Никколо Макиавелли. Гений эпохи. Книга 2. Полет

В тот вечер произошел любопытный эпизод, Борджиа, закончив разговор с флорентийским посланником, вызвал к себе капитана своей гвардии, Мигеля де Корелью, известного своей жестокостью.

«Синьор Макиавелли слишком умен, – сказал герцог тихо – Пусть за ним наблюдают, но обращаются с почтением. Я хочу знать, с кем он встречается и о чем говорит».

Макиавелли, конечно, догадывался о слежке. В своем донесении от 13 октября он писал: «Здесь нет ни одного слова, которое не было бы услышано и передано герцогу. Его система шпионажа превосходна».

В последующие дни Макиавелли стал свидетелем того, как Борджиа управляет своими новыми владениями. Герцог привлекал на службу талантливых администраторов, вводил единые законы, строго следил за сбором налогов и использованием средств.

«Он назначает на должности людей новых, но способных, – записал Никколо в своем дневнике. – Он не доверяет старой знати, предпочитая выдвигать тех, кто обязан ему своим возвышением и потому будет служить верно».

Макиавелли особенно заинтересовался фигурой Рамиро де Орко, жестокого, но эффективного наместника, которого Борджиа поставил управлять Романьей. Когда область была усмирена и порядок восстановлен, герцог приказал казнить Рамиро, выставив его тело на главной площади Чезены с ножом и колодой рядом.

«Этим он хотел показать, – писал потом Макиавелли во Флоренцию, – что жестокости совершались не по его воле, а по инициативе его наместника. Он одновременно успокоил народ и напугал чиновников».

Эта тактика – использовать жестокость как инструмент и затем отмежеваться от нее – глубоко поразила Никколо своей эффективностью и цинизмом. Позже она станет одним из ключевых примеров в «Государе».

20 октября Макиавелли присутствовал на военном совете, где Борджиа планировал свою следующую кампанию. Карта Центральной Италии была расстелена на большом столе, а вокруг собрались кондотьеры – наемные командиры, служившие герцогу.

«Болонья должна пасть следующей, – говорил Борджиа, указывая на богатый город-государство. – Бентивольо слаб, его наемники ненадежны. Мы ударим здесь и здесь, одновременно вступив в переговоры с его соперниками внутри города».

Один из кондотьеров, седобородый ветеран, осмелился возразить:

«Ваша Светлость, Болонья хорошо укреплена, а зимняя кампания может затянуться...»

Борджиа посмотрел на него холодным взглядом, от которого у меня по спине пробежал холод.

«Когда я хочу услышать возражения, я их запрашиваю, – произнес он тихо. – В противном случае я ожидаю исполнения приказов».

Макиавелли, наблюдавший эту сцену, поразился абсолютной власти, которую молодой герцог имел над опытными военачальниками. В своем донесении он писал: «Герцог умеет внушать страх даже самым отчаянным людям. Никто не смеет противоречить ему, все подчиняются его воле беспрекословно».

Пребывание Макиавелли при дворе Борджиа продлилось до декабря 1502 года. За это время он стал свидетелем многочисленных интриг и заговоров, которые герцог искусно распутывал.

Однажды он стал свидетелем драматической сцены в тронном зале. Борджиа принимал послов из Венеции, когда его секретарь прервал аудиенцию, передав герцогу запечатанное письмо. Прочитав его, Чезаре побледнел от ярости.

«Господа, – обратился он к венецианцам, – прошу меня извинить. Государственные дела требуют моего немедленного внимания».

Когда зал опустел, герцог вызвал капитана гвардии и тихо отдал приказ. Через час в замок доставили связанного человека в одежде придворного.

«Синьор Пьетро, – обратился к нему Борджиа, показывая перехваченное письмо, – вы объясните, почему регулярно сообщаете Орсини о моих планах?»

Несчастный упал на колени, моля о пощаде и утверждая, что был вынужден шпионить под угрозой смерти своей семьи.

Борджиа выслушал его молча, а затем произнес:

«Я ценю вашу честность, Пьетро. И поэтому ваша семья будет в безопасности. Что касается вас…» – он сделал знак страже, и предателя увели.

