Хомяк Кукиш. Истории с продолжением

– Дык, я ж и говорю, – снова запричитал Акимка, – сижу, ружьё проверяю, никого не трогаю, только солью прирядил, дай думаю над клячей своей пришуткую… А тут попадья пришла и опять за своё: «Пристрели ежа-матершинника, пристрели ежа-матершинника!» Ну, я ей только собрался предложить мухоморов поменьше трескать, как тут меня по башке-то хрясть, а палец-то на курке был… Ну а мимо такого обширного хозяйства промахнуться-то тяжко было – вот и вышел конфуз.

– Понятно. Уж не ентого ли ежа ты пристрелить хотела? – обращаясь к попадье, ткнул пальцем в сторону стоящего рядом хомяка Абздыхин.

– Этого, батюшка, этого! Ах ты антихрист, ах ты паразит, я ж тебя… – попадья, не надевая исподнего, выскочила из сугроба и кинулась к Акимке, пытаясь вырвать у того ружьё.

– Снова цыц всем! – купец усадил попадью обратно в сугроб и вернул берданку Акимке. – И чего ж тебе этот «матершинник» худого сделал?

– Как что? Опять весь кагор выжрал, охальник!

– Правда это? – спросил Абздыхин, беря за воротник Кукиша и поднимая на уровень глаз.

– Брешит старая! – выдохнул перегаром в лицо купцу хомяк.

– Так, всё понятно. Мне эта мартышка ипонская тож в своё время нервы попортила. Посему я ентого феномена, с первой же оказией в столицу отправлю – пущай его там в «Куксткамере» выставляют, либо в цирке показывают!

– Уж избавь, батюшка, сделай милость! – взмолилась из сугроба попадья.

– Смотри-ка, а я думал, привиделось, – подал голос изумлённый Акимка.

– Я бы на вашем месте, гражданин Абздыхин, не был так категоричен, – скорчил умняк Кукиш, – руки у вас супротив настоящего ипонского самурая коротки! – С этими словами Кукиш распахнул свою шубейку, вытащил из-за пояса свежевыкованный самурайский меч и с проворством, присущим только ипонским хомякам, воспитанными самураями, начертил матерное русское слово из трёх букв на лбу купца.

Купец Абздыхин, не ожидавший такого подлого вероломства, возопил подобно раненному слону, выпустил Кукиша из рук и схватился за лоб. Попадья и Акимка Кривой, охотник, хлопая глазами, проводили Кукиша взглядом до дыры в заборе и потеряли из виду.

История 11. О дружбе, гигиене и предательстве

Шел уже второй месяц, как Кукиш скрывался в подполье. За это время хомяк ни разу не высовывал нос из избы, но по рассказам Калиныча и остервенелому ржанию Пустобздяя знал, что в село Средневерхнее Заанусье потихоньку прокрадывается весна. Да ещё фельдшер Кудыпаев, заглядывая на огонёк, сообщил, будто все избы в селе оклеены самописными листовками с портретом Кукиша. Посреди каждого листа красовалась огромная надпись «WANTED!!!», а ниже обещали награду: добротные кедровые лапти сорок девятого размера, пресс-папье из козьих окатышей и бутылку хранцузского виноградного самогону. За время «заточения» Кукиш разжирел, оборзел и полинял так, что шерсть на боках просвечивала розовой шкурой. А поскольку заняться было нечем, Пустобздяй, измотавшись бегать к Анисье по пять раз на дню, начал так чётко посылать Кукиша на фаллический (или схожий по смыслу) символ на трёх языках, что даже Калиныч зауважал. Сам же золотник, вечно пребывая в перманентном опохмеле, выжрал годовые запасы рассола во всём Заанусье, а фельдшер Кудыпаев выписал из столицы бронированный сейф, для хранения спирта, парафина и прочих «медикаментов».

Кукиш проснулся от адского грохота. Калиныч, словно слепой крот, ползал по избе на четвереньках, тычась лбом в острые углы. Каждый удар сопровождался гулкими перезвонами (видимо, в голове) и таким матом, что даже Пустобздяй нервно ржал в стойле.

– Ты чего в такую рань шурудишь, Калиныч? – высунул из настенных часов заспанную морду хомяк, поправляя на брюхе смятую шубу.

– Слышь, хома… – золотник закашлялся, сухо сглотнув, отчего остро торчащий кадык стал еще более выпуклым – нычку вчерашнюю не видел?

– Сушит? – хитро прищурился Кукиш, поглаживая пузо.

– Да как в Сахаре с Кыракумом! – просипел Калиныч, пытаясь еще раз сглотнуть пустоту в горле.

