Миллионер

–Раз бомж, так и вылазь. Здесь – общественный транспорт, а не теплотрасса. – Кондуктор, отступает от меня на пару шагов, настороженно и брезгливо оглядывая мою одежду. Мысль о вшах кажется ей вполне здравой и реалистичной. А встречаться с «вшивой реальностью» не хочется никому. Тем более, за мизерную зарплату кондуктора.

–Да выйду я, выйду. Прямо сейчас. Не волнуйтесь.

–И шмотки свои забери. А то и правда вшей напускаешь! – кондукторша уже успокоилась, мысленно смирилась с моей " заячьей" сущностью и ее напутствие звучит почти по-отечески.

–Вшей у меня нет. Доллары есть. Хотите, долларами проезд оплачу?

–Вали, вали, братец Мавроди.

Я не обижаюсь. Жизнь еще раз доказала, что люди в большинстве своем обожают фантазии и не уважают правду.

Выпадаю из дверей трамвая и, конечно, оказываюсь в центре огромной черной лужи с урбанистической пенкой из нефтепродуктов. Впрочем, сегодня иначе и быть не может. Все как в том анекдоте про деда с бабкой: вечно куда-нибудь вляпаюсь, то в говно, то в партию.

Но хватит философии и самобичевания. Нужно решать, что делать дальше.

Присаживаюсь на скамейке в тихом дворике у деревянной двухэтажки.

Устроиться пожить у знакомых? Можно, конечно, но уж больно опасно. Знакомые, как известно, бывают хорошие, плохие и общие. Нарваться на общих знакомых с тем милым типом, который стрелял в меня через дверь, в мои планы никак не входит. Три раза за день, испытав все прелести переживаний дичи, на празднике открытия охотничьего сезона, я решаю впредь к своей персоне относиться более бережно.

В гостиницу без документов и денег соваться бессмысленно.

Я действительно, настоящий, ядреный бомж. Правда, очень богатый. Но это утешает слабо.

Кстати о богатстве. Долларов у меня, конечно, предостаточно. Не то, что проезд оплатить, трамвай купить можно целиком, вместе с пассажирами. А может и на целый трамвайный парк хватит. Но как без паспорта превратить «зеленые» в «деревянные»? Да еще и не засветиться на этой операции. Не перекрашивать же их? Вообще-то это было бы верхом изощренного извращения – подделывать рубли из долларовых купюр! Тут бы все эксперты-криминалисты в городе перестрелялись. А у кого тяму застрелиться не хватило бы – наверняка в психбольнице остаток жизни провели. Идея – розовая мечта российского Минфина. Я не про сумасшествие криминалистов, я про печать рублей на долларах.

Ладно, шутки в сторону. Передо мной два пренеприятных вопроса: где жить и на что?

Конечно, можно попробовать вернуться домой за паспортом. Я более чем уверен, что верь после всех сегодняшних приключений, распахнута настежь. Если вообще осталась на петлях… Ключ не понадобится. Но почти наверняка меня там ждут. Причем, скорее всего сборная бригада из бандитов и этих, в маскировочной форме, при активной поддержке правоохранительных органов, естественно.

Да и соваться с моим паспортом в банк можно только в расчете на безалаберность милиции и глупость криминала. Кроме того, баксы могут вообще оказаться поддельными. Времени их как следует разглядеть, у меня пока что не было. Да я и не такой большой специалист по банкнотам, чтобы провести экспертизу наощупь и с помощью визуальной оценки.

Барахолка! Вот идеальный выход из положения. Во-первых, у меня рядом садовый участок. Буквально в двух шагах. Домишка, правда, хиленький. Летом в нем жить еще можно. Зимой, да и весной, щели в стенах гарантируют отсутствие тепла и комфорта на все 100%. Но, при нужде, день–два перебиться можно. Печка, во всяком случае, есть, электричество тоже. Кровать, одеяла, кое какие тряпки – словом, в качестве логова загнанного зверя вполне сойдёт. И, главное, на барахолке всегда можно поменять доллары на рубли. Торговый люд намертво повязан всемирным эквивалентом, универсальным ключом экономики – $ USA.

Надо поспешить. Через пару часов барахолка закроется, а я останусь голодным, как минимум, до утра.

Глава 7

Первая ночь дачной жизни показалась бесконечным кошмаром.