Макиавелли, узнав об этом эпизоде, был поражен хладнокровием герцога. «Он не действует под влиянием гнева или страха, – записал он в своем дневнике. – Каждое его решение продумано и служит определенной цели. Он использует милосердие и жестокость как инструменты политики, а не поддается им как слабостям».

Кульминация первой миссии наступила в Сеннигаллии 31 декабря 1502 года. Борджиа пригласил своих мятежных кондотьеров на переговоры о примирении. Оливеротто да Фермо, Вителлоццо Вителли, герцог Гравина Орсини и Паоло Орсини прибыли со свитой в этот маленький городок на берегу Адриатического моря, полагая, что идут на честные переговоры.

В конце октября ему стало известно о заговоре против него, организованном его бывшими соратниками – Орсини, Вителлоццо Вителли и другими кондотьерами, опасавшимися растущей мощи герцога. Они собрались в Ла Маджоне, замке кардинала Орсини, чтобы координировать свои действия.

Борджиа узнав о заговоре и немедленно начал действовать. Вместо того чтобы открыто выступить против заговорщиков, он притворился, что ничего не знает, и даже начал переговоры с ними, предлагая более выгодные условия службы.

«Он расставляет сети, — писал Макиавелли во Флоренцию, – и я уверен, что заговорщики попадут в них. Герцог никогда не прощает предательства, но умеет выжидать удобного момента для мести».

Макиавелли был поражен тем, как умело Борджиа провел эту операцию. В своем отчете он подробно описывает, как герцог, узнав о заговоре против себя, сделал вид, что готов к примирению, и пригласил заговорщиков в Синигалию. Поверив в искренность его намерений, Вителлоццо Вителли, Оливеротто да Фермо, Паоло Орсини и герцог Гравина прибыли на встречу, Заманив бывших союзников на мирные переговоры, Чезаре приказал схватить и казнить их. Этот эпизод, который Макиавелли в деталях описал в своем знаменитом донесении «Описание того, как герцог Валентино умертвил Вителлоццо Вителли, Оливеротто да Фермо, синьора Паоло и герцога Гравина Орсини», стал примером политического коварства, которое вошло в историю как «синигальская западня».

«Он делает то, что необходимо, без колебаний и без оглядки на мораль. Это ужасно, но эффективно. Я понимаю, почему. В этом мире нет места для полумер» – позже напишет Макиавелли.

Паоло Соммарива, житель Синигалии, ставший свидетелем этих событий, позже рассказывал: «Борджиа вошел в город с мирными намерениями, но как только его бывшие союзники оказались в его руках, атмосфера резко изменилась. Стражники окружили дом, где проходила встреча, и вскоре мы услышали, что все эти могущественные кондотьеры арестованы.»

Эта тактика – притворяться слабым, чтобы усыпить бдительность врагов, а затем нанести решающий удар – произвела на Никколо сильное впечатление. Позже он напишет в «Государе»: «Нужно быть лисой, чтобы избежать капканов, и львом, чтобы отпугнуть волков».

Антонио Джустиниан, венецианский посол при папском дворе, писал в своем отчете: «Метод, которым герцог Валентино расправился со своими противниками в Синигалии, показывает его исключительное мастерство в политической игре. Он умеет скрывать свои истинные намерения до последнего момента, заставляя противников поверить в то, что им выгодно.»

К концу своего пребывания при дворе Борджиа Макиавелли сформулировал для себя многие из тех принципов, которые позже лягут в основу его политической философии. Он наблюдал, как герцог использует силу и хитрость, щедрость и жестокость для достижения своих целей.

«Человек, желающий всегда и во всех случаях творить добро, неминуемо погибнет среди множества тех, кто добра не творит», – запишет он позже в «Государе», вспоминая уроки, полученные при дворе Борджиа.

Одним из главных открытий для него стало понимание того, что в политике моральные категории должны уступать место категориям эффективности. Борджиа никогда не колебался сделать то, что считал необходимым для укрепления своей власти, даже если это противоречило христианской морали или рыцарским кодексам.

Другим наиболее эффективных методов управления Борджиа было использование страха.

Холодный декабрьский ветер пронизывал площадь Чезены до костей. Утренний туман еще не рассеялся, окутывая центр города призрачной вуалью. На площади готовилось нечто ужасное. Солдаты оттесняли толпу от центра, где на деревянном помосте лежало нечто, накрытое грубой тканью. Внезапно воцарилась мертвая тишина. Из дворца, под охраной личной гвардии, вышел молодой человек в богатых одеждах. Его лицо не выражало никаких эмоций, но властная осанка и пронзительный взгляд не оставляли сомнений – перед нами был сам Чезаре Борджиа, герцог Валентино, сын папы Александра VI и один из самых опасных людей Италии начала XVI века.

Одним резким движением руки Борджиа приказал сорвать ткань. То, что предстало взору собравшихся, вызвало коллективный вздох ужаса. На помосте лежало разрубленное пополам тело Рамиро де Лорка, еще вчера всесильного наместника Борджиа в Романье. Рядом были выставлены орудия пыток и отрубленная голова, глаза которой, казалось, все еще выражали удивление от столь внезапной перемены судьбы.

Макиавелли стоял неподвижно, лишь его пальцы едва заметно подрагивали, словно невидимое перо уже записывало в его разуме все, что он видел. Это был декабрь 1501 года – момент, который впоследствии станет одним из краеугольных камней его политической философии.

Как по заказу, Борджиа начал произносить речь перед потрясенными горожанами. Его голос звучал мелодично, почти гипнотически.

«Жители Чезены! — объявил он, обводя площадь пристальным взглядом. – Вы видите перед собой человека, который злоупотреблял моим доверием и вашим терпением. Рамиро де Лорка был назначен мной, чтобы принести порядок в Романью, но вместо этого он утопил эти земли в крови невинных. Его жестокость превзошла все границы допустимого. Каждый, кто преступает закон и мою волю, закончит так же!»

Макиавелли внимательно слушая каждое слово герцога. «Видите, что он делает?» – прошептал он себе. «Борджиа переносит всю ответственность за жестокость на мертвеца, который уже не может защититься. Одновременно он показывает, что карает несправедливость и защищает народ. И все это одним действием. Гениально».

Действительно, на лицах горожан можно было прочесть смешанные чувства – ужас соседствовал с невольным облегчением. Рамиро де Лорка был печально известен своей жестокостью. Многие семьи пострадали от его произвола. Теперь же его смерть, какой бы ужасной она ни была, воспринималась многими как своего рода справедливость.

«Чезаре знает, что делает», – продолжал Макиавелли. «Он понимал, что жестокие методы управления Рамиро будут вызывают недовольство. Но ему жестокость была необходима, чтобы быстро установить контроль над этой мятежной провинцией. Теперь, когда порядок установлен, Борджиа избавляется от инструмента этой жестокости и предстает перед народом как справедливый правитель. Двойная выгода».

После завершения зловещей церемонии толпа медленно рассеивалась. Некоторые крестились, другие перешептывались, но никто не осмеливался открыто выразить недовольство. Страх витал в воздухе, тяжелый и осязаемый, как туман, окутавший площадь.

Макиавелли направился к местной таверне. Внутри было темно и дымно. Флорентийский секретарь заказал вино и вынул из сумки пергамент и перо. Он начал быстро записывать свои наблюдения, которые позже войдут в его знаменитое «Описание способа, примененного герцогом Валентино для умерщвления Вителлоццо Вителли».

«Он знал, что ему нужно обезопасить себя и заставить подчиниться себе жителей города Чезены. Герцог, исключительно хитрый и проницательный, не мог не понимать, что такая жестокость может со временем сделать его ненавистным. Поэтому он решил очистить себя в глазах народа и показать, что если и была какая-то жестокость, то исходила она не от него, а от жестокого нрава его наместника».

После нескольких часов напряженной работы Макиавелли откинулся на спинку стула. Его взгляд был устремлен куда-то вдаль, за стены таверны, за пределы Чезены, возможно, даже за границы времени.