– Так мы ж её с тобой вчера оприходовали, склероза-сан!

– Как оприходовали?! – взвыл золотник, ударив кулаком по табуретке. – Не могли мы на утро не оставить! Мы ж не нелюди!

– Могли-немогли, а опохмелиться тебе сегодня нечем! – философски изрёк хомяк, вылезая из часов и потягиваясь так, что суставы захрустели, как сухари из порченой репы.

– Так может, Пустобздяя к Анисье послать?

– Не даст!

– Это почему? Всегда давала, а нынче вдруг не даст?

– У неё аппарат сломался от перегрузок. Тебе ж вчера Пустобздяй докладывал.

– А не брешет? Может, бегать просто ленится?

– Не, не брешет он. Когда не хочет, просто на хрен шлёт, да и Кудыпаев вчера говорил, что Анисья к Запарычу на кузнецу собиралась за какой то важной деталью.

– Значит, и правда без опохмела останусь? – круги под глазами Калиныча, похожие на синяки после драки с медведем, сменили цвет с тёмно-синего на чёрно-антрацитовый. Амплитуда колебания пальцев увеличилась до критических размеров и грозила привести к членовредительству. По небритой скатилась слеза и застыла на подбородке. Золотник замер, словно глиняный идол.

Кукиш бодро запрыгнул на стол, понюхал остатки вчерашней трапезы, сморщился, потом махнул рукой, собрал в ладошку хлебные крошки со стола. Достал из-за пазухи небольшую фляжку ипонского производства, сделал большой глоток, крякнул, закусил крошками и заметно повеселел. Калиныч следя за действиями Кукиша потихоньку возвращался к жизни, меж тем не забывая увеличивать амплитуду колебания теперь уже всего тела. Собрав в себе остатки последних сил, он сорвавшимся голосом проскрипел:

– Дай!

– Чего дать? – Кукиш сделал глаза «аки невинное дитятко», прижав флягу к груди.

– Этого… из фляги… дай!

– Это, Калиныч не фляга! – заявил хомяк, пряча сосуд обратно. – Это, Калиныч -ОБИ!

– Чё-ё?

– ОБИ – Опохмелятор Бытовой Индивидуальный!

– Ну и? Дай опохмелиться!

– Слушай, Калиныч, ты что – глухой? Я же говорю ИНДИВИДУАЛЬНЫЙ! Не дам!

– А хобот у тебя в «индивидуальном порядке» не треснет?

– Ну что ты так разоряешься, – бурчал Кукиш протискиваясь обратно в часы, – я бы и рад, но в целях гигиены никак не могу! Ты вон, хоть у дохтура спроси! Гигиена – залог здоровья и устойчивого психического равновесия!

– Ну ты и… Нет, ну ты и… Уууу, пригрел гадюку на груди, – чуть не рыдая возопил Калиныч и шибанув ногой по двери выскочил на улицу.

Причитая и страшно матерясь, так что воробьи, срываясь с крыш падали в сугробы, Калиныч шёл по селу не разбирая дороги, пока не наткнулся на фельдшера Кудыпаева, находившегося в таком же состоянии.

Тот сидел на заборе, тупо уставившись в пустую бутыль.

Посмотрев друг на друга и оценив душевное состояние, оба вздохнули, достали по самокрутке и глубоко затянулись.

– Ты-то чего, дохтур, в меланхолию впал? – хрипло спросил Калиныч, выпуская дым ноздрями. – У тебя то вон, цельный сейф, опохмеляйся- не хочу.

– Ыыыыы! – возопил Кудыпаев, – Я ключи, от него потерял!!!

– Ух, ёптыть! И сколько у тебя там чистого?

– Полторы банки!

– А у тебя что, кончилось всё?

– Кончилось, а вот у гниды этой иноземной осталось! Так ведь не делиться падла! На какую-то гиену ссылается, дышло самурайское! – голос Калиныча опять дрогнул, на глаза навернулись слёзы.

– На вот, утрись, – фельдшер сорвал листовку с избы и протянул золотнику. Тот смачно высморкался в бумагу хорошего качества и с интересом стал разглядывать получившуюся зелёную кляксу на изображении Кукиша.

– Натурально нарисован, подлюка, – сплюнул в снег Калиныч.

– Да уж. Крепко видать он Абздыхина обидел, что аж хранцузского самогону за него даёт!

– И не говори, креп…

Калиныч осёкся на полуслове, внимательно посмотрев в глаза Кудыпаеву. И найдя в них отзыв и понимание тут же повеселел взглядом.