скачать книгу бесплатно
– При этом с вас не будут сниматься регулярные обязанности! – эфир прекратился.
– Пойдёшь? – спросил без давления Кондратенко. – Сразу в рай! – обычно он так резко не шутил, но сегодня – мы оба это понимали – ему было можно.
– Надо подумать. Брат, извини, у меня тут срочное задание – попозже подойду.
Я действительно был в цейтноте. Но загонял себя умышленно. А с учётом новых обстоятельств решение служебных задач помогало ответить и на вопросы про добровольчество и про… святое становление.
Так.
Просмотрел серию новостей – внутренних и внешних, отметил бестолковость материала «Аллигатор» не погибнет, даже если ему отстрелят хвост». Что из этого следует для людей?! А если кто прочитает со смыслом без кавычек? Непонятный предмет для гордости. Ну и надо бы потоньше.
Лобовая пропаганда, как по мне, работает хуже. Я старался работать на семантическом уровне: заронить сомнение, вызвать интерес профессионалов, коснуться скрытых мотиваций, заочно посоревноваться с таким же сотрудником по ту сторону. Низкая стилистика мне претила. Хотя в таком жанре приходилось выступать тоже.
Пора было разгоняться. Вот, можно зацепиться – в одном зарубежном издании проблемная статья «Почти каждый третий из строителей погибает от передоза. Надо что-то делать». Пока неясно, как это раскрутить и обернуть. Мне пришлось включить профессиональное качество – иезуизм. Я так называю изощрённый цинизм. В принципе, мне это несвойственно – а вот тем, у кого есть цинизм в характере, работать у нас проще. Бу-бу-бу-бу – я понадувал щёки. Это у меня такой признак работы мысли.
Вот, придумал! «Выбытие населения из-за социальных проблем – одна из причин, почему страны принимают беженцев». Изощрённенько! За такое в рай меня не пустят – значит, неплохо.
Первая идея есть. Записал. Откинулся в кресле. Подумал, что странно, когда работать на такое приходится душой.
Вот, в мировом котле, смешивая даже на равных чёрное и белое, выходит состав ближе к чёрному. В душе, наверное, так же. Но, хочется верить, что в душе потом можно раскрутить это смешивание в обратную сторону и вернуть белое.
Дедлайн уже вот-вот. Надо начитать свежих материалов. «На великой шахматной доске образовалось динамическое равновесие, но с негативным для соперника трендом… В этом гамбите, выражаясь шахматными терминами, образовалась патовая ситуация…» Я называю подобные рассуждения «кабинетными упражнениями». А ведь путём таких рассуждений во многом и определяется характер действий. Ты попробуй выйди сам в окопы – пожалуй, забудешь про шахматные аналогии! Как будто на пальцах осела болотная жижа – мысленно я её стряхнул.
«Время важнее всего остального!» – это было негласное правило нашей группы. Пусть будет ерунда или бессмыслица – но следует успевать. В этом была своя правда. «У нас эти чёртовы правила не без чёртовых причин», – всплыла на экране из глубин таргетированной рекламы фраза. О чём было всё послание полностью, я не дождался – цигель-цигель.
«О, есть всё же полезное зерно в тексте!» – я зацепился за слово «динамическое». «Современный конфликт требует динамической матрицы целей». Записал и даже поднял потом на первое место. «А, хорошо же?! В меру непонятно, с наукой, и работает в обе стороны – может отражать реальность, и может трансформироваться от реальности».
Остаётся три минуты. Вбиваю в поиск наобум (надо что-то про вечное): «Данте». Поисковики выдают часто непредсказуемые подсказки, плюс столбик быстро читается. (Успел зачем-то подумать: «Интересно, а на Страшном суде так же с ответами торопят? Народа ведь много. А сейчас ещё больше!») И третьей строкой появилось: «Данте… как танк». Вот так да! Полез в контекст – оказалось это про игру «Хроники хаоса», обсуждалось, кто контрит Данте и про танк.
В итоге родилось: «Кто контрит Папу Римского?». Уж задирать пафос, так задирать!
Успел! А кому хочется лишаться премии?
Налитый час назад кофе остыл, но это в моменте было неважно.
«Вася!» Я поднялся и пересёк несколько негласных границ между секторами ситуационного центра. Мы старались не ходить к соседям, чтобы не мешать – ну и чтобы потом не катали на полиграфе на предмет, не познал ли кто чего лишнего. Никаких границ на полу, конечно, не было – эти барьеры висели в воздухе сами собой.
Я подошёл к Кондратенко. Он увидел меня в отражении в мониторе, но не повернулся.
– Не отвлекаю?
