броситься бежать.
Михаил прихватил меня за локоть.
– Она… – он сморгнул слёзы, – она в детстве мыла конфеты. Работала с детства от бедности уборщицей в магазине и собирала оброненные конфеты. Приносила младшим брату с сестрой домой. Может, тогда и сошла с ума.
Тут уже я отвернулся. Но не ушёл.
Через мгновение Михаил подтолкнул меня.
– Пойдём!
Я, уже не глядя на недужную, пошёл медленно вперёд.
– Понравился ей калейдоскоп? – после некоторого молчания я возобновил диалог.
– Да, а кому калейдоскоп может не понравиться?!
С этим нельзя было не согласиться. Я бы тоже сейчас и в любое другое время смотрел бы и смотрел в неповторимые пёстрые стёкла, ловил в них светлую невозможную будущность!
– Знаешь, что ещё у меня здесь? Невоплощённые души. Это те, кто не родился, хотя уже был помыслен – от войны, от невзгод, от безысходности, от ранних самоубийц…
Я кивнул.
– Они совсем лёгкие. Я даже не знаю, сколько их у меня. Видишь, какая в итоге тяжесть?! От страха перед миром они сбиваются вместе, как-то общаются между собой, продолжают искать защиту, не зная самого страшного о себе, что им не воплотиться.
Мы подошли к окраине города. На пустыре перед рекой оставалась только церковь. Дальше был крутой склон и выход к реке.
– Может, у неё и дети есть?
– Есть. Двое. Уже внучата большенькие. Дети её стесняются. А внуки нет. Может, сейчас их увидим, ребят. Сейчас они, верно, играют. Ладно, завтра раздам всем внучатам конфеты.
– А у тебя есть дети, внуки?
– А как же, – мужчина был горд собой и, возможно, благодарен мне за этот вопрос.
– Чем ты занимался? – я не любил рассказывать о себе, но всегда интересовался трудной жизнью других, а она у нас у всех была трудной.
– Выживал. Невозможно было поднять голову. Огородничал – чтобы прокормить семью. Сейчас, в двадцать втором, тоже так многим придётся. Устаёшь, конечно.
Михаил не глядел на меня, а наговаривал перед небом не заученный, а шедший изнутри монолог.
Мы уже подошли к склону. Отсюда был виден гигантский, широкий и глубокий, километров на пятьдесят, горизонт. Река, наполненная снеговыми богатствами по всему своему пути, разлилась в три раза больше летнего русла, но серая вода выглядела некрасиво, и река этого стыдилась. Леса за рекой разрезали серо-зелёные контрасты: серые – пока голые лиственные деревья, дразнящие свежестью, зелёные – вечная хвоя.
– Спасибо тебе! Иди! – Михаил постеснялся подать на прощание скрюченную руку.
– Да, до свидания! Прощайте!
Я не знал, как поступить.
Пройдя около минуты, я повернулся. Нищий без специальных усилий, чуть наклонившись вперёд, взлетел и стал удаляться со своей ношей ввысь.
Прогнозы изменения законов природы
И безуспешно, как я ни упрям.
Мир бытия – досадно малый штрих
Среди небытия пространств пустых,
Однако до сих пор он непреклонно