«Знаете, – сказал он, обращаясь мысленно в пустоту, – многие считают Борджиа чудовищем, воплощением зла. Но если отбросить моральные суждения и посмотреть на вещи непредвзято, то нельзя не восхититься его искусством управления. Он использует страх не как тиран, упивающийся страданиями подданных, а как хирург, применяющий скальпель – точно, расчетливо и только когда это необходимо».

Несколькими днями позже Макиавелли встретился с небольшим кругом флорентийских купцов в одном из частных домов Чезены. Разговор неизбежно зашел о методах правления Борджиа.

«Господа, – говорил Макиавелли, потягивая вино из кубка, – мы все были свидетелями того, как герцог избавился от Рамиро де Лорка. Но задумайтесь: ведь именно Борджиа назначил его наместником Романьи, зная о его склонности к жесткости. Рамиро сделал всю грязную работу – подавил сопротивление, устранил непокорных баронов, установил строгий порядок. А когда дело было сделано, герцог избавился от него, представ перед народом почти спасителем».

«Но это же… бесчеловечно», – возразил один из купцов, пожилой человек с седеющей бородой.

Макиавелли пожал плечами: «Государственные дела редко бывают человечными, синьор. Судить правителя следует не по средствам, а по результатам. Посмотрите на Романью сейчас. Еще год назад здесь царила анархия: каждый барон был сам себе законом, дороги кишели разбойниками, крестьяне страдали от произвола местных тиранов. Теперь же в провинции порядок, торговля процветает, простые люди могут спать спокойно. Разве не это главное?»

В комнате воцарилась тишина. Никто не решался открыто согласиться с Макиавелли, но и возразить ему тоже никто не мог.

«Борджиа понимает главный принцип власти, – продолжил флорентиец. – Жестокость должна быть применена разом, чтобы удар не нужно было повторять. Милосердие же следует проявлять постепенно, чтобы люди имели время его распробовать. Вспомните, как после казни Рамиро герцог назначил гражданское правление для Романьи, с судом, состоящим из уважаемых граждан каждого города. Он дал людям то, чего они желали больше всего, – справедливость – и сделал это сразу после демонстрации своей силы».

Молодой купец, до сих пор молчавший, осмелился задать вопрос: «Но разве не опасно для государя использовать такие методы? Народ может восстать из страха или ненависти».

Макиавелли улыбнулся: «Очень точное замечание, молодой человек. Именно поэтому искусство государя заключается в том, чтобы внушать не просто страх, а трепет. Страх и ненависть действительно могут привести к восстанию. Но трепет – это страх, смешанный с уважением и даже восхищением. Борджиа мастерски внушает именно такое чувство. Он жесток, когда необходимо, но всегда оправдывает свою жестокость благом государства и народа. Он щедр к друзьям и безжалостен к врагам. Он держит слово, когда дает его, и беспощаден к тем, кто нарушает свое. В этом его сила».

Важным элементом стратегии Борджиа было также стремление заручиться поддержкой местного населения.

Герцог Валентино пригласил Никколо Макиавелли присоединиться к нему в поездке по завоеванным территориям.

Город Урбино, октябрь 1502 года, вечер, Чезаре говорил о своих ближайших военных планах, а Макиавелли слушал с той особой внимательностью, которая отличала его от других дипломатов.

«Видите ли, месье Никколо, – говорил Борджиа с легким испанским акцентом, – сила государя заключается не в количестве золота в его сундуках и даже не в благородстве его происхождения. Истинная сила – это лояльные войска, готовые умереть по одному его слову».

Макиавелли медленно кивнул, и я заметил, как его пальцы непроизвольно сжались, словно он мысленно делал заметку.

«Наемники, – продолжал Борджиа, презрительно скривив губы, – сегодня воюют за вас, а завтра – против вас. Они верны лишь тому, кто больше заплатит. Нет, синьор Макиавелли, настоящий правитель должен опираться на собственную армию».

В последующие недели Макиавелли становился все более очарованным военной стратегией герцога. Он проводил часы, наблюдая за тренировками войск Борджиа, изучая его систему командования, методы поддержания дисциплины. Много раз их беседах о войске часто затягивались до поздней ночи.