– Не сильно, – он, наверное, не хотел, чтобы наш разговор неверно поняли.
Как ни странно, в их секторе было мало народу.
– Да все на перекуре, – ответил он на незаданный вопрос.
– Ну пойдём тоже покурим, – предложил я, хоть и не курил.
– Да, хорошая мысль! – он вытащил из стола свежую пачку сигарет.
Мы долго шли затемнёнными коридорами – курилка располагалась во внутреннем дворе, были закрытый павильон и вроде как запретное пространство вокруг него. Но большинство коллег стояли снаружи: было хоть и прохладно (май оказался не по климату зябким – да вообще, весна из Москвы в последние годы ушла), но солнечно. Все хотели ловить солнце.
Среди курильщиков был в основном васин сектор, они уже успели с утра между собой поздороваться.
– Гутен морген! – неловко вырвалось у меня: пытался пошутить.
А на самом деле у меня после некоторого умственного и эмоционального напряжения снизился контроль за речью.
Некоторые кивнули.
Мы остались на дворе, расположились чуть поодаль.
– Я тоже покурю, – сказал во мне другой «я».
Ну значит так было нужно.
Василий достал сразу несколько пачек сигарет из разных карманов, с разным числом курева.
– Вот, выбирай!
– Зачем тебе столько?
Он продолжительно посмотрел на меня.
– На автомате беру каждый раз новую пачку. Вроде внешне не нервничаю, а изнутри приходится, прорывается само.
Я выбрал Camel. Пачка оказалась из ограниченной серии – вместо верблюда на титуле красовался белый медведь.
– О, неожиданно! Дай посмотреть, – я протянул руку.
Но Василий уже смял пачку – сигарета оказалась последней – и бросил в урну.
– Ну зачем? Прикольно же. Я бы сыну показал.
– Сейчас не до приколов, – оборвал он, и был вправе.
– Ну да, буржуйская вещь.
– Вот именно! – разговаривать при таком скоплении народа он, было видно, не хотел. Или вообще не хотел.
Выкурили по одной. Быстрее, чем хотелось бы.
«Надо бы выпускать метровые сигареты!» – пошутил я внутри себя, правильно решив, что лучше лишний раз не высказываться. «Ага, и пятиметровые винтовки…»
Кондратенко, как и многие другие, чуть подождав, прикурил снова.
– Что решил? – он всё-таки чуть расслабился и задал реально волнующий его вопрос.
– Ты про добровольчество? – догадался я.
– Да.
– Пока не знаю. Надо бы, конечно, съездить, – я действительно так думал.
– Что, с женой проблемы?
– Да в общем нет.
– Просто хочешь убежать, запрятаться? – Василия бы в замполиты.
– Отчасти так.
Проходя мимо, один авиаразведчик, коллега Василия, то ли в шутку, то ли всерьёз спросил его: «Есть идеи, как ещё использовать военно-транспортную авиацию? Чтобы в обратную сторону не порожними летали».
– Можно бомбы под «Ан – двадцать шестые» подвешивать. Правда небольшие и немного, – ответил из меня другой «я».
– О, свежо! Я даже не знал, что такое возможно, – порадовался коллега.
Кондратенко разозлился.
– Ну они обратно-то тоже не пустыми идут! – сказал товарищ, сдерживая злость.
– Лучше, наверное, всё-таки листовками их «вооружить». Над любой территорией, своей или нет, есть смысл доносить смысл, – добавил я, чтобы вырулить из неловкой ситуации.
– Спасибо, бро! – совсем неофициально отреагировал сослуживец и, ускорившись, пошёл в штаб.
Стоять дольше было совсем неприлично. Не считая того, что всё под камерами.
– С тобой-то что?
Он нахмурился.
– Пойдём в моё… личное место, – позвал я его.
– Такое у нас бывает?
– У меня есть.
Пока шли, а идти туда было ещё дольше, чем в курилку, я посвятил его в свой секрет.
– Есть такая психологическая концепция про «третье место»…
– Да, что-то слышал, – наедине Василий заговорил громче и увереннее.
– Я предпочитаю называть это «личное место». Это не работа и не дом, а часть пространства, где ты любишь находиться, отвлекаться, в общем-то, личным образом жить.
– Ага, как у меня курилка.
– Ты немного неправ. Курилка – это видимость твоего личного места. Видел же, ты не можешь там расслабиться. Для тебя и ребят это просто… курилка. Не про душу, и даже не про тело.
– Мне совсем интересно. Это что, где-то у нас? Раздевалка? – Василий повеселел.
– Ну не раздевалка, но… Увидишь.
Я ускорил шаг, он тоже.
– Кстати, у меня сегодня всё-таки последний день! – сказал буднично Кондратенко.
Я попробовал остановиться, но он подтолкнул меня.
– Ничего не говори!
Мы пришли в тупиковый коридор. Он поначалу замер в недоумении. Дальше я повёл его к мало кому известной лестнице вниз. Раньше там был вход в подвал (под зданием скрывалось несколько этажей), но уже давно в ещё более секретные помещения, чем наши, сделали лифты, а двери заварили и закрасили.
Чем ещё было хорошо это место – за первым, видимым пролётом, за поворотом располагался второй, невидимый. Как раз этот тайный кусочек и был уже последние два года моим личным местом. Многократно отражённый свет долетал сюда в настолько малом количестве, что в пространстве можно было разглядеть только силуэты.
На этот раз я включил фонарик на телефоне, чтобы Василию было не так дискомфортно. На одной из ступенек лежала сидушка от древней столовской табуретки. Я жестом предложил ему сесть, полковник последнего дня отказался (такое звание только на одно сегодня я из уважения присвоил ему внутри себя). Тогда я сел сам – это было атрибутом ритуала. Кондратенко пощупал стену на предмет возможности испачкаться – та действительно пачкалась. Он, полумахнув рукой, прислонился лопатками.
Стоило, скорее, помолчать. Я навёл фонарик на дверь и показал ему на вторую после сидушки, не считая собственно наличия этого тупика, местную достопримечательность. На железной, заваренной и закрашенной в тон стенам в салатовый цвет, двери просматривалась старинная нацарапанная надпись крупными буквами: х**. Это вечное и многосмысленное послание – очевидно, у автора и каждого из читателей было своё понимание – сопутствовало нам. Играя в каждый период своими красками, иногда умолкая, но пребывая с нами, даже в закрашенном виде, постоянно.
«И вот, по прошествии семнадцати месяцев и семи дней ковчег остановился на величайшей из гор араратских. И после того, как третий голубь вернулся с оливковой веточкой в клюве, Ной распахнул двери ковчега и вступил ногой своей на траву, распростёр руки к солнцу и громогласно произнёс: «Асса!». Это и было единственное, донесённое до нас из тех допотопных времён, слово. А вместе с ним нам передалась их сила и чистота», – я произнёс эту довольно длинную цитату из фильма «Асса» с рабочей монотонностью, но каждый из нашего поколения, конечно, знал оригинальное звучание.
Этот текст лёг и закрепился у меня в памяти с первого раза. Как будто этот необычный заход, а кино начиналось именно с этих слов, открывал портал в другой светлый мир – собственно в то время это так и было. Только в наличном контексте требовалось одно уточнение – вместе «их сила и чистота» следовало иметь в виду «его сила и чистота».
Это моё личное место никак не получалось наполнить каким-либо иным смыслом.
Про «стать святым», слава Богу, я не стал рассказывать – это было бы слишком.
* * *
(Системе мало выполнения задач и лояльности – ей необходимо наше постоянное унижение и поглощение души. Пожирание души – можно не сразу, даже лучше малыми долями, растягивая направленное ею вовнутрь себя удовольствие. А поскольку система не способна на удовольствие – точнее будет, удовлетворение.)
* * *
Вечером Василий ушёл, не прощаясь, я не сразу заметил его отсутствие. В раздевалке он оставил форму в своём шкафчике, не заперев его.
Я остался на службе ночевать. Семье просто сказал, что так надо. Оставания не приветствовались, но запретить их тоже было нельзя. Спать лёжа не разрешалось, с диванчиков в коридорах справедливо гоняли. Для этого дежурные офицеры и «контрабасы» делали периодические обходы. Сколько нас осталось на ночь, было непонятно – люди то уходили, то приходили. Я просидел на рабочем месте, пытался читать стихи (в последнее время мне требовалась такая доза ежедневно), потом в полуобмороке то дремал, то бодрствовал. Кофе не помогал.
Утром надел полевую форму – моя повседневка висела дома.
Про прямой эфир в этот день с нашим генералом я не знал. Телевидение было у нас частым гостем, поэтому все спокойно работали, единственно, старались не разговаривать и не ёрзать.
Когда он начал уверенно докладывать об обстановке (начальник был всегда, независимо от графика и реального самочувствия, огурцом), я подскочил, стремительно ворвался в кадр и закричал, подняв руки: «Это всё пропаганда! Я не боюсь! Я не боюсь!».
Меня быстро повалили на спину, прижали к полу. Генерал невозмутимо продолжал.
Перед своими я по-настоящему не сопротивлялся, а только обозначал грань свободы, необходимой для дыхания. Большинство смотрели на меня с пониманием, даже те, кто прижимал меня коленями книзу.