Я успеваю на барахолку. Я успешно и на удивление легко меняю у продавца китайской обуви триста баксов на отечественную валюту. Мой нос безошибочно ведёт поющий от голода желудок на аромат томящегося на углях мяса. С чавканьем, как настоящий дикарь, уминаю пять шампуров горячих сочных шашлыков. Шашлычник смотрит на меня, оборванного, голодного до неприличия, и с видимым удовольствием повторяет:

–Ай, хорошо кушаешь! Ай джигит! Купи еще!

С пухлой пачкой купюр (такого количества рубликов я мои руки не держали ровно столько, сколько существовали) очень довольный собой и почти успокоившись, я совершаю рейд по ближайшим магазинам. Набив пакеты едой и герметиком, отправляюсь обустраивать быт.

Я восхищен своим умом и своей предусмотрительностью. Дачная жизнь обещает быть приятной. Как у всякой настоящей совы к сумеркам у меня наступает пик активности, несмотря на насыщенный событиями день. Я одновременно протапливаю старенькую «буржуйку», готовлю ужин и шпатлюю герметиком щели. В домике постепенно становится теплее. Мне же, уже, просто жарко.

К девяти вечера моя бурная деятельность приносит первые результаты: сгорает жаркое. Щели заделаны настолько удачно, что черная едкая сажа, забивает все помещение, а плотность дыма достигает стадии пригодной для резки ножом. Дым приходится буквально выталкивать из домика через дверь, как выпихивают разбуянившихся гостей. Освободившись от дыма и тепла, я усаживаюсь ужинать тем, что не успело превратиться в уголь.

После стаканчика "Перцовки" жизнь начинает казаться вполне приемлемой, а будущее не таким безрадостным, запутанным и опасным.

В три часа ночи просыпаюсь. Мартовский морозец (вероятно ближе к 30 чем к 20 градусам со знаком -) бесследно растворил все последствия моих трудов кочегара-любителя. Тепло стремительно покинуло садовый домик, мое одинокое ложе и, без сожаления, чумазого меня. Старые пружины кровати звенят и поскрипывают очень точно и в такт, аккомпанируя лязганью моих зубов. Концерт ансамбля шумовых музыкальных инструментов надоедает очень скоро. Я не выдерживаю и встаю.

Печка охотно разгорается и даже нагревает воздух вокруг себя. Но, как капризный ребенок, требует постоянного внимания. А развлекать «ребёнка» нечем: дрова на зиму я не запасал. А те щепки и доски, что лежали у стенки дома и летом помогали вскипятить на плите чай, намертво вмёрзли в сугроб. И достать их можно только с помощью отбойного молотка. Которого у меня тоже нет.

К утру я готов спалить домик вместе с собой, ради счастья ощутить настоящее тепло хотя бы десять минут.

Я дождался рассвета, ясного и морозного. Сутки жизни настоящего искателя приключения отмечаю, обнажив донышко бутылки. Перцовка кончилась. Не заметил даже как. Не согрелся с нее, не захмелел. Впрочем, мне уже настолько всё равно, что если бы в дверях появился Кирсан со всей своей бандой, на меня бы это не произвело никакого впечатления. Какая разница: сдохнуть от холода или от пули?

Случайно взглянул в зеркало. Сказать, что я изменился, значит не сказать ничего. Моя внешность больше не требует дополнительной маскировки. Идентифицировать эту грязную, синюшную личность невозможно даже с помощью компьютерного анализа. Если мои отпечатки пальцев выглядят так же как лицо, то меня не найдет уже никто и никогда. А ведь еще вчера эта рожа была частью вполне приличного мужичка, притязавшего на звание интеллигента.

Никогда не думал, что современный человек так уязвим и зависим от привычных благ цивилизации.

Я готов молиться на то самое паровое отопление, которое включают с месячным запозданием, которое постоянно недодает три – пять градусов до положенной нормы, которое в мае, когда температура за бортом многоэтажек перепрыгивает за отметку 20 градусов по Цельсию, вдруг, срывается с цепи и раскаляет батареи чуть не до красна, выжимая из нас пот и нецензурные выражения. Я готов молиться на Великого Бога Теплосети и апостолов его ТЭЦ, ГРЭСС и даже на Маленькие Вонючие Котельные.

В дверь кто-то стучит и, не ожидая ответа, дергает ее на себя. Крючок жалобно звякает ржавыми боками о петлю.

–Эй, открывай, а то милицию вызову! – Неузнать сторожа по хриплому стариковскому дисконту и "деликатности" обращения невозможно.

С трудом распрямив смерзшиеся коленные суставы, я походкой пьяной цапли бреду к дверям. Открываю.

–Что вы хотите? – Моя внешность никак не вяжется с тем: что и как я говорю. Сторож слегка обескуражен.

–Ты хто такой и чо здеся делаешь?

–Хозяин. Не узнали? А «здеся» – передразниваю старика – я пью. – Моя лапидарность сторожу нравится, а исходящий от меня запах перегара не оставлял сомнений в искренности.

–Чо пьешь – сам вижу. А пошто ко мне не зашел? Я перцовочку завсегда с милой душой. Так у меня, ить и теплее. Чай в энтой халупе меньше чем с ящика не согреешься… Гляди, если чо осталось заходи ко мне. Сальцо, картошка, огурчики соленые – с меня.

–А банька?

–Да запросто. Под хорошую выпивку и баньку сделаю.

Бог явно на моей стороне. И нет смысла молиться на языческие теплосети, если в сотне метров от меня можно затопить настоящую, жаркую баню. А за баньку я сейчас готов умереть, а не то, что за бутылкой сгонять.

–Идет – подытоживаю я. – Топите баню, а я пока до магазина сбегаю, разомнусь. Да, пакетики прихватите. Там закуска осталась.

Я сую сторожу остатки моего пира: консервы, колбасу, сыр, корейскую лапшу в коробках, наскоро умываюсь снегом и отправляюсь за спиртным.

Через пару часов мы уже блаженствуем в бане.

–А вот мы тя, веничком. – Дед в прошлой жизни наверняка был палачом. Охаживает немилосердно, но я не сопротивляюсь. Тепло уже добралось до костей и постепенно размораживает хрящи и сухожилия.

– От супружницы небось сбежал? – Спрашивает дед, синхронно размахивая веником и бородой. Не дожидаясь ответа, развивает мысль: – Они, стервозины, до чего угодно мужика довесть могут. Все кричат, мол, СПИД – чума двадцатого века. Глупость. Бабы – вот чума всех веков. Кабы ни они, разишь, этот СПИД был бы? Нет!

–Пожалуй, без них у СПИДа шансов было бы поменьше. Хотя есть и другие переносчики. – я разморен, счастлив и сейчас готов согласиться даже с тем, что Джомолунгма – прыщ на теле Западносибирской низменности. Кроме того, версия сторожа относительно моей ссоры с несуществующей супругой, действительно неплохое объяснение, тому, что я в марте отпраздновал открытие дачного сезона. Но чувство справедливости берет свое и я, все же, добавляю:

–Но, с другой стороны, по большому счету, от общения с женщинами можно получить некоторое удовольствие…

–Чо!? С какой такой стороны? Какое-такое удовольствие? Чем больше живу, тем лучше понимаю: от бабы никакого удовольствия, окромя скандалов, нет. Годков десять уже одни скандалы и никакого удовольствия. Водочку выпить – скандал, папироску выкурить – вали, дед на улицу, деньгу – отдай, не отдал, опять же скандал. Проще у быка перед мордой тряпкой махать чем у бабы десятку на бутылку вытянуть. – Дед не на шутку раскипятился. – Слова-то какие придумал, интеллигент отмороженный: "общение с женщинами". Какое с бабой "общение"?

–Ладно, дед, успокойтесь. – Пытаюсь пойти на мировую. Но успокоить сторожа уже сложно. Кажется, я наступил на больную мозоль. К тому же склероз и пьянка, полностью выветрили из памяти у моего хозяина воспоминания об утехах юности.

–Я-то успокоюсь, я вооще спокоен как йога. А вот ты – дурак! – дед берёт короткую паузу, словно пробуя на вкус сказанное слово и уже нараспев с чувством повторяет, – дура-а-а-ак, коли не понимаешь, что баба – чума и ошибка природы. И не дед я тебе, а Василий Марьяныч. Понял! – он в сердцах хватает ковшик и от души хлещет на каменку. Пар тайфуном проходит по спине, пробирает сквозь ребра и кишки и жгучим комком собирается где-то в самом центре живота. Я задыхаюсь, вскакиваю и выбегаю в предбанник.

Дед вдогон мне кричит: " Вот оно удовольствие, а то баба, баба!".

Застолье нас примирило. Вообще последнюю пару лет я пью редко. Был один год. Пропил почти все. Да, что почти, все пропил, кроме квартиры. Тяжелый был годик. Триста шестьдесят пять дней просто выпали из жизни. Но потом нажал на тормоз, вернулся к работе и, фактически, завязал. Во всяком случае, с утра не принимаю ни при каких условиях. Но сегодняшний завтрак под водку, в моем положении, можно признать затянувшимся ужином.

Василий Марьяныч оказывается для меня редкой находкой. Газет он не читает: "что бы, нервы не отравлять". Про телевизор говорит презрительно, и не смотрел его столько же, сколько не имел удовольствия от общения с женщинами. То есть лет десять. Репродуктор есть, но включать его не во что. Радиосеть до домика сторожа так и не дотянули, хотя вопрос о финансировании этих расходов стоит в повестке каждого перевыборного собрания садового общества, и деньги с садоводов правление собирает исправно. Единственным источником информации ему служат до "перестроечные" подшивки "Огонька" и "Науки и жизни". Зимой даже городские события доползают до него с месячным опозданием. В основном в виде легенд, сказаний и сплетен, которые он выслушивает в сберкассе в очереди за пенсией. Не дай Бог, начнется третья Мировая война, Марьяныч узнает о ней только после завершения боевых действий. И то, если будет с кем в сберкассе слово перемолвиться.

Так, что про вчерашнюю стрельбу в городе он не знает и может не узнать никогда. Да и в качестве собеседника сторож удивительно удобен. С ним невозможно проболтаться, сказать лишнее. Можно вообще ничего не говорить, он на это и внимания не обратит. За долгие, одинокие, зимние дни и ночи Марьяныч научился на свои вопросы отвечать сам, обходясь без посторонней помощи. Мнение собеседника его интересует тем меньше, чем больше он выпивает. А с зеленым змием старик на короткой ноге.

К обеду он во мне души не чает. А после третьей бутылки, пьет в основном он. Но подвести итог утренней дискуссии не забывает.

–Ты к бабе на поклон не иди. Ни за какие коврижки. Хошь, у меня живи. Дом большой. Мужик ты ничего. Научу тебя жизни, поймешь в чем ее смысл и сердцевина, спасибо скажешь. А баба, коли нужно будет, найдет тя. Сама прибежит денег просить. Верно говорю.

Я и не спорю. Найдет ли меня баба, вопрос третий, главное, чтобы другие не нашли.

Глава 8

Неделя проходит спокойно. Выбираясь из сторожки в магазины, я старательно штудирую местную прессу. В городских газетах дня три обсасывали подробности перестрелки на территории МПК 27. Кирсан лежит в реанимации с хорошими шансами на выживание. Его "правую руку" по кличке Хлыст похоронили вместе с половиной банды. Журналисты не пропустили мимо своего внимания эскорт милиции и колонну иномарок, растянувшуюся в траурном кортеже на два квартала. О моей взломанной квартире ни в одном разделе криминальной хроники не было сказано ни слова. Да и меня, если судить по прессе, никто не ищет. Эка важность: пропал бывший тренер. Вот самочувствие криминального авторитета – это тема дня!

Я обнаглел. На восьмой день ближе к вечеру решаюсь на вылазку в центр. За неделю отрастает бандитского вида щетина. На неё вполне можно рассчитывать, как на средство маскировки. Но, для полного перевоплощения выбриваю голову. Получается вылитый курбаши. Хоть сейчас в кино снимай. Узнать меня в этом типаже из боевиков про басмачей и установление советской власти в Средней Азии почти невозможно. Во всяком случае, тем, кто помнит меня чисто выбритым занудой с длинными патлами. Впрочем, лысая башка, а ля Киса Воробьянинов, в марте месяце вряд ли способна произвести фурор. Весна отвоевывает тепло буквально по полградуса, и без шапочки, пока, ходить могут немногие. Преимущественно те, у кого в голове кость. Мерзнуть нечему. Я надеюсь, что у меня под черепом ещё сохранился мозг. Хотя бы в зачаточном состоянии. Мне без него сейчас не обойтись. Поэтому на лысину натягиваю вязаную шапочку с гордой надписью Chicago Bulls.

Перед выходом, критически осматриваю себя в зеркало, и довершаю маскировку типично шпионскими темными очками. Уже через полчаса я понимаю, что переборщил. Народ, главным образом дети, не обходят меня вниманием.

–Мама, смотри! Кот Базилио идет!

Впрочем, до центра я добираюсь скучно, без приключений.

Весь день припекало. Маневрируя между лужами и пешеходами, я прикидываю: как мне по ловчее разузнать, что творится дома. Как забрать свои документы и оставшиеся деньги. И, главное, как при этом не расстаться с такой мелочью, в какую последнее время превратилась моя жизнь.

–Сашка! Эй, Луцкой стой, куда идешь! – знакомый голос орет мне прямо в ухо. Я автоматически оборачиваюсь. Из форточки большого школьного окна высовывается улыбающаяся физиономия Сереги. Взгромоздился на подоконник. Из одежды только спортивные шорты, белые носки да волосатая грудь в половину окна. Не густо, прямо скажем. Тоже мне стриптизер из Минпроса.

Но меня напрягает не моральный облик российского педагога. В конце концов Серёга по пояс голый не по кабинету директора ходит, а в своей подсобке. Меня откровенно разочаровывает эффективность моей маскировки. Это как же я так спрятался за щетину и очки, что Сергей вычисли меня с расстояния двадцати шагов, как Шерлок Холмс профессора Мариарти?

–Что не заходишь? Бороду отрастил и зазнался! Ну, зайди.

Штирлиц из меня не получился. В моем положении по сторонам глядеть надо, а не под ноги. А то меня где-нибудь "замочат" не лужи, а люди.

Пока я раздумывал о квартире и документах – оказался рядом с двадцатой школой. Серега, или как его называют дети, Серж здесь работает физруком. Знакомы мы давно. Еще с тренерских времен. Стоять на тротуар и переговариваться через форточку с полураздетым мужиком, забавно, но крайне глупо.

–Сейчас – улыбаюсь в ответ и иду через двор к знакомым дверям. В спортзале как всегда, царит жестко контролируемый бедлам. Мне скажут: так не бывает. Действительно не бывает нигде кроме "двадцатки". Зальчик небольшой, но аккуратненький. У каждого предмета свое место. Все тщательно выкрашено и приведено в полную боевую готовность. Баскетбольные мячи – накачены, набивные – забиты ватой по самое горлышко и надежно зашиты, палочки, планочки, стоечки и прочая дребедень – все расставлено согласно диспозиции, определенной генералом Сержем раз и навсегда. И не дай Бог, если кто, постучав мячом, не положит его на специальную подставку. Серж может припомнить это нарушителю лет через десять после окончания школы. Характер…

Он встречает меня тех же полосатых шортах, но из уважения к дорогому гостю надевает еще и черную майку безрукавку.

–Луцкой, чего припёрся? – это его стандартное приветствие. Как будто не Серёга только что исполнял на подоконнике танец аборигена, впервые увидевшего белого человека и лично пригласившего на дружеский ужин. – Ходят тут всякие…

Если бы не очевидная радость в голосе, можно было бы подумать, что он магараджа, а я наглый и самонадеянный "неприкасаемый", тайком проникнувший в спальню его жены.

–Да вот, поглядел, как отчаянно ты о стекло бьешься. Подумал: "может, беда случилась? Юные головорезы до нервного срыва довели? Любовница в любви отказала? И без врача уже не обойтись.

– У врача я уже сегодня был. У фониатра. Опять кашляю.

– Я думал, тебе психиатр нужен.

–Сагальская, а ну стой. Куда обруч потащила? – Серж уже не смотрит на меня. Наведение порядка превыше всего. Бедная Сагальская, пухленькая девица лет десяти, опустила голову и медленно перебирает пальцами обруч, который только что катала по залу.

–Сергей Алексеевич, можно я немного покручу? Ну чуть- чуть…

–Сагальская, ты знаешь, что сейчас перемена? А знаешь для чего в школе перемена? Для того, чтобы Сергей Алексеевич отдохнул от вас. Поняла?

–Поняла. А можно я мячик в корзину брошу? Ну, один разочек?

–Сагальская свободна! – девица демонстративно отворачивается и идет из зала.

– Обруч повесь на место. – Уже вдогон корректирует правила выхода из спортзала Сергей Алексеевич.

Заходим в тренерскую. Здесь, за прошедшую пару лет ничего не изменилось. Тот же шкафчик с аккуратными стопками папочек, те же бирочки и наклеечки на каждой из них, стол с записками "на память" под стеклом, стенды по стенам, знакомый диван и старенький черно- белый "Изумруд".

– Оазис стабильности в океане хаоса…

– Ты, о чем? – не понимает Серега.

– Да ни о чем. К тебе можно через сто лет зайти и ничего здесь не изменится.

–А чему меняться? Здесь и так всё хорошо. Ты лучше скажи, где пропадал? – и, не дожидаясь ответа – Ты что в мусульмане подался? – Похоже, моя бритая голова станет "гвоздем" весенне-летнего сезона.