Рассвет в ноябре1502 едва забрезжил над стенами Имолы. Ночью выпал первый снег, и белое покрывало, укрывшее землю, придавало всему происходящему какую-то сюрреалистическую атмосферу.

Макиавелли стоял на небольшом возвышении, наблюдая за утренним построением солдат.

«Удивительное зрелище, не правда ли?» – тихо произнес он сам себе.

В отличие от разномастного сброда, который обычно составлял наемные армии итальянских государств, войско Борджиа выглядело поразительно дисциплинированным и единообразным.

«Смотри – говорил Макиавелли сам себе, глядя на центр лагеря, где Чезаре лично обходил строй своих испанских гвардейцев. – Он знает многих из них по имени. Разделяет с ними трапезу. Спит в такой же палатке, как они».

Несколько дней спустя Макиавелли разговаривал с Джованни делле Банде Нере – знаменитым кондотьером и дальним родственником флорентийского секретаря. Джованни, командовавший отрядом наемников на службе у Флоренции, прибыл с сообщением от Синьории.

После официальной части встречи разговор перешел на военные стратегии Борджиа.

«Борджиа понимал то, что упускают многие правители, – армия должна быть верна лично правителю, а не золоту, которое он платит. Для этого он создавал особые отношения со своими солдатами, разделяя с ними тяготы походной жизни». – сказал Джованни

Макиавелли жадно впитывал каждое слово.

Ночь на 8 ноября 1502 года, свеча горя тускло, отбрасывает причудливые тени на каменные стены небольшой комнаты, служащей Макиавелли рабочим кабинетом во время его пребывания при дворе герцога. Секретарь склонился над пергаментом, стремительно водя пером.

«Герцог тщательно следит за дисциплиной в своих войсках. Он сурово наказывает солдат, которые грабят местное население или нарушают его приказы. Благодаря этому его армия действует как единый организм, что дает ему преимущество над противниками. Валентино добился того, чего не удавалось достичь ни одному из итальянских правителей за последние сто лет – создал армию, готовую умереть за него не из страха и не из-за денег, а из преданности. В этом его главная сила и главный урок для тех, кто желает удержать власть в наше неспокойное время. У Вителлоццо и Оливеротто было достаточно людей, чтобы дать отпор. Решающим фактором стала координация действий и абсолютная преданность солда».

В декабре Макиавелли был приглашен на прием в двор Феррары, который блистал роскошью даже по меркам ренессансной Италии. Герцог Эрколе д'Эсте, тесть Чезаре Борджиа, устроил грандиозный прием в честь успешного завершения кампании в Романье В центре внимания, разумеется, был Чезаре – облаченный в черный бархат с золотым шитьем, он выглядел воплощением идеального ренессансного правителя: красивый, уверенный, окруженный аурой силы и опасности.

Макиавелли тоже присутствовал на приеме, хотя держался в тени. Позже он затеял разговор с Альфонсо д'Эсте, наследником Феррары и талантливым военным инженером.

«Скажите, синьор Альфонсо, – спрашивал Макиавелли, – вы ведь наблюдали за действиями войск герцога Валентино. Что, по-вашему, является главным источником их эффективности?»

Альфонсо, известный своей прямотой, не задумываясь ответил: «Дисциплина и личная преданность. Чезаре создал то, о чем мечтает каждый правитель: армию, которая принадлежит лично ему. Не семье Борджиа, не папскому престолу – лично ему. Эти люди пойдут за ним в ад, если он того пожелает».

Макиавелли медленно кивнул, словно получил подтверждение своим мыслям.

«А что вы думаете о его методах поддержания дисциплины?» – продолжил флорентиец.

«Жестокие, но эффективные, – пожал плечами Альфонсо. – Когда его солдаты заняли Фаэнцу, один из капитанов позволил своим людям разграбить монастырь. На следующее утро этот капитан висел на городской площади, а его отряд был распущен и лишен жалованья. После этого случая ни один солдат не осмеливался нарушить приказ».

Первая миссия завершилась 18 декабря 1502 года. За 72 дня Макиавелли не только выполнил поставленные задачи, но и получил бесценный материал для своих будущих трудов. Он готовился вернуться во Флоренцию, но уже будучи другим человеком – более опытным, более циничным, но и более понимающим истинную природу власти.

Перед отъездом 18 декабря 1502 ода, Никколо удостоился прощальной аудиенции у герцога. Борджиа, который к тому времени уже оценил интеллект флорентийского посланника, был необычайно откровенен.

«Синьор Макиавелли, – сказал он, наливая вино в два кубка, – я знаю, что вы внимательно наблюдали за мной все это время. Что вы думаете о моих методах?»

Никколо осторожно ответил: «Ваша Светлость действует так, как должен действовать государь, стремящийся к величию».

Борджиа улыбнулся: «Не многие это понимают. Большинство судят по внешности, по тому, что я делаю, а не почему я это делаю. Но вы… вы видите глубже».

«Цель оправдывает средства, – ответил Макиавелли, – если целью является создание сильного государства».

«Именно так, — кивнул герцог. – Италия слишком долго была игрушкой в руках иностранцев. Чтобы изменить это, нужна сильная власть, способная объединить разрозненные земли. И такая власть не может руководствоваться только христианскими добродетелями».

Эта беседа стала для Макиавелли откровением. В своем последнем донесении из Имолы он писал: «Его Светлость – человек высочайших способностей и огромных замыслов; я уверен, что он добьется величайших успехов, если судьба не будет слишком жестока к нему».

Он вернулся домой, рассчитывая провести праздники с семьей и отдохнуть. Но в первые дни января 1503 года во флорентийском Палаццо Веккьо царила лихорадочная активность. Гонфалоньер справедливости Пьеро Содерини созвал экстренное заседание Совета Десяти. В зале, освещенном зимним солнцем, пробивавшимся сквозь высокие готические окна, собрались самые влиятельные люди республики. На повестке дня стоял один вопрос: что происходит с империей Борджиа и как это отразится на Флоренции?

Никколо Макиавелли сидел за длинным дубовым столом, внимательно слушая доклады разведчиков и купцов, прибывших из Рима. Информация была отрывочной, но тревожной. Папа Александр находился при смерти, Чезаре тяжело болел, а враги Борджиа уже точили ножи, готовясь к реваншу. Особенно беспокоила судьба Фаэнцы и Форли – двух ключевых городов в Романье, контроль над которыми мог кардинально изменить баланс сил в регионе.

«Мессер Никколо,» – обратился к нему Содерини после того, как последний информатор закончил свой доклад, – «вы единственный из нас, кто лично знает герцога Валентино. Нужно немедленно выяснить его истинное положение и намерения». В зале воцарилась тишина. Все понимали: поездка к умирающему льву может оказаться смертельно опасной.

Макиавелли медленно поднялся. Если осенью он ехал к триумфатору, то теперь ему предстояло встретиться с человеком, стоящим на краю пропасти.

«Когда мне отправляться?» – спросил он просто.

Ответ прозвучал как приговор: «Немедленно.»

Шестого января 1503 года, в день Богоявления, когда христианский мир праздновал явление Христа язычникам, Макиавелли покинул Флоренцию. На этот раз проводы были более торжественными – Совет Десяти понимал важность миссии и снабдил посланника более щедрыми полномочиями и средствами. В кожаном портфеле лежали новые верительные грамоты, а в кошельке – золотые флорины на непредвиденные расходы.

Расставание с семьей далось нелегко. Мариетта Корсини, его беременная жена, с тревогой смотрела, как муж укладывает дорожные вещи. «Обещай мне вернуться живым,» – шепнула Мариетта, обнимая мужа на прощание. В ее глазах читался страх – слишком много историй ходило о людях, которые отправлялись к Борджиа и исчезали навсегда.

Зимняя дорога в Рим была тяжелой. Январские морозы сковали землю, превратив грязь в каменные глыбы, о которые спотыкались лошади. Макиавелли ехал в сопровождении небольшого эскорта – двух всадников и слуги с поклажей. По пути он размышлял о предстоящей встрече. Последний раз он видел Чезаре в декабре, во время кровавых событий в Сеннигаллии. Тогда герцог был на вершине могущества, холодно и расчетливо расправляясь с врагами. Теперь же, судя по донесениям, роли поменялись